Текст книги "Манзовская война. Дальний восток. 1868 г."

Автор книги: Роберт Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Вместе с тем, в 60-е годы XIX века зазейские маньчжуры особых хлопот Амурскому областному управлению не доставляли. До середины этого десятилетия не проявляло себя и китайское население Уссурийского края. Пожалуй, самая ранняя оценка его численности содержится в рапорте Приморского губернатора и командира Сибирской флотилии, контрадмирала И.В. Фуругельма управляющему Морским министерством от 25 сентября 1868 года, где говориться о 7—10 тысячах человек⁵³. Заметно меньшую цифру назвал доктор, статский советник В.С.Плаксин, писавший о 5 тысячах манз и характеризовавший их как самовольных переселенцев, беглецов, отверженцев общества, не ужившихся в нём «или вследствие политических взглядов, противных правительству, или вследствие совершённых ими преступлений⁵⁴. Та же цифра, 4—5 тысяч китайцев, фигурирует и в книге Н.М. Пржевальского⁵⁵. Все три оценки относятся ко времени, предшествовавшему Манзовской войне 1868 года. Отчасти они подтверждаются Е.С. Бурачеком, упоминавшим не только одиночные фанзы ловцов морской капусты и трепангов, стоявшие на берегах Уссурийского залива, но и большое поселение в устье реки Цымухэ, насчитывавшее в 1861 году «до 300 жителей, занимающихся земледелием». Он же заметил, что в окрестностях Владивостока китайцы изъяснялись преимущественно на «шантунском наречии⁵⁶.

Конечно, недавно обосновавшиеся в крае российские власти переписей не проводили, но, принимая во внимание, что на территории Уссурийского края китайцы селились и в таких деревнях, как Ханшина на берегу бухты Экспедиции, Нота-Хуза на реке Улахэ, деревни по течению реки Сучан, и в одиночных фанзах, десятками разбросанных по берегам рек Майхэ, Та-Судухэ, Тазуши (Лифулэ), Лифудин можно предположить, что расчёты из рапорта Фуругельма, работ Плаксина и Пржевальского близки к истине. Все авторы, описывая быт китайцев, непременно указывают на отсутствие у них семей, причём трое подчёркивают, что манзы – бродяги, беглые преступники. Лишь Бурачек, неплохо владевший китайским языком и общавшийся с ними, воздержался от подобных утверждений. Вместе с тем, он отметил маньчжуро-китайский антагонизм. Местные жители сами признавались ему, что для сообщения с Дайцинской империей пользуются тайными тропами, в обход маньчжурских караулов, вымогавших немалые взятки. Все перечисленные авторы единогласно свидетельствуют, что китайцы Уссурийского края делились на оседлых, занимавшихся земледелием, и пришлых, ежегодно приходивших из ближайших маньчжурских городов, Хунчуна, Сансиня, Нингуты, на различные промыслы.

Видимо, именно осёдлых, и в первую очередь хозяев фанз, принимал в расчёт чиновник для дипломатической переписки Главного управления Восточной Сибири В.Н. Висленев, утверждавший, что с 1819 по 1858 год в Южно-Уссурийском крае поселилось 778 китайцев. Такое же предположение в 1910 году высказал А.А. Панов, писавший о 2—3 тысячах китайских жителей, из которых 872 были оседлыми, а в 1912 году повторил В.В. Граве, считавший, что на 900 оседлых приходилось 2—3 тысячи промысловиков⁵⁷. Однако, на наш взгляд, действительная картина была ещё сложнее. Немалая часть китайских хозяев также представляла собой отходников, но не сезонных, а долгосрочных, в течение ряда лет содержавших фанзы, служившие приютом для промысловиков. Некоторые из них, несомненно, подчинялись крупным купцам, скупавшим продукты промыслов, другие вели дело на свой страх, откладывая деньги, чтобы вернуться на родину с капиталом. Иногда они держали временных помощников. Но, во всяком случае, численность хозяев с их работниками летом всегда была ниже числа промысловиков, известная доля которых оставалась и на зиму.

Постоянное пребывание в Уссурийском крае множества китайцев, количественно едва ли не преобладавших над аборигенами, оказывало на последних заметное влияние. Оседлые орочи и гольды заимствовали у пришельцев технику строительства фанз – домов из деревянного каркаса, обмазанного глиной. Перенимали домашнюю утварь, фитильные ружья, наконец, язык. По свидетельству Н.М. Пржевальского: «...все инородцы нашего Уссурийского края совершенно свободно объясняются по-китайски». Впрочем, земледельческого хозяйства местные жители так и не восприняли, сохранив своё традиционное, охотничье-собирательское. При этом, как утверждал Пржевальский, «...всех добытых соболей они отдают китайцам за продукты»⁵⁸.

Мелкие скупщики либо перепродавали соболей крупным, либо сами посылали их в Шанхай. Туда же, как и в другие порты Китая, отправляли продукт крупнейшего промысла – морскую капусту, предварительно свозившуюся во Владивосток, залив Святой Ольги и Новгородскую гавань. Вблизи последней, у скалистого мыса Чурухада, обычно оставалось на зимовку до тысячи лодок ловцов капусты. От этих мест в город Хунчун была проложена дорога протяжённостью 50 вёрст, по которой возили капусту и сушёную рыбу. Она же служила и промысловикам, каждую весну торопившимся к мысу Чурухада, чтобы в апреле спустить лодки на воду, а осенью возвращавшимся в Маньчжурию. Ходили китайцы и другими путями: с верховьев реки Хунчун на верховья Монгугая или из Нингуты к истокам Суйфуна. Однако покидали Уссурийский край не все. Остававшиеся, как и большинство оседлых, лишь немногим из которых холостую жизнь скрашивали наложницы-ороченки, а позднее и русские казачки с крестьянками, всю зиму предавались карточной игре, пьянству и курению опиума. К ловцам капусты присоединялись искатели женьшеня и золотоискатели. Попадались среди этого, часто менявшегося элемента, и разбойники, называвшиеся хунхузами (краснобородыми).

Хунхузы, в большинстве своём, не были простыми грабителями. Как правило, они рекрутировались из китайцев, так или иначе пострадавших от маньчжурских властей. Поэтому объектом мести хунхузов и источником поживы чаще всего становились нойоны и купцы, сплошь и рядом выступавшие в одном лице. На закреплённых за Россией землях они также старались контролировать китайских купцов и мелких хозяев, облагая их определённой данью, а позднее стали ещё и мстить предпринимателям, обсчитывавшим рабочих-китайцев, в том числе русским. Естественно, не могли хунхузы пройти мимо золотых приисков, тем более, что занятие это некоторым было хорошо знакомо. Так, в 1863 году в пределы Уссурийского края бежала часть из 5 тысяч ссыльных китайцев, работавших на золотых приисках по реке Сунгари и, выбран подходящий момент, взбунтовавшихся, но разбитых маньчжурскими войсками. Российские власти тогда арестовали всего шестерых⁵⁹. К 1866 году цинское правительство при помощи англичан окончательно подавило тайнинское восстание. Его уцелевшие участники укрывались и на российской территории, откуда нападали на маньчжурские города. В том же, 1866 году, был разграблен Нючжуан, позднее, в 1874-75 годах, Нингута и Дагушань. Несомненно, что при подготовке этих налётов приобретать продовольствие, снаряжение, оружие, порох одной только грубой силой удавалось далеко не всегда. И в этих случаях в ход пускалось золото, в том числе российского происхождения.

Как явствует из рапорта контр-адмирала Фуругельма: «Наконец, третий род промысла, привлекающий в наши владения также значительное число китайцев, есть промывка золота, россыпи которого находятся преимущественно в пространстве между Уссурийским заливом, р. Цымухэ и Сучаном. Этот промысел существует здесь уже давно, потому что в вышеозначенном пространстве, на некоторых береговых речках видны несомненные следы прежде существовавших разработок, на которых теперь растут дубы более аршина в диаметре. Для промывки золота китайцы приходят из тех же мест, откуда и для ловли капусты, или поодиночке, чтобы работать каждый для себя, или также небольшими партиями, снаряжёнными от различных хозяев. Пути, по которым они следуют, те же самые, как и для ловцов капусты, только нужно заметить, что большая часть их идёт сухопутною дорогою. Работая на приисках эти китайцы, также как и ловцы капусты, получают всё продовольствие от богатых манз-землевладельцев, преимущественно с Цымухэ и Сучана, которые от поставки провизии, конечно, имеют хорошие барыши. В особенности для золотопромышленников важна Цымухэ, где до последнего времени находилось главное гнездо всех китайских бродяг»⁶⁰.

Так как в дальнейшем нам ещё не раз придётся обращаться к этому документу, отметим, что он частично вобрал в себя текст статьи Н.М. Пржевальского «Инородческое население в южной части Приморской области», написанной, очевидно, в начале 1868 года⁶¹. Известно, что с середины апреля Пржевальский уже вёл метеорологические наблюдения на озере Ханка, однако спустя два месяца был назначен командиром отряда, участвовавшего в репрессировании манз. Справившись с поручением, штабс-капитан выехал в Хабаровку, где провёл июль. Затем он получил направление в штаб войск Приморской области и перебрался в Николаевск. Адъютантом штаба Пржевальский оставался до начала 1869 года. Видимо, в эти месяцы ему довелось лично участвовать в подготовке рапорта контрадмирала Фуругельма или предоставить автору свои записи. Последнее кажется более правдоподобным, учитывая отмеченное многими биографами Пржевальского нерасположение путешественника к канцелярской работе, а также некоторые особенности текста рапорта. Так, в своей статье Пржевальский воздержался от оценки численности манзовского населения, в книге «Путешествие в Уссурийском крае» назвал цифру 4—5 тысяч, в докладе на заседании Отделения географии физической Императорского русского географического общества 20 марта 1870 года говорил о 4—5 тысячах постоянных жителей и 3—4 тысячах отходников, тогда как фигурирующие в рапорте 7—10 тысяч никак не подразделены. Но кто бы ни приложил к рапорту руку, из 85 его листов только 15 носят несомненные следы использования заметок Пржевальского, остальные же представляют собой свод донесений непосредственных участников Манзовской войны и доклад Фуругельма. Это, видимо, самый ранний и достаточно полно излагающий события обобщающий документ, на который опирались и позднейшие исследователи, отчего мы отдаём ему предпочтение во всех тех случаях, когда литература только воспроизводит его положения, причём без соответствующих ссылок.

Рапорт Фуругельма давал следующую характеристику общественного устройства китайского населения Уссурийского края: «Все оседлые манзы имеют своё организованное управление. В каждом поселении находится старшина, который разбирает мелкие жалобы своих подчинённых; если же фанза стоит отдельно, то она всегда приписана к другому какому-нибудь месту». Старшины (тайе) выбирались на определённый срок. Существовали и главные старшины, ведавшие дела населения значительных районов. «Таким образом все манзы, живущие по долине Сучана, подчинены власти старшины, который живёт в д. Пинсоу на верхнем Сучане и судит важные преступления, как напр[имер] воровство, убийство и проч[ее]», – гласил рапорт. Далее же отмечалось, что «всё общее китайское население относится к нам если не враждебно, по неимению к тому достаточной силы, то по крайней мере весьма недружелюбно»⁶². Впрочем, такое настроение было не изначальным. В 1861 году лейтенант Бурачек встречал у китайцев, видевших в русских противовес маньчжурам, сочувствие. Антипатией оно сменилось позднее.

Об её причинах мы можем судить по рапорту восточно-сибирского генерал-губернатора М.С. Корсакова великому князю Константину Николаевичу от 17 декабря 1868 года, в котором говорится, что «до 1865 года наши обоюдные отношения с проживающими на наших землях китайцами были удовлетворительны. Мы спокойно строили в единственно занятых нами пограничных пунктах казармы и провиантские магазины, не углубляясь в край ни для приведения в известность наших владений, ни для научных изысканий. Отдельные личности, проникавшие во внутренние местности с незначительными картографическими поручениями, не побуждали беспокойства в манзах и проходили благополучно, хотя также многие из них терпели прижимки и оскорбления. Понятно, что манзы, проживающие, в самом незначительном числе, около наших постов или поселений, были с нами в дружелюбных отношениях: они охотно доставляли нам продовольственные припасы и снабжали часто казаков и крестьян семенами для посевов и просом для продовольствия. Правда, что за всё это они получали уплату звонкой монетой, а от казаков и крестьян, не имеющих денег – теми же продуктами с урожая, но, по меньшей мере, в тройном и четверном количестве. В 1865 году впервые прошла внутри края телеграфная разведочная партия со ста человеками рабочих; затем, в следующем году, два телеграфных парохода с рабочими поднялись вверх по p.p. Уссури и Дауби, а в 1867 году двинулись значительные рабочие отряды для проложения новой сухопутной дороги между р. Уссури, Новгородским постом и Владивостоком, взамену прежнего тракта, идущего на 90 вёрст, кругом оз. Ханка, по китайским владениям, а в других своих частях по болотистым низменностям, подверженным частым наводнениям. С этого же года начались правильные картографические изыскания весьма значительными топографическими партиями и, кроме того, состоялась ботанико-зоологическая экспедиция штабс-канитана Пржевальского, обследовавшего местности, до сих пор вовсе нам неизвестные»⁶³.

Во второй половине 1860-х годов произошла реорганизация администрации Приморской области. Толчок к ней дала поездка генерал-адъютанта И.С. Лутковского для инспекции восточно-сибирских войск в 1863 году. Тогда же в Петербурге с участием М.С. Корсакова были выработаны основные положения новой организации, вводившиеся в действие, начиная с 1865 года. При военном губернаторе области учредили штаб для заведования сухопутными войсками, включая казаков, первым начальником которого стал полковник М.П. Тихменёв. Переформировали постовые команды, до того находившиеся нередко в жалком состоянии, представление о котором даёт письмо начальника Ольгинского поста, поручика Розанова, Тихменёву. Поручик жаловался: «Все казённые здания требуют фундаментальной поправки, а в посту ни гвоздя, ни полена. ... Из 10 человек бывшей команды 5 человек должны уйти в бессрочный отпуск, а остальные: два вестовые у лейтенанта Бахтина, вестовой у Хомякова и вестовой у священника и хлебник, а нужно в караул на два поста, нужно накосить сена, приготовить кирпич и т.п. Беспечность в довольствии команды удивительная: люди не имеют квасу, не имеют припёку, а оказался ещё недостаток приварка: одна солонина. Дисциплины никакой»⁶⁴. Конечно, перемена такого порядка вполне назрела. Приказом военного министра от 6 августа 1865 года штатный состав команд определялся в семь офицеров, 72 унтер-офицера и 660 рядовых. Приморская область была разделена на три постовых округа: Новгородский, Александровский (Де-Кастринский) и Ольгинский.

Наибольшее значение тогда придавали первому, так как согласно высказывавшемуся Корсаковым с 1865 года мнению Новгородская гавань по её близости к стратегически важным верховьям р. Уссури, продолжительной навигации, наличию угля, узкому, а тем самым легко обороняемому входу, более всего подходила для размещения военного порта⁶⁵. Поэтому в состав Новгородской постовой команды назначили четырех офицеров, 30 унтер-офицеров и 320 рядовых. От неё выделялись небольшие, по 25 человек, посты во Владивосток, Находку и к месту соединения Ольгинской и Уссурийской дорог – на р. Дауби-хэ. От Ольгинской команды выставлялся пост в залив Святого Владимира, а от Александровской – в Императорскую гавань. Формирование этих команд продолжалось до весны 1868 года. Сверх того, каждый из округов делился на участки, вверенные особым офицерам. Постовые и участковые начальники заведовали как военной, так и гражданской частями, последней на правах полицейских исправников. Для поддержания внутреннего порядка им предписывалось выставлять необходимые в тех или иных пунктах караулы, а охрану границы производить силами расквартированных в округах линейных батальонов.

От 3-го батальона, штаб и две роты которого, как указывалось выше, стояли в Камне-Рыболове, высылался за 70 вёрст, к Турьему Рогу, караул для контроля дороги в Нингуту. Одна рота размещалась в посту Раздольном, одна целиком пошла на комплектование Новгородской команды, последняя же, неполного состава, ранней весной 1868 года была поставлена в Находке. Ей поручалась охрана образованного в те дни на острове Русском и территории между реками Сучан и Май-хэ удельного имения, включавшего и золотые прииски. 1-й батальон в полном составе, со взводом горной артиллерии, помещался в урочище Новокиевском. От него также выставлялись пограничные караулы на путях из Китая и Кореи – Корейский, Хунчунский и Тизенхинский. Во Владивостоке стоял второй взвод горно-артиллерийского дивизиона. Все эти воинские части не отличались высокой боеспособностью, так как занимались преимущественно строительными и разными хозяйственными работами. К тому же, будучи разбросаны по всему Южно-Уссурийскому краю, они не имели должного сообщения друг с другом.

Телеграфная линия, связавшая Николаевск с Новгородским постом, вошла в строй летом 1867 года, однако ни Ольгинский пост, ни Владивосток, ни Камень-Рыболов связаны с нею не были. Действовал телеграф, несмотря на все старания его строителя, инженер-полковника Д.И. Романова, весьма ненадёжно. Дороги, по которым можно было бы перебросить войска в случае чрезвычайных обстоятельств, поначалу вовсе отсутствовали. Старые манзовские тропы вели, как правило, от маньчжурских городов к побережью Японского моря – с запада на восток, пересекая границу, и могли быть используемы лишь частично. Единственным доступным путём сообщения между гаванями Южно-Уссурийского края и средним Амуром был путь по рекам Уссури, Сунгача, озеру Ханка до Камня-Рыболова, откуда вьючная тропа вела к деревне Суйфунской. Далее, к Владивостоку или заливу Славянскому, добирались почти исключительно по воде – рекой Суйфун и Амурским заливом, а от Славянского до Новгородского поста – вновь вьючной тропой. Существовал, впрочем, и сухой путь от Суйфунской до Владивостока, по манзовской тропе, проходившей через посты Раздольный и Угловой, но он содержался только для проезда курьеров в то время, когда сообщение водой прекращалось. Зимой ездили по льду на санях, огибая озеро Ханка, причём упомянутые Корсаковым 90 вёрст кружной дороги, в северной её части, приходились на китайскую территорию.

Протяжённость летнего пути от Камня-Рыболова до Суйфунского, через станки (т.е. ямские станции) Мо, Встречный, Утёсный, Дубининский, составляла 103 версты. Зимний же, от станицы Буссе на р. Уссури до Владивостока, через 16 станков, составлял 508 вёрст, а до Новгородского поста, через 19 станков, – 655 вёрст. Каждый станок имел по две тройки лошадей при четырёх ямщиках из солдат. Оборудовались станки на средства, отпущенные Восточно-сибирским генерал-губернатором. Содержание лошадей, ремонт экипажей и сбруи производились на выручку от прогонной платы. Всё же остальное – содержание ямщиков, ремонт зданий и дорог, летнее шлюпочное сообщение – ложилось на плечи войск. При этом участок от Камня-Рыболова до Суйфунского, из-за весенне-летних разливов рек Усачи-хэ, Мо и Суйфун, на протяжении многих недель допускал только вьючное движение, а зимой недостаток снега часто вынуждал чередовать сани и тарантасы. Случалось, проехать нельзя было ни на том, ни на другом.

По Уссури, Сунгаче и озеру Ханка с 1865 года ходили два небольших мелкосидящих парохода: «Сунгача» и «Уссури». Весенняя навигация открывалась на озере в первой половине мая, спустя два месяца после того, как прекращала действовать зимняя дорога. Летом, в засушливые годы, малая вода иногда не позволяла пароходам подниматься к истокам Сунгачи. С середины же сентября на Ханке начинались осенние шторма, опасные для судов с малой осадкой. Поэтому вплоть до начала декабря, когда устанавливался зимник, сообщение между Южно-Уссурийским краем и Амуром вновь прерывалось. В среднем каждый год край был отрезан от Приамурья на 4,5—5 месяцев. Данное обстоятельство и побудило администрацию Приморской области озаботиться прокладкой почтового тракта. Выделяя большую часть ресурсов на обустройство Новгородского поста и урочища Новокиевского, представлявшихся важнейшими стратегическими пунктами, областное управление задало тракту направление от Новгородской гавани к верховьям Уссури, совпадавшее с телеграфной линией.

Вопрос о строительстве первого в крае сплошного колёсного пути получил разрешение к весне 1866 года, однако из-за отсутствия средств приступить к работам тогда же не удалось. Деньги были ассигнованы только после поездки генерал-губернатора в Приморскую область, во время которой Корсаков лично убедился в необходимости дороги и целесообразности избранного для неё маршрута. Весной 1867 года началась расчистка трассы будущего тракта. На работы отправили всех, кого оказалось возможным привлечь, и в результате за год были улучшены вьючные участки от станицы Буссе до станка Бельцова и от станка Баранова до Новгородской гавани, а в промежутке, от Бельцова до Баранова, устроили проезжую дорогу. Там, где прежде не было станков, через определённые промежутки, в среднем составлявшие три десятка вёрст, поставили в подходящих местах станционные дома с конюшнями и поселили семейных нижних чинов. Тогда же приступили и к устройству веток по направлению к Ольгинскому посту, Камню-Рыболову и Владивостоку. Тракт был ещё весьма далёк от окончания, когда немногим готовым его участкам довелось сыграть свою роль в событиях Манзовской войны.