Текст книги "Манзовская война. Дальний восток. 1868 г."

Автор книги: Роберт Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Взяв на буксир бот и постовую шлюпку из Стрелка, с 26 солдатами под командованием поручика Каблукова, «Алеут» двинулся к острову. В 9 часов утра поручик высадился на берег во главе 16 солдат, остальные же на шлюпке отправились блокировать западные подступы к Путятину. Разогнав манз, не оказавших сопротивления, десант захватил несколько джонок, из которых три были нагружены припасами. Операция продолжалась около 6 часов, а по её окончании шхуна отбуксировала бот и шлюпку обратно в пролив Стрелок. Однако к ночи на «Алеуте», много маневрировавшем под парами, осталось совсем мало топлива, поэтому перед рассветом Этолин повёл его во Владивосток. Погрузка дров заняла весь день. А в 2 часа ночи 25 апреля, ведя на буксире две шлюпки с солдатами, подошедшие из Раздольного, судно покинуло Золотой Рог и взяло курс на север. Перед полуднем шхуна уже входила в бухту на северо-западном берегу Путятина⁷⁹. Там солдаты высадились и приступили к оборудованию лагеря для ожидавшегося из Посьета отряда Пфингстена. Затем Этолин, навёрстывая упущенное в мирное время, взялся за обучение весьма плохо подготовленных солдат, а заодно и собственной команды, десантированию и рассыпному строю.

Ещё по пути к острову, в проливе Стрелок, лейтенант встретил крейсировавший там бот под командой Старицкого и приказал ему идти в бухту Разбойник, за поручиком Каблуковым, с которым Этолин хотел обсудить план дальнейших действий. Но лишь в седьмом часу вечера бот доставил постового начальника на шхуну. Совещание с её командиром затянулось допоздна. Между тем пролив заволокло густым туманом, и Каблукову пришлось остаться на борту «Алеута» до утра. Ночью гарнизоном поста Стрелок руководил фельдфебель.

В эти-то часы и произошло событие, признаки подготовки которого поручик впервые заметил более двух недель назад. Тогда его обеспокоил слух, будто старшина цымухинских манз Цун-чин сказал, что русских скоро вырежут. Каблуков думал съездить на Цымухэ и проверить источник этого слуха, но, узнав о скором прибытии «Алеута» с припасами остался, чтобы не задерживать шхуну долгим оформлением квитанции на провиант.

Однако она всё не появлялась, и, подождав несколько дней, поручик 19 апреля отправился в не столь уж близкий, пятидесятивёрстный путь. Он успел сделать всего один переход, и устраивался на ночлег, когда его нагнал посланец Этолина, с просьбой срочно прибыть на шхуну. Каблуков поторопился вернуться, причём проезжая через свой пост приказал передать на выделявшийся для крейсерства в проливе бот единственное орудие – горный единорог с двумя зарядными ящиками и часть людей, так как был уверен, что посту непосредственная опасность не угрожает. Лишь 23 апреля сознание уязвимости постовой казармы побудило поручика принять кое-какие меры к усилению её обороны. Он распорядился окопать здание рвом, предохраняющим от поджога, и собирался уже заблиндировать окна железными листами, которые обещал ему дать Этолин, но не успел. К вечеру 25 апреля намеченные работы были далеки от завершения.

Особой тревоги данное обстоятельство Каблукову не внушало. Местный манзовский старшина всячески демонстрировал преданность российским властям, донося о разных второстепенных происшествиях и окрестных золотых приисках. Как выяснилось позднее, при этом он старался выведать силу гарнизона и расположение строений Стрелка и Владивостока. В последнем старшина настолько открыто высматривал и расспрашивал, что обратил на себя внимание солдат, доложивших о подозрительном китайце начальству. Впрочем, от последовавших вопросов о цели его действий хитрец сумел отделаться ничего не значащими фразами.

Вечером 24 апреля в посту Стрелок был пойман хунхуз, пробравшийся к манзам, арестованным на Путятине и содержавшимся на островке Майделя. Один из них и выдал смельчака, объяснив караульным, что хунхузы обычно не носят косы, а коротко обрезают волосы и сворачивают их пучком. На допросе хунхуз уверял, будто занимается ловлей червей (трепангов), а пришёл к местному старшине за будой (просом). Рапортуя о событиях в Стрелке, Каблуков писал: «Нужно заметить, что всякий спрошенный манза, куда и зачем идёт, всегда даёт неизменный ответ, – для ловли червей или капусты туда-то из Хунчуна или Нингуты; если же встречается манза с ружьём, то говорит, что охотится и живёт работником у того-то. Проверить их невозможно, при настоящей замкнутости их положения»⁸⁰. Добавим, что такой порядок вещей сохранялся и в начале XX века. К тому же со временем хунхузы догадались отращивать косу, поэтому отличать разбойников от мирных обывателей стало невозможно. Местное же население, особенно китайское, отчасти из солидарности с хунхузами, отчасти из страха перед их местью никакого содействия российским властям не оказывало.

Видимо, поимка хунхуза и подтолкнула манз к нападению на пост. Около 4 часов утра 26 апреля, под покровом непроницаемого тумана, затянувшего все окрестности, большая толпа, достигавшая, по словам уцелевших солдат и показаниям самих китайцев, 1000 человек, подошла к посту со стороны деревни Хоювай. Часовой, стоявший на вершине пригорка, у подножья которого находился дом постового начальника, заметил её лишь в нескольких шагах. Выстрелив, он бросился бежать вниз, к казарме, но был настигнут и зарублен топором. Ещё одного часового, выставленного поодаль, манзы взяли в плен. Выстрел поднял тревогу, и все уцелевшие часовые бросились к казарме, где в то время никто не спал, так как фельдфебель готовил развод второй смены караула. Они едва успели собраться, как толпа окружила землянки, дом начальника и сарай для орудия. Врасплох застали только фельдшера, ночевавшего в своей землянке. Проснувшись, он не сразу выскочил наружу, а стал одеваться. Промедление стоило ему жизни. Манзы поймали беднягу и принялись истязать: раздробили пальцы, вспороли живот, после чего добили несколькими пулями.

У оставшихся от гарнизона 26 человек было всего 10 ружей. Понимая, что им долго не продержаться, солдаты выпустили заряды в надвигавшуюся толпу и разбежались. Одна группа искала спасения на берегу пролива Стрелок, где находились джонки. Другая кинулась в сторону Уссурийского залива. Туман и высокая трава помогли ей скрыться от преследователей. Манзы подожгли деревянные постройки поста и отступили. Чудом уцелел попавший в их руки часовой, которого привязали к дереву вверх ногами и били по голове прикладами, пока не решили, что солдат мёртв. Очнувшись, он кое-как развязался и с трудом добрёл до берега бухты Разбойник, где через несколько часов был подобран шлюпкой с «Алеута».

О разгроме поста на шхуне узнали в половине шестого утра, когда к её борту подошла джонка с 14 солдатами. Этолин сразу же приказал разводить пары, что при основательно изношенных котлах требовало времени. Наконец снялись с якоря, дали ход, и к 8 часам были в бухте Разбойник, недалеко от поста, на месте которого ещё тлели головни. В огне погибло всё имущество, включая два зарядных ящика к орудию и 4000 патронов. Была совершенно уничтожена провизия. На вершинах окружавших бухту сопок виднелись толпы манз, не решавшихся, однако, при дневном свете напасть на высадившегося с «Алеута» Каблукова и 20 сопровождавших его солдат.

Благодаря принятым Этолиным мерам, на шхуну доставили всех спасшихся. За бежавшими к Уссурийскому заливу послали бот. Те. кто прибыл на джонке, передали услышанное от содержавшихся на Майделе манз, утверждавших, что цымухинский и стрелецкий старшины знали о готовившемся нападении, а работники последнего, ради их же безопасности собранные по приказанию Этолина на Путятине, переправились через пролив и приняли участие в сожжении поста. Эти сведения убедили командира шхуны в том, что выступление манз носит отнюдь не случайный и локальный характер. Осознав опасность распространения бунта на материке, он распорядился немедленно уничтожить собранные в предыдущие дни джонки. Всего с 19 по 26-е апреля «Алеутом», гребными судами под начальством лейтенантов Старицкого, Крускопфа, Лаврова, мичмана Усова и постовыми шлюпками было истреблено до сотни джонок, отчасти с манзами, пытавшимися пробраться на материк. Общие потери китайцев убитыми на островах и утонувшими оценивались участниками блокады в 250 человек⁸¹.

В назидание врагу, по единогласному постановлению всех офицеров, были повешены трое хунхузов, схваченных вблизи лагеря на Путятине и доставленных на шхуну, но упорно порывавшихся бежать. Вместе с тем, учитывая опасности, грозившие теперь и с островов, и с материка, отсутствие морской практики у солдат, Этолин отказался от мысли о самостоятельном крейсерстве гребных судов. А так как топливо и провиант на «Алеуте» подходили к концу, то, уходя в половине седьмого вечера во Владивосток, лейтенант забрал все плавсредства с собой. Он предполагал, что вернётся через несколько часов, в течение которых манзы будут задержаны на островах густым туманом, однако ошибся.

Не осуществился и план Дьяченко, отправившего 26 апреля на помощь Этолину последний баркас с 22-я солдатами и двумя тысячами вновь изготовленных патронов. Шлюпка дошла только до Владивостока, где её и задержали. Барк «Нахимов» из-за встречного и очень слабого ветра удалившийся от Посьета всего на 6 миль, вечером того же дня повернул на обратный курс, так как майор Пфингстен решил пополнить запасы продовольствия, рассчитанные на 10-дневный срок, казавшийся теперь явно недостаточным для экспедиции. Таким образом, блокада Аскольда и Путятина фактически прекратилась.

Немногим успешнее оказались попытки Дьяченко обеспечить безопасность собственной коммуникации, связывавшей пункты на побережье Японского моря с озером Ханка и рекой Уссури, одновременно взяв под контроль пути сообщения китайцев. 26 апреля он вооружил и отправил с четырьмя линейцами в деревню Никольскую первую партию солдат ситхинского гарнизона. Тогда же подполковник вторично потребовал от командира 3-го батальона скорейшей присылки людей, пороха, свинца и патронов. Но требование это майор Корольков выполнять не спешил, так как не понимал значения происходивших событий, да и не желал подчиниться Дьяченко, хотя обязан был сделать это в чрезвычайных обстоятельствах. За такую халатность через полтора месяца его уволили от должности под предлогом болезни.

На следующий день после первой партии в Раздольный прибыл весь ситхинский гарнизон. С хозяйственных работ был собран личный состав стоявшей в посту роты 3-го батальона. Лично разъяснив постовому начальнику, капитану Холевинскому, важность линии Раздольный – Никольская и приказав ему усилить посланный в деревню отряд, а также взять под наблюдение окрестности и доносить обо всём замеченном, Дьяченко отправился на лодке вниз по Суйфуну – в пост Речной. Оттуда его должна была забрать и доставить на Аскольд шхуна «Алеут», соответствующее приказание командиру которой подполковник послал с унтер-офицером, старшим на отплывшем накануне баркасе. Обо всех своих действиях Дьяченко телеграфировал начальнику штаба войск области.

Глубокой ночью, в первом часу 27 апреля, «Алеут» вошёл в Золотой Рог. Его появление со всеми шлюпками поначалу было воспринято спокойно. Но, когда майор Горяинов узнал о разгроме поста Стрелок и, перепугавшись, стал принимать судорожные оборонительные меры, во Владивостоке поднялся переполох. Тревога майора достигла высшего предела после того, как Этолин на рассвете устроил десантное учение с обходом вокруг порта, имевшее целью отпугнуть хунхузов, если бы они были рядом и готовили нападение. Горяинов приказал лейтенанту остаться во Владивостоке, отобрал у него все шлюпки и солдат, которых даже заставил голодать, не пустив на шхуну, где для них приготовили пищу, так как опасался, что Этолин уйдёт своевольно. Начальнику поста уже мерещились манзовские полчища, и он одного за другим отправил в Раздольный двух нарочных с телеграммами полковнику Тихменёву. Майор доносил начальнику штаба, что Владивостоку угрожают 2000 манз и что командир «Алеута» его не слушает, мешает и лезет не в своё дело. Обвинение это серьёзных оснований не имело. Этолин всего лишь пытался доказать Горяинову необходимость блокады Аскольда, чтобы помешать манзам соединиться, но тот наотрез отказался предоставить ему право самостоятельных действий. Так как солдаты стрелецкой команды и все нестроевые, занятые в порту и в урочище Вяземского, немедленно снятые Горяиновым с работ, не имели оружия, то майор приказал ковать в портовой мастерской пики и заготовлять древки.

Убедившись, что начальник Владивостокского поста категорически против его плана и шлюпок с десантом не даст, Этолин, считавший блокаду острова одной шхуной, особенно в туман, ненадёжной, решил лично отправиться к Дьяченко для доклада о возникшем разногласии. Перед отъездом к нему явился только что прибывший на баркасе из Раздольного унтер-офицер. Получив от него предписание Дьяченко идти к Речному, лейтенант отдал старшему офицеру приказание привести туда шхуну на следующее же утро, а сам выехал без промедления. Между тем Горяинов, обрадовавшийся возможности увеличить свои силы, присоединил команду баркаса к остальным подразделениям, так и не дав ей пообедать на шхуне. Всего во Владивостоке собралось свыше 200 человек.

Встретившись с Дьяченко вечером 28 апреля в Речном, Этолин доложил ему о последних событиях. Основываясь на его сообщении, подполковник составил донесение начальнику штаба, но эта телеграмма, как и предыдущие, вследствие порчи телеграфа не сразу дошла по назначению. На следующий день утром начальник округа пришёл на «Алеуте» во Владивосток и застал там смятение и растерянность. Первым делом он отстранил от должности майора Горяинова, указав в качестве причин поступавшие на него со всех сторон жалобы, а также незаконность и нецелесообразность распоряжений, следствием которых стало прекращение крейсерства у Аскольда.

Начальником всех морских и сухопутных сил во Владивостоке Дьяченко временно назначил Этолина⁸². Командование сборными войсками он поручил штабс-капитану Г.В. Буяковичу, а постовые дела передал прапорщику Майлову. Для обеспечения безопасности Владивостока подполковник распорядился выставить караулы. У местных жителей были собраны лошади для пополнения конского состава горноартиллерийского взвода. Вверх по Суйфуну до Раздольного, с задачей уничтожить все манзовские лодки и переправы, Дьяченко отправил шлюпку с несколькими солдатами, под командованием волонтёра, француза Лаубе, отставного телеграфиста, прошедшего школу военной службы в Алжире. Лейтенанту Старицкому подполковник вверил палубный железный баркас, приказав вооружить его десантным орудием и идти в Находку для наблюдения за манзами, а в крайнем случае – для эвакуации оттуда крестьян и солдат. Выслав из Владивостока под надзор, а затем надёжно изолировав всех пришлых китайцев, равно как и арестованных Этолиным, Дьяченко приступил к их допросу. Разбирательство продолжалось и на следующий день, так как из-за сильного тумана «Алеут» не мог покинуть Золотой Рог.

Туман рассеялся утром 1 мая, и шхуна, успевшая пополнить запасы, вышла в море под командой Лаврова, с подполковником Дьяченко на борту. Спустя несколько часов она бросила якорь в бухте Наездник. К тому времени у острова Аскольд уже стоял барк «Нахимов», подошедший туда на рассвете. Воспользовавшись попутным ветром, он добрался до места назначения ещё 28 апреля, но, не обнаружив там «Алеута», направился в пролив Стрелок. Оттуда майор Пфингстен разослал людей на разведку. Обыскивая берега бухты Разбойник, они встретили китайцев, от которых узнали, что шхуна куда-то ушла, а пост сожжён. Три дня туман удерживал «Нахимова» в проливе, и во всё время стоянки барк продолжал высылать шлюпки для осмотра ближайших окрестностей на материке и острове Путятин. Так и не дождавшись возвращения «Алеута», Пфингстен утром 30 апреля решил подготовить самостоятельную высадку на Аскольд.

Майор раздал солдатам на руки 33 взятых на всякий случай старых ружья 7-линейного (17,78 мм) калибра, с 30 патронами на каждое. У остальных были 6-линейные (15,24 мм) ружья и всего по 4 патрона, так как боезапас к ним предполагалось получить с «Алеута». Пробная стрельба из 7-линейных ружей дала удовлетворительный результат, приободривший людей перед схваткой с неприятелем. В том же, что на Аскольде их ждёт ожесточённое сопротивление, сомневаться не приходилось: ночью с 28 на 29-е, когда горизонт расчистился, с барка видели на острове множество огней. С рассветом 1 мая «Нахимов» двинулся к острову, и вскоре Пфингстен со всеми предосторожностями высадил часть своего отряда. Однако вопреки ожиданиям, навстречу десанту не раздалось ни единого выстрела.

Тихо шелестели волны, мерно набегавшие на песчаный пляж, с разбросанными тут и там разными вещами, одеждой, заготовленным лесом и небольшими плотиками. Бегали брошенные хозяевами собаки. Сами же китайцы как сквозь землю провалились. Отряд прошёл через остров к бухте Наездник, где Пфингстен увидел шхуну «Алеут» и встретился с Дьяченко, съехавшим ради этого на берег. Решили осмотреть Аскольд тщательнее, разослав во все стороны небольшие группы солдат. Одной из них в лесу попался манза, который и объяснил, что все находившиеся на острове, более 1000 человек, переправились на материк в ночь с 28 на 29 апреля, воспользовавшись ясной и тихой погодой. Пришлось признать, что блокада Аскольда и разъединение манзовских сил не удались.

Вернувшись во Владивосток на «Алеуте», в сопровождении «Нахимова» с отрядом Пфингстена, Дьяченко получил тревожные известия о положении дел на Цымухэ. Как оказалось, аскольдовские манзы, ступив на материк, двинулись по прибрежной тропе в сторону границы с Китаем. Нa их пути лежала небольшая деревушка Шкотова, жителей которой предупредил об опасности местный кузнец, китаец по происхождению. Шесть крестьянских семей успели бежать за пару часов до появления манзовских скопищ. Две же семьи замешкались и были растерзаны: китайцы сдирали кожу с живых людей, сжигали заживо, повторяя те же жестокости, что и при разгроме поста Стрелок. Убили они и манзу-кузнеца, поставив ему в вину спасение большинства крестьян. Деревня была выжжена дотла.

Узнав об этом, Дьяченко сформировал отряд из 60 человек с двумя горными орудиями под командованием штабс-капитана Буяковича и отправил его на Цымухэ в сопровождении двух шлюпок с 11-днсвным запасом продовольствия, двигавшихся вдоль берега. С их помощью Буякович преодолевал водные преграды. Ещё 20 человек во главе с унтер-офицером Раскотовым были посланы в обратную сторону – через пост Угловой в Раздольный для разведки манзовских шаек и пресечения им путей отхода к границе. Раскотов получил приказание по прибытии на место поступить в распоряжение капитана Холевинского. Последнему же вторично предписывалось усилить отряд в деревне Никольской. Вслед за тем 4 мая Дьяченко убыл в Посьет с «Алеутом» и «Нахимовым». Там он, начиная с 5 мая, занимался допросом пленных и вёл переговоры с властями Хунчуна, полагавшими, что манзы не могут быть преданы российскому суду и требовавшими их выдачи. На все обращения китайской администрации подполковник отвечал отказом.

Из Посьета Дьяченко отправил разведывательный отряд в район рек Сидеми и Мангугай, где предполагались золотые прииски. 5 мая им была послана телеграмма в станицу Буссе, штабс-капитану Садовникову, чтобы он со 120-ю нижними чинами, прибывшими туда для дорожных работ, вооружился в Камень-Рыболове и следовал к деревне Никольской, на усиление отряда, выделенного Холевинским. Однако это распоряжение Садовников не исполнил.

Именно 5 мая первые донесения о произошедших в округе событиях – три телеграммы от Дьяченко и одна от Пфингстена – поступили в Николаевск. Вследствие неисправности амурского участка телеграфной линии их доставил пароход «Гонец», отплывший из Хабаровки сразу после вскрытия Амура. Неожиданные известия поставили контр-адмирала Фуругельма в довольно трудное положение. Малочисленность войск, расквартированных в Южно-Уссурийском крае, разбросанность подразделений на сотни вёрст друг от друга, усугублявшаяся началом летних хозяйственных работ, которыми преимущественно и занимались линейные батальоны, ненадёжность сообщений и недостаток перевозочных средств делали невозможной быструю их мобилизацию. Учитывая эти обстоятельства, областной штаб решил усилить краевые войска. Из нижних чинов 4-, 5– и 6-го батальонов и Хабаровской стрелковой школы, началось формирование сводного стрелкового полубатальона в составе двух рот, общей численностью 300 человек, позднее преобразованного в батальон.

Ради повышения координации действий, полковник Тихменёв был назначен командующим войсками Южно-Уссурийского края. В его распоряжение поступили все воинские части и учреждения к югу от Хабаровки. Для обеспечения мероприятий по восстановлению порядка в станице Буссе открыли временный провиантский магазин (склад), с запасом муки в 9000 пудов (144 т). Транспортировка войск и грузов возлагалась на пароходы «Константин», «Уссури» и «Сунгача», а в верховьях реки Уссури – на мелкосидящие пароходы телеграфного ведомства «Гонец», «Телеграф» и «Сторож». Кроме того, основываясь на запоздалых сведениях, в Николаевске сочли необходимым отправить к острову Аскольд канонерскую лодку «Соболь» и пароходо-корвет «Америка».

При полковнике Тихменёве сформировали штаб из трёх офицеров и заведующего медицинской частью, доктора Сысоева, во главе которого поставили перспективного капитана генерального штаба И.Г. Баранова, тринадцать лет спустя сменившего Тихменёва в должности военного губернатора Приморской области. Эти меры были представлены на утверждение контр-адмиралу Фуругельму и генерал-губернатору Корсакову. Вместе с тем испрашивалось разрешение на введение в Южно-Уссурийском крае военного положения, чтобы узаконить применение оружия и дать войскам возможность получать довольствие военного времени, весьма необходимое при операциях в малонаселённой местности. Была также подана заявка на средства для покупки двух сотен лошадей, дабы удовлетворять нужды войск и поддерживать сообщение по Южно-Уссурийскому тракту – важнейшей коммуникации в тех местах.

Первый эшелон сводного полубатальона выступил из Николаевска на барже, буксируемой пароходом «Константин», уже 8 мая, взяв с собой 10.000 патронов и принадлежности для снаряжения колёсного и вьючного обоза. И мая из Мариинска Тихменёв просил Фуругельма командировать дополнительно стрелковую роту дислоцированного там 5-го батальона – 90 рядовых. 16 мая в Хабаровке к отряду присоединился второй эшелон. А 20 мая весь полубатальон, во главе с прежним командиром 13-го стрелкового батальона, капитаном В.Н. Флоренским, одним из лучших в области офицеров, прибыл в станицу Буссе. Правда, несмотря на то, что полубатальон комплектовался отборными людьми, из числа бывших охотников-зверобоев, он страдал таким же недостатком военной подготовки, как и другие части. «Учите рассыпному строю», – в первые же дни телеграфировал Тихменёв Флоренскому из Николаевска в Хабаровку. Распорядиться же маршрутом подразделения полковник тогда не мог, ибо не располагал сведениями о развитии ситуации после 25 апреля.

Лишь 10 мая, по прибытии на пароходе «Уссури» в Мариинск, до которого успели восстановить телеграфное сообщение, Тихменёв получил известие о том, что манзы ускользнули с Аскольда на материк и сожгли деревню Шкотову. Дальнейший их путь легко было предугадать. Поэтому из опасения за судьбу жителей Никольской полковник приказал по телеграфу капитану Холевинскому занять её всем ситхинским гарнизоном, притом не переставая собирать сведения о манзовских скопищах. Тогда же Тихменёв послал телеграмму в Раздольное и далее нарочным в Камень-Рыболов, подполковнику Королькову – выставить одну из рот 3-го батальона к селу Воронежскому (Турьему Рогу), для защиты крестьян. Обоим офицерам предписывалось при встрече с вооружёнными манзами действовать решительно и подавлять сопротивление без пощады. Но основное внимание командующий войсками обратил на скорейшее прибытие к месту назначения стрелкового полубатальона, чему способствовало полученное Тихменёвым в Мариинске донесение Дьяченко, сетовавшего на невозможность действовать повсюду с желаемой энергией, вследствие слабости и разбросанности находившихся в его распоряжении сил.

Окружной начальник, конечно, имел в виду отсутствие возможности немедленно подавить бунт превосходящими силами, из-за чего действия небольших отрядов, выделявшихся им по мере необходимости и с опозданием, имели только частичный успех. Так, отряд капитана Буяковича, прибывший на Цымухэ 5 мая, нашёл там ещё тлевшие остатки изб и застал немногих задержавшихся манз, при появлении солдат бежавших в лес, отстреливаясь. Нескольких бандитов удалось убить. После этого были обысканы и уничтожены окрестные фанзы и найденные склады продовольствия. Причём пожар большинства фанз сопровождался взрывами хранившегося в них пороха, что подтверждало заблаговременность подготовки китайского населения к выступлению против русских. В некоторых фанзах нашлись вещи, захваченные в посту Стрелок: ружьё, эполеты поручика Каблукова и пистолет. Довольно неожиданной стала находка формы китайского офицера. 11 мая отряд вернулся во Владивосток.

Манзы же, по сожжении Шкотовой, двинулись к верховьям реки Лефу. Оттуда часть их пошла по реке Чагоу к деревне Никольской, а другие остались в сопках, выслав на лефинскую дорогу группу из 15 разведчиков. Видимо, они намеревались пробраться вдоль реки Лефу на Сунгачу. С этой группой и столкнулся отряд унтер-офицера Раскотова. Исполняя предписание Дьяченко, Раскотов прошёл от Владивостока до Раздольного. Не встретив манз, он отправился далее к северо-востоку, в Лоренцову, куда прибыл 14 мая. На следующий день из дозорной цепи, выставленной им перед тропой, выводившей на станок Утёсный – один из пунктов важнейшей тогда коммуникации, дали знать о появлении неприятеля. Собрав всех своих людей, унтер-офицер напал на китайцев. Семеро из них были убиты, один убежал, а остальные сдались в плен. Раскотов отправил манз в Раздольный, к Холевинскому, но за неоднократные попытки к бегству конвой перестрелял их. Сам Раскотов с большей частью команды продолжал наблюдение за дорогой у Лоренцовой.

Волонтёр Лаубе с пятью солдатами вечером 1 мая прибыл на пост (и станок) Речной. Там ему сообщили, что накануне через Суйфун переправилась подошедшая со стороны Цымухэ шайка хунхузов, численностью до 70 человек, направившаяся затем в горы. Решительный француз тут же бросился вдогонку. Вечером 3 мая его партия настигла китайцев на реке Эльдагоу. Лаубе сумел подвести своих людей вплотную к лагерю шайки, дал по ней залп и атаковал в штыки. Несколько хунхузов было убито, два десятка взяты в плен, но многие разбежались. Дабы не связывать себе руки пленными и не подставлять партию под удар других, быть может, более крупных шаек, Лаубе вывел её к берегу Амурского залива, откуда на реквизированной джонке доставил хунхузов в Речной. Из Речного их, крепко связанных, отправили под присмотром двоих конвоиров во Владивосток, вместе с донесением волонтёра.

Старый алжирский солдат, Лаубе отлично знал ратное ремесло. Он вооружил подчинённых, помимо казённого оружия, ещё и отнятыми у манз ножами, небольшими топорами, каждому приказал иметь за пазухой верёвку. В результате партия была надлежащим образом снаряжена для той, по сути дела партизанской деятельности, которой ей надлежало заниматься. Лаубе сумел вселить в своих солдат энергию, уверенность в себе, и они, несмотря на отсутствие у волонтёра каких-либо дисциплинарных прав, оказывали ему беспрекословное повиновение. Бодростью дышали написанные им на ломанном русском языке донесения. Предполагая произвести осмотр побережья, а потом телеграфной линии на Мангугай, что, впрочем, противоречило исходному поручению Дьяченко, Лаубе выражал надежду очистить со своими молодцами всю эту местность от манзовских шаек. Тем не менее, он просил дать в его распоряжение ещё пять человек, которые и были немедленно посланы из Владивостока.

Среди захваченных партией Лаубе пленных оказался один мирный промысловик, ловец трепангов. Его распознал караульный, понимавший по-китайски и подслушивавший разговоры узников. Допросив промысловика, выяснили, что цымухинские манзы в большинстве примкнули к хунхузам, целую неделю с того момента, как до них дошли известия о событиях на Аскольде, отовсюду собиравшимся в долину реки. Тех, кто не желал выступать против русских, принуждали силой, а при упорном сопротивлении убивали. По словам китайца, за Владивостоком постоянно наблюдали шпионы предводителя хунхузов Дын-соа, обычно жившего в Нингуте и проникавшего на российскую территорию, где у него имелись фанзы на Цымухэ, только для хищнической добычи золота. Дын-соа намеревался напасть на Владивосток при первой возможности. Его шайки были вооружены как пиками, топорами, так и ружьями, которых у одних цымухинских хунхузов насчитывалось несколько сот. Давшему такие показания пленнику сохранили жизнь, остальных же расстреляли.

Лаубе, остававшийся в Речном до тех пор, пока не вернулись посланные им во Владивосток конвоиры, за два дня объехал ближайшее побережье и уничтожил до 30 манзовских джонок. Получив просимое подкрепление, он двинулся по берегу залива от Эльдагоу на Амба-бира и Мангугай, изгоняя мелкие шайки, бежавшие при его приближении. Жившие по Мангугаю корейцы обратились к Лаубе с жалобой на жестокие притеснения со стороны манз, совершивших даже несколько убийств, причём указали ему место пребывания разбойников. Присоединив к своей партии людей с ближайшей станции вьючного тракта, волонтёр собрал 17 солдат, взял корейца-проводника и отправился к разбойничьему притону, носившему название «Богатая фанза». Занятый более чем сотней хунхузов, притон этот представлял собой обширный двор, застроенный фанзами и обнесённый высокой глинобитной стеной. Спустя три десятилетия, когда российские войска ликвидировали восстание 1900 года в Маньчжурии, такие дворы были неточно названы «импанями». 13 мая Лаубе атаковал разбойничью импань, перебив немало хунхузов, однако взять её не сумел и отступил. Один из солдат при этом получил пулю в грудь, а у самого француза в трёх местах была прострелена одежда.

Сообщая о стычке, Лаубе писал, что для надёжной защиты корейцев, почтовых станций тракта и разгрома засевших в импанях шаек нужен отряд, по крайней мере, в 50 человек и непременно с орудием. Как ни странно, но это здравое рассуждение алжирского солдата отнюдь не всегда приходило в голову даже наиболее отличившимся начальникам отрядов во время событий 1900—1901 годов. Имевшие полную возможность взять с собой артиллерию, они чересчур легко относились к глинобитным стенам, и, бывало, испытывали участь Лаубе⁸³.