Текст книги "Манзовская война. Дальний восток. 1868 г."

Автор книги: Роберт Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

СТОЛКНОВЕНИЕ

Существует немало свидетельств крайне пренебрежительного отношения китайцев к администрации Приморской области. Например, Н.М. Пржевальский, на основе «почти трёхмесячного» опыта общения с ними осенью 1867 года, писал: «Вообще все здешние манзы нисколько не признают над собою русской власти, считают себя полными хозяевами этой страны и не хотят подчиняться русским законам». Подобные же наблюдения были и у М.С. Корсакова: «Дерзость их доходила до того, что даже в Хабаровке, в одном из главнейших военных пунктов, проживающие там манзы высказывали, не стесняясь, что господство наше на Амуре скоро кончится, и что русских вырежут». Впрочем, не исключено, что Корсаков узнал об этих разговорах со слов М.П. Тихменёва. Если такое предположение верно, то приходится признать, что российские власти ещё зимой 1865—1866 годов получали сведения, наводившие на определённые размышления, однако должных выводов из них не сделали. Вину, как водится, генерал-губернатор возложил на «высшее местное начальство», которое, по его мнению, «не зная действительности, поэтизировало условия их жизни и поэтому относилось к ним благодушно», отчего «всем враждебным заявлениям манзов не давалось никакого значения, и дерзости их оставались безнаказанными»⁶⁶.

Корсаков, конечно, сгущал краски, при этом противореча самому себе, так как в том же рапорте достаточно ясно обрисовал сложное положение местных властей Приморской области. Дело было в том, что ни казаки, ни крестьяне-переселенцы не обеспечивали тогда продовольствием даже самих себя. Казаки потому, что были поселены далеко не в лучших местах, многие из которых затапливались каждым паводком. Места эти, избранные чиновниками согласно указанию Н.Н. Муравьёва о первоочередном обеспечении почтовой гоньбы, нельзя было сменить без разрешения начальства, а при нищете казаков и без материальной помощи. Крестьяне же, применявшие в совершенно иных климатических условиях дедовские методы обработки земли, также не получали хороших урожаев. В лучшую сторону выделялись только хозяйства обосновавшихся на берегах озера Ханка сектантов-молокан, сдававших свои участки в аренду китайцам. Однако прокормить личный состав регулярных войск они были не в состоянии. Корейским эмигрантам, в первые годы сравнительно немногочисленным, требовалось время, чтобы вполне утвердиться на новом месте. Поставки продовольствия морем из европейских губерний России всех нужд не удовлетворяли. Поэтому приморским властям приходилось обращаться к китайцам.

Само собой разумеется, что объективная зависимость от населения, за несколько десятилетий создавшего в крае достаточно эффективную экономику и являвшегося посредником в хозяйственных связях с Маньчжурией, заставляла поддерживать с ним дружественные отношения и закрывать глаза на то обстоятельство, что население это чаще всего действовало в ущерб российским интересам. Манзы не служили в армии, не платили налогов и таможенных пошлин, но беспрепятственно рубили ценный лес, ежегодно добывали и вывозили в Китай пушнину, панты, женьшень, морскую капусту на миллионы рублей. Впрочем, эти, по большей части экзотические для русского человека, промыслы не регулировались российским законодательством. В ином положении был промысел золотоискательский. Самовольная добыча золота законами запрещалась, что имело особое значение для мест, предназначавшихся к отведению под фактории удельного ведомства, непосредственно обслуживавшего императорскую фамилию. Это-то обстоятельство и привело к первому существенному столкновению интересов российской власти и китайской вольницы.

В нашем распоряжении нет документов, которые объясняли бы, как и когда именно китайцы обнаружили золотые россыпи на острове Аскольд (Маячный, Termination Point). Видимо, произошло это не ранее весны 1867 года.

Слухи о богатстве аскольдовских приисков быстро распространились по всему краю, и летом на остров перебрались едва ли не все окрестные старатели. Как ни таили манзы своё открытие, кто-то из них проговорился русским, так что о начале промывки узнал гарнизон Ольгинского поста, а от него и командир паровой шхуны «Алеут», лейтенант А.А. Этолин. Его судно, в 1862 году спущенное на воду петербургским заводом Берда, через три года совершило переход на Дальний Восток, где вошло в состав Сибирской флотилии. Новая шхуна, водоизмещением 300 тонн, вместе с другими транспортными судами флотилии стала снабжать приморские посты продовольствием и стройматериалами. В конце августа 1867 года «Алеут» обошёл с этой целью гавани Татарского пролива, а затем направился в залив Святой Ольги.

Известие о появлении китайских золотоискателей на Аскольде, рядом с землями, высочайшим повелением от 3 июля 1867 года переданными удельному ведомству, обеспокоило Этолина, и он решил удостовериться в его справедливости. Пополнив запасы Ольгинского поста, «Алеут» взял курс на Владивосток. Утром 3 сентября, проходя мимо острова, Этолин придержался ближе к нему и увидел «весь берег изрытым и много рабочих людей, занятых добыванием золота». Поставив шхуну на якорь в бухте, лейтенант с полутора десятками матросов на трёх шлюпках съехал на берег. По словам рапорта контр-адмирала Фуругельма управляющему Морским министерством от 7 октября 1867 года: «На месте работ он застал до 500 человек и действительно нашёл довольно богатый прииск, так что сам находил самородки довольно значительной величины и конфисковал золота до 5 фунтов. Запретив работать, лейтенант Этолин предложил хозяевам перебраться на шхуну с их золотом и идти во Владивосток, но они хотя и прекратили работы, но народ не расходился и золота отдавать не хотели»⁶⁷. При таком настроении манз помешать возобновлению промывки мог только вооружённый караул. Однако из небольшой команды шхуны, насчитывавшей шесть офицеров и 37 нижних чинов, можно было выделить не более десятка матросов. Не желая рисковать, Этолин снялся с якоря и ушёл во Владивосток, чтобы взять караул оттуда.

К 4 часам дня шхуна вошла в Золотой Рог. Сразу после постановки на якорь лейтенант отправился к начальнику Владивостокского поста, майору А.А. Горяинову, по характеристике Н.М. Тихменёва, человеку «старому, неспособному, вялому и теряющемуся»⁶⁸. Впрочем, на этот раз майор проявил некоторую энергию. Надо полагать, убедительности доводам командира шхуны прибавил вид конфискованного у манз золота. Во всяком случае, все необходимые распоряжения были сделаны немедля. На следующий день, в половине первого, Этолин ошвартовал своё судно к пристани, принял на борт 18 человек десанта, горное орудие с прислугой из 6 человек и вышел в море. У острова Скрыплева «Алеут» застопорил машину, чтобы взять шестерых матросов. Дальнейший путь судно проделало под парусами. В шестом часу утра 5 сентября шхуна стала на якорь в «бухте острова Аскольд» (т.е. бухте Наездник). Моряки свезли на берег десант и старшего штурмана, кондуктора С.С. Атласова, которому Этолин поручил составить план золотых приисков, а затем ушли во Владивосток⁶⁹.

Караул при орудии вынудил китайцев покинуть остров, и 18 сентября «Алеут» вернул солдат в постовую казарму. Но вскоре им пришлось вновь отправиться к месту караульной службы. На этот раз их высадили на соседний остров Путятина, где по сведениям контр-адмирала Фуругельма также появились золотоискатели. Помимо этого был усилен до 15 человек Сучанский отряд, выделенный Новгородским постом и осуществлявший охрану земель, отведённых под удельную факторию. За отсутствием других офицеров, его вверили поручику корпуса лесничих А.Г. Петровичу, которому вменили в обязанность наблюдать за окрестными разработками. 28 сентября «Алеут» доставил в бухту Разбойник, напротив острова Путятина, артиллерийского поручика Н.Н. Каблукова с 25 солдатами, основавшими пост для наблюдения за берегами пролива Стрелок, откуда удобнее всего было переправляться на Путятин и Аскольд. Наконец, Фуругельм, опасавшийся, что слухи о золоте привлекут на российскую территорию «европейских авантюристов», объявившихся в портах Китая, решил постоянно держать в южных гаванях Приморской области канонерскую лодку «Соболь», одну из трёх лодок Сибирской флотилии⁷⁰.

Той же осенью «Соболь», под командованием капитан-лейтенанта М.А. Усова, вышел из Николаевска. Однако в амурском лимане лодка села на мель. Все попытки снять её оказались безуспешными, пришлось готовить судно к зимовке. Команда вбила рядом с корпусом лодки деревянные сваи, предохранившие борт от повреждений во время весеннего ледохода. Прибыль воды позволила «Соболю» сняться с мели, но необходимость в мелком ремонте и пополнении запасов заставила Усова вернуться в Николаевск. Таким образом, и в начале навигации 1868 года южные гавани, под которыми понимались Владивосток и Посьет, остались без должной защиты. Из всего состава Сибирской флотилии, насчитывавшей вооружёнными, помимо канонерок, три парохода и две шхуны, в распоряжении местного начальства находился один «Алеут», с его двумя 4-фунтовыми (87 мм) нарезными орудиями. Однако и он 9 ноября окончил кампанию во Владивостоке.

Между тем, в первых числах декабря среди манз, живших по реке Сучан и в окрестностях бухты Находка, начались беспорядки. Подпоручик Петрович, являвшийся сучанским участковым начальником, ещё 10 ноября доносил начальнику Суйфунского округа и Новгородского поста, подполковнику Я.В. Дьяченко, что местные манзовские старшины отказались «подчиняться русским законам». Они и раньше позволяли себе притеснять русское население. Как писал Петрович в позднейшем рапорте от 10 декабря, «манзы из дсрев[ни] Удехя-дза избили почти что до полусмерти купца, живущего в Александровской слободе, сломали ему руку; он жаловался на них, но когда приказано было разобрать это дело – взял жалобу обратно и помирился с манзами. Крестьяне Владимирской слободы в прошлую осень 66 г[ода] спасли манзовскую лодку, которую несло оторванную течением вниз по р[еке] Сучану, и так как не находилось хозяина её, то объявили манзам, что будут её хранить, но что если найдётся хозяин, то он должен будет дать им за это хотя какое-нибудь вознаграждение; через несколько времени, вследствие приказания главного старшины, манзы из соседней деревни Ха-ни-хэ-дза, пришедши толпою со стягами, топорами к русским, избили их и увели лодку. ... Подозревая в краже поселенца Григорьева, толпою в 40 человек, вооружённых, сделали нападение на слободу, ломились в поселенческие дома, грозили перерезать поселенцев, если не выдадут им Григорьева»⁷¹.

Подобные бесчинства не прекратились и после приезда в Сучанский участок Петровича. Манзы проигнорировали произведённый им раздел пахотных земель во Владимирской слободе. Главный старшина Ю-хай заявил, что по реке Сучану нет русской земли, и манзы могут пахать, где угодно, а русские должны довольствоваться разрешением жить рядом с ними. Осенью манзами был пущен пал против Владимирской слободы, и она едва не сгорела. Заподозрив крестьянского старосту С. Кажихова в том, что он указал манзовские золотые прииски российским властям, Ю-хай приказал арестовать его. 3 ноября 1867 года Кажихов был схвачен, связан и доставлен к Ю-хаю, который не стал слушать оправданий, а постановил судить и наказать старосту.

Улучив момент, Кажихов бежал из-под стражи, и утром 6 декабря добрался до стоявшей в 2,5 верстах от поста Находка фанзы, где жил Петрович. Выслушав старосту, подпоручик вечером того же дня послал шестерых солдат, а с ними и вооружённых поселенцев, в деревню Ханихэдза, чтобы пригласить Ю-хая к себе для объяснений, приказав арестовать главного старшину, если он откажется подчиниться. Инструктируя солдат, Петрович разрешил им применять оружие только в крайнем случае, исключительно для самозащиты. Хотел он также взять во Владимирской слободе двух лошадей, позволявших при необходимости отправить верхового нарочного за помощью в пост Стрелок, к поручику Каблукову, но крестьяне их так и не прислали. На другой день вечером к фанзе прибежали рядовой, два поселенца и крестьянин, оставшиеся от посланного в Ханихэдзу отряда, попавшего там в засаду, обезоруженного и избитого манзами. Двое из уцелевших тут же были отправлены Петровичем в Стрелок, с просьбой прислать часть постовой команды с орудием в Находку и через Владивосток уведомить о случившемся Дьяченко. В распоряжении подпоручика оставались только три солдата, крестьянин и поселенец. Выставив рядом с постовым домом часового, он стал дожидаться дальнейших событий, которые впоследствии обстоятельно описал в рапорте окружному начальнику.

По словам Петровича: «Ночью 7-го числа показалась в бухте лодка: часовой, подпустивши её на ружейный выстрел, окликнул. Один из ехавших ответил по-русски, что послано двое манз для переговоров со мною, что на это уполномочен правителем манз он – манза Ли. На вопрос часового, от какого правителя, Ли отвечал приблизительно так: «Это от того, кого русские называют главным старшиною; правитель имеет такие же преимущества и значение, как правитель г[орода] Хунчуна, и ему подчиняются все манзы от Посьета до гавани Св[ятого] Владимира и по р[еке] Уссури». На другой вопрос, что же ему нужно от русского начальника, манза отвечал: «Правитель требует его к себе на р[еку] Сучан; ему не будет худо; не поедет же, так пришлют за ним солдат с унтер-офицером и увезут его». Во время этих разговоров часового с манзою Ли, вышли к ним из постового дома другие солдаты, знавшие Ли ещё в Посьете, где он торговал уже с давнего времени, и спросили, где же русские солдаты и отчего они не вернулись. Ли отвечал: «Правитель испугался вооружённых людей и приказал связать их, чтобы они не обижали манз; но им хорошо, у манз их никто не бил; когда же отпустят, не знаю». После окончательного ответа, что я не поеду на р[еку] Сучан, приехавшие манзы отправились обратно. На случай вторичного посещения манз, я приказал людям отвечать, что русский начальник отправился в пост «Стрелок» за солдатами.

Действительно, в ту же ночь опять приехал Ли с двумя манзами, говоря, что он прислан с двумя этими манзовскими унтер-офицерами, чтобы взять меня, но, услышав от солдат, что я ушёл в «Стрелок», обыскали дом и не нашедши меня стали говорить солдатам, что худо сделал я, что ушёл – нужно помириться непременно с правителем; русские же солдаты тогда будут освобождены, если я дам обещание правителю, что манзы будут управляться своими законами, и вполне признаю независимыми от русских. Мои люди отвечали, что они не знают этих дел, что солдаты не виноваты, исполняя приказание своего начальства и лучше бы их отпустить теперь же, а когда я приеду обратно, то требование правителя мне передастся. Тогда Ли сказал, что солдат, пожалуй, может быть и выпустят, но чтобы я непременно приехал к правителю сам; затем, спросив, когда я вернусь из «Стрелка», манзы уехали.

8-го числа утром приехали ко мне верхом из русской деревни двое крестьян; они передали мне, что их послали крестьяне справиться, живы ли мы, потому что вчерашнего числа посланы были с манзою Ли из д[еревни] Ха-ни-хэ-дза 25 манз, вооружённых ружьями, копьями, чтобы захватить меня; засада эта была устроена в той фанзе, где я жил раньше, на случай, если бы я согласился на предложение Ли и отправился к правителю манз на р[еку] Сучан. Крестьяне говорили, что встретили их уже возвращающихся обратно. Когда манзы обезоружили посланных мною людей, вечером того же дня эти два крестьянина ходили в д[еревню] Ха-ни-хэ-дзу справляться, что сделали манзы с русскими; так как оба они молоды и на вид мальчики, то манзы, гонявшие сначала их из входа в деревню, склонились, наконец, на их просьбу посмотреть на русских хоть издали и привели в фанзу, где они были заключены. По словам крестьян, все солдаты получили сильные ушибы, были связаны, а рядовой Ефимов привязан к столбу и под сильным караулом; из крестьян сильно избит один так, что голова и лицо опухли. Убежали от манз ещё двое солдат и двое крестьян; из последних один так сильно избит, что лежит без движения. Остались у манз три солдата, двое крестьян и три поселенца»⁷².

Известие о том, что участковый начальник отправился в пост Стрелок, оказало должное воздействие на Ю-хая, боявшегося возмездия. Днём 8 декабря русских пленников развязали и накормили, а ночью отпустили по домам. Правда, их ружья главный старшина оставил у себя, намереваясь отдать Петровичу только в том случае, если он исполнит его требования и не донесёт вышестоящему начальству. 10 декабря все солдаты вернулись в пост. Тем временем, подполковник Дьяченко, находившийся в посту Раздольном, получил тревожную весть от Петровича и, отправив соответствующую телеграмму Фуругельму, приступил к формированию отряда для похода на Сучан. Исполняя поступившее от губернатора приказание восстановить должный порядок, не останавливаясь перед применением оружия, подполковник 24 декабря выступил из Раздольного во главе роты 3-го Восточно-сибирского батальона: 120 человек при двух горных орудиях, взятых во Владивостоке⁷³.

Несмотря на все трудности зимнего 100-вёрстного пути, 1 января отряд прибыл на место. Манзы, среди которых по разным сведениям насчитывалось от 300 до 400 вооружённых, никакого сопротивления не оказали. Несколько дней Дьяченко усмирял манз, продовольствуя отряд за их счёт, наказал виновных, а вожаков – Ю-хая с двумя помощниками, включая Ли, арестовал и отправил в Раздольный. На место прежнего главного старшины им был поставлен Ли-гуй. 10 января подполковник телеграфировал о водворении порядка. Усилив гарнизон поста в Находке, он отдал распоряжение о передислокации туда одной из рот 3-го Восточно-сибирского линейного батальона. Однако исполнение этого распоряжения требовало времени, так как прежде следовало выстроить для солдат достаточных размеров казарму. Поэтому в ближайшие месяцы удельной фактории и золотым приискам на Путятине и Аскольде предстояло довольствоваться прежней слабой защитой. Опасность такого положения сознавалась отдельными должностными лицами. Так, начальник штаба Фуругельма, полковник М.П. Тихменёв, учитывая царившие среди манз настроения, находил произведённое Дьяченко усмирение недостаточно суровым. Он в нескольких донесениях предупреждал о возможности вооружённого выступления китайского населения, но его прогнозы не нашли понимания у вышестоящих инстанций.

Между тем, предпосылки для столкновения окончательно сложились ещё в сентябре, после изгнания золотоискателей с Аскольда и объявления запрета на промывку. Запрет этот, касавшийся равно островных и материковых приисков, сильно ударил по интересам всех манз. Пострадали как старатели, так и скупщики золота, купцы, держатели игорных фанз, земледельцы, поставлявшие продовольствие. Волнения на Сучане лишь обозначили недовольство китайцев, уже тогда грозивших русским резнёй, но не исполнивших своей угрозы. Сравнительно же мягкое наказание только раззадорило потенциальных погромщиков. Однако иного результата нельзя было ожидать, ввиду позиции иркутских властей. Расширительно трактуя 1-, 8– и 10-ю статьи Пекинского договора, согласно которым российское правительство обязывалось оставить на присоединяемых территориях оседлых подданных Дайцинской империи и гарантировало им право экстерриториальности, генерал-губернатор Восточной Сибири считал всякого такого китайца неподсудным российским законам. То обстоятельство, что договор подразумевал лишь прочную оседлость и ограничивал занятия китайцев земледелием, зверобойным и лесным промыслами, Корсаковым в расчет не принимались⁷⁴.

Упрекавший позднее «высшее местное начальство», иначе говоря, Фуругельма в благодушии, генерал-губернатор, донося рапортом от 27 февраля 1868 года о волнениях на Сучане военному министру, генералу Д.А. Милютину ограничился просьбой содействовать соединению южноуссурийской и нижнеамурской линий с государственной телеграфной сетью. Во всех остальных отношениях Корсаков явно считал возможным ограничиться распоряжениями Дьяченко. В Петербурге же тогда, судя по всему, больше опасались не новых волнений, а возобновления незаконной добычи золота на землях удельного ведомства. Именно сё имел в виду председатель департамента уделов Министерства императорского двора граф Ю.И.Стенбок, когда 6 апреля 1868 года просил управляющего Морским министерством генерал-адъютанта Н.К.Краббе распорядиться о передаче в подчинение управляющему находкинской факторией, коллежскому советнику Г.В.Фуругельму (брату губернатора Приморской области), парового судна⁷⁵. 4 мая Краббе отказал Стенбоку, пообещав только, что суда Сибирской флотилии непременно будут заходить в Находку. Петербургские сановники ещё не знали о трагедии, разыгравшейся на Дальнем Востоке в те самые дни.

Изгнание манз с острова Аскольд осенью 1867 года, конечно, не отбило у них охоты к быстрому обогащению. Слухи же об аскольдовских россыпях, распространявшиеся всё шире и даже проникшие в европейскую печать, взволновали окрестное китайское население. Как утверждает рапорт контр-адмирала Фуругельма: «В течение зимы 1867 г[ода] в пограничной Манчжурии, и преимущественно в г[ороде] Хунчуне, сформировались партии, достаточно вооружённые, и пройдя, некоторые сухим путем, а другие прямо морем, в начале апреля явились на Аскольде и начали разработку золота. Не имея крейсера возле этого острова, мы не могли ничего знать об их появлении»⁷⁶. Канонерка «Соболь» тогда ещё стояла во льду амурского лимана. Единственная же зимовавшая в южных гаванях паровая шхуна Сибирской флотилии – «Алеут», лишь 8 апреля 1868 года начала кампанию во Владивостоке, откуда первым делом направилась к посту Речному, затем в Посьет и залив Славянский.

Оттуда шхуна 17 апреля возвратилась во Владивосток, погрузила дрова и вскоре после полуночи 19 апреля, несмотря на туман, снялась с якоря для перехода к острову Аскольд. В 7 часов утра «Алеут» вошёл в бухту Наездник и бросил якорь. Светало. Температура воздуха, державшаяся ночью на уровне + 7° Реомюра (около 9° Цельсия), только начала повышаться. Тем не менее, весь берег уже покрывали люди, занимавшиеся промывкой золота. Чуть поодаль возвышались три лачужки. Не могло быть сомнений – на остров пробрались китайские старатели. Лейтенант Этолин распорядился спустить три шлюпки, назначил десант в составе двух унтер-офицеров и 16 матросов, и в сопровождении подпоручика Петровича, прапорщика Майлова и доктора, коллежского ассесора Кюзеля, отправился на берег.

Тем временем манзы, спешно покинув свои разработки, поднялись на склоны окружавших бухту сопок, ближе к лесу. Это показалось Этолину подозрительным, и, оставив две шлюпки на воде, он высадился первым, чтобы осмотреться. Вскоре около 50 невооружённых манз двинулись вниз, заставив лейтенанта подозвать обе шлюпки к берегу. Толпа приближалась. Наконец Этолин разглядел в ней запомнившегося с прошлого года хозяина одной из старательских партий и решил арестовать его. Однако, догадавшийся об этом китаец бросился бежать, толкнув офицера в яму, образовавшуюся при промывке золотоносного песка. Падая, лейтенант ухватил беглеца рукой и стащил за собою. Двое подоспевших матросов скрутили китайца. Как раз в этот момент на опушке леса раздался выстрел, сразивший одного из моряков и послуживший сигналом к общему нападению.

С разных сторон на судовой десант кинулось несколько сотен манз, многие с топорами. Их стрелки поддерживали с опушки частый огонь. Те же, у кого оружия не было, бросали камни. Нападение оказалось неожиданным для Этолина, полгода назад дважды успешно разгонявшего большие толпы с меньшим числом людей. Окружив русских, манзы отрезали их от шлюпок, накинувшись на выставленных там дневальных. В схватке погибли ещё двое матросов. Выхватив револьвер, Этолин повёл остатки отряда за собой. Им удалось пробиться к шлюпкам и столкнуть их на воду. Когда русские отошли, неистовствовавшие китайцы разрубили на части и бросили в воду трупы убитых. Большинство спасшихся, включая Кюзеля, Петровича, второго унтер-офицера и семерых матросов, были ранены, причём двое из последних тяжело. Как только шлюпки удалились от берега на достаточное расстояние, старший офицер шхуны, лейтенант В.М. Лавров выпустил из бортового орудия заряд картечи, однако впустую, потому что ветер успел развернуть судно кормой к берегу.

Столкновение с манзами продолжалось считанные минуты. В 8 часов утра израненные десантники вернулись на борт «Алеута». Многие из них, отступая, бросили своё оружие, так что при его проверке не досчитались пяти нарезных ружей и восьми пистолетов⁷⁷. В начале девятого, сделав ещё несколько картечных выстрелов по разбегавшимся китайцам, Этолин снялся с якоря и перешёл на северную сторону острова, чтобы помешать сообщению Аскольда с материком. По опыту прошлого года лейтенант знал, что манзы постараются сбежать оттуда на джонках. Старшего офицера он послал с людьми и орудием на боте в пост Стрелок, а одного из прикомандированных гидрографов, лейтенанта М.П. Крускопфа, на вельботе во Владивосток с известием об инциденте и приказанием привести находившийся в Амурском заливе железный баркас. К 8 часам вечера состояние раненых ухудшилось. Но благодаря поднявшемуся ветру командир решился прервать крейсерство и последовать за вельботом. Около половины четвёртого утра 20 апреля шхуна вошла в Золотой Рог. Раненые были свезены в лазарет. Взяв на борт 18 человек для пополнения убыли, «Алеут» тут же ушёл обратно к Аскольду.

Этолин оставил своего механика, подпоручика А.К.Геека, во Владивостоке с поручением спустить на воду и вооружить к плаванию небольшую парусную шхуну «Фарватер», которая могла бы пригодиться при блокаде Аскольда. Второй гидрограф, лейтенант К.С. Старицкий, был послан в пост Раздольный, донести о происшедшем по телеграфу контр-адмиралу Фуругельму, а также привести подкрепление из состава постовых команд, квартирующих по реке Суйфун, используя их лодки.

К полудню 20 апреля, при пасмурной погоде, «Алеут» возобновил крейсерство. Вскоре подошёл бот, доставивший 13 солдат и поручика Каблукова. Переговорив с ним, Этолин изменил тактику. То обстоятельство, что большинство джонок находилось на острове Путятина, куда аскольдовские манзы с вечера 19-го числа подавали сигналы кострами, подсказало лейтенанту план дальнейших действий. Взяв бот на буксир, он отправился к Путятину. Впрочем, после перехода ему почти сразу же пришлось ввести своё судно в пролив Стрелок и бросить якорь, а вскоре окрестности заволокло туманом.

Вероятно, именно во время этой стоянки лейтенант вызвал к себе местного манзовского старшину, поставленного подполковником Дьяченко⁷⁸. Предписав ему собрать джонки лояльных манз, а заодно и выяснить численность хунхузов на Аскольде, Этолин отправил старшину на Путятин. Спустя несколько часов, в половине четвёртого утра 21 апреля «Алеут» снялся с якоря и вышел в море. Всё ещё стоял туман. Однако вскоре он поредел, и в утреннем свете стал различим подходивший с юга железный баркас под командованием лейтенанта Крускопфа. Этолин послал его вместе с ботом, вверенным мичману А.А.Усову, в крейсерство, посадив на них Каблукова с солдатами и девятью матросами, а сам приступил к сбору джонок по материковому берегу. В два часа дня шхуна с 20 джонками на буксире вошла в пролив Стрелок, где и стала на якорь недалеко от бухты Разбойник.

Тем временем подполковник Дьяченко, находившийся в посту Раздольном, в 8 часов утра 21 апреля получил донесение Этолина и приказал немедленно приготовить две шлюпки, чтобы отправить подкрепление на помощь «Алеуту». Большая часть 3-го линейного батальона находилась тогда на разных хозяйственных работах, в составе безоружных рабочих команд, разбросанных на десятки вёрст вокруг постов. В Раздольном оставалось 55 солдат. К тому же там было всего 3000 патронов. О сложившемся положении Дьяченко телеграфировал начальнику штаба войск области, полковнику М.П.Тихменёву, испрашивая разрешение отправить на Аскольд 200 человек нижних чинов 1-го батальона, во главе с его командиром, майором К.А.Пфингстеном, зафрахтовав для их перевозки парусный барк Российско-американской компании «Нахимов», незадолго перед тем доставивший во Владивосток с Аляски гарнизон Ситхи. Однако телеграмма в Николаевск не дошла из-за повреждения линии. Поэтому Дьяченко стал действовать самостоятельно. Прежде всего, он приказал изготовить максимально возможное число патронов, рассчитывая снабдить ими всех участников блокады Аскольда, включая людей 1-го батальона, в котором вовсе не было ни патронов, ни пороха, вовремя не подвезённых из Камня-Рыболова.

Солдаты в Раздольном работали, не покладая рук, и к утру 23 апреля снарядили обе шлюпки. Отобрав 25 человек, Дьяченко послал их со всем запасом патронов и 40 ружьями во Владивосток. В тот же день, сообщив по телеграфу майору Пфингстену об отплытии отряда, подполковник запросил у него сведения о наличном составе батальона и предписал, не теряя времени идти на помощь Этолину. Однако ответ Пфингстена был неутешительным: собранные им сто человек уже находились на борту «Нахимова», но из-за встречных ветров барк не мог покинуть бухту. Дьяченко оставалось только принять меры к скорейшему исправлению последнего баркаса, еще находившегося в Раздольном из-за повреждений, и собрать людей со всех окрестных работ. Он разослал нарочных в Камень-Рыболов, к командиру 3-го батальона майору И.П. Королькову, с требованием об экстренной доставке патронов, пороха, свинца и подкреплений, а также во Владивосток, с приказанием направить в Раздольный ситхинский гарнизон, насчитывавший более 70 человек. Ими он собирался прикрыть деревню Никольскую, недалеко от которой пролегала одна из важнейших манзовских дорог.

Пока окружной начальник мобилизовывал сухопутные силы, командир «Алеута» поддерживал блокаду островов. Он также озаботился защитой фактории в Находке, отправив туда утром 22 апреля на железном баркасе 25 солдат. Это несколько ослабило блокадный дозор. Но вечером того же дня из Владивостока подоспели шлюпки артиллерийского взвода, которые привёл лейтенант Старицкий. Впрочем, с его появлением число столь нужных Этолину офицеров не изменилось, так как одновременно лейтенант Крускопф убыл командовать шхуной «Фарватер», оставленной во Владивостоке на случай эвакуации женщин, детей и пациентов лазарета.

«Алеут» продолжал крейсировать между островами, по временам бросая якорь в проливе Стрелок. Утром 23 апреля на судно приняли манзовского старшину, сообщившего, что никаких сведений о количестве и местопребывании хунхузов на Путятине он собрать не смог, зато узнал об ожидавшемся прибытии из Нингуты 2000 вооружённых китайцев с артиллерией. Это известие, рассчитанное на устрашение русских, заставило Этолина поторопиться с уничтожением джонок, ещё остававшихся в бухтах Путятина, не дожидаясь, когда объявятся их хозяева.