Текст книги "Манзовская война. Дальний восток. 1868 г."

Автор книги: Роберт Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Нерчинский договор, предававший забвению старые ссоры, предусматривавший взаимовыгодную торговлю, выдачу преступников и перебежчиков, обеспечил России спокойные тылы в период Азовских походов. Сонорной и доследующих войн Петра I и его преемников. Уже в 1696 году наказные статьи предписывали нерчинским воеводам строго соблюдать его, что было совсем не просто в отсутствие копии текста договора. Только весной 1700 года с ним ознакомились власти и население приграничных районов, а в 1701 и 1706 годах Петр I указами дважды запрещал нарушать границу с Китаем. Отношения между двумя странами постепенно налаживались. Росли торговые обороты нерчинских купцов, получавших в обмен на меха, скот и ремесленные изделия, китайские ткани и чай. Отсутствие постоянных дипломатических представительств, характерное в предшествовавший период и для отношений России с западными странами, отчасти компенсировалось духовной миссией, пребывание которой в Пекине было в 1712 году разрешено императором Канси. Спустя три года миссия, возглавляемая архимандритом Илларионом, отправилась в Китай. К сожалению, ей приходилось действовать под строгим контролем цинского правительства, и она невольно стала проводником взглядов последнего по некоторым вопросам, в первую очередь пограничным.

Положительные стороны Нерчинского договора перевешивали отрицательные в течение нескольких десятилетий после его подписания. Однако с течением времени положение изменилось. Всё более стали сказываться неудобства, связанные с потерей наилучшего водного пути в Тихий океан. Тем не менее, хотя ещё при императоре Канси, в 1668 году были отменены указы, разрешавшие китайцам переселение в Маньчжурию, что надолго остановило освоение её северной окраины, а тем более буферных земель по левому берегу Амура, российское правительство не решалось даже на более тщательное изучение обстановки в тех местах. Правда, уже в 1713– 1714 годах сподвижник Петра I Ф.С. Салтыков подал государю две записки, включавшие и предложение об обеспечении свободного плавания но Амуру. Притязания же цинов на территории к северу от предполагаемой пограничной черты, заявленные во время переговоров 1720—1721 годов в Пекине с Л.В. Измайловым, заставили Петербург внимательнее отнестись к делам Дальнего Востока. Но до окончания Северной войны нельзя было предпринять сколько-нибудь серьезную попытку пересмотра невыгодного соглашения.

Между тем, мысль о необходимости возвращении Амура продолжала посещать умы государственных деятелей России. В 1725 году она прозвучала в инструкции Коммерц-коллегии С.Л. Владиславичу-Рагузинскому, отправлявшемуся в Пекин для переговоров о границе и торговле с Китаем. Коммерц-коллегия усматривала прямую выгоду от торговли с Японией через Амур, но сам Владиславич-Рагузинский сомневался в возможности добиться соответствующего разрешения цинского правительства. 18 июня 1725 года посольство, сопровождаемое полком пехоты под командованием И.Д. Бухгольпа, отправилось в Сибирь. Спустя год оно достигло китайской границы в районе Кяхты, недалеко от того места, где полковник Бухгольц позднее построил Троицкосавскую крепость. А 21 октября Владиславич-Рагузинский въехал в Пекин.

Длительные и весьма трудные переговоры поначалу не дали положительных результатов. Цинские сановники требовали отодвинуть рубежи до озера Байкал и реки Ангары. Всего было предложено 20 проектов договора о границе, но ни один из них не отвечал интересам России. Упорство Владиславича-Рагузинского, неизменно отвергавшего эти проекты, озлобило цинов. Российское посольство практически оказалось под арестом. Его почти перестали снабжать продовольствием, выдавали тухлую воду, отчего половина людей переболела. Но сломить дипломатов не удалось. В марте 1727 года переговоры перенесли на пограничную реку Буру, в десятке верст от Кяхты, где и состоялось 20 августа подписание Буринского предварительного договора, определившего линию границы от Кяхты до перевала Шабин-Дабага, близ Аргуни. Провели её по расположению российских и монгольских караулов, по крайним селениям, приметным сопкам и рекам. Позднее, 21 октября 1727 года был подписан Кяхтинский договор, объединивший положения Буринского и статьи, регулировавшие торговые отношения двух стран. Согласно шестой статье этого договора Приамурье осталось неразграниченным.

Казалось бы, ситуация складывалась в пользу Китая: огромные человеческие ресурсы позволяли ему в короткие сроки заселить и тем самым закрепить за собой всю территорию в пределах, указанных Нерчинским договором. Первый шаг по этому пути был сделан пинским правительством в 1726 году, когда оно разрешило китайцам, долго жившим в Южной Маньчжурии, переселяться на север, в провинцию Гирин. Однако указ, вызвавший волну самовольных переселений из собственно китайских провинций, не привёл к сколько-нибудь существенным результатам. Маньчжуры, вполне обоснованно опасавшиеся наплыва китайцев на свои исконные земли больше, чем проникновения русских в Приамурье, вскоре стали сдерживать первых. В 1740 году император Цяньлун запретил китайцам селиться на Ляодунском полуострове. Спустя двенадцать лет вышел аналогичный указ относительно Нингуты, а в 1776 году – относительно провинций Гирин и Хэйлунцзян, примыкавших к Амуру¹⁰. В 1812 году китайское население Маньчжурии составляло всего 1.249.784 человека. Правда, оно значительно превосходило русское население Забайкалья.

Крепостное право, связывавшее добрую половину русских крестьян, тяготы дальнего пути через всю страну в Восточную Сибирь, боязнь правительства спровоцировать отлив рабочих рук и плательщиков податей из европейских губерний, как и отсутствие у большинства потенциальных переселенцев необходимых средств мешали освоению пограничных с Китаем районов. Сравнительно быстро развивались лишь торговые пункты, причём после 1728 года значение Нерчинска понемногу сошло на нет. а роль центра российско-китайской торговли перешло к Кяхте. Расположенная в семистах верстах юго-западнее Нерчинска, на впадающей в Байкал реке Селенге, Кяхта оказалась гораздо более удобным местом, как для организации караванов, так и для приграничного торга. Но на всём пространстве к востоку от неё, до берегов Тихого океана, редкие деревни и остроги отстояли друг от друга на многие десятки, если не сотни верст.

Учитывая это обстоятельство, возвратившийся из Китая Владиславич-Рагузинский подал 27 декабря 1731 года записку, в которой признал вооружённую борьбу за Амур нецелесообразной. По его мнению, напряжённая обстановка в Дайцинской империи, занимавшая умы пекинских вельмож, позволяла России без особого труда занять Приамурье. Но для его удержания стране потребовалось бы нести чрезмерные расходы на строительство крепостей и содержание войск. К тому же она лишалась возможности вести торговлю с Китаем и должна была бы постоянно ожидать нападения со стороны сильного соседа¹¹. Владиславич-Рагузинский считал, что с амурским вопросом не следует спешить, продвигаясь к цели преимущественно дипломатическим путём. Рекомендации бывшего посла, хорошо изучившего предмет, оказывали влияние на политику российского правительства вплоть до середины XIX века.

Впрочем, даже оно не всегда удерживалось на столь осторожной позиции. Тем более этого нельзя было ожидать от рядовых рыбаков и охотников, то и дело вольно или невольно нарушавших положения Нерчинского договора. Причём, если описанное матросом И. Скурихиным в 1735 году плавание из Большерецка на Камчатке к амурскому устью не затрагивало их прямо, то полученное в июне того же года Сенатом от Лифаньюаня (цинского ведомства иностранных дел) уведомление о необходимости возобновления работ по разграничению ссылалось на участившуюся охоту российских промысловиков в пределах китайской территории. Сенат не отмстил на него. Годом позже геодезисты П. Скобельцын и В. Шетилов проплыли по Зее и Амуру, встречая на его берегах соотечественников, добывавших пушного зверя. Они установили, что гиляки (нивхи) низовий Амура никому ясак не платят, и в их земле никогда не было маньчжурских пограничных постов. Основываясь на этих известиях, императрица Анна Иоанновна указом от 16 мая 1739 гола разрешила плавание по морю от Удского острога до устья Амура¹².

К тому времени началось обследование Курильской гряды, Японских островов и берегов Охотского моря до амурского лимана судами отряда капитана М.П. Шпанберга, входившего в состав Второй Камчатской экспедиции командора В. Беринга. Одному из её учёных сотрудников, Г.Ф. Миллеру, императорским указом от 11 февраля 1740 года было помелено составить описание Приамурья, для справок при подготовке трактата о границе с Китаем. В результате к декабрю увидела свет «Ведомость о реке Амуре и особливо о стороне её полунощной...». Будучи убеждён в праве России на земли, отошедшие по Нерчинскому договору Дайцинской империи, Миллер не ограничился географическим описанием этой территории. В 1754 голу он опубликовал «Историю стран при реке Амуре лежащих, когда оные состояли под российским владением» и «Изъяснение сумнительств, находящихся при поставлении границ между Российским и Китайским государством 7198 (1689) года», которыми доказывал неправомерность претензий маньчжуров на власть над племенами северного Приамурья и разъяснял несоответствие указанных в договорных статьях ориентиров действительным географическим объектам. Исследования Миллера обосновывали право русских на плавание по Амуру. О том же писал и другой участник Второй Камчатской экспедиции, капитан А.И. Чириков.

Походы экспедиционных отрядов в Тихий океан выявили крайнее неудобство их снабжения через единственный тогда российский дальневосточный порт – Охотский. Поэтому в 1753 году, приняв решение возобновить Камчатскую экспедицию, начальство над которой поручалось сибирскому генерал-губернатору контр-адмиралу В.А. Мятлеву, правительство вновь попыталось открыть амурский водный путь. Оно учло соответствующие проекты Мятлева и вице-адмирала Ф.И. Соймонова. 25 декабря 1753 года Соймонову поручили руководство особой Нерчинской экспедицией для изучения Амура и его притоков. Адмирал устроил в городе речную верфь, сразу же приступившую к постройке судов, основал навигацкую школу. Но начать исследования без ведома Пекина в Петербурге не сочли возможным.

После длительного обсуждения достоинств возможных руководителей направляемой с этой целью дипломатической миссии, весной 1756 года остановились на кандидатуре В.Ф. Братищева. Ещё полгода ушло на согласование инструкции, предписывавшей Братищеву настаивать на обмене постоянными представительствами и предоставлении права сплавлять по Амуру баржи с продовольствием и припасами для тихоокеанских портов. В крайнем случае, он должен был заявить донским сановникам, что такой сплав начнётся и без их разрешения. 27 января 1757 года миссия покинула Москву, а 26 сентября прибыла в Пекин. Однако к тому времени российско-китайские отношения успели заметно испортиться. Правительство Небесной империи требовало выдачи беженцев из разгромленного пинскими войсками Джунгарского ханства. В погоне за ними маньчжурские вооружённые отряды вторгались на российскую территорию, доходя до приграничных укреплённых пунктов. Твёрдая позиция Петербурга, отказавшегося выдать джунгарцев, привела императора Цяньлуна в ярость, а военные успехи настолько вскружили голову, что он не удержался от угроз в адрес России. Все представления Братищева были отвергнуты. Караулам на Амуре дали указание не пропускать российские суда. В результате многолетние труды Соймонова пропали втуне. Нерчинская экспедиция была ликвидирована, а к 1765 году прекратила существование и навигацкая школа.

На какое-то время разговоры об использовании Амура затихли. Но через три десятилетия возобновились. Так, в 1789 году об этом писал Г.А. Сарычев, помощник начальника экспедиции по изучению северных районов Тихого океана, капитана 1 ранга И.И. Биллингса. Спустя тринадцать лет он опубликовал книгу «Путешествие флота капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану...», в которой высказал те же идеи, находившие отклик и в правительственных сферах. 20 июля 1802 года император Александр I назначил главного распорядителя Российско-американской компании, камергера Н.П. Резанова послом в Японию. Посольству предстояло отправиться к месту назначения на судах кругосветной экспедиции под руководством капитан-лейтенанта И.Ф. Крузенштерна, шлюпах «Надежда» и «Нева», принадлежавших Российско-американской компании. По первоначальному проекту, разработанному Крузенштерном, экспедиция должна была определить возможность морского сообщения между Кронштадтом и российскими портами Тихого океана, а также завязать торговлю со Страной восходящего солнца. Однако в инструкцию посольству Резанова, утвержденную 20 февраля 1803 года, помимо предписания установить дипломатические отношения и снять запрет с торговли, вошло ещё и поручение собрать сведения об острове Сахалине и устье Амура.

27 июля 1803 года корабли экспедиции покинули Кронштадт и летом следующего года достигли Гавайских островов. Там пути шлюпов разошлись. Крузенштерн повёл «Надежду», с посольством на борту, к берегам Японии, а капитан-лейтенант Ю.Ф. Лисянский на «Неве» взял курс на Аляску. Спустя несколько недель, «Нева» подошла к берегам острова Ситха, где команде шлюпа пришлось сразиться с ополчением враждебных индейцев тлинкитов. Разгромив его, моряки восстановили сожженную индейцами два года назад крепостицу, назвав её Новоархангельской. «Надежда» же в сентябре бросила якорь в Нагасакской бухте. Передав пожелания российского правительства, Резанов более шести месяцев дожидался ответа, но в итоге получил отказ. В апреле 1805 года посольство покинуло Японию, а в мае Крузенштерн приступил к обследованию Сахалина и вошёл с севера в Татарский пролив. Надо полагать, над командиром «Надежды» довлело мнение авторитетных предшественников, француза Ж.Ф. Лаперуза, в 1787 году измерившего глубины в южной части пролива, и англичанина У.Р. Броутона, повторившего его промеры в 1797-м. Оба мореплавателя сделали вывод, что постепенное уменьшение глубин к северу свидетельствует о существовании перемычки, связывающей Сахалин с материком, и о недоступности устья Амура для крупных судов. К такому же заключению пришёл и Крузенштерн, хотя его промеры оказались недостаточно тщательными: под влиянием слухов о появлении в амурском лимане сильной китайской речной флотилии, ради сохранения тайны экспедиции, он свернул работы.

Заявлению капитан-лейтенанта, будто Амур не может служить никаким полезным целям, легко было поверить, ведь оно подтверждало отзывы известных иностранных географов. С тех пор Сахалин, показанный на составленной участником Второй Камчатской экспедиции С.П. Крашенинниковым и изданной в 1756 году карте островом, всё чаще изображался как полуостров, а в устье Амура показывался очень мелководный бар. Тем не менее, даже после столь разочаровывающих известий мысль о плавании по реке не угасла. В 1804 году с поручением исходатайствовать на этот предмет разрешение китайского правительства в Пекин был послан сенатор граф Ю.А. Головкин. В задачу его посольства входили переговоры о расширении торговли, повышении статуса духовной миссии в Пекине, подготовка конференции для рассмотрения пограничных вопросов. Однако успеха оно не имело. В октябре 1805 года Головкин прибыл на границу у Кяхты, но пока шла переписка об условиях приема посольства, в китайский порт Кантон (Гуанчжоу) зашли возвращавшиеся на родину «Надежда» и «Нева». Сам факт их появления там и продажа русскими пушнины, как и просьба откочевавших в 1771 году в Китай волжских калмыков разрешить им вернуться обратно, были извращены католическими миссионерами Кантона и Пекина, указывавшими на связь этих событий с посольством Головкина. По их утверждению, Россия намеревалась добиться исключительного права торговли в Кантоне и проведения границы по Амуру. Цинский двор, и без того с подозрением относившийся к северному соседу, внял их инсинуациям. От Головкина, как и от его предшественников, потребовали исполнения обряда «коутоу» – девяти земных поклонов перед алтарем, олицетворявшим императора, тем самым, приравнивая Россию к данническим государствам. Он отказался и не был пропущен в Пекин¹³.

Впоследствии, основываясь на подготовленных его сотрудниками материалах, Головкин составил две записки, в которых ставил вопрос о необходимости ограничить претензию на бассейн Амура пространством между верхним течением реки, Зеей и Удью. Однако войны с Францией, Швецией и Турцией надолго отвлекли внимание российского правительства от дальневосточных проблем. К тому же, заметное влияние на позицию Петербурга оказывала боязнь Министерства финансов за успешно развивавшийся кяхтинский торг, обороты коего выросли за первую четверть XIX века с 8,2 до 12,3 миллионов рублей, достигая 8,3 % всего объёма внешней торговли России¹⁴. Впрочем, 13 сентября 1828 года Министерство иностранных дел запросило у Главного управления Восточной Сибири подробные сведения об амурской навигации. Представленная записка включала показания удского крестьянина Кудряшова, беглого ссыльного Г.Васильева и других лиц. Все они свидетельствовали, что Сахалин – остров и морское сообщение с Амуром возможно. Тогда же предложение об использовании этой возможности высказали служивший в Российско-американской компании штурман П.Т. Козьмин и генерал-губернатор Восточной Сибири А.С. Лавинский. В 1832 году Лавинский направил в Азиатский департамент Министерства иностранных дел записку, доказывавшую, что Амур глубок и судоходен, гиляки его низовий и сахалинские айны не зависят от Китая, что позволяет приступить к изучению и освоению реки. Это утверждение, казалось, подкрепил переход М.В. Ладыженского с 15 казаками по Амуру от Усть-Стрелки до Албазина весной того же года. Однако министерство оставило предложения губернатора без последствий.

Между тем, в 40-е годы XIX века в Охотском море всё чаще стали появляться иностранные китобойные суда. В ноябре 1839 года англичане развязали Первую опиумную войну с Китаем и, одержав победу, заставили Пекин передать им во владение остров Гонконг, вскоре ставший оплотом британского влияния на Дальнем Востоке. Исследуя окрестные моря, английские корабли вскоре добрались до побережья Японского моря к северу от Корейского полуострова, где обнаружили обширный залив, названный ими заливом Виктории, а от русских впоследствии получивший имя Петра Великого. Тогда же в Китай устремились американские предприниматели. Но Россия, из-за трудностей со снабжением собственных владений, не могла должным образом ответить на усиление позиций других держав на подступах к её дальневосточным границам. Более того, в 1841 году Российско-американской компании пришлось отказаться от своих калифорнийских факторий. Сложившееся положение заставило Петербург в который уже раз вернуться к идее использования Амура. Решающую роль на этот раз сыграло повеление императора Николая I выяснить, возможно ли проникновение морских судов в реку.

Предпринятая Министерством иностранных дел в 1840 году попытка открыть доступ к Амуру дипломатическими средствами провалилась: воюя с Англией на юге, цинский двор не мог допустить продвижения русских к своим тылам на севере. А через три года уже российское Министерство финансов, стремясь сохранить приходившую в упадок кяхтинскую торговлю, блокировало подготовку экспедиции во главе с контр-адмиралом Е.В. Путятиным, предназначавшейся для изучения юго-восточных берегов Охотского моря, северной оконечности Сахалина и устья Амура. В такой обстановке решено было отказаться от официальных путей достижения цели и прибегнуть к помощи Российско-американской компании. По повелению императора Николая I, компания в 1845 году снарядила небольшой бриг «Константин», под командованием поручика корпуса флотских штурманов A.M. Гаврилова. Высочайше утверждённая инструкция предписывала ему устроить стоянку севернее амурского лимана и исследовать вход в реку шлюпками, отвечая на возможные вопросы китайцев, что судно случайно занесено в эти места бурями и течениями. Поднимать русский флаг запрещалось. Команде брига не разъясняли задач плавания. Впрочем, отыскание истины к ним, очевидно, не относилось, так как компанейское начальство распорядилось провести экспедицию в одну навигацию.

5 мая 1846 года «Константин» вышел из Новоархангельска и 29 июля достиг места назначения. В соответствии с инструкцией Гаврилов приступил к описи и промерам лимана со шлюпок, однако из-за частых туманов, ветреной погоды и всё укорачивавшихся дней исполнил лишь часть программы, отказавшись от обследования южного фарватера. 22 августа бриг вернулся обратно. На основании представленных поручиком материалов главный правитель Русской Америки М.Д. Тебеньков составил «Записки об экспедиции поручика Гаврилова». Ознакомившись с ними, директор компании, контр-адмирал Ф.П. Врангель сделал вывод о несудоходности Амура и полуостровном положении Сахалина¹⁵. Такое заключение, на первый взгляд, противоречило карте, опубликованной в 1832 году голландским учёным Ф.Ф. Зибольдом в приложениях к своей книге. Карта, подготовленная японцами Могами Токунаем и Мамия Риндзоо, в 1808 году прошедшим на лодке между Сахалином и материком, показывала там именно пролив, а не перешеек. Примирить противоречие помогла гипотеза о существовании осушки, в пользу которой говорили небольшие глубины у входа в Амур. Согласно промерам Гаврилова, они менялись в пределах от 5 до 1,5 футов (1,5-0,5 м).

Выводы Врангеля, основанные на результатах поверхностного исследования, конечно, не могли быть основательными, однако они соответствовали наблюдениям Лаперуза, Броутона и Крузенштерна, не подвергавшимся сомнению. Когда о недоступности амурского устья доложили императору, Николай I ответил резолюцией: «Весьма сожалею. Вопрос об Амуре, как реке бесполезной, оставить»¹⁶. С этого момента российское правительство, прежде стремившееся добиться права владения рекой, представлявшейся важной коммуникацией, повело дело к соглашению с Китаем о проведении границы в соответствии с его версией Нерчинского договора. В 1847 году даже наметили линию, соответствовавшую маршруту экспедиции академика А.Ф. Миддендорфа, прошедшей в 1844—1845 годах вдоль южного склона Станового хребта и обнаружившей, как казалось академику, китайские пограничные знаки. На следующий год в Петербурге снарядили особую разграничительную партию, во главе с подполковником генерального штаба Н.Х. Агте, однако пока она добиралась до Иркутска ситуация изменилась. У сторонников разграничения в интересах Китая, среди которых ведущую роль играл руководитель Министерства иностранных дел, канцлер К.В. Нессельроде, появился энергичный оппонент – новый генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв.

Незадолго до отъезда Муравьёва в Сибирь, в декабре 1847 года, к нему обратился командир строящегося военного транспорта «Байкал», капитан-лейтенант Г.И. Невельской, лелеявший план исследования амурского лимана и Сахалина. Эту идею капитан-лейтенант воспринял от бывшего преподавателя Морского корпуса А.П. Баласогло, вышедшего в отставку и изрядно поработавшего в архивах над историей Амура. 29 ноября 1846 года Баласогло встретился с Невельским на заседании Русского географического общества, поделился замыслом экспедиции и пригласил участвовать в ней. Невельской с удовольствием согласился. Однако вскоре Баласогло, входивший в кружок М.В. Буташевича-Петрашевского, был арестован, и от обширного плана осталась лишь морская часть, реализацией коей и занялся Невельской. Муравьёв принял его, выслушал и одобрил. Убеждение капитан-лейтенанта в том, что вопреки всем авторитетным заключениям проникновение крупных судов в Амур возможно, повлияло на генерал-губернатора. Поэтому позднее, отправляясь из Иркутска на Камчатку, Муравьёв распорядился задержать партию Агте в городе. По возвращении же, он своей властью поручил ей обследование Амура и прилегающих земель.

Тем временем Невельской, при содействии вице-председателя географического общества, вице-адмирала Ф.П. Литке добился приема у начальника Главного морского штаба (как называлась тогда должность руководителя морского ведомства), генерал-адъютанта светлейшего князя А.С. Меншикова. Князь, уже посвященный в суть дела Муравьёвым и министром внутренних дел графом Л.А. Перовским, тем не менее, отнесся к ходатайству подчинённого скептически. На него, видимо, повлияли уверения Нессельроде, что по Нерчинскому трактату китайцам принадлежат оба берега Амура. И если ускорению постройки «Байкала» начальник Главного морского штаба вполне сочувствовал, подписав соответствующее обращение к владельцам гельсингфорсской фирмы «Боргстрем и К°», то выходить за рамки первоначальной задачи транспорта – доставки продовольствия в Петропавловск – не разрешил. Невельскому пришлось отправить Муравьёву письмо с просьбой о поддержке. Она не заставила себя ждать, однако ничего не изменила. Нессельроде, ссылаясь на высочайшее повеление покончить с амурским вопросом, удержал опытного царедворца Меншикова от самостоятельных действий.

Между тем, об Амуре заговорили в правящих кругах, и канцлеру пришлось выступить с двумя официальными записками, доказывавшими, что Китай владеет левым берегом реки. Нессельроде пугал правительство возможностью дипломатических осложнений из-за Амура и соглашался только на крейсерство у берегов Сахалина одного военного корабля, а лучше судна Российско-американской компании, дабы эта мера казалась частной инициативой¹⁷. Под воздействием таких аргументов Ментиков отказал командиру «Байкала» и после того, как летом 1848 года транспорт со значительным опережением сроков был вооружён и переведён в Кронштадт. Лишь перед самым отплытием Невельского на Дальний Восток благодаря влиянию братьев Перовских князь уступил. Однако он дал Невельскому очень осторожную инструкцию. В ней речь шла не об Амуре, а о юго-восточном побережье Охотского моря, которое позволялось осмотреть, выдавая своё появление в том районе за случайное. 21 августа «Байкал» покинул кронштадтский рейд.

Пока судно огибало земную поверхность, в Петербурге началась борьба между двумя партиями, придерживавшимися разных политических взглядов. Одна, включавшая Нессельроде, министра финансов графа Ф.П. Вронченко и графа В.Н. Панина, ориентировалась на Европу и считала отношения с нею основой российской внешней политики. Другая, объединявшая Меншикова, графов Л.А. и В.А. Перовских, а также графа П.Д. Киселева, склонялась к более самостоятельному политическому курсу, подразумевавшему активное проникновение в Азию. Поэтому когда в январе 1849 года Муравьёв представил правительству записку о необходимости занять устье Амура, дабы опередить там англичан, и утверждал, что владеющий им будет владеть и всей Сибирью до Байкала. Нессельроде попытался свести дело к постепенному сближению с гиляками. Однако благодаря усилиям его противников записка послужила поводом к учреждению Особого комитета для обсуждения застарелой проблемы. Постоянными членами Амурского комитета были назначены Нессельроде, Меншиков, военный министр светлейший князь А.И. Чернышёв, граф Л.А. Перовский и граф Ф.Ф. Берг. Комитет нашёл заявление Муравьёва об опасности появления иностранцев близ устья Амура достаточно обоснованным. Для предупреждения её было предложено наладить через Российско-американскую компанию связи с гиляками. Невельскому разрешалось занять в непосредственной близости к устью реки какой-либо пункт, всячески избегая столкновений с китайцами. Последнее, пожалуй, было излишним, так как потрёпанный в войне с англичанами Китай переживал смуту и не мог угрожать России. Император Николай I утвердил постановления комитета, однако прошло ещё несколько месяцев, прежде чем они были воплощены.

В начале 1849 года «Байкал» обогнул мыс Гори, а 12 мая, преодолевая снежные заряды, вошёл в Авачинскую бухту. С этого момента Невельской поступил в распоряжение восточно-сибирского генерал-губернатора. В Петропавловске капитан-лейтенанта ожидало письмо Муравьёва, с приказанием сдать груз на транспорт «Иртыш», и две инструкции. Одна предписывала Невельскому осмотр берегов Охотского моря. Другая же, секретная, прямо указывала на устье Амура. В случае необходимости командиру «Байкала» рекомендовалось ссылаться на то, что российские суда часто появляются в тех местах, так как считают Северный Сахалин своим, но для сведения сообщалось, что северная часть острова принадлежит Китаю, а южная – Японии. Муравьёв предупреждал Невельского, что ему оставлена копия инструкции, отправленной на утверждение в Петербург. Однако капитан-лейтенант опасался пропустить благоприятное для экспедиции время и не стал дожидаться подлинника. 30 мая «Байкал» поднял якорь и взял курс на Сахалин.

Берега острова моряки транспорта увидели 12 июня, и сразу же отметили неточность карты, составленной Крузенштерном. Из-за плавучих льдов войти в амурский лиман судну удалось только 27 числа, но Невельской умело распорядился оставшимся временем. Опись и промеры продолжались с утра до вечера, нередко в плохую погоду. Вскоре стало очевидным, что Сахалин – остров, вход в лиман с юга доступен любым судам, а с севера – имеющим осадку до 23 футов (7 м). В саму же реку вели два фарватера: северный, с глубиной 12 футов (3,6 м), и южный, 15-футовый (4,5 м). Завершив промеры, Невельской 30 августа покинул воды Татарского пролива и 3 сентября прибыл в Аян, где застал возвращавшегося с Камчатки Муравьёва. Генерал-губернатор с энтузиазмом воспринял доклад командира «Байкала» и приказал ему выехать в Петербург, чтобы представить результаты исследования высшему начальству. Кроме того, для предварительного уведомления князя Меншикова курьером в столицу немедленно был послан М.С. Корсаков.

Видимо, успех экспедиции задел за живое Нессельроде, и он сразу по получении в Петербypге известия об её достижениях потребовал разжаловать Невельского в солдаты за уход из Петропавловска без формального разрешения¹⁸. Однако происки канцлера не принесли плодов: император

Николай I не только снисходительно отнёсся к проступку офицера, но и повысил его в чине. Нессельроде удалось лишь воспрепятствовать скорой реализации планов Невельского, отразившихся в рапорте генерал-губернатора Восточной Сибири от 1 января 1850 года. Соглашаясь со взглядами командира «Байкала», Муравьёв писал о необходимости скорее занять устье Амура, чтобы помешать иностранцам обосноваться там, а также чтобы получить в своё распоряжение пути сообщения сибирских губернии с Охотском и Петропавловском, позволяющие содержать в этих портах сильный боевой флот. Первым же шагом, гласил рапорт, должно быть основание военного поста, контролирующего вход в реку, которое следует поручить Невельскому. Представление Муравьёва поступило в Амурский комитет, рассмотревший его и 3 февраля постановивший ограничиться для начала устройством средствами Российско-американской компании торгового зимовья в заливе Счастья, севернее амурского лимана.