Текст книги "Перейти грань"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

15

Стрикланд представился Браунам по телефону. Они договорились, что он прибудет к ним на остров Стидман в конце недели.

Он появился ранним утром в субботу и привез с собой видеозаписи двух своих фильмов: «Изнанка жизни» – о нью-йоркской проститутке по имени Памела Коэстер и «Малыш Сото», в котором были показаны утро, день и боевая ночь клубного боксера из Риверсайда в Калифорнии. Пока Брауны смотрели его работы, он обследовал дом и прилегающие к нему территории. Изучая книжные полки, он обнаружил на них главным образом морские повести и романы, либо описания путешествий.

За ленчем Стрикланд говорил мало. Он был суеверен и воздерживался от обсуждения своих замыслов, по крайней мере, на ранней их стадии.

За кофе на террасе Брауны попытались немного разговорить его, принявшись обсуждать его фильмы.

– Я никогда не думал, – сказал Оуэн, – что люди, подобные этим вашим героям, могут быть такими симпатичными.

– Действительно! – поддержала его Энн. – Они такие смешные! За них невольно начинаешь переживать.

– О, спасибо. – Стрикланд так и не разговорился. – Они просто люди.

Он привез с собой фотокамеру «олимпус» и сделал массу снимков, чтобы потом развесить изображения Браунов у себя на стенах. Но не только для этого. Ему было нужно, чтобы Брауны привыкли к нему с камерой в руках. Каждый раз, когда Энн оборачивалась, она обнаруживала его в такой позиции, которая позволяла ему видеть все, что находилось у нее за спиной.

Набравшись смелости, она спросила его:

– Вы всегда заикались?

На его лице мелькнула светлая снисходительная улыбка.

– С одиннадцати лет. В шестом классе у нас был парнишка, который заикался. Я передразнивал его ради смеха. Мне говорили: «Смотри, пристанет». Так оно и случилось.

– Да что вы! – вскрикнула Энн. – Неужели такое бывает?

– Иначе я бы давно избавился от своего недостатка, не так ли?

– Я не знаю. – Она уже жалела о своем любопытстве.

Он сделал еще множество снимков Оуэна за работой в кабинете. Энн дала ему на время семейные фотографии. Незадолго до обеда он сообщил, что возвращается в Нью-Йорк. Оуэн наверху принимал душ. Энн открыла бутылку вина.

– Ну как же так… – Она, похоже, огорчилась. – Я думала, вы пообедаете с нами.

Но он не мог бы точно сказать, была ли она действительно разочарована его отъездом. Во всяком случае, Энн не проявила желания немедленно избавиться от него. Оуэн Браун спустился вниз в купальном халате. Сложен он был великолепно: длинные ноги, широкие плечи, тонкая талия. Он, несомненно, заботился о своей спортивной форме.

– А не было ли у вас фильма о войне во Вьетнаме?

Стрикланд быстро кивнул.

– Как он назывался?

– «LZ Браво», – ответил Стрикланд.

– Я не видел его, – сообщил Браун, – но слышать приходилось.

– И что вы слышали?

Браун смутился.

– Честно говоря, не помню. Помню только, что слышал.

– Когда-нибудь я покажу его вам, – пообещал Стрикланд.

– Оуэн был там, – сказала Энн.

– Да, – кивнул Стрикланд, – мне это известно.

В аэропорт Стрикланда повезла Энн. Перед этим она выпила три стакана вина и. теперь, стиснув зубы, следила за желтой осевой линией.

– Так зачем он делает это? – спросил ее Стрикланд. Она засмеялась и вскинула голову. «Гордится своим мужем, – подумал Стрикланд. – Это надо будет снять на пленку».

– Вы не знаете почему?

– Я не занимаюсь парусным спортом, – сообщил Стрикланд.

– Представьте, какое испытываешь чувство, когда прокладываешь свой путь через весь океан, через весь мир, полагаясь только на себя и на свою выдержку.

– Думаю, что я могу понять это чувство. – Стрикланд незаметно взглянул на нее и увидел, как светятся ее глаза и в каком она находится упоении от собственных слов. – Вы бы и сами пошли на это, не так ли?

– Кто, я? – переспросила она. – Я плаваю только в кресле.

– Так вы одобряете его шаг?

Ее торжествующая улыбка несколько потускнела.

– О да, – поспешно ответила она.

– Ради кого он идет на это? – поинтересовался Стрикланд. – Ради вас или всего остального мира?

Энн смотрела вперед на дорогу и слегка покачивала головой, словно не понимала или не слышала вопроса.

Она подрулила к сборно-металлическому сооружению, служившему аэровокзалом на острове. При расставании Стрикланд попытался объяснить ей свой метод.

– Я должен нащупать основополагающие вопросы в начале работы над фильмом, такие, которые бы срабатывали, понимаете? Эти вопросы я буду задавать себе и другим. Надеюсь, вам ясно, что я имею в виду…

На следующий день он возился со своей центральноамериканской лентой, а Херси поручил проявить пленку, отснятую на острове Стидман. В поисках названия фильма он листал двухтомник Пабло Неруды с двумя параллельными текстами на английском и испанском. Он уже знал, что фильм, в процессе работы над ним, будет приобретать леволиберальную окраску. Тогда ссылки на этого поэта будут оправданны. Несколько доморощенных истин порадуют ту маленькую группку восприимчивых спортсменов, которых он считал своей основной аудиторией.

Херси положил на стол Стрикланда только что отпечатанные фотографии с острова Стидман.

– Эй, Рон! – воскликнул Херси. – Эти похожи на приличных людей.

Стрикланд взял фотографию Энн Браун на лужайке и присмотрелся к ней.

– Что ты имеешь в виду, Херси?

– Ну, я хотел сказать, что они не похожи на те отбросы, которые обычно попадают в наш объектив.

Быстро перебирая фотографии, Стрикланд чувствовал, как в нем просыпается знакомая жажда работы над материалом.

– Полагайся на меня, – сказал он Херси.

Около десяти вечера приехала Памела, уже простившая Стрикланду то, что он не взял ее в Финляндию. Когда она вошла, он лежал в своем кабинете на диване с сигаретой марихуаны. Фотографии Браунов с острова Стидман он приколол на своей доске информации рядом со снимком Мэри в Африке и фронтовой серией из Центральной Америки. Памела сразу ринулась к ним и пришла в неописуемый восторг.

– Вот это да! Это похоже на ячейку общества, правда? Мамочка, папочка и деточка. Черт возьми, хотелось бы мне, чтобы моя семья была похожа на эту. – Она взяла снимок с доски и устроилась рядом со Стрикландом. – О мой Бог! У нее юбка хаки. И узенький поясок из шотландки. И маленькая черная блузка-безрукавка. Я просто в отпаде.

– Ты знаешь, что они сказали о тебе, Памела? – Он откашлялся, чтобы воспроизвести голос Брауна: – «Я н-никогда не знал, что люди, подобные этим, могут быть столь симпатичными».

– Не может быть! – выкрикнула Памела. Она пришла в сильное и приятное волнение.

– Они выписывают «Американский зритель», – добавил Стрикланд. Но это уже не дошло до ушей Памелы, ибо она отправилась к столу за другими фотографиями и принялась перебирать их.

– Ты только посмотри! Волосы у нее начинают серебриться. Раньше времени, верно? И она ничего не делает с этим. – У Памелы вырвался восторженный вздох. – Какого она роста?

– Повыше меня. Почти такого же, как он, а у него все шесть футов[5]5
  1 фут равен 0,3048 м. – Прим. ред.


[Закрыть] с лишним. – Он взял фотографию из ее рук. – Они похожи друг на друга, ты видишь? У нее даже подбородок кажется тяжеловатым.

– Она тебе нравится? – Памела посмотрела ему в глаза и провела кончиком языка по верхней губе.

Стрикланд пожал плечами.

– Я не знаю. Когда я смотрю на нее, мне представляется стодвадцатипятифунтовый торт, в котором по фунту всего, что хочешь. Конечно, я бы не отказался от такого торта.

– Спустись на землю, – не вытерпела Памела. – У нее есть прекрасный и сексуально привлекательный принц, какой мне только снится.

– Он еще и герой. Странник.

– Ох, Ронни, какое веселое время у тебя впереди.

– Я тоже считаю, что время у меня будет веселое, – согласился Стрикланд, – но не называй меня Ронни, пожалуйста.

– Не могу ли я встретиться с ними, Рон?

– А почему бы нет? Как-нибудь обязательно устроим.

Он взял у Памелы фотографии и стал разглядывать их. Памела, внимательно наблюдавшая за ним, опять вздрогнула.

– Что с тобой?

– Я не знаю, – ответила она.

– Взгляни, какой у нее роскошный зад, – с гордостью произнес Стрикланд.

– Он у нее derrière poire, – заявила Памела.

– Да? И что это значит?

– Это значит, «в форме груши».

– Да-а? Это хорошо или плохо?

– Думаю, что во Франции он бы понравился. Я подцепила это выражение у француза.

– И о ком же он говорил? О тебе?

– Да нет, он имел в виду Ким Бэссинджер. Актрису.

Но все это интересовало Стрикланда гораздо меньше, чем оказавшаяся перед ним фотография. Оуэн, Энн и их дочь Мэгги были сняты настолько театрально и в такой многозначительной манере, что трудно было поверить, что это не монтаж. Они стояли на фоне штормового горизонта, обращенные к темно-серому океану. Их серые брюки и свитера были тех же оттенков, что море и небо. Троица стойко и смело встречала надвигающийся шторм. Похожие друг на друга внешне, Энн Браун и ее дочь на фотографии одинаково одухотворенно и как-то пророчески улыбались. Браун стоял между своими женщинами и грозной стихией.

– Иисус, – подытожил Стрикланд.

– Мне так нравится девочка, – умилялась Памела, – что даже хочется лизнуть.

– О Боже, – тихо проговорил Стрикланд, – я, кажется, ухватил здесь что-то. Не дай мне это упустить. И, если я справлюсь, тут будет что-то.

Памела размахивала воображаемым флагом.

– Давай, Рон! Вперед!

16

Тихим весенним днем Стрикланд сидел за ленчем с капитаном Риггз-Бауэном в манхэттенском клубе среди живописного нагромождения книг, старинных картин и древних скульптур. Приятный ветерок шевелил кружево длинных штор. В качестве аперитива Риггз-Бауэн предпочитал воду «эвиан».

– Вы удачно подметили в отношении Брауна. – Капитан одобрительно глядел на Стрикланда. – Ваша фраза о «глазах поэта» доставила мне истинное наслаждение.

– Благодарю, – скромно произнес Стрикланд. – А что думают о нем в Саутчестере? О Брауне, я имею в виду.

– Они ничего не думают, насколько мне известно. Коммерческие интересы – это часть сегодняшней жизни, не так ли? – Ответ капитана прозвучал высокопарно.

– Это вы о Брауне? Коммерческие интересы? – Стрикланд искренне удивился.

– Так ведь он занимается торговлей.

Насколько было известно Стрикланду, капитан Риггз-Бауэн уже дважды пристраивался в уютные гавани, женясь на богатых американках. Он заметил у него два платочка: один – в нагрудном кармашке, второй – за обшлагом рукава.

– Но в составе Саутчестерского к-клуба есть немало таких, кого можно назвать торговцами.

Капитан стал утрачивать свою невозмутимость.

– Не заблуждайтесь на этот счет, пожалуйста. Мы в Новом Свете. Не важно, чем люди зарабатывают себе на жизнь и работают ли они вообще, если вы понимаете, что я имею в виду. Коммерция – это склад ума.

Стрикланд понимающе кивнул:

– Склонность?

– Вот именно. На самом деле, я имею в виду Мэтью Хайлана. И мистера Гарри Торна. – Он придал лицу простодушное выражение и, пародируя нью-йоркский выговор Торна, произнес:

– Поглядите-ка!

Стрикланд с улыбкой наблюдал за ним.

– Гарри Торн сейчас постоянно с нами, – продолжал капитан.

– Действительно?

– В общем, да. Он открыл нас. Открыл для себя мир парусного спорта.

– В самом деле?

– О да. И его энергия приносит нам большую пользу.

– Он, очевидно, из тех, кто любит побеждать, – заметил Стрикланд.

Капитан Риггз-Бауэн хотел что-то сказать, но в последний момент явно передумал. Молодой официант-ирландец унес их бокалы. На ленч Стрикланд заказал бифштекс по-солсберийски. Капитан выбрал филе из конины.

– Клубный деликатес со времен войны, – пояснил он. – Напоминает мне о годах, проведенных во Франции.

– Как вы думаете, у Брауна мощная поддержка?

– Понятия не имею, – сказал Риггз-Бауэн.

– Вам не кажется привлекательным то, что его родители были англичанами?

Теперь заикаться начал капитан. Его охватило легкое смущение.

– О да, я и забыл. Они были прислугой. Там, на острове. Конечно же.

– О чем это вы? Какой прислугой? На каком острове?

– На Лонг-Айленде. В одном из домов. Я же, – вдруг сообщил он Стрикланду, – гражданин США. Вот уже двадцать лет.

– Кого вы хотели бы видеть победителем?

– Мне все равно, кто победит. Совершенно. Мы хотим только одного – чтобы гонка удалась на славу.

– А как относятся к Брауну коммерческие круги?

Капитан пропустил вопрос Стрикланда мимо ушей, сделав вид, что не понял его.

Через некоторое время он возобновил разговор.

– Вы читаете пресс-релизы «Хайлан»?

– Они полны дифирамбов.

– Это бред собачий, а не пресс-релизы, – отрезал капитан. – Сплошное очковтирательство.

– Почему?

– Видите ли, – продолжал Риггз-Бауэн, – это все манера Торна обращать свои поражения в победы. Или пытаться сделать так, используя клуб.

– А разве Хайлан не член клуба?

– Член. К сожалению.

– А как бы вы отнеслись к предложению дать интервью перед камерой?

– С удовольствием, – не раздумывая ответил капитан.

Стрикланд совершенно не ожидал такой готовности, но не подал виду.

– Мне хотелось бы, чтобы вы высказали все то, что говорите сейчас.

– В самом деле? То, что я рассказываю вам?

– Вы рассказываете интересные вещи. – Стрикланд постарался, чтобы его голос прозвучал проникновенно. – Вы очень проницательны в ваших суждениях о Торне и корпорации «Хайлан».

– Как хорошо, – обрадовался Риггз-Бауэн, – что вы так думаете. То есть я должен буду сказать все это перед вашей камерой?

– Совершенно верно, – подтвердил Стрикланд. – Этим будет задан тон всему фильму.

– О, как хорошо, – повторил Риггз-Бауэн. – Но этого не будет. – Он добродушно посмеивался, словно радуясь удовольствию, полученному от вина, и своего клуба, и вида на Центральный парк.

– Вы могли бы задать уникальный тон всему, – не сдавался Стрикланд.

Капитан, не обращая внимания на его слова, купался в собственном блеске.

– У клуба захватывающая история. Он один из старейших по обе стороны океана. О да, мистер Стрикланд. Нам есть что рассказать. Ха-ха, да. Но комментарии по поводу гонки? Ее нынешних участников? Нет уж, увольте.

Стрикланд почувствовал приступ нарастающей злости. Он решил про себя, что, даже если ему не удастся использовать эти фиглярские комментарии Риггз-Бауэна по поводу гонки, он все равно заставит капитана появиться в кадре. И потом пожалеть об этом.

– Что бы вы ни захотели рассказать, – внешне он оставался совершенно спокоен, – устроит нас самым прекрасным образом.

– Мы всегда готовы служить средствам массовой информации, когда это возможно, – заметил Риггз-Бауэн. – Мы любим сиять. Но осторожно.

– Что ж, будем считать, что сегодня мы обсуждаем один только ф… ф…

– Фон, – произнес за него капитан, словно радуясь возможности быть полезным. – Я понимаю. – Он разлил остатки вина. – Ну а фон таков: Хайлан был неплохим яхтсменом. Он был ненадежным мелким ирландским негодяем. Из Пибоди, или Согаса, или еще откуда-то. Но при всем том – неплохим яхтсменом. Заказал у финнов яхту по высшему классу, но так и не рассчитался за нее.

– Думаю, что мне известно все это, – подытожил Стрикланд.

– Вам все это известно. Теперь вот Торн, который разбирается в яхтах как свинья в апельсинах, но которому втемяшилась в голову победа. Итак, он одаривает нас личностью по фамилии Браун, о котором никто никогда не слышал, который никогда нигде не выступал и не был членом клуба, словом, подсовывает нам одного из своих торговцев. При этом замысел у них следующий: они берут свою так называемую новую серийную лодку «Сороковка Алтан» или что-то в этом роде и побеждают на ней.

– И вы считаете, что это невозможно?

– Я бы на вашем месте, Стрикланд, заглянул в эту яхту.

– А как насчет Брауна?

Риггз-Бауэн от души рассмеялся.

– Но, Стрикланд, вам же все известно о Брауне. Вы же сами сказали. У него глаза поэта.

– В нем что-то есть, только это трудно выразить словами. – Стрикланд надеялся подбить капитана на разговор. – Если вы считаете его неподготовленным, то почему допускаете к участию в гонке?

– Видите ли, если у них есть необходимая финансовая поддержка, то они становятся участниками автоматически. И потом, – он вопросительно уставился на Стрикланда, – что значит «неподготовленный»? Чэй Блайт не мог отличить паруса от простыни, когда отправлялся на свой первый «Золотой глобус». Теперь новички запросто ходят в кругосветку. И прессе это нравится. Так что, если он победит, я первый пожму ему руку. И даже перед вашими камерами.

– Вы не верите в то, что он может победить?

– Это определяется в море, с благословения Божьего. Очковтирательство там не проходит. И он, конечно же, может отказаться.

– Следует ли ему отказаться? – с улыбкой спросил Стрикланд.

– Я бы отказался. – Риггз-Бауэн был категоричен. И тут его взгляд поплыл в сторону, а на лице возникло выражение неописуемого блаженства. Одними губами он передал кому-то свое приветствие и нетерпеливо потребовал счет. Стрикланд проследил за его взглядом и увидел в выставочном зале симпатичную даму неопределенного возраста, стоявшую перед офортами с нерешительно приподнятой в знак приветствия рукой.

– Я бы отказался, – повторил капитан, протягивая официанту подписанный счет. – Тем более на серийной яхте Хайлана. – Он встал, показывая, что ленч закончен.

– Что, если он все же победит? – спросил Стрикланд.

– Тогда мы порадуемся за него. А у вас будет фильм со счастливым концом. В котором буду и я, надеюсь. От лица нашего клуба. Тогда я буду говорить о гонке, вот увидите. И все мы заживем припеваючи.

Капитан повернулся и пружинистым шагом направился в выставочный зал.

– Дорогая леди, – проникновенным голосом пропел он ожидавшей его женщине, – ну разве не ужасный был ленч? А как наши друзья из «Городской лиги»?

Стрикланд, не дослушав долетавших до него излияний, покинул клуб. Шагая через парк, залитый ярким весенним солнцем, он задумался о личности капитана. Риггз-Бауэн, несомненно, изворотливый, высокомерный, подлый и самоуверенный политик. «Мой предмет», – решил Стрикланд. Но для фильма ему ничего пока не удалось заполучить.

На его пути оказалась детская площадка «Мама-гусыня», и он не раздумывая направился к ней. Однажды он набрел здесь на любопытную няню, и теперь, движимый этим воспоминанием, захотел взглянуть на гуляющих здесь нянь и молодых мам, еще не вполне понимая, зачем это нужно ему.

У недействующего фонтана пожилая дама бросала крошки голубям. Когда Стрикланд проходил мимо, с качелей соскочил малец и что есть мочи понесся к фонтану, распугивая птиц. Когда стая уселась, малыш вспугнул ее вновь, и теперь птицы взлетели и пошли по кругу над площадкой. Чувство, которое испытывал Стрикланд от их полета и порхания крыльев над головой, нельзя было выразить словами. «В этом есть какая-то несказанная правда», – думал он. Центральная Америка. Впервые за последнее время он вновь ощутил в себе способность взяться за монтаж фильма.

17

Он назвал яхту «Нона» в честь лодки своего отца. Его же отец назвал так свою лодку в честь шлюпа, который вывела в Ирландское море Хилари Беллок. После «Ноны» отец приобрел шхуну на двадцать четыре фута и ничтоже сумняшеся окрестил ее «Дон Жуан». Это была та самая шхуна, которая подвела Шелли в заливе Спезиа. У Шелли она была гончей, раздетой донага, чтобы выжать всю скорость. Он и его команда погибли во время преследования, еще до того как их взяли на абордаж. В тот раз лодка не смогла проявить свои великолепные ходовые качества, ибо ее паруса ловили лишь жалкое подобие западного ветра. Отец Брауна, когда был в ударе, мог часами читать по памяти длинные куски из Ветхого завета. Но шхуну Шелли, как предполагал Браун, он знал еще лучше, чем библейские стихи.

Как только началось лето, он стал проводить ночи на верфи острова Статен, ночуя в одном из уже отстроенных отсеков «Ноны». Он хотел испытать ее жилое пространство и привыкнуть к нему. Каждый вечер в глухом конце улицы, выходившем на обрывистый берег, собирались подростки и пили пиво, а иногда покуривали марихуану. Браун лежал на своей походной койке и слушал их непристойно дикий смех, разносящийся над бухтой. Поздно ночью появлялись курильщики кокаина и принимались гоготать и завывать, словно какие-нибудь ночные создания в джунглях. Он не привык находиться среди людского смеха. Иногда он включал радио, чтобы заглушить эти звуки. Некоторое время спустя ему стало доставлять удовольствие одинокое пребывание в ночи на окраине города с его вечным разноголосьем. Это была своего рода подготовка к новой и таинственной жизни.

Из музыки Браун всегда предпочитал джазовые мелодии и блюзы довоенной поры. Он отыскал станцию, которая передавала их несколько раз в неделю, и иногда всю ночь напролет слушал Расса Коламбо, Бадди Боуэна или Бесси Смит. Он даже начал записывать программы радиопередач, стараясь не пропустить ничего, что могло бы усладить его слух. Иная музыка вызывала у него воспоминания о детстве, родном доме, об отце. Отец любил Вагнера и Элгара, чье имя неизменно произносил с его полным дворянским титулом.

Днем «Нону» затаскивали на подставки для переоборудования. Работы велись под небрежным руководством Фанелли или Кроуфорда. Отношения Брауна с этими двумя установились корректные, но с примесью какой-то неловкости. Они всячески давали понять, что не забыли его неурочный вояж по Киллу. А он был с ними то неуверенно застенчив, то назойливо придирался к каждой мелочи. Он понимал свою непоследовательность, но ничего не мог с собой поделать.

Несмотря на трения, Браун проводил на верфи все больше времени. Особенно ему нравилось бывать здесь ночами. Глядя из рубки «Ноны» на огни Манхэттена по другую сторону гавани, он уносился мыслями в прошлое, когда он был ребенком. С тех давних пор горизонт утратил что-то из своего прежнего очарования. Выросшие здесь грубые квадратные сооружения закрывали своими светящимися контурами часть величественно высившихся башен. Но он помнил, как стоял на палубе статенского парома, держась за руку отца, и разглядывал остроконечные вершины Уолл-стрит, светившиеся в воздухе, словно шпили соборов.

Скорее всего, это было летом, в выходной день отца, значит, в среду. И отец был слегка навеселе.

– Американская мечта, сын, – повторял он.

Казалось, он смеялся и плакал одновременно, так, во всяком случае, звучал его голос. Отец не любил статую Свободы: она не имела отношения к тем, кто прибыл сюда, как он сам, не по своей воле, не как первые переселенцы. По этой же причине ему не нравились фильмы Чарли Чаплина. Чаплин был единственным из всего английского, на защиту чего он не становился грудью.

Готовясь к выходу в море, Браун занялся самонаблюдением. Он заметил переменчивость своих настроений. Но как бы то ни было его внутренний барометр постоянно стремился к отметке «ясно», даже в самые трудные моменты, когда он предчувствовал свое полное одиночество перед лицом стихии. Но все равно это было лучше, чем прошедшая зима, с ее оцепенением и отчаянием.

С дочерью, после ее возвращения домой на каникулы, они теперь уживались вполне мирно. Браун также обнаружил, что после недолгих разлук с Энн он находит все больше удовольствия в общении с ней, а супружеское ложе привлекает его ожиданием новой радости. Предстоящий вояж все чаще вызывал в нем эмоциональный подъем, а с ним вспыхивало желание. Браун стал даже мистифицировать эти вспышки: в том, как часто и долго они с Энн любили друг друга, он пытался прочесть будущее…

Однажды на верфи он разговорился со столяром, который сооружал шкафчик и полки в одной из кают «Ноны». Кто-то из клиентов «Алтан Марин» рекомендовал его как высокого профессионала, и он полностью оправдывал эту характеристику. Браун был им очень доволен. Его добротная и искусно выполненная работа по дереву придавала «Ноне» вид прочного и надежного судна, что было немаловажно для морального состояния во время плавания. Столяра звали Джордж Долвин. Он носил очки в металлической оправе и старомодный зеленый козырек над глазами; седеющие волосы были забраны сзади в серый конский хвост. Он любил слушать музыку, его приемник был всегда настроен на волну музыкальной станции.

В тот день Браун принес с собой больше тысячи долларов, чтобы частично расплатиться с ним. Он обычно получал деньги без всякой ведомости, так как наниматели доверяли ему на слово.

– Я весьма доволен тем, что вы делаете, – сказал ему Браун, отсчитывая купюры. Долвин положил деньги на дно своего ящика с инструментом. Обычно он все делал молча, однако на сей раз, видимо, был настроен поговорить.

– Я рад, что мои поделки отправятся вокруг шарика. Потом вы сможете засвидетельствовать мне, как они вели себя.

– У вас есть своя лодка? – Браун тоже был не прочь поговорить: этот мастер был ему интересен.

– Была, красавица, – ответил Долвин, – да сплыла к властям.

Браун предположил, что эта конфискация как-то связана с контрабандой наркотиков, и не стал больше задавать вопросы. Однако Долвин разоткровенничался.

– Федералы забрали ее за неуплату налогов. После войны во Вьетнаме.

– Понятно. – Браун неопределенно кивнул.

– Я построил ее в Ярмуте, это в Новой Шотландии. Я туда перебрался, когда пришла повестка в армию, а работать продолжал на того же подрядчика. Женился. Выстроил ее своими руками всю – от киля до рубки, в семьдесят седьмом перегнал ее в Кейп-Анн. Кто-то, должно быть, выдал меня или что-то в этом роде. Бывшая жена, наверное. Сам я попал под амнистию, а вот лодку ублюдки заграбастали.

– Не повезло, – заметил Браун и, сам не зная почему, добавил: – Мне пришлось побывать там.

Долвин быстро спросил:

– Во Вьетнаме? Кроме шуток?

– Никаких шуток. В течение четырех лет.

– Наверное, повидали немало ужасного?

Брауну послышалась растерянность в его голосе. Он пожал плечами.

– Что вы там делали? – Долвин спросил это таким тоном, что Браун почувствовал, что их разговор может принять трудный оборот.

– Теперь это не имеет никакого значения, не так ли? – ушел он от ответа. – Все это позади.

– Да. – Долвин вроде бы согласился, но тут же снова задал тот же вопрос, словно хотел выведать какие-то прегрешения Брауна. – Так что же вы делали там?

– Мне не положено распространяться на эту тему. – Браун улыбнулся. Это было правдой, хотя та электроника, с которой он имел дело там, сейчас уже не представляла собой секрета.

Долвин обрабатывал наждачной бумагой кромку выдвижного ящика.

– Ну не смешно ли? Вы занимаетесь там работенкой, о которой нельзя даже говорить, а амнистировать почему-то должны меня и лодку должны забирать у меня.

– Я не занимался там ничем предосудительным, – сказал Браун. – Просто эта работа была секретной.

– И вам не надо было убивать людей?

– Там шла война.

– И деньги в карманы корпораций, – заметил Долвин – И чины офицерам.

Перед ним был типичный янки и первоклассный работник, и Браун заставил себя стерпеть его слова.

– Насколько мне известно, – продолжал столяр, – там шла самая настоящая бойня.

В голосе Долвина явственно звучал металлический скрежет. Тут Браун понял, почему все вокруг держались от него на расстоянии.

– У вас неверные сведения, – без нажима возразил ему Браун.

– Сомневаюсь, – не согласился Долвин. – И очень серьезно.

Вид поседевшей шевелюры Долвина почему-то вывел Брауна из себя. Не зная сам зачем, он пустился в объяснения.

– Там всегда предполагалось действовать по правилам. Существовали правила поведения в бою. Они иногда нарушались – либо в горячке боя, либо по преступным мотивам. Но правила оговаривались в каждом приказе.

Долвин опустил свой инструмент и вскинул голову, как будто собирался запеть.

– Правила поведения в бою, – передразнил он его с ехидной усмешкой. Брауну показалось, что Долвину удалось воспроизвести даже его интонацию. – Пря-авела поведения. Будет врать-то! Вы прямо как Никсон. Вы, наверное, до сих пор думаете, что это была благородная борьба! Ну прямо-таки Рональд Рейган! Какие там к черту правила поведения в бою!

– Вы не знаете того, о чем говорите, – упорствовал Браун. – Вам известно о войне во Вьетнаме не больше, чем свинье о воскресенье. Вы не имеете права судить о ней.

Долвин остолбенело молчал. А Браун спрыгнул с настила и пошел купить себе бутылочку кока-колы в автомате у конторы завода. Он пил, стоя у края причала, и, скосив взгляд через бухту, смотрел в сторону Джерси. День был жаркий, подернутый дымкой и без какого бы то ни было подобия ветерка с моря. «Никому никогда не нравилось слышать правду по поводу их мнений, – думал он. – Они ценят свои мнения очень высоко, потому что это все, чем они располагают». Брауну уже не раз приходилось высказывать этот довод, и он всякий раз убеждался, что он не нравится людям.

Больше всего Брауну не хотелось, чтобы при спуске его судна на воду кто-то таил против него злобу. Собираясь на «Нону», он прихватил вторую бутылочку для Долвина, чтобы хоть как-то сгладить впечатление от неприятного разговора. К тому же он был отходчив и не помнил долго обид. Столяра он нашел все таким же неприступным посреди отсека «Ноны», в котором, казалось, все дышало враждой.

– Почему бы нам не поговорить о чем-нибудь другом? – предложил Браун. Долвин неотрывно смотрел в днище трюма «Ноны». Браун пожал плечами оставил бутылочку на настиле. Его несколько смущало то, что он вспомнил о «правилах поведения в бою». На самом деле они значили не так уж много. И какое-то суеверное чувство настоятельно требовало от него загладить эту ссору, какой бы неприятной и провокационной она ни казалась ему.

Вечер Браун провел за игрой вместе с Мэгги и ее приятелем, который остановился у них проездом на олимпиаду в Портсмуте. Они с Энн одобряли эту дружбу.

Следующим утром он не обнаружил на верфи фургона Долвина. Взобравшись на настил, он заглянул в рубку и увидел обнаженные шпангоуты и фанеру каркаса «Ноны». Шкафчики и ящики красного дерева исчезли все до единого, не оставив и крошки опилок. Вначале Браун не поверил своим глазам. Спустившись в огромный отсек, он обнаружил свои деньги открыто лежащими на куске свернутого брезента. Там было пятьсот долларов. Под ними был чек на две тысячи, который он выписал Долвину в качестве задатка и на приобретение материалов. Он оставил деньги на месте и выбрался на причал. Здесь его ждали Кроуфорд и Фанелли, скрестив на груди руки и состроив скорбные мины.

– Полагаю, он бросил работу, – заметил Кроуфорд. Браун окинул его долгим взглядом.

– Похоже на то.

И тут он понял, что Долвин вернул всю сумму сполна и половину ее украли портовые рабочие. Он был уверен в этом. Пятьсот долларов – это было ровно столько, на сколько у них хватило смелости.

– Вы, наверное, обидели его? – стараясь показать озабоченность, спросил Фанелли. – Вы, наверное, придирались к нему, я правильно говорю?

– Нет, – ответил Браун, – неправильно.

– Он собрал здесь все еще вчера вечером, – добавил Кроуфорд. – Он даже привез сюда свою старуху, чтобы она помогла ему загрузить фургон.