Текст книги "Перейти грань"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

60

Браун регулярно вел бортовые журналы: в один записывал свои фантазии, в другой – то, что видел на берегу. Иногда ему казалось, что он держит курс на Азорские острова. Периоды сильного воодушевления сменялись приступами апатии. Погода на северных курсах стояла великолепная, и он все вечера проводил на палубе, наблюдая звезды. В черном субтропическом небе пролетали метеориты, оставляя за собой яркие полосы света. В мыслях он продолжал идти вокруг света, деловито заполняя ложный журнал и посылая через Дикого Макса сообщения о своем местонахождении.

Макс продолжал развлекать его на морзянке.

– Слышал о физике-ядерщике, который поджарил слишком много ионов, наглотался урана и подцепил атомную болезнь?

– HL, – передал Браун.

В шуме ветра и плещущихся парусов он слышал смутно знакомые голоса, и временами ему казалось, что те, кому они принадлежали, были здесь, на яхте. Но такое случалось редко, и вообще-то он знал, что вокруг никого нет.

«Записывай свои мысли», – внушал он себе. Ветер нашептывал: «Запоминай каждую деталь».

Иногда ему казалось, что все можно было бы объяснить. Любое оправдание будет принято, если он не станет предъявлять свои претензии на победу, и тогда он мог бы вернуться к той жизни, которую оставил. Но беда была в том, что та жизнь все больше и больше представлялась ему неприемлемой. В ней не было места для него.

Однажды он пересек сороковую параллель и оказался в нескольких сотнях миль восточнее острова Тристан-да-Кунья. И, хотя согласно официальным сведениям, его яхта была далеко отсюда, в центральной части Тихого океана, он занес приятную здешнюю погоду в ложный журнал.

Океан удивлял необыкновенно глубокими оттенками голубизны, и почти таким же голубым было небо. Мимо проносились стаи летающих рыб. На западе, там, где должен был находиться остров, высилась огромная пирамида туч.

Вновь оказавшись под теплым солнцем, он ощущал всепоглощающую тоску по невиновности и правдивости. Невозможно было поверить, что они навсегда утрачены для него. Вечером появился буревестник. Ночью Браун слушал миссионерскую станцию:

– Итак, силки расставлены вокруг тебя, – сообщила английская леди, – и внезапный страх вдруг охватывает тебя.

– Или темнота темнее ночи, и толща воды покрывает тебя.

– Разве не Бог в вышине небес? И вот ты уже вознесся к звездам. Как высоко они над землей!

– И ты говоришь, как Бог может знать? Как может Он видеть сквозь темные тучи?

– Плотные тучи лишь скрывают Его, не мешая Ему видеть, когда Он совершает свой путь на небесах.

И Браун понял, что он раскрыт. Раскрыт до мельчайших деталей своих снов. Перед глазами возник берег, где не было теней. Со стороны солнца заходили чайки. Силки напоминали крабов, чья возня тогда вызвала у него галлюцинации. Страх означал утрату реальности, которую нельзя вернуть, если откажешься делить ее со всеми. Звезды символизировали обман.

Макс слал очередные смешки:

– Вот будет потеха, – сказал летчик, – когда узнают, что я вовсе не летчик, да еще и слепой.

Записывая сообщение, Браун почувствовал, что его озарило, и запросил радиосвязь в телефонном режиме на частоте 29,871 мегагерца.

– Виски Зулу Зулу один Майн восемь семь три, Виски Зулу Зулу один Майк восемь семь три, говорит Зулу Ромео Альфа один Джульет пять шесть три, прием. Милости просим, – с резвостью базарного зазывалы выкрикивал Макс.

– Зулу Ромео Альфа один Джульет пять шесть три, – ответил Браун, – это Виски Зулу Зулу один Майк восемь семь три. У меня есть вопрос, Макс. Прием.

– Валяй. Прием.

– Я догадываюсь, что ты слепой. Я прав? Прием.

– Подтверждаю, – ответил юноша.

– Я это знал. – Браун торжествовал.

– Большое спасибо. Откуда? Прием.

– Я знаю больше того, что я знаю, – объяснил Браун и почувствовал неловкость за свое ликование. – Сколько тебе лет?

– Шестнадцать. Прием.

– Слепой от рождения?

– Последнее неверно. Ослеп в возрасте одиннадцати лет. Упал с мотоцикла. Прием.

Мысль о молодом Максе, переговаривавшемся с миром из своей темноты, завладела воображением Брауна.

– Знаешь, что такое камбала? – спрашивал Макс. – Это рыба, которая переспала с китом. Знаешь, что такое свинец? Это муж свиньи.

– Очень интересно.

– Понравилось? Прием.

– Да, шутки отличные. Обхохочешься.

– В шахматы играешь? – спросил Макс. – Прием.

– Знаю, как надо ходить.

– Знаешь только, как ходят фигуры? И всего-то? Прием.

– Думаю, с меня достаточно.

– Подружка есть? Прием.

– Есть.

На частоте появилась помеха, но ему удалось разобрать слово «фотография».

– Да, – ответил он. – Где-то завалялась фотография.

«Где-то завалялась» у него фотография Энн.

– Макс, – спросил Браун, – зачем ты коллекционируешь шахматы, если ты не можешь видеть их?

Макс встревожился.

– Виски Зулу Зулу один Майк восемь семь три, прошу соблюдать порядок радиообмена. Прием.

– Почему шахматы?

– Мне нравятся шахматы. Я люблю изящные вещицы. Прием.

– А монеты?

– Монеты гладкие. У них есть ребра. У них есть углубления. Прием.

– Послушай, – телеграфировал Браун, – нам надо и дальше поддерживать контакт.

– Контакт! – выкрикнул Дикий Макс. – Я понял. Конец связи.

Позднее Браун обнаружил, что после небольшого натаскивания Макса можно было использовать в качестве штурманского справочника для построения линий положения. Однажды в своем нетерпении продвинуться как можно дальше на бумаге он продержал его без сна целые сутки. И пожалел об этом.

– Сон – это важное дело, – сообщил он Максу. – Ты счастливчик.

– Все спят, – заметил Макс.

– Только не я, – возразил Браун.

Через несколько дней переговоров Браун стал размышлять вслух, сможет ли Макс когда-нибудь вновь обрести зрение. Макс ненадолго прервал связь.

– Я могу передавать только в телеграфном режиме, – сообщил ему Макс на следующий день. – Это все мои предки. Они не хотят, чтобы я разговаривал с тобой.

Он научился называть своих родителей «предками», переговариваясь с подростками-радиолюбителями из Америки, большинство которых тоже были слепыми.

– Я понимаю, – согласился Браун.

Но на следующий день он опять связался с Максом:

– Послушай, я хочу, чтобы ты ретранслировал мой телефонный разговор.

Он дал Максу номер своего телефона в Коннектикуте, и тот, в свою очередь, передал его своему приятелю в Нью-Джерси. Браун услышал голос жены. Слышалась также приглушенная музыка, похожая на современный джаз. Оказалось, что он совершенно не способен представить себе ее жизнь. Не произнеся ни слова, он выключил свой передатчик.

Однажды вечером на палубе он вдруг подумал о возвращении. Он только что слушал абсурдную болтовню Даффи о публичных выступлениях и рекламных поездках. Браун прервал связь, сославшись на технические неполадки.

У него не было ни малейшего желания путешествовать и возить по свету свои тайны. Теперь он был полностью занят тем, что учился жить во Вселенной. Необычности, где ни одно действие и ни одна мысль не имели определенной связи друг с другом и где ни одно слово не имело точного значения. Необычность имела свои прелести, но мешала сосредоточиться.

Интереснее всего ночная необычность, когда ее можно наблюдать на звездном небе. Можно было разобщать и перетасовывать целые созвездия. Созерцание звезд спасало от голосов и галлюцинаций, вроде тех, что породили крабы.

Однажды ночью, во время настоящего звездопада, Дикий Макс прислал ему таинственное сообщение:

– Лучше путешествовать с надеждой, чем возвращаться.

– Последнее понял, – просигнализировал ему Браун.

«Как это красиво и правильно», – думал Браун. Даже самые старые пословицы приобретают совершенно иные значения, когда их рассматриваешь в свете необычности. Так надежда превращалась в противоположность возможности. Совершенство – это всегда нечто, близкое к небытию.

Голову стали осаждать мысли о слепоте. Другой звездной ночью он ощутил желание забыть порядок расположения звезд на небе, чтобы эта иллюзия не отвлекала его от необычности. Может быть, слепота была бы выходом для него? Но он знал, что, даже если бы он был слепым, во мраке его черепа все равно зародились бы звезды. У сознания всегда обнаруживается третий глаз, ищущий что-то сияющее, чтобы человек мог благоговейно склониться перед ним. Всегда нужно, чтобы было за что уцепиться.

– Пусть бы я был слепым, – взмолился он, подразумевая под слепотой свободу, и прислушался к ветру, словно ожидая ответа.

61

Энн увидела «линкольн» Торна, остановившийся у дома, и в ее душе шевельнулась надежда. К тому же очень хотелось выглядеть в его глазах невинной. Торн подошел к двери со шляпой в руках. Мрачное выражение его лица не оставляло ей никаких надежд.

– Входите, пожалуйста, – пригласила она.

Он сухо поблагодарил и прошел в дом. Вначале он даже отказался от кофе. Ей пришлось чуть ли не умолять его взять чашку.

– Оуэн справляется очень хорошо. – Тон его оставался холодным. – Мы довольны.

– Да, – быстро проговорила она. – Все мы очень гордимся им.

Торн продолжал хранить мрачное выражение.

– В нашем предыдущем разговоре я сказал вам, что наша корпорация позаботится о нем.

– Да, Гарри.

– Это остается в силе. Мы начинаем справляться со своими трудностями, можно сказать. Так что вам не о чем беспокоиться. Можете наслаждаться плодами его…

– Приключения, – подсказала она.

– Правильно, – согласился Торн. – Думаю, вам известно, что лодки – это не моя стихия. Они не являются предметом, о котором мне многое известно.

Она кивнула.

– Мы все хотим его возвращения, правильно? Мы позаботимся о нем и сделаем все возможное для него.

– Я ценю это, Гарри.

– Когда мы беседовали с вами раньше, я старался, чтобы вы поняли меня.

– Гарри, я все понимаю. И мы действительно очень благодарны вам.

– Хорошо. – Он отставил чашку в сторону и повторил: – Хорошо. А вот съемки документального фильма нашему другу Стрикланду надо прекратить. Я знаю, что у вас особый интерес к нему. – Он изобразил озабоченность и натянуто улыбнулся. – Этот человек никому не принесет ничего хорошего. Поверьте мне.

Она почувствовала, как к лицу прилила кровь, и опустила глаза. Полированный дуб, плетеные испанские ковры на полу, эта уютная обстановка домашней жизни – все было ей молчаливым укором.

– Этот Стрикланд, – вкрадчиво продолжал Гарри, – он просто пес. По моему разумению.

Она попыталась произнести что-нибудь, чтобы заполнить наступившую вслед за этим паузу.

– И в самом деле, – спросил Гарри, – разве он собирается помочь нам? Разве он хочет помочь Оуэну? Нет. Поэтому мы рассчитаем его, и пусть занимается своими делами где-нибудь в другом месте.

– Это вам решать.

Он словно не слышал ее слов.

– Знаете ли, я – фантаст. А может быть, весь мир – фантазия. Люди не перестают удивлять меня. Может быть, я даже люблю их. – Он улыбнулся, довольный своей оригинальностью. – Я идеализирую их.

– Я понимаю. – Она чувствовала себя так, словно с нее содрали кожу.

– Хорошо еще, что у меня есть чувство юмора. Я всегда думал, что успех моего дела зависит от моего умения разбираться в людях. Сейчас я еще раз убеждаюсь, что это именно тан.

– Гарри, вы заслуживаете лучшего к себе отношения со стороны всех, кто имеет с вами дело.

– Не я один заслуживаю этого, – со значением проговорил Торн.

62

Они вернулись на чердак Стрикланда в половине четвертого, незадолго до рассвета. Накануне днем у Энн была пресс-конференция в яхт-клубе. Она выразила уверенность, что Оуэн вскоре должен миновать мыс Горн, на сотни миль опережая своих соперников. Стрикланд снимал ее выступление. Вечером они отправились в «Да-Сильвано» поужинать, а затем – в «Рекс» на вечеринку, где все сплошь оказались либо союзниками, либо противниками Стрикланда. Солист, как выяснилось, знакомый Стрикланда, немедленно вскочил и начал импровизацию в его честь. Памела была больна.

Дома Стрикланд с полчаса просматривал отснятый материал на мониторе, а когда пришел в спальню, обнаружил Энн у круглого окна с пустым стаканом в руке. Стакан пришлось забрать. В колоннах ревели хиты шестидесятых годов, которые она заказала как-то с пьяных глаз, увидев рекламу по телевидению.

– Такие дни мне уже не под силу, – пожаловалась она. – Я больше просто не вынесу этого.

– Ты была великолепна, – заверил ее Стрикланд. – Я покажу тебе пленку, если хочешь убедиться.

– Нет, спасибо.

– Ты должна посмотреть ее. Я гордился тобой.

– Пожалуйста, нет, – взмолилась она. Стрикланд подошел к окну и выглянул на Одиннадцатую авеню.

– Я отнюдь не в восторге, когда считают, что я – олицетворение скрытого порока, ты знаешь.

– Я тебя понимаю, – отозвалась она, – но я не знаю, как мне быть дальше.

– Я буду непреклонен, – предупредил Стрикланд. – И тебе придется пройти через все это дерьмовое ликование.

– Да, я помню, ты сказал, мне придется продолжать жить.

– Ты говоришь так, будто жизнь не заслуживает того.

– Уже поздно. Нам лучше поговорить завтра. – Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, у изголовья кровати.

– Что-нибудь не так?

– Нет-нет, – ответила она. – Мне просто хочется домой.

– Я почему-то знал, что так и будет, – вздохнул Стрикланд.

– Не принимай это на свой счет. Так просто удобнее. – Она обошла вокруг кровати и села на нее, стиснув руки коленями, – Дел теперь будет все больше и больше.

– У меня такое ощущение, словно ты вытравливаешь меня из своей души.

– Он возвращается домой, Рон.

– Ты разговаривала с ним?

Она покачала головой.

– А хотела бы?

– Я боюсь.

– Чего?

– Что он, не дай Бог, узнает, – сказала она. – Что он почувствует что-то.

Стрикланд поморщился.

– Неужели ты серьезно надеешься продолжить вашу жизнь как ни в чем не бывало? Тебе не удастся это. Поверь мне.

– Я должна попытаться. Если смогу.

– Ты сошла с ума. В тебе не найдется столько лицемерия.

– О, найдется, – возразила она. Он засмеялся.

– Ты не знаешь, что говоришь. Ты не способна на это.

– Извини. Но я должна.

Она смотрела, как он силится произнести что-то важное.

– К слову сказать, – удалось выдавить ему, – ты не можешь поступить так со мной.

– Ну, зачем же так. – Она махнула рукой. – А потом, твоя жизнь не для меня. Я слишком проста для нее, Рон. Я не принадлежу к таким, как ты.

– Ты шутишь, должно быть.

– Рон, – проговорила она, – я обожаю тебя и всегда буду…

Стрикланд прервал ее.

– Пожалуйста, не говори этого.

– Но все это безнадежно. – Она посмотрела на него с отчужденной улыбкой. – И невозможно.

– Почему?

Этот робкий и пронизанный болью вопрос отрезвил их обоих.

– Тебе известно это не хуже меня.

– Ты ошибаешься.

– Ну давай посмотрим, – продолжала она. – Взять хотя бы эту вечеринку, к примеру. Ты ходил в этой толпе, как в музее. И реагировал соответствующим образом. Я не могу быть столь беспристрастной, подобные мероприятия слишком тяжелы для меня.

– Да что мне эти вечеринки, Энн? Ты думаешь, подобные глупости что-то значат для меня?

– Нет, мой дорогой, не думаю. И тем не менее.

Стрикланд подошел и сел рядом, что было не похоже на него.

– Неужели ты не видишь, – спросил он, – какой великолепной командой могли бы стать мы с тобой? Какой была бы у нас жизнь? Сколько радости могли бы мы испытать вместе?

– Радости? – Она удивленно посмотрела на него и засмеялась.

– Возможно, это звучит несколько легкомысленно, но я не знаю, как выразиться иначе.

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Я много путешествовал, Энни. И знаю, что это как раз то, чем хотела бы заняться ты. Я отношусь к этому серьезно. Мне казалось, что нам мог бы представиться шанс пожить приличной жизнью.

– Я понимаю.

– Разве тебя не интересует такая жизнь?

Она беззвучно рассмеялась.

– У меня нет амбиций такого уровня.

– Я не могу позволить тебе вернуться в прежнюю жизнь и служить половиком этому чертову зануде. Это оскорбляет меня. Это противоестественно.

Чтобы удержать его от дальнейших слов, она прижала свои пальцы к его губам, как в тот зимний вечер несколько месяцев назад.

– Хватит слов. Хватит переживаний.

Он дал ей увлечь себя ласками, и они занялись любовью. Она отдавалась ему всем своим существом и чувствовала, что и он тоже, не помня себя, страстно желает навсегда привязать ее к себе. Радость этой близости рождала в ней веру, что их отношения могут продолжиться. Но стоило ей оторваться от него, как она уже знала, что ничто невозможно. Он уснул, обессиленный, а она лежала без сна и плакала, потому что это было в последний раз.

Всю следующую неделю она держала телефон на автоответчике и не отвечала на его звонки. Она знала, что в конце концов он придет. В среду она обедала с Даффи в ресторане напротив железнодорожного вокзала в Согатаке. Говорили о возвращении Оуэна.

– Привлечь его к радиобеседам не составит труда, – объяснял публицист. – Мне нравится идея вашего участия в них. Например, за неделю до его возвращения.

– Нам пока нечего предложить, – проговорила она. – Позднее у нас будет наш видеофильм. И его книга.

Вид у Даффи стал озадаченный.

– Честно говоря, я подумал, что Оуэну надо будет отдохнуть. Он говорит по телефону так, словно пребывает в прострации. Вам не кажется?

– Я не знаю. Мы не разговаривали.

– Не разговаривали?

Она покачала головой.

– Ну что же, мир не будет ждать, – помедлив минуту, объявил Даффи. – Нам надо ковать железо, пока горячо.

Им с Даффи, ирландцам по происхождению, было легко в обществе друг друга, но от этого лишь явственнее ощущалась та нервозность, которая в них обоих нарастала.

– Как идет работа над фильмом? – поинтересовался Даффи, пробегая глазами один из своих пресс-релизов.

– Нормально. Готовимся к последней сцене.

– Будете скучать по роли звезды?

Она скосила на него глаза.

– Что вы имеете в виду, Дафф?

– О, я всего лишь хотел сказать, что вам, наверное, будет не хватать внимания.

– Это будет прекрасно, – ответила она. – В мире опять наступит затишье.

Когда они расстались на вокзальной автостоянке, она крикнула ему вслед:

– Попросите Оуэна позвонить мне. Думаю, хватит ему молчать.

– Непременно, – отозвался Даффи.

Но Оуэн по-прежнему молчал. В пятницу она ответила на звонок Стрикланда, обнаружив, что ей ужасно не хватает его.

– Я чувствую себя брошенным ребенком, – объявил он. – Мне следовало бы обратиться к чувству юмора, если бы оно у тебя было.

– Оно у меня есть, – заверила она. – Нам обоим придется обращаться к чувству юмора.

– Если это пойдет на пользу, я готов, – согласился Стрикланд. – Боюсь показаться самоуверенным, но почему придется именно мне, а не ему?

«Потому что в своей любви к тебе я сделала тебя частью себя, – подумала она. – И все, что будет необходимо вынести мне, придется переносить и тебе». Но она не стала объяснять это ему по телефону.

– Ты хочешь сказать, почему придется ему, а не тебе, Рон.

Тем не менее она согласилась увидеться с ним в следующий уик-энд, у себя дома в Коннектикуте. Они встретились в летнем домике, стоявшем среди солончаков за Уэстпортом. Из столовой открывался вид на заболоченную пойму, по которой расхаживали кваквы. Энн и Стрикланд пили «Шардоннэ», и это было ее первое спиртное со времени их последней встречи.

– Мне лучше знать, – убеждал Стрикланд. – Ты должна поверить мне.

– Рон, – упорствовала она, – ты удивляешь меня. Неужели ты на самом деле надеешься на счастье? Не будь таким ребенком.

– Я не знаю, что это. Я не могу объяснить, что это.

На автостоянке у них едва не вспыхнула ссора. Они приехали по отдельности, но теперь Стрикланд настаивал, чтобы домой они возвращались вместе. Он ехал за ней по шоссе 1-95, ведя машину так безобразно, что она удивлялась, почему его не остановят. Возле дома он свернул на подъездную дорожку вслед за ней. Она впустила его, но затем, обеспокоенная его упорством и не желая сворачивать с намеченного пути, заявила:

– Будем считать, что между нами все кончено. Нам пора возвращаться к действительности.

– Если ты думаешь, что я отступлюсь, – заявил он в свою очередь, – то ты сумасшедшая. Ты еще передумаешь. Я собираюсь переделать тебя.

– Ты недостаточно хорошо знаешь меня, Рон. Если бы ты знал, ты бы не стал говорить так.

– Я не собираюсь расставаться с тобой. Из-за меня. Из-за тебя.

– Не будь таким собственником.

– У меня есть на это право.

– Нет у тебя такого права. И не загоняй меня в угол.

– Будь я проклят, если дам тебе погрязнуть в заурядности с этим болваном! В этом глупом провинциальном окружении. Как какой-нибудь толстозадой военно-морской женушке.

– Это как раз то, что я есть. И хватит об этом.

– Чепуха! Нонсенс.

– Ты становишься помехой в серьезном деле. Мы повеселились. Теперь этому пришел конец. У меня есть дела, которыми надо заняться.

– Не строй из себя холодную сучку. Меня не купишь на это.

– Ты тешишь себя иллюзиями, Рон. Поверь мне, я могу быть холодной сучкой, среди самых лучших из них.

– Я собираюсь удержать тебя от этой катастрофы. Я настаиваю.

До этого она избегала его взгляда, теперь же не отводила от него глаз.

– Что мне непонятно, так это, почему ты такой злой.

– Я ничего не могу поделать с собой. Все это убивает меня наповал.

– Меня тоже. Но тем не менее, я кончаю с этим.

– А я не могу.

Стрикланд выглядел так, словно был близок к срыву. Это начинало действовать ей на нервы.

– Придется научиться.

Он начал заикаться. Она отвела взгляд.

– Я согласен ждать, – выговорил он наконец. – Я буду.

– Нет, – отрезала она. – Я не буду. Я не буду подавать тебе надежду, потому что надеяться не на что. Я уверена в этом.

– Но это же нелепо – навсегда остаться в лапах этого дерьма.

– Послушай. Я умею ладить с ним. Я привыкла к жизни с ним. С тобой я не умею ладить.

– Ты вкусила новой жизни, – убеждал ее он. – Это только начало. Теперь ты знаешь, что это такое.

– Возможно.

– Тогда не будь самоубийцей.

Она стояла посреди столовой, скрестив на груди руки, и качала головой.

– Это дается только раз. У тебя только одна жизнь.

Она засмеялась.

– Это уж точно, – заметила она. – Жить так сладко.

Размахнувшись, он ударил ее по лицу ладонью так, что голова у нее откинулась назад. Пораженная, она отшатнулась.

– Извини, – пробормотал он и пошел вслед за ней в ванную, где стоял у нее за спиной, пока она смотрела на себя в зеркало. – Я не помнил себя, – объяснил он.

Энн посмотрела на свою пылающую щеку и потрогала краешек верхней губы.

– Полагаю, что это не всерьез, – проговорила она.

– Извини.

– Но мне это совсем даже не нравится. Лучше тебе не делать больше ничего подобного.

Они вернулись в гостиную. Она посмотрела на него, потом на дверь.

– Ладно, я не могу, чтобы ты ехал в таком состоянии. Можешь остаться в комнате для гостей.

– Ничего страшного, – успокоил он ее. – Я утратил контроль над собой лишь на секунду.

– Я не смогу быть с тобой этим вечером. Извини.

– Хорошо. Все нормально.

– Забавно, – вслух размышляла Энн. – Я росла с отцом и тремя братьями – единственная девчонка. Все они были не сахар. Но никто никогда не поднимал на меня руку. Двадцать лет я была замужем за офицером, и ему никогда не приходило в голову ударить меня. Как и никому другому. Пока я не стала таскаться с такой чувствительной творческой натурой, как ты. И вот схлопотала.

– У нас темперамент.

– Правда? Ну, а я не привыкла к этому. Так что не надо проявлять свой темперамент.

– Ты же знаешь, что я люблю тебя. Ты же знаешь это, не так ли, малышка?

Она быстро прошла мимо и, обернувшись, молча указала ему на комнату для гостей. В спальне наверху она закрыла дверь на ключ и достала из аптечки свое снотворное. Сев на кровать, высыпала таблетки на покрывало. Их оказалось двадцать пять. Слова, которые он произнес последними, все еще стояли в ушах:

– Я люблю тебя… Ты же знаешь это.

Напрасные слова, печальная песенка. Отложив одну таблетку, она аккуратно ссыпала остальные в бутылочку.