Текст книги "Лесной Охотник (ЛП)"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Что мы – два уверенных в себе идиота, бредущих посреди пустыни с парой глотков воды на двоих в одной фляге.

– Нет! В каком-то смысле это делает нас боевыми товарищами! Как шахматисты, понимаешь? Два человека действия вынуждены сосуществовать, чтобы выжить. Перед нами стоит задача преодоления…

– Мне кажется, ты недостаточно хорошо прикрыл голову от солнца. Тебе напекло.

– Может, и так, мой британский друг, может и так. Но я тебе вот, что скажу… Твоя уверенность в сложившейся ситуации интригует. И развлекает. Мне интересно посмотреть, что ты собираешься сделать, чтобы избежать лагеря для военнопленных. И я не сомневаюсь, что ты что-то предпримешь.

– Ты бы предпринял, – кивнул Майкл.

– Конечно! Я бы никогда не отказался от попыток. Вот, почему я говорю, что мы боевые товарищи, разве я не прав?

– Ну, раз ты так говоришь, – отозвался Майкл рассеянно: его внимание привлекло какое-то движение справа. Он посмотрел туда и заметил на белой равнине маленькую белую фигурку в грязных тряпках и в кепке цвета хаки примерно в сотне метрах от их с немцем местоположения.

– Гляди! Он снова там, – сказал Гантт, тоже заметив незнакомца. – Похоже… что это не разведчик даласиффов, в противном случае он бы на верблюде скакал. А, кстати сказать, действительно, почему нет верблюда? Если прикинуть рост, то наш друг ростом около четырех футов и шести дюймов, ведь так? Это ребенок. Маленький мальчик? Здесь, в пустыне? Один? Что он тут делает, как думаешь?

– Если тебе действительно так любопытно, – хмыкнул Майкл. – Иди и предложи ему воду.

– Отдать ему те жалкие остатки, которых не хватит нам самим? И кому из нас еще сильнее голову напекло?

– Если он из местных, то может знать, где найти воду. На самом деле, он может уже быть на пути к ней. Так что… один глоток воды, отданный на сторону, может нам существенно помочь в будущем, – сказал Майкл.

Они продолжили путь в молчании, но Рольф Гантт явно пребывал в тяжелых раздумьях и вел внутренний спор с самим собой.

Ветер чуть поутих и уже не швырял песок в лицо так яростно, но солнце, казалось, стало только жарче. У Майкла пересохло во рту. Он полагал, что температура воздуха сейчас должна была уже перевалить за сто десять градусов, и разгоряченная пустынная земля только усиливала ощущение жары. Тем не менее, он вспотел, и это было хорошим знаком. Вот когда пот перестанет выделяться… тогда уже стоит беспокоиться.

– Ну, хорошо, – сказал, наконец, Гантт. – Скажи ему, что у нас есть вода.

Майкл резко остановился, Гантт также замедлился и даже отошел назад на пару шагов. Движущаяся по песчаной равнине фигура замерла и посмотрела в их сторону.

Майкл вновь окликнул его на тамазигхском и туарегском языках. Никакого ответа не было.

– Подними флягу, – сказал Майкл, и Гантт повиновался. Тогда Майкл обратился снова. Его голос прокатился по молчаливой равнине, и тишина поймала его слова на полпути.

Ответа не было. Фигура мальчика просто стояла и смотрела.

– Он не подойдет, – Гантт открыл флягу и позволил себе сделать всего один глоток, после чего немного задержал воду во рту и лишь потом проглотил. – Держи.

Майкл отпил. Сейчас даже такая теплая и противная вода показалась ему божественным нектаром, как только коснулась пересушенного рта. Он последовал примеру немца, чуть сполоснул рот скудным глотком, а затем нехотя проглотил. Гантт забрал флягу и вновь закрепил ее на ремне.

– Идем, – сказал он.

В течение следующего часа фигура держалась от них все так же примерно в ста метрах и ближе не подходила. Они вышли на настоящую площадь, состоявшую из песчаных дюн, выраставших в огромные волны. То, что выглядело лишь грудами черного щебня, разбросанного повсюду, на деле было опаснейшим убежищем рогатых гадюк и трехдюймовых скорпионов – этих обитателей местных краев видеть доводилось уже не раз. А также Майкл и Гантт видели следы, начинающиеся между камней и ведущие к одной из самых больших дюн. Кто-то шел впереди них.

Маленькая фигурка тем временем исчезла из виду.

Когда попутчики достигли вершины первой дюны – что было тяжким испытанием вне зависимости от того, насколько в хорошей форме человек находится – они заметили примерно в двух сотнях метров перед собой человека. Он носил черные сапоги и желто-коричневую одежду, вокруг головы оборачивался темно-зеленый платок. Он упал, встал, затем снова упал и снова поднялся, пытаясь продолжать путь.

– Боже мой, – тихо сказал Гантт. – Мне кажется, это… это Хартлер. Мой второй полот. Он носит на голове шарф, который подарила ему жена, – ас поднял руку и сложил ее трубкой, чтобы позвать своего друга.

Перед самым окриком кусок черного щебня ударил Гантта в правое плечо. Практически в тот же момент Майкл заметил шестерых человек на верблюдах, показавшихся из-за дюны и окруживших второго пилота. Хартлер упал на колени. У всех шестерых были винтовки, и один из них, похоже, полагал себя лидером этой группы – человек в ярко-красной робе и такой же яркой куфие. Он нацелил свое оружие прямо в голову Хартлеру.

– Пригнись, – тихо сказал Майкл Гантту, который уже и без того начал опускаться на песок. Майкл лег на живот – осторожно, стараясь не потревожить травмированную руку. Оба спутника наблюдали за происходящим, понимая, что попали на территорию активных действий даласиффов.

Двое других мужчин обвили веревки вокруг Хартлера. Один из верблюдов издал блеющий звук, напоминавший суровый смех, и двое других присоединились к нему, словно зайдясь в горячем споре. Жуткий звук продолжался, пока короткий кнут не урегулировал разногласия животных.

Человек в темно-красной робе и куфии выстрелил Хартлеру в голову с близкого расстояния. Зеленый шарф упал на землю. Как только винтовка была опущена, Гантт заметно вздрогнул. Хартлер завалился вперед, его тело положили поперек двух верблюдов и отослали прочь.

Ни Гантт, ни Майкл не двигались еще некоторое время. Дыхание немецкого пилота напоминало звук ключа, пытающегося провернуться в насквозь проржавевшей замочной скважине. Сейчас он сжимал в руке «Вальтер», и рука эта была вполне в пределах досягаемости Майкла. Но…все по порядку.

Майкл схватил горсть песка и быстро швырнул ее в глаза летчика. Ослепив Гантта, он ухватился за державшую пистолет руку, но противник держал крепко, даже ослепленный. Рукоятью оружия он нанес удар прямо в больное плечо Майкла, и боль взорвалась в нем, заставив его застонать.

Борясь за власть над пистолетом, они соскользнули вниз по большой дюне. По телу Майкла разливалась жгучая резкая боль. В то же время в агонии зубы его стали удлиняться: он почувствовал, как изменяются десны. Маленькие волоски начали прорываться из кожи вдоль правой руки, а пальцы принялись менять свою форму.

Колено Гантта врезалось ему в челюсть, и Майкл, не удержав равновесие, завалился назад. Яркий солнечный свет слепил глаза. Майкл почувствовал, как искажается его позвоночник, и как перевоплощение начинает изламывать и грызть его изнутри. Он попытался вскочить, и его тут же встретил удар ботинком под ребра. Боль и уверенность, что Гантт сразу выстрелит, как только улучит момент, заставили Майкла обуздать зверя внутри себя и вновь заточить его в клетку. Сейчас было время человека действия, не зверя. Разгневанный зеленоглазый волк смирил свой гнев и скрылся в своем потаенном углу, в темноте, решив подождать более подходящего момента, чтобы потопить свои острые зубы в горле Рольфа Гантта.

– Ты думаешь, ты умен, да?! Чертовски умен? Идиот, вот ты кто! – импровизированная куфия Гантта была почти сорвана. Он стоял над Майклом, глядя на него яростно и целясь ему в голову. – Одна пуля в мозг, и с тобой будет кончено!

Майкл посмотрел на него единственным здоровым глазом. Его собственная самодельная куфия развязалась, и изувеченное лицо показалось наружу. Он сплюнул свежей кровью, запах которой сделал его голод и жажду почти невыносимыми. Ему удалось натянуто улыбнуться, но с тем, чтобы вобрать в грудь достаточно воздуха для вдоха, были определенные проблемы. Да уж, не хватало еще пары сломанных ребер!

– Если выстрелишь… они вернуться… потому что услышат шум… так что давай, – он с трудом перевел дыхание. – Стреляй.

Палец Гантта на спусковом крючке дрогнул. Но, когда через несколько секунд ничего так и не произошло, стало ясно, что стрелять он передумал.

Майкл почувствовал, что тело от боли бьет мелка дрожь. Плечо убивало его: через раненую руку попеременно пробегали невыносимые волны жара и холода. Она чуть выскользнула из перевязи, и от боли, которая вспыхнула, когда Майкл снова протянул ее через шарф, он стиснул зубы и тихо замычал. Похоже, даже для человека действия это уже слишком, мрачно подумал он.

Внимание Гантта ныне уже не было всецело сосредоточено на Майкле Галлатине.

– Какого черта тебе надо? – спросил он кого-то, и Майкл повернул голову, чтобы проследить за его взглядом и увидеть мальчика в грязной одежде и куфии с армейской кепкой. Похоже, этот ребенок заметил даласиффов первым, и сумел укрыться. Именно он бросил кусок камня в плечо Гантту перед тем, как тот позвал Хартлера, чем мог навлечь смерть на всех них.

– Спроси его, что ему нужно, – приказал Гантт. Майкл снова сделал попытку на двух берберских наречиях, но не получил никакого ответа. – Да что с ним такое? Он не может говорить?

– Ты не можешь говорить? – спросил Майкл, выбирая более общее тамазигхское наречие.

Мальчик поначалу даже не шевелился. А затем вдруг поднял правую руку и раздвинул куфию на месте рта. Майкл повторил свой вопрос – ему было тяжело говорить, поэтому на этот раз акцент получился еще грубее, чем в предыдущий. Но ему показалось, что на этот раз мальчик его понял. Преодолевая боль, Майкл поднялся и шагнул к ребенку, который тут же начал отступать.

– Не бойся. Опасности нет, – заверил Майкл. – Дай мне посмотреть.

Мальчик остановился и неуверенно снял куфию. Ему было около десяти лет. Милый ребенок с вьющимися черными волосами и кожей оливкового оттенка, однако в темных запавших глазах отражался опыт, которым не должен обладать ни один ребенок его возраста. Они были настолько полны страданий, боли и печали, что выглядели пугающими. Мальчик открыл рот.

– Ему вырезали язык. Похоже, довольно давно, – объяснил Майкл Гантту. Затем обратился к мальчику. – Это сделали твои соплеменники?

Мальчик покачал головой и указал пальцем в сторону кроваво-зеленого шарфа, лежавшего на песке в двухстах метрах.

– Даласиффы? – понимающе спросил Майкл. Мальчик кивнул и закрыл рот, снова обернув куфию вокруг лица, оставив прорезь для своих умудренных опытом затравленных глаз, которыми он смотрел на мир.

– Как думаешь, что с ним случилось? – спросил Гантт, становясь позади Майкла.

– Война между местными поселенцами, я полагаю. Наверное, даласиффы совершили набег на его деревню. И, возможно, они решили оставить его в живых, вырвав язык, в качестве предупреждения. Можно предположить, что он подружился с кем-то из солдат Содружества, и даласиффам это не понравилось, – Майкл потер грудную клетку и подумал, что под одеждой, должно быть, уже появились множественные синяки. Хорошей новостью было то, что обошлось без переломов. Мельком он взглянул на свою руку и не нашел признаков перевоплощения. Пока что.

– Черт побери! – воскликнул Гантт, и было неясно, высказывается он насчет судьбы мальчика или сетует на то, что у них, похоже, появился нежелательный спутник, от которого можно было ждать чего угодно.

Майкл заметил, что мальчик что-то делает левой рукой: сжимает ее и трясет из стороны в сторону. Послышался щелчок. Майкл жестом попросил его разжать ладонь, но мальчик упрямился в течение нескольких секунд. По его темным глазам ничего нельзя было понять.

И вдруг ладонь раскрылась.

На ней оказалась пара пожелтевших кубиков с красными точками. Мальчик почти сразу снова сжал руку и продолжил трясти ее.

– Похоже, это подарок от того же солдата, который дал ему фуражку, – вслух подумал Майкл, тут же обратившись к Гантту. – Дай ему немного воды.

– Эй, ты здесь не командуешь!

Майкл повернулся к нему лицом. Здоровый зеленый глаз глядел строго – настолько, что Гантта проняло от этой непоколебимой уверенности.

– Воды, – повторил он.

Летчик пробормотал проклятие, которое, судя по злости, могло сбить с неба B-17[11]11
  Имеется в виду Boeing B-17 – первый серийный американский цельнометаллический тяжелый четырехмоторный бомбардировщик, начавший выпускаться в середине 1930-х годов.


[Закрыть], однако флягу с ремня все же снял, открутил крышку и протянул мальчику питье.

– Пей, – подбодрил его Майкл.

Ребенок не отказался. Он сделал один глоток – только один, потому что прекрасно знал, что от количества воды зависит выживание всех троих попутчиков в этом диком краю. Он передал флягу обратно Гантту, тут же снова опустив куфию так, чтобы прикрыть рот.

Большими знаниями тамазигхского Майкл не обладал, но все же сумел подобрать слова, чтобы спросить у мальчика, есть ли поблизости колодец.

Ребенок жестом изобразил взлетающую птицу и указал пальцем на юго-запад. Майкл примерно понял, что его немой собеседник пытается описать расстояние.

– О чем ты с ним говоришь?

– Спрашиваю его, есть ли поблизости колодец. Он говорит… я думаю, что это достаточно далеко, на юго-западе.

– Как далеко?

– Он не сумел мне сказать.

– Что ж, я намерен продолжить держаться прежнего курса.

– Хорошо, – кивнул Майкл. – Полагаю, наши… гм… разногласия следует оставить позади, – он начал снова наматывать рубашку так, чтобы закрыть лицо и голову от солнца и песка. Интересно, был ли он когда-нибудь в своей жизни слабее, чем сейчас? Он даже сам себе не мог ответить на этот вопрос. Бывало всякое, но сейчас… Майкл чувствовал себя в аду. Жара подрывала даже волю к движению.

– Продолжай свой нынешний курс. А я собираюсь пойти с мальчиком, чтобы найти колодец.

– Что, прости? – «Вальтер» указал в грудь Майкла.

Позади себя он услышал, что ребенок зажал в руках кости. Интересно, какие сейчас выпали числа? Что преподнесет судьба? Счастливую семерку или «глаза змеи»?

Майкл принял решение. Если он не сможет переубедить Рольфа Гантта, стало быть, он умрет здесь, в этой пустыне. По крайней мере, смерть будет его собственным, свободным выбором, а не вынужденным обстоятельством в военном лагере, где смерть – единственная милость, достающаяся истощенным пленникам за колючей проволокой. К тому же, когда они узнают, кто он, его, скорее всего, тут же переправят прямо в Берлин, где какой-нибудь лысый безумный доктор в толстых очках будет жаждать разрезать его вдоль и поперек и изучить каждую клеточку его уникального тела, способного к превращению в волка. А он не собирался становиться подопытном зверем.

Майкл прислушался к перестуку костей в руках мальчика, а затем заговорил.

– Воспользуйся уже пистолетом или опусти его, – его голос был спокойным и даже, возможно, слишком усталым, однако в нем слышалась непробиваемая решимость человека, не страшащегося смерти. – Я собираюсь пойти с этим мальчиком и найти колодец. Может быть, мне это удастся, а может, нет. Но я не позволю тебе привести меня в лагерь для военнопленных. Да, я думал, что сумею от тебя сбежать. Сейчас я понимаю, что ты слишком внимателен, чтобы я мог тебя перехитрить, а побороть тебя я сейчас физически не в состоянии. Что ж, прими мое восхищение: ты в своем деле хорош, некоторых я и в такой своей форме мог побить, а тебя – нет. В целом сейчас мы схожи лишь тем, что наше время уходит, – он сделал паузу, чтобы позволить Гантту переварить эту мысль. «Вальтер» не сдвинулся ни на дюйм.

Майкл продолжил:

– Я предлагаю тебе забрать остатки воды и продолжить идти своей дорогой. Возможно, тебе и впрямь удастся найти аванпост или встретить патруль… сегодня вечером или завтра – как знать. А может, ты угодишь прямо к даласиффам. У тебя два пистолета, которые смогут чуть продлить твою жизнь в этом случае, но тут уж тебе должно повезти. Если же ты наткнешься на британский патруль, то сам окажешься в том положении, в которое хотел загнать меня. Да, может быть, ты и переживешь войну, но небо тебя ждать не будет. Что бы ты ни решил, Рольф, выбор за тобой. Это твой день, – Майкл осмелился бросить быстрый взгляд на опаленное солнцем небо. – И разве он не прекрасен?

– Ты с ума сошел, – ответил Гантт.

– Нет. Я пришел в себя. Ни один человек не сможет заставить меня сделать что-то против воли. И, возможно, эта позиция выйдет мне боком, потому что вооруженный человек, который с ней не согласен, сможет попросту прервать мою жизнь, но время покажет. Итак. Пистолет. Используй его… или опусти и проваливай, – Майкл обратил свое внимание на мальчика. – Колодец. Отведи меня туда.

Мальчик недоверчиво переводил взгляд с одного человека на другого, все еще зажимая кости в руке. Затем он вновь потряс их и раскрыл ладонь, показывая выпавшие числа. Майкл подумал, что, похоже, этот ребенок понимал, насколько сильным и мистическим образом числа могут влиять на человеческую жизнь.

Итак, ребенок направился на юго-запад.

Майкл последовал за ним.

Гантт стоял на перепутье, хотя по сути, под ним был лишь бесконечный песок, и ни о каких перекрестках и речи быть не могло. Он смотрел, как две фигуры – маленькая и большая – удаляются от него. Затем посмотрел в направлении своего курса на северо-запад, где, он надеялся, он мог бы найти своих братьев по оружию. Следом посмотрел на флягу, снял ее с ремня и на слух определил, какое скудное количество воды плещется внутри. Едва ли достаточно, чтобы сделать три глотка.

Это была огромная пустыня. Иногда орел, который умел летать достаточно высоко, чувствовал себя совершенно беспомощным на земле, потому что лишь небо было его царством, и он сожалел, что не мог остаться там навсегда.

Но сейчас он не был орлом. Он был человеком.

Наконец, он уронил руку с пистолетом по шву.

Его мысль была такова: если они угодят к даласиффам, то будут нуждаться в помощи. В его помощи. Потому что он был человеком действия.

Он испустил долгий, жаркий выдох, словно из печи, а затем начал нагонять две фигуры – низкую и высокую – следуя через золотые дюны к дальнему горизонту.

Глава третья

В тени грубой, обтесанной ветром пустыни красной скалы, похожей на паука в исполнении Пикассо, отдыхали трое странников.

Солнце ближе к вечеру переместилось на небосводе, тоже покраснев и придав всему окружающему пейзажу кровавый оттенок. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихими щелчками игральных костей в руках мальчика.

– Ему обязательно это делать? – раздраженно спросил Гантт, прислонившись спиной к скале. Он снял головной убор, чтобы просушить лицо от пота, хотя понимал, что уже перестал так обильно потеть. Начиналось обезвоживание.

Майкл не ответил. Все они расположились в различных позах на парашюте Гантта, который тот расстелил на песке. Майкл лежал на спине с закрытыми глазами и не видел смысла начинать разговор. Он подумал, что после того, что этому мальчику пришлось пережить, он вполне мог немного помешаться и приобрести какие-либо странные привычки.

Майкл тоже снял свой импровизированный головной убор. Мальчик же, сидя на расстоянии с подтянутыми к подбородку коленями, смотрел прямо перед собой через щель его коричневой куфии, прижатой к голове запыленной фуражкой Тэм О’Шентер.

Гантт больше не грозил никому оружием. «Кольт» отправился в парашютную сумку, а «Вальтер» был закреплен на ремне аса. Теперь все три странника были равны: все были одинаково измучены и одинаково хотели пить.

Уже в который раз Гантт изучал взглядом небо, ища в нем самолет – предпочтительно немецкий – коего за весь день не появилось ни разу. Затем он сосредоточил свое внимание на пейзаже, представляя себе шестерых мужчин верхом на верблюдах, которых, по счастью, тоже не было.

– Хартлер был хорошим человеком, – сказал Гантт. Его голос звучал хрипло, в горле пересохло, и с каждым словом казалось, что внутри перекатываются раздражающие песчинки. Вполне возможно, что за время дороги ему не раз довелось наглотаться песка. Это был уже третий раз, когда он назвал Хартлера хорошим человеком. Гантт прикрыл глаза, и голова его обессиленно рухнула на грудь, словно ее тяжело было держать на шее. – Он был самым хорошим вторым пилотом, – сказал Рольф уже не в первый раз. – Доверие является важным качеством, не правда ли, Майкл?

– Да, является, – глаза Майкла открылись. Похоже, это было новым витком беседы.

– Я мог доверить Хартлеру свою жизнь, – произнес Гантт с нескрываемой болью в голосе. – И делал этот много, много раз. У него была жена и две прекрасные дочери. И я сказал ему: «Хартлер, откажись от этого всего, возвращайся домой. Скажи им всем, что ты свое отлетал, а сейчас у тебя есть семья, которая ждет тебя, и ты хочешь жить. Уволься из армии». Знаешь, что он мне ответил? – глаза Гантта устало прищурились от раздражающего света кроваво-красного солнца, однако он продолжал смотреть на Майкла. – Он сказал, что вернется домой, как только станет таким же асом в небе, как я. Героем.

И снова – Майкл не почувствовал необходимости отвечать. Но он слушал, потому что что-то в голосе летчика казалось ему особенным.

– Героем, – повторил Гантт. – А я, полагаю… точнее, нет, я знаю, что я герой. Все эти письма, статьи, газеты говорят, что так и есть. В «Сигнале» писали это: там была большая статья на трех страницах. Да, я герой. Яркий маяк, пример для всей немецкой молодежи. Пример того, к чему надо стремиться, – он снова посмотрел в пустое небо.

– Но я тебе так скажу… позволь мне тебе так сказать, – отчего-то поправился он. – Что жизнь героя… – он сглотнул песок, попытавшись собрать во рту слюну, чтобы хоть как-то промочить горло. – Это множество огней, освещающих твой путь в мире, но ни один из этих огней не горит, когда ты возвращаешься домой. Это обеты вечной любви, верности и безрассудного секса, но не тарелка заботливо приготовленной еды дома. Это восторг в глазах какого-нибудь юноши, который смотрит на тебя и говорит, что тоже хочет быть орлом, а ты уже видел при этом так много лиц, которые достигли этой цели или сгорели в этом пламени, так и не добившись признания общественности, – Гантт помолчал немного. В закрытой ладони мальчика продолжали ритмично перекатываться игральные кости.

– Я герой, – продолжил летчик еще тише. – Который находит слабости в еще более слабых людях. Я герой, который пробился из низов, который работал вчетверо усерднее других и ничего не ждал взамен. И которого никто не ждет. И, сказать тебе по правде, Майкл, иногда, когда парашюты не раскрываются у других, это заставляет меня улыбаться. Вот эти люди – которые разбиваются – герои. Они погибают в зените славы, погибают, делая свою работу. С одной стороны, и я бы когда-то хотел стать таким героем. Но, боже, как я люблю небо!

Гантт изменил положение. Майкл заметил, как он поднял руку и покосился на свои наручные часы.

– Твой «Ролекс», – хмыкнул пилот, и в его голос вернулась прежняя напыщенность. – Хорошая игрушка, но с «Брайтлингом» не сравнится.

– Уверен?

– Абсолютно. Ну, ты просто посмотри на разницу! Шахта шире, цифры четче… на мой взгляд, у тебя цифры вообще едва различимы, и нужно с лупой стоять и выяснять, где там число. Автоматический намотчик, хронограф. На самом деле, мои часы были сделаны специально для летчиков. И еще ни разу за четыре года они не доставили мне никаких проблем. Твой «Ролекс» может быть красивым, но с «Брайтлингом» ему не тягаться.

– Хм, – только и сумел отозваться Майкл.

– «Брайтлинг» делает часы с 1884-го. А «Ролекс», если я правильно помню, с 1908-го. И, если дашь себе труд посчитать разницу, то увидишь, что у «Брайтлинга» в сравнении с «Ролексом» на двадцать четыре года больше опыта. Что скажешь на этот счет?

– Скажу, что «Ролекс» очень быстро нагнал «Брайтлинг» и даже превзошел эту марку, потому что учился на ошибках «Брайтлинга».

– О, в самом деле? И в чем именно «Ролекс» превзошел «Брайтлинг»?

– В области гидроизоляции и ударопрочности, – спокойно ответил Майкл. – «Ролекс» носила первая в Британии женщина, которая решила переплыть Английский канал в октябре 1927-го. К слову, о температурной устойчивости: ты представляешь, какая холодная там вода?

– К, сожалению, пока могу только представлять, – фыркнул Гантт.

– После нескольких часов в воде ее «Ролекс» все еще отлично работал, – продолжил Майкл. – Насчет ударопрочности: мой «Ролекс» по-прежнему отлично работает, несмотря на то, что побывал в авиакатастрофе.

– А! Туше! – признал поражение Гантт в этом раунде с тонкой, хитрой улыбкой на лице. Он потянулся к запястью Майкла, чтобы внимательно рассмотреть часы. – Но есть аспект, в котором мой «Брайтлинг» все еще бьет твой «Ролекс».

– Да? И какой же?

– Ремешок. Это кожаный ремешок, видишь? – это был обычный кожаный ремешок, ничего особенного Майкл в нем не нашел. – Этот ремешок, – с гордостью продолжал Гантт. – Сделан из кожи с приборной панели истребителя моего отца, «Альбатроса» 1918-го года. Отец умер, но самолет посадить успел. Идеальная посадка, как потом сказали, несмотря на повреждения двигателя. И сам он был превращен почти в решето пулями. Его второй пилот прислал моей матери один из рисунков, которые отец набросал на базе. Он запечатлел на нем членов своей эскадрильи – его второй семьи. Сейчас этот рисунок хранится к нас дома в рамке. Помещали его туда вместе с куском кожи с отцовского самолета. После того, как моя мать умерла, я решил, что хочу быть ближе к человеку, который нарисовал этот рисунок, хочу быть более похожим на своего отца. Я хотел, чтобы что-то, что было ему дорого, всегда было при мне, – Гантт развернул запястье и поводил им перед лицом Майкла. – И вот, что вышло.

Майкл осознавал, насколько Гантт боится даласиффов. Они, разумеется, попытаются отнять часы и, скорее всего, преуспеют в этом. А вместе с часами уйдет и ремешок, который, по сути, представляет собой наибольшую ценность во всей конструкции. По крайней мере, для Рольфа Гантта. И он умрет, зная, что память его отца попала в руки к мародерам, то есть, потерялась навсегда.

Майкл подумал, что пришло время начать двигаться. Он сел, стиснув зубы от боли в плече и придержал его здоровой рукой. Мальчик продолжал трясти кости иногда разжимал пальцы, чтобы увидеть, какая выпала комбинация. Гантт вновь прислонился спиной к красной скале, лицо его окрасилось багрянцем от лучей закатного солнца, а глаза продолжали смотреть на простой кожаный ремешок часов.

Майклу никогда еще не было так трудно подниматься на ноги, но он это сделал.

– Я думаю, нам пора…

– Ох! – вдруг вскрикнул Гантт, сморщившись. Он мотнул головой в сторону и ухватился за заднюю часть шеи. – Scheisse [Дерьмо! (нем)]! Что-то меня укусило!

Майкл посмотрел на землю под скалой и заметил какое-то движение в тени. Присмотревшись ближе, он разглядел черного трехдюймового скорпиона, который сидел там, явно чувствуя себя хозяином положения. Его жало готовилось нанести новый удар.

– Скорпион, – выдохнул Майкл. Он не сказал, что это был ядовитый скорпион. Не сказал, что смертельно ядовитый. Не сказал, что яд этого скорпиона способен убить человека за несколько часов.

Ему не пришлось, потому что Гантт и сам увидел скорпиона. Он выхватил «Вальтер» и обратил весь свой гнев на крохотного смертельного врага, прячущегося в тени. Он стрелял, пока скорпион не превратился в сплошное молочное месиво.

Затем он посмотрел на Майкла с ужасом в глазах.

Рука мальчика замерла.

– Бритву! Быстро! – приказал Майкл.

Гантт вытащил его бритву из кармана и протянул ему, наклонившись. Майкл открыл бритву и нашел место, куда попало жало, чуть правее позвонков Гантта. Это был маленький красный прокол, но ранка уже начинала набухать и побелела.

Не медля, Майкл сделал Х-образный разрез и принялся выжимать яд. Гантт зашипел.

– Получилось выдавить все? – отчаянно прохрипел он, по-прежнему наклоняясь вперед.

Майкл не знал. Он не был уверен в том, насколько глубоко проникло жало и как много яда было впрыснуто. Он опустился на колени рядом с летчиком и попытался высосать остатки яда ртом, словно вампир из ужасов Брэма Стокера. Гантт не издал ни звука.

Через несколько секунд Майкл сплюнул кровь и повторил попытку. Запах и вкус крови будил волчью сущность внутри него, и было ясно, что хищник может начинать свое пиршество прямо здесь. Майкл предпринял еще одну попытку, после чего сплюнул кровь, понимая, что больше ничего не может сделать.

– Спасибо, – выдавил Гантт. Он приложил руку к затылку, затем отнял ее и посмотрел на свои окровавленные пальцы. – Спасибо, – повторил он.

– Я не знаю, получилось ли.

– Ничего. Спасибо. Ты попытался.

– Нам лучше остаться здесь подольше, – решил Майкл. Он отметил, что мальчик снова начал трясти кости в руке. Глаза его обращались то к Майклу, то к Гантту. – Тебе лучше поменьше двигаться.

– Да. Сделаем, как ты сказал. Да, – Гантт отполз от скалы и лег на расстеленный парашют на правый бок. Затылок его продолжал кровоточить. Он свернулся в позе эмбриона, подложив руки под правую щеку.

Прошел час, в течение которого солнце начало садиться за горизонт. Свет теперь был более насыщенно красным и переливался синими тенями. Принеся с собой охлаждение воздуха, наступила ночь.

– Я горю, – вдруг нервно произнес Гантт. – Горю, – повторил он и сел. В красном полумраке Майкл заметил, что лицо его покрыто крупными каплями пота. – Можно мне немного воды?

– У нас нет воды, – ответил Майкл.

– Мне нужна вода. У меня во рту что-то горит… это неправильно…

– У нас нет воды, – снова осторожно сказал Майкл, видя в глазах Гантта лихорадочный блеск.

Летчик приложил руку ко лбу.

– У меня жар, – сказал он, будто бы это была новость.

– Рольф? Просто ложись и постарайся…

– Я настаиваю на воде! – на этот раз он произнес это по-немецки. – Вы отказываете жаждущему человеку?

– Послушай меня. Ты знаешь, где ты находишься?

– Я… я… да, я в лазарете, – он кивнул, примеряя эту иллюзию на себя, продолжая говорить на родном языке. – Я помню… я летел… а потом… было масло на… на моем ветровом стекле. Я ничего не видел, не знал, куда лечу. Я выпрыгнул, и мой парашют раскрылся. Что случилось с моим самолетом?

– Он сломался.

– Свет, – пробормотал Гантт. – Почему он такой тусклый?

– Ложись, – настоятельно произнес Майкл, решив добавить. – Ложись на кровать.

Он снова услышал перестук игральных костей у себя за спиной.

Гантт огляделся вокруг, очевидно, запутавшись. Он понимал, что что-то не так, но не мог понять, что именно.

– Мне не нравится, – сказал он почти детским голосом. – Не нравится, что здесь так темно…

Похоже, в его организм все-таки попало достаточно большое количество яда. Майкл читал, что в Сахаре водится больше тридцати различных видов скорпионов, и некоторые из них были смертельно опасны для человека. Тот, что ужалил Гантта, был токсичен, как кобра. Яд поначалу должен был вызвать сильный жар и галлюцинации, затем конвульсии и, наконец, сердечную недостаточность. До последнего могло и не дойти, если Майклу удалось выдавить и высосать из раны большую часть яда.