Текст книги "Королева Бедлама"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Мэтью увидел, что сейчас эта бесконтрольная толпа затопчет место преступления безвозвратно. Некоторые – наверное, те, которых оторвали от последней круговой в таверне, – осмеливались подходить поближе к телу, другие напирали сзади, чтобы тоже глянуть. Вдруг рядом с Мэтью возник Ефрем Оуэлс, одетый в пальто поверх длинной ночной рубахи и с очками на глазах.

– Эй, отодвинуться бы! – предупредил он. – Сдайте, сдайте назад!

Мэтью хотел сдать назад и тут увидел сапог шатающегося пьяницы, опускающийся на голову трупа. Потом сам пьяница свалился поперек тела.

– Вон отсюда! – заорал Мэтью, краснея от гнева. – Все назад, все! Здесь вам не цирк, черт побери!

Ровно и твердо зазвенел где-то колокольчик, пронизывая гвалт металлическим высоким звуком. Стало видно, как кто-то пробирается через людские волны, и звон колокольчика приводил людей в себя и заставлял дать дорогу. Так появился главный констебль Лиллехорн с бронзовым колокольчиком в одной руке и фонарем – в другой. Он звонил и звонил, пока рев толпы не превратился в едва слышное бормотание.

– Всем отойти назад! Немедленно! Кто не отойдет – будет ночевать за решеткой.

– Мы ж хотели посмотреть, кого убили, только и всего! – выкрикнула какая-то женщина, и ее поддержал согласный рокот толпы.

– Кто больше других хочет посмотреть, пусть вызовется добровольцем нести труп в холодную! Есть желающие?

Это заткнуло все рты. Холодная в подвале Сити-холла была территорией Эштона Мак-Кеггерса, куда горожане отнюдь не стремились, если им не нужны были его услуги – а тогда уже им бывало все равно.

– Займитесь своими делами! – приказал Лиллехорн. – Не надо дураков из себя строить. – Он посмотрел на труп и потом сразу на Мэтью: – Что вы тут натворили, Корбетт?

– Ничего! Филипп Кови нашел тело, налетел на меня и вот… размазал по мне.

– И труп тоже он ограбил, или это сделали вы сами?

Мэтью сообразил, что все еще держит часы и бумажник в одной руке.

– Нет, сэр. Это преподобный Уэйд достал у него из сюртука.

– Преподобный Уэйд? И где же он?

– Он… – Мэтью оглядел собравшуюся толпу в поисках лиц Уэйда и Вандерброкена, но никого из них поблизости не было. – Он только что здесь был, и он, и…

– Хватит лепетать. Это кто?

Лиллехорн направил фонарь на тело. Надо отдать должное главному констеблю – выражение его лица не изменилось.

– Я не знаю, сэр. Но…

Мэтью открыл ногтем футляр часов. Но монограммы внутри не было, вопреки его надеждам. Время остановилось в семнадцать минут одиннадцатого, что могло быть указанием на то, что кончился завод, или что ударом при падении тела механизм был поврежден. Но в любом случае часы были признаком немалого богатства. Мэтью обернулся к Ефрему:

– Твой отец здесь?

– Вот только что был. Отец! – позвал Ефрем, и старший Оуэлс – тоже в круглых очках и совсем седой, каким скоро станет Ефрем, – появился перед толпой.

– Вы здесь распоряжаетесь, Корбетт? – спросил Лиллехорн. – Я сегодня и для вас могу найти место в тюрьме.

Мэтью решил не отвечать.

– Сэр, – обратился он к Беджамену Оуэлсу. – Не можете ли вы осмотреть сюртук и сказать нам, кто его шил?

– Сюртук? – Оуэлс брезгливо оглядел окровавленный труп, но собрался с духом и кивнул: – Да, могу.

Мэтью подумал, что сюртук несет на себе отпечаток изготовителя – в покрое и шитье. В Нью-Йорке есть два профессиональных портных и несколько любителей, занимающихся шитьем, но если этот сюртук пошит не в Англии, то Оуэлс должен узнать, чья это работа.

А Оуэлс как раз сейчас склонился над трупом, посмотрел подкладку сюртука и сказал:

– Узнаю. Это новый легкий костюм, пошитый в начале лета. Узнаю, потому что шил его я. Я помню, что делал два костюма из одного материала.

– И для кого вы их делали?

– Для Пеннфорда и Роберта Девериков. Вот карман для часов. – Он встал. – Это костюм мистера Деверика.

– Это Пенн Деверик! – крикнул кто-то из темноты.

И по улицам понеслась новость, куда быстрее, чем могла бы пронестись любая заметка из «Газетт»:

– Деверика убили!

– Убили старого Пеннфорда Деверика!

– Тут лежит старый Деверик, упокой Господь его душу!

– Господь бы упокоил, да Дьявол его забрал! – выкрикнул какой-то бессердечный негодяй, но мало кто мог возразить.

Мэтью стоял тихо, решив дать констеблю самому найти то, что он уже увидел: порезы вокруг глаз Деверика.

Те же самые раны, что отметил Мармадьюк Григсби в «Кусаке» в статье об убийстве доктора Джулиуса Годвина.

«У доктора Годвина также имелись порезы вокруг глаз, которые, по профессиональному мнению мастера Эштона Мак-Кеггерса, сделаны для имитации маски».

Мэтью смотрел, как Лиллехорн склонился над телом, следя, чтобы не наступить в кровь. Рукой с колокольчиком Лиллехорн разогнал мух. Вот еще несколько секунд, и… да.

Мэтью увидел, как главный констебль слегка вздрогнул, будто невесть откуда вдруг получил удар кулаком в грудь.

Он теперь тоже знал, как и Мэтью, что Маскер взял свою вторую жертву.

Глава седьмая

Вечер вторника перешел в утро среды. Сойдя на тринадцать ступенек, Мэтью шагнул в угрюмое царство Эштона Мак-Кеггерса.

Холодная комната, куда вела дверь позади главной лестницы Сити-холла, была выложена серым камнем, а полом служила утоптанная коричневая глина. Изначально предназначенная для хранения аварийного запаса провизии, эта камера была сочтена Мак-Кеггерсом достаточно прохладной даже в летнюю жару, чтобы замедлить разложение человеческого тела. Тем не менее никто не проводил исследований, сколько может труп пролежать на деревянном столе до того, как он обратится в первобытную жижу.

Указанный стол, стоящий посередине камеры двадцать два фута шириной, был подготовлен к приему тела Пеннфорда Деверика: для этой цели доски покрыли джутовым полотнищем, потом засыпали слоем дробленых каштанов и семян льна и проса, чтобы впитывались жидкости. Мэтью и другие, кому главным констеблем Лиллехорном велено было присутствовать – в том числе Ефрем и Бенджамен Оуэлсы, все еще ошарашенный Филипп Кови, Феликс Садбери и незадачливый первый констебль на месте преступления, Диппен Нэк, стояли под кованым железным канделябром, где горели восемь свечей, и смотрели, как труп сползает по металлическому желобу из квадратного отверстия в задней стене здания. Раб Мак-Кеггерса, весьма примечательный человек, наполовину облысевший и молчаливый, которого никто не называл иначе, чем Зед, – это он тащил каталку с телом по Смит-стрит, – спустился по тринадцати ступеням, подошел и переложил покойника на другой стол на колесах. Потом он подготовил осмотровый стол, передвинул тело и поднял Деверика – все еще полностью одетого, чтобы мастер расследования мог видеть труп таким, каким он был найден, – на ложе из орехов и семян. Работал он уверенно и даже не глянул на публику. Сила у него была внушительная, а молчание абсолютным – из-за отсутствия языка.

Всем было, мягко говоря, неуютно видеть Пеннфорда Деверика в таком положении. Тело его уже коченело, и в желтом свете свечей он выглядел не настоящим человеком, а скорее восковой куклой, лицо которой расплавлено и сейчас будет вылеплено заново.

– Ща меня опять вывернет, Мэтью, – простонал Кови. – Ей-богу, вывернет.

– Ничего с тобой не случится. – Мэтью поймал его за руку. – Только смотри на пол, глаз не поднимай.

С ушами у Зеда было все в порядке, но он не обращал ни малейшего внимания на посетителей, полностью сосредоточившись на покойном. Он обошел круг, зажег четыре свечи в подсвечниках с жестяными отражателями, поставил две из них по разные стороны от трупа, еще одну в изголовье и еще одну в ногах. Дальше он открыл какую-то бочку, сунул туда два ведра и поставил эти ведра – с обыкновенной водой, как заметил Мэтью – на стол с колесами. Вытащив из шкафа несколько кусков сложенного белого полотна, он положил их рядом с тремя ведрами.

Потом он извлек из угла мольберт и поставил рядом с трупом, достал пачку бланков и глиняный кувшин с черными и красными восковыми мелками. Закончив с этим, он будто заснул стоя, опустив по швам массивные руки и полузакрыв глаза. При свечах странные приподнятые шрамы племенного рисунка, украшавшие его лицо, казались темно-лиловыми на фоне чернейшей кожи, и где-то в этих шрамах угадывались стилизованные буквы З, Е и Д, откуда и взялось прозвище, данное рабу Мак-Кеггерсом.

Дальше собравшемуся жюри осталось ждать недолго. По лестнице сошел Лиллехорн, а вслед за ним – молодой человек среднего роста, с отступающей с высокого лба линией каштановых волос, в ничем не примечательном костюме примерно того же цвета. Мак-Кеггерс – он был старше Мэтью всего на три года – нес портфель коричневой кожи с черепаховыми замками. Он был в очках, глаза – глубоко посажены, и еще ему не мешало бы побриться. Спускаясь по лестнице, он являл собой картину холодного и собранного профессионала, но Мэтью знал – все знали, – что с ним будет, когда он сойдет на пол.

– Он в жутком состоянии, – сказал Лиллехорн, имея в виду труп, хотя та же фраза могла бы относиться и к самому Мак-Кеггерсу. – Ему чуть не отхватили голову.

Мак-Кеггерс не ответил, но когда он сошел с последней ступеньки и увидел тело, на лбу у него выступил крупными каплями пот, и через несколько секунд он весь был мокрый, будто его облили. Он затрясся, задрожал всем телом, а когда поставил инструменты на стол рядом с ведрами, ему было так трудно справиться с замками, что пришлось Зеду подойти и с отработанной ловкостью открыть саквояж.

Внутри кожаного хранилища блестели и посверкивали щипцы, клещи, небольшие пилы, ножи разных размеров и форм, пинцеты, зонды и какие-то предметы, похожие на многозубые вилки. Первое, что выбрал дрожащей рукой Мак-Кеггерс, была серебристая бутылка. Сняв с нее крышечку и приложившись как следует, он помахал бутылкой у себя под носом.

Мельком глянул на труп и тут же отвел глаза.

– Мы абсолютно уверены, что покойный… – Дрожащий голос Мак-Кеггерса пресекся: —…покойный является мистером Пеннфордом Девериком? Есть ли желающие удостоверить этот факт?

– Я удостоверяю, – заявил главный констебль.

– Свидетели? – обратился Мак-Кеггерс.

– Я удостоверяю, – сказал Мэтью.

– В таком случае я объявляю мистера Деверика мертв… – он откашлялся, – мертвым. Удостоверено?

– Да, я удостоверяю, – ответил Лиллехорн.

– Свидетели?

– Мертвее рыбы на сковородке, – сказал Феликс Садбери. – Но послушайте… не следует ли дождаться его жену и сына? В смысле… прежде чем что-нибудь еще делать?

– За ними послали, – ответил Лиллехорн. – Но в любом случае я бы не хотел, чтобы миссис Деверик его застала в таком виде. Вы согласны?

– Но она может захотеть его увидеть.

– Роберт пусть сам решает, когда… – Лиллехорна на секунду прервал звук рвоты: Мак-Кеггерс блевал в пустое ведро, – …когда увидит тело.

– Черт, как у меня голова кружится, – сказал Кови, и колени у него подкосились.

– Держись.

Мэтью продолжал его поддерживать, глядя, как Зед макнул полотняную тряпку в ведро с водой и протер бледное страдающее лицо хозяина. Мак-Кеггерс фыркнул и приложился еще раз к своему стимулирующему.

Этому городу повезло – к добру там или к худу – иметь у себя службе человека, столь искусного в анатомии и в живописи и с такой памятью. Он мог говорить с кем-нибудь в понедельник, а в субботу вспомнить точное время разговора и каждое слово собеседника. Он был весьма многообещающим студентом-художником, как и студентом-медиком, пока не приходилось иметь хоть какое-нибудь дело с кровью или мертвым телом. Тогда он превращался в развалину.

И все же его искусство перевешивало его недостатки для той должности, которую дал ему город, и хотя он не был врачом – и никогда им не станет, пока кровь не обратится в ром, а плоть – в пирог с корицей, он отлично справлялся с работой, сколько бы ведер при этом ни наполнял.

Эта работа, подумал Мэтью, будет, похоже, четырехведерной.

Зед угрюмо смотрел на хозяина, ожидая сигнала. Мак-Кеггерс кивнул, и Зед стал макать тряпку в другое ведро и вытирать кровь с лица трупа. Теперь Мэтью оценил систему с тремя ведрами: одно для мытья тела, другое для Мак-Кеггерса, и третье для… для другого.

– Итак, мы все согласны в том, что послужило причиной смерти? – спросил Мак-Кеггерс у Лиллехорна, и снова на лице у него выступил пот.

– Нож в горло. Вы что скажете? – Главный констебль оглядел своих присяжных.

– Нож в горло, – подтвердил Диппен Нэк, и остальные кивнули или согласились вслух.

– Записано должным образом, – сказал Мак-Кеггерс. Он посмотрел, как темнеет тряпка, которой Зед вытирает запекшуюся кровь, и снова метнулся к ведру, которое для другого.

– Вот этот обшарил его карманы, сэр! – Нэк ткнул дубинкой Мэтью под подбородок. – Я его поймал с поличным!

– Я вам говорил, преподобный Уэйд велел мне это подержать. Он осматривал тело вместе с доктором Вандерброкеном.

– Куда же тогда девались почтенный проповедник и доктор? – Лиллехорн поднял густые черные брови. – Кто-нибудь еще их видел?

– Я кого-то видел, – ответил Садбери. – Двоих человек возле тела.

– Преподобного и доктора?

– Не могу точно сказать, кто это был. Внезапно вокруг оказалась толпа, и я их больше уже не видел.

– Корбетт? – Лиллехорн буравил Мэтью глазами. – Почему они не остались на месте преступления? Вам не кажется странным, что оба эти порядочных человека вот так… ну, скажем, растворились в толпе, если это так и было?

– Это надо у них спросить. Быть может, им нужно было в другое место.

– И это было для них важнее, чем убитый Пеннфорд Деверик? Очень мне интересно будет это услышать.

Лиллехорн взял бумажник и часы из руки Мэтью.

– Могу ли я заметить, что это не было ограблением? – спросил Мэтью.

– Можете заметить, что это могло быть прерванным ограблением. Кови!

Филипп Кови чуть из башмаков не выскочил:

– Да, сэр?

– Вы говорили, что вы были пьяны и чуть не споткнулись о тело. Это верно?

– Да, сэр. Верно, сэр.

– Из какой таверны вы шли?

– Из… э… из… Простите, сэр, очень нервничаю… я шел из… из… а, из «Золотого круга», сэр… Нет, погодите, это был «Веселый кот». Да, сэр. «Веселый кот».

– «Веселый кот» на Бридж-стрит. Вы живете на Милл-стрит? Как же это вы прошли так далеко мимо Милл-стрит и шли по Смит-стрит прочь от своего дома?

– Не знаю, сэр. Наверное, я шел в другую таверну.

– Между Бридж-стрит и тем местом, где вы наткнулись на тело, много таверн. Почему вы ни в одну не зашли?

– Я… я думаю…

– В какой позе лежало тело? – вдруг спросил Мак-Кеггерс.

– Лежало, сэр? Ну… на спине… в смысле, спиной на земле. Я чуть на него не наступил.

– А откуда у вас на руках кровь?

– Я его хотел разбудить, сэр. – Дальше слова понеслись лихорадочно: – Я думал он… ну, тоже пьяный, свалился и заснул. Я к нему нагнулся, хотел разбудить. Ну, для компании себе, сэр. Взялся за его рубашку – и тут заметил, во что вляпался.

Мак-Кеггерс остановился макнуть руку в воду и протереть себе лоб.

– Вы обыскали этого молодого человека, Гарднер? Нож у него нашли?

– Обыскал. Ножа не нашел, но он мог его выбросить.

– Что-нибудь вы еще на нем нашли?

– Несколько монет, больше ничего. – Лиллехорн нахмурился: – А я должен был что-нибудь найти?

Очевидно, Мак-Кеггерс ощутил, как что-то поднимается из желудка, потому что резко отвернулся к ведру.

– Перчатки, чтобы удержать скользкую рукоять ножа, – ответил Мак-Кеггерс, когда смог заговорить. – Ножны. Что-нибудь ценное, принадлежавшее жертве. Или мотив. Этот молодой человек не убивал мистера Деверика. Равно как не убивал он и доктора Годвина.

– Доктора Годвина? При чем здесь…

– Не нужно ложных отрицаний. Это тот же убийца, что убил доктора Годвина.

Повисло долгое молчание. Лиллехорн смотрел, как движутся руки Зеда – тряпку в ведро, отжать, стереть кровь, снова в ведро. Лицо Деверика было уже почти очищено.

Когда Лиллехорн заговорил, голос его звучал как пустой:

– Так. Все по домам.

Первым по лестнице вышел Диппен Нэк, за ним Кови. Когда Мэтью двинулся вслед за мистером Садбери, Ефремом и мистер Оуэлсом, Лиллехорн добавил:

– Кроме тебя, клерк.

Мэтью остановился. Он и сам знал, что так легко ему отсюда не выйти.

– Здравствуйте! Здравствуйте! Можно мне спуститься?

Этот голос ни с чем нельзя было спутать – Лиллехорн вздрогнул. Наверху лестницы стоял Мармадьюк Григсби – с закатанными рукавами рубашки, готовый к работе.

– Григсби, вы здесь не нужны. Ступайте домой.

– Простите, сэр, но там наверху жуткое количество народу перед дверью. Я счел своим долгом провести миссис Деверик и Роберта через эту толпу. Свести их вниз?

– Только мальчика. То есть вы его пошлите вниз, а миссис Деверик подержите…

– Главный констебль хочет видеть сперва вашего сына, мадам, с вашего разрешения, – сказал Григсби куда-то за дверь.

В дверях появился Роберт – потрясенный и бледный, глаза опухли со сна, темно-каштановые кудри в беспорядке – и медленно, охваченный ужасом, пошел вниз по ступеням. Григсби держался за него, как бульдог.

– Закройте дверь! – приказал Лиллехорн. – Нет, с той стороны!

– Да, сэр.

Щелкнул закрывшийся замок, но Григсби остался в холодной и с решительным лицом направился вниз.

Зед уже очищал рану на горле. Мак-Кеггерс, которого еще время от времени трясло, отчасти взял себя в руки и черным мелком на бумаге рисовал точные контуры тела, лежащего на столе.

Роберт Деверик, одетый в темно-синий плащ с золотыми пуговицами, сошел с лестницы. Он перевел взгляд с Лиллехорна на стол, снова посмотрел на главного констебля. Губы его шевельнулись, но без единого звука.

– Вашего отца убили на Смит-стрит, – сообщил Лиллехорн, не повышая голоса, но с некоторой силой. – Это случилось… – он щелкнул часами, очевидно, с той же мыслью, что и Мэтью, – вероятнее всего, между десятью и десятью тридцатью вчера вечером. Вы можете мне сказать, где он был вечером?

– Отец… – У Роберта задрожал голос, глаза заблестели, но не видно было, появились ли в них слезы. – Отец… кто мог его убить?

– Пожалуйста, ответьте, где он был?

Но юноша продолжал смотреть на труп, быть может, загипнотизированный видом насилия, сотворенного над человеком. А Мэтью подумал, как много может измениться за какие-то двенадцать часов. Вчера на собрании Пенн Деверик был громок, самоуверен и самодоволен – был такой, как всегда, насколько знал Мэтью, – а сейчас он лежит и ничего не чувствует, словно глина под ногами.

Мэтью видел, что Роберт пытается взять себя в руки. Жилы у него на шее задергались, желваки на скулах надулись, глаза сузились. Мэтью знал, что в Лондоне у него остались старший брат и две сестры. Деверик там был очень хорошим оптовиком, и это взял на себя старший брат Роберта.

– В тавернах, – наконец смог вымолвить Роберт. Григсби проскользнул мимо него, не обращая внимания на абсолютное презрение Лиллехорна, и приблизился к трупу. – Он ушел. Еще восьми не было. Обойти таверны.

– Для какой цели?

– Он был… возмущен мнением лорда Корнбери, что таверны следует закрывать рано. И собирался с губернатором бороться – с помощью петиции. Подписанной всеми владельцами таверн и…

Тут Роберта зашатало, потому что глубокая и страшная рана на горле отца предстала свету полностью. Мак-Кеггерс с мокрым от пота лицом и дрожащими руками склонился над трупом и измерил циркулем разрез. В глазах его сверкал безумный, невыносимый ужас, но он продолжал работу.

– Говорите, прошу вас, – напомнил Лиллехорн.

– Да, простите. Я… – Роберт поднес руку колбу, будто хотел поддержать голову. Закрыл глаза. – Да, таверны. Он хотел получить поддержку… для борьбы с эдиктом лорда Корнбери, ежели таковой будет издан. Вот где он был вчера вечером.

– Было бы очень полезно, – сказал Мэтью, не успев подумать, что делать этого не следует, – выяснить, в какой таверне он был последней, в какое время и кто мог бы видеть…

– Уже подумал, – прервал его главный констебль. – Вот что, Роберт, я у тебя спрошу: есть ли у тебя мысли – даже самые легкие подозрения, – кто мог бы желать зла твоему отцу?

И снова молодой человек с мрачной завороженностью стал смотреть, как работает Мак-Кеггерс. Тот исследовал зондом обнажившиеся ткани, потом вновь издал булькающий звук и склонился над ведром – так же безрезультатно. С лицом серым, как простыня шлюхи, он вернулся к своей работе. Глаза за очками казались невероятно маленькими черными углями.

– У моего отца, – сказал Роберт, – было одно кредо. Он говорил… что коммерция – это война. И он в это горячо верил. Так что… да, враги у него были, я уверен. Но не здесь, а в Лондоне.

– Откуда такая уверенность?

– У него здесь не было конкурентов.

– Но ведь были, очевидно. Вероятно, кто-то хотел устранить его в связи с его положением…

– Натяжка, – сказал Мак-Кеггерс, и Зед вытер ему лоб мокрой чистой тряпицей. – И устранения доктора Годвина тоже кто-то хотел? Я вам говорю, это работа одного и того же человека.

– Правда? – Пусть у Григсби не было под рукой блокнота, он все равно рвался записывать. – Вы уверены?

– Не отвечайте ему, Мак-Кеггерс! – предупредил Лиллехорн. И добавил, обращаясь к Григсби: – Я вам приказал убираться! Еще минуту здесь проторчите, я вас в тюрьму посажу на неделю!

– У вас нет такой власти, – небрежно ответил Григсби. – Я ни одного закона не нарушаю, правда, Мэтью?

Но их внимание отвлеклось на яростный шум – Мак-Кеггерс что-то рисовал на бумаге. Когда он отступил, стало видно, что красным мелком он обозначил рану на горле у очерченной черным контуром фигуры.

– Вот ответ, – сказал он и нарисовал красный треугольник вокруг каждого глаза. Потом с такой силой соединил их линией через переносицу, что мелок сломался.

– Маскер, – сказал Григсби.

– Называйте как хотите. – Крупные капли пота блестели в желтом свете на лице у Мак-Кеггерса, он сам был похож на мертвеца. – Но это одна и та же рука.

Он взял черный мелок и начал выписывать вдоль контуров лежащей фигуры какие-то заметки, которые Мэтью не мог понять.

– Вы говорите… тот человек, что убил доктора Годвина, убил и моего отца? – спросил Роберт, снова потрясенный.

– Тело я оставлю на сутки у себя, – сказал Мак-Кеггерс, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в отдельности. – Завтра утром – к мистеру Парадайну.

Джонатан Парадайн был городским похоронных дел мастером – его заведение находилось на Уолл-стрит возле церкви Троицы. Труп отвезут туда в парусине, а там Парадайн наденет на него подобающий саван и подберет гроб по вкусу родственников Деверика.

Мэтью заметил, что при всей силе Зеда ему не придется нести тело вверх по лестнице. Над люком имелась система блоков, созданная городским инженером для подъема усопших по тому пути, которым они спускались. Конечно, далеко не все покойники Нью-Йорка оказывались в холодной комнате: большинство прямо со смертного одра отправлялось к Парадайну. Сама комната была предназначена исключительно для расследования случаев насильственной смерти, каковых за время работы Мэтью у магистрата Пауэрса было четыре: жена разносчика, до смерти забитая мужем, морской капитан, которого пырнула ножом проститутка, убийство доктора Годвина, и вот теперь – мистер Деверик.

– Мое заключение будет у вас сегодня днем, – сказал Мак-Кеггерс главному констеблю.

Он снял очки, протер глаза. Руки у него тряслись. Мэтью понимал, что ему никогда не преодолеть ужас перед кровью и смертью, даже если бы пришлось осматривать в год сорок трупов.

– А можно мне тоже будет увидеть заключение? – спросил Григсби.

– Вам нельзя будет, сэр. – Лиллехорн снова повернулся к молодому Деверику и протянул ему бумажник и золотые часы. – Полагаю, они теперь ваши. Если вы не против, я пойду с вами и поговорю с вашей матерью.

– Да, я буду вам очень благодарен. Сам я не знаю, что ей сказать.

– Джентльмены? – Лиллехорн жестом позвал Григсби и Мэтью к двери.

Мак-Кеггерс, не отрываясь от своего занятия, произнес:

– Я буду говорить с мистером Корбеттом.

Лиллехорн надменно выпрямился. Губы его сжались так плотно, что он едва смог процедить слова:

– Мне не кажется разумным…

– Я буду говорить с мистером Корбеттом.

Это был и приказ, и явный намек, что остальные свободны. Мэтью стало ясно, что в этом нижнем царстве король Мак-Кеггерс, а главный констебль в лучшем случае шут.

И все же Лиллехорн не стал сдавать тона.

– О подобном нарушении служебной субординации я буду говорить с генеральным прокурором Байнсом.

– Имеете право, что бы это ни значило. Всем доброй ночи… точнее, доброго утра.

Ограничив дальнейший протест гневным вздохом, Лиллехорн сопроводил Григсби и молодого Деверика верх по лестнице. Идущий последним Григсби плотно закрыл за собой дверь.

Мэтью стоял и наблюдал, как Мак-Кеггерс пишет свои заметки, смотрит на тело, снова пишет, что-то измеряет циркулем, опять пишет, а безмолвный и бесстрастный Зед время от времени протирает ему лицо влажной тканью.

– Я сегодня был на собрании, – сказал Мак-Кеггерс, когда Мэтью уже решил, что прозектор начисто забыл о его присутствии. Мак-Кеггерс продолжал работать, будто кроме него, Зеда и трупа никого здесь не было. – Что вы думаете о лорде Корнбери?

Мэтью пожал плечами, хотя Мак-Кеггерс этого видеть не мог.

– Я бы сказал, интересный выбор шляпок.

– Кое-что я о нем знаю. Говорят, он проныра и фигляр. Не думаю, что он у нас задержится надолго. – Мак-Кеггерс прервал речь, чтобы еще раз приложиться к своему эликсиру храбрости, и подождал, пока Зед вытрет с его лица капли пота. – Ваши предложения были хорошо сформулированы. И давно уже назрели. Надеюсь, что они будут реализованы.

– Я тоже. Особенно теперь.

– Да, особенно теперь. – Мак-Кеггерс наклонился поближе посмотреть на лицо трупа, невольно содрогнулся и снова стал писать. – Скажите, мистер Корбетт, это правда – то, что о вас говорят?

– А что обо мне говорят?

– Это дело с колдовством, в колонии Каролина. Что вы воспротивились воле магистрата и старались спасти женщину от смертного приговора?

– Это правда.

– Ну и?

Мэтью ответил не сразу:

– Что именно «ну и», сэр?

Мак-Кеггерс обернулся к нему – отсветы свечей мелькнули в очках и на вспотевшем лице.

– Была она ведьмой?

– Нет, не была.

– А вы были всего лишь клерком? И как же вы пришли к такому убеждению?

– Я всю жизнь терпеть не мог вопросов без ответов. Наверное, таким родился.

– Урод от рождения, можно сказать. Большинство людей охотно принимают простейшие ответы на труднейшие вопросы. Так ведь легче жить, не правда ли?

– Мне – нет, сэр.

Мак-Кеггерс хмыкнул, помолчал. Потом сказал:

– Полагаю, мистер Григсби хочет написать для своего листка новую статью? Про «Маскера», как он его столь образно назвал?

– Думаю, что хочет.

– Так вот, половину того, что я в прошлый раз говорил, он пропустил мимо ушей. – Мак-Кеггерс отложил мелок и обернулся с возбужденным видом. – Ну как может человек выпускать газету, если у него на ушах заглушки, а глаза прямо у себя под носом не видят?

– Не знаю, сэр, – ответил Мэтью, несколько обеспокоенный внезапным оживлением Мак-Кеггерса. Но сильнее его беспокоило, что Зед смотрит на него своими черными бездонными глазами. Мэтью знал, что на невольничий рынок Зед прибыл уже без языка. История этого раба наверняка была ночным кошмаром.

– Я ему сказал, что это не был обыкновенный нож. Это был нож с кривым лезвием. Удар наотмашь, слева направо. – Мак-Кеггерс пальцем показал на красном мелке это движение. – Нож, сделанный, чтобы перерезать горло животному. Удар нанесен без колебаний и в полную силу. Я бы искал кого-нибудь, имеющего опыт работы на бойне.

– А, понимаю, – кивнул Мэтью.

– Извините…

Мак-Кеггерс, побледневший при собственном описании насилия, прижал ко рту полотняную тряпицу.

– А вот разрезы вокруг глаз, – начал Мэтью. – У вас есть предположения, что…

Мак-Кеггерс замотал головой и выставил руку ладонью вперед, призывая Мэтью к молчанию. Пришлось подождать, пока он справится с собой. Ожившей и зловещей африканской резьбой смотрело на все это бесстрастное лицо Зеда.

– Разумеется, это послание, – спокойно сказал Мак-Кеггерс, когда смог отвести руки от лица и перевести дыхание. – Точно такое же, какое было доставлено Джулиусу Годвину. В итальянской традиции карнавальные маски украшают ромбическим или треугольным орнаментом вокруг глаз. В частности, маски арлекина в Венеции. – Он заметил, что Мэтью ждет продолжения. – Больше ничего я об этих следах сказать не могу. Но подойдите и посмотрите.

Мэтью подошел ближе к трупу и неподвижному Зеду, Мак-Кеггерс остался возле мольберта.

– Посмотрите на левый висок. Вот здесь.

Он вытащил из банки другой красный мелок и нарисовал кружок на контуре головы. Мэтью посмотрел на труп и увидел припухлость и черный кровоподтек длиной примерно в три дюйма.

– Игра началась с этого удара по голове, – пояснил Мак-Кеггерс. – Мистер Деверик был оглушен и не мог крикнуть, но был еще жив. Я считаю, что убийца опустил его на землю навзничь, спрятал дубинку – маленькую, которую легко скрыть под одеждой, взял мистера Деверика за волосы, чтобы обездвижить, и сделал свое дело. Могу предположить, что последними он нанес разрезы возле глаз. Потом он оставил мистера Деверика лежать и ушел. Ваш друг окровавил об него руки и потом перенес кровь на вашу злополучную рубашку. Я верно говорю?

– О рубашке – именно так все и было.

– Все это заняло, наверное, считанные секунды. Как я уже отметил, у него огромный опыт работы ножом. И, судя по доктору Годвину, опыт убийств – тоже.

Мэтью смотрел в упор на след дубинки. Лицо мертвеца стало всего лишь предметом клинического интереса, вопросом, на который надо найти ответ.

– Вы говорите, горло было перерезано спереди? Ударом наотмашь?

– Я это заключаю по глубине раны. Сначала она глубокая, потом – все более мелкая, разрезанные жилы и сгустки тканей сдвинуты направо по отношению к убийце. Минуту… – Мак-Кеггерс пошатнулся, задрожал и уставился в пол, пока не прошел приступ ужаса. Зед предложил мокрую ткань, но Мак-Кеггерс покачал головой.

– Почему вы думаете, что горло перерезано не сзади? – спросил Мэтью.

– Тогда убийца должен быть левшой. Я думаю, что он был… то есть что он правша. Если бы он подошел к мистеру Деверику сзади, то ударил бы дубинкой сзади по затылку. И еще: посмотрите на правую руку мистера Деверика.

Мэтью взглянул. Закоченевшая правая рука лежала поперек живота, пальцы растопырены. Приветствие, подумалось ему тогда на месте убийства. И все сразу стало ясно.

– Он собирался пожать руку своему убийце!

– Да, а пальцы растопырил в шоке от удара. Не следует ли нам искать среди джентльменов? Среди людей, которых мистер Деверик знал и уважал?

Это потрясение открыло Мэтью глаза еще на одно проявление зла, от которого холодок пробежал по коже.

– Кто бы это ни был, он хотел, чтобы мистер Деверик видел его лицо. Чтобы знал, что сейчас видит перед собой смерть. Так?

– Возможно. А может быть, все было совсем наоборот: убийца сам хотел увидеть лицо мистера Деверика и быть уверенным, что это он. Или потому, что у убийцы не было фонаря. Я не думаю, что это был случайный поступок сумасшедшего, как не было им и убийство доктора Годвина. Потому что доктор Годвин также получил удар в левый висок, и у него остался такой же синяк почти на том же месте.