Текст книги "Королева Бедлама"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– Я видел тело доктора Годвина, сэр. И не только я заметил эту группу порезов. Эштон Мак-Кеггерс высказал то же предположение. Даже на самом деле он первый это заметил.

– Мак-Кеггерс ведет себя, как дурак!

– Возможно, – согласился Григсби, – но в качестве коронера он уполномочен главным констеблем Лиллехорном осматривать мертвых. Полагаю, вы не считаете его непригодным для этой работы?

– И все это будет в вашем следующем бюллетене? Если так, то вам лучше задать ваши вопросы главному констеблю. – Пауэрс сам скривился, услышав такое от себя, потому что человеку его положения раздражительность совершенно не к лицу. – Марми, – сказал он уже более покладисто, – дело не в вашем бюллетене, не он меня беспокоит. Конечно, рано или поздно у нас будет настоящая газета, и вероятнее всего, издавать ее будете вы. Мне не нравится призыв к низменным чувствам. Почти все мы думали, что подобное мы оставили в Лондоне вместе с «Газетт». Я не могу вам передать, насколько может повредить промышленности этого города не до конца достоверная или спекулятивная статья.

«Лондону как-то не вредит», – чуть не произнес вслух Мэтью, но решил, что мудрее будет промолчать. «Газетт» он читал чуть ли не с религиозным рвением, когда ее сюда привозили.

– Я только сообщил факты, связанные с убийством доктора Годвина, сэр, – возразил Григсби. – В смысле – все, что мне было известно.

– Нет, вы породили все эти разговоры про «Маскера». Да, это могло исходить от Мак-Кеггерса, но он этого не печатал, напечатали вы. Такого рода предположения и пережевывания страхов принадлежат уже царству фантазии. Я мог бы еще добавить, что если в будущем вы пожелаете улучшить свой тематический ассортимент – в том смысле, что будете уточнять факты с теми, с кем это необходимо, то сейчас вам следовало бы сдержать ваше воображение.

Григсби собрался было ответить, но передумал, то ли убежденный силой аргументов магистрата, то ли не желая разрушать дружбу.

– Я понял вашу мысль, сэр, – сказал он, и инцидент был исчерпан.

– Да, чертовски неприятная штука, – вздохнул Соломон Талли. – Джулиус был хороший человек и отличный врач – когда не закладывал. Знаете, это он мне рекомендовал зубные протезы. Я как услышал, что его убили – ушам своим не мог поверить.

– О докторе Годвине каждый говорил только хорошее, – подхватил печатник. – Если у него и были враги, то не открытые.

– Это дело рук маньяка, – сказал Пауэрс. – Какой-то урод, сошедший с корабля и прошедший через город. Прошло уже почти две недели, и его наверняка нет. Здесь мое мнение совпадает с мнением главного констебля.

– Но ведь странно, не правда ли? – Григсби поднял брови, что было геркулесовой работой.

– Что именно?

– Странностей много, – ответил печатник, – и не последняя та, что у доктора Годвина было столько денег в бумажнике. А бумажник – у него в сюртуке. Нетронутый. Вы понимаете, о чем я?

– Это только подтверждает, что его убил маньяк, – сказал Пауэрс. – Или, возможно, кто-то спугнул бандита до того, как он вытащил бумажник. Если мотивом действительно было ограбление.

– То есть грабитель-маньяк? – уточнил Григсби, и Мэтью просто увидел, как он мысленно заносит перо – записывать.

– Это всего лишь общие рассуждения. А еще я говорю вам при свидетелях, что не желаю видеть свое имя в «Кусаке», или «Уховертке», или как вы там назовете следующий выпуск. Теперь найдите себе где-нибудь место и сядьте, сюда идут олдермены.

Парадные двери на другом конце зала открылись, и пятеро олдерменов – представляющие пять участков города – вошли и заняли места за длинным темным дубовым столом, по которому они в другие дни стучали кулаками во время споров. С ними вошло вдвое больше писцов и клерков, также занявших свои места. Как и ожидающая публика, олдермены и их служители были одеты в лучшие свои наряды, из коих некоторые не видели света с тех самых пор, как рухнула Стена. Мэтью заметил, что старый мистер Конрадт, надзирающий за Северным участком, с виду сед и болен, но опять-таки: он всегда так выглядел. Да, олдермен участка Доков мистер Уитеккер сегодня бледен и глаза у него запали, и краска сбежала с лица, а один из писцов рассыпал бумаги на пол, когда нервно дернул рукой. Мармадьюк Григсби ушел из прохода, а Мэтью задумался, что же происходит.

Наконец городской глашатай вышел на трибуну перед столом совета, набрал полную грудь воздуха и заревел:

– Слушайте все, слушайте все… – Голос у него сорвался, он прокашлялся – будто продули басовую трубу, и начал снова: – Слушайте все, слушайте все! Всем встать перед достопочтенным Эдуардом Хайдом, лордом Корнбери, губернатором королевской колонии Нью-Йорк!

Глашатай сошел с трибуны, и собрание поднялось. Из двери в шорохе кружев и шелесте перьев вышел… о нет! – шок! скандал! – вышла одна из потаскух Полли Блоссом, желающая, наверное, превратить торжественное собрание в посмешище.

Мэтью был потрясен до глубины души, как и все прочие. Женщина, по сравнению с которой ее мадам выглядела как принцесса нищих, в платье с желтыми лентами, в высокой лимонного цвета шляпе от солнца, украшенной вызывающей связкой павлиньих перьев, прошествовала мимо олдерменов с таким видом, будто она – как мог бы сказать Соломон Талли – хозяйка всего этого здания, черт его побери. На руках у нее были замшевые перчатки, поверх них – кричащие кольца. Развевались высовывающиеся из-под юбки ленты, в невероятной тишине клацали высокие французские каблуки по английской древесине пола. Шляпа и перья склонились под опасным углом над белоснежным и тщательно завитым париком, украшенным стразами высотой чуть ли не до луны, отчего женщина казалась великаншей более шести футов ростом.

Мэтью ждал, что сейчас кто-нибудь заревет или бросится на трибуну, или вскочит кто-то из олдерменов в полном возмущении, или же сам лорд Корнбери влетит в дверь, красный от гнева, что его выход так испортила какая-то проститутка. Но ничего такого не произошло.

И действительно, эта распутница – Мэтью внезапно заметил, что она не плывет, как можно было бы ожидать от праздной женщины, а шагает тяжело и неловко, – подошла к глашатаю, который будто съежился, и от него остались только глаза и нос над воротником рубашки. И все равно никто не поднялся помешать ей. Она добралась до трибуны, схватилась за нее руками в перчатках, обратила к горожанам свое длинное, несколько лошадиное лицо в бледной пудре, и из красно-розовых губ донесся голос – мужской:

– Добрый день. Прошу садиться.

Глава пятая

Никто не сел. Никто даже не шевельнулся.

Из задних рядов послышался будто приглушенный удар басового китайского гонга. Рядом с Мэтью кто-то шевельнулся – это у Соломона Талли так отвисла челюсть, что мокрые от слюны новые зубы поползли прочь на своих креплениях. Мэтью, не успев подумать, протянул руку и задвинул их назад до щелчка. Но Талли, не замечая, таращился с открытым ртом на нового губернатора колонии.

– Я сказал: «Прошу садиться!» – повторил лорд Корнбери с нажимом, но от развевающихся павлиньих перьев некоторые из присутствующих почти впали в транс.

– Боже всемогущий! – шепнул магистрат Пауэрс, у которого глаза готовы были выскочить на лоб. – Лорд оказался леди!

– Джентльмены, джентльмены! – прогремел голос из задних рядов. Потом послышался стук трости, сопровождаемый топотом каблуков по деревянному полу. Главный констебль Гарднер Лиллехорн, весь в лиловом, от чулок до верха треуголки, вышел вперед и встал свободно – одна рука на львиной голове набалдашника лакированной черной трости. – А также леди, – поправился он, глянув в сторону Полли Блоссом. – Лорд Корнбери попросил вас сесть.

Как и все собрание, он слышал хихиканье и неприличную болтовню в задних рядах, где публика стала уже превращаться в толпу. У Лиллехорна раздулись ноздри, он вздернул подбородок с клинышком бороды – будто занес боевой топор, готовый обрушиться на врага.

– Я, – сказал он, повысив голос, – также просил бы всех не проявлять невежливости и помнить о хороших манерах, которыми столь заслуженно славится наш город.

– С каких это пор? – шепнул магистрат Мэтью.

– Если же мы не сядем, – продолжал Лиллехорн, воюя с сопротивлением, которое на самом деле было просто шоком, – мы не услышим сегодняшнего обращения лорда Корнбери… то есть его сегодняшних замечаний. – Он остановился, промокнул заблестевшие губы платком, украшенным, по новой моде, монограммой. – Ну, сели, сели, – добавил он с некоторой скукой в голосе, как расшалившимся детям.

– Будь я проклят, если глаза меня не обманывают, – шепнул Талли, когда они с Мэтью сели и публика успокоилась, насколько это было возможно. Талли потер рот рукой, отстраненно отметив ощущение потрескавшихся губ. – Вы кого там видите, мужчину или женщину?

– Я вижу… нового губернатора, – ответил Мэтью.

– Покорнейше прошу вас продолжать, сэр! – Главный констебль обернулся к лорду Корнбери, и только Мэтью, наверное, заметил, как побелели костяшки его пальцев на набалдашнике. – Вас внимательно слушают.

И сделав рукой жест, который заставил бы профессионального актера вызвать Лиллехорна на дуэль за честь театра, главный констебль отступил снова в задние ряды, откуда, как решил Мэтью, мог наблюдать, как ветер популярности треплет перья Корнбери.

– Благодарю вас, мистер Лиллехорн, – сказал губернатор и оглядел свой народ покрасневшими глазами. – Я хотел бы поблагодарить всех собравшихся за то, что вы сюда пришли, за то гостеприимство, которое оказали мне и моей жене в последние дни. После долгого морского путешествия нужно время, чтобы подготовиться к появлению на публике.

– Может, вам еще время нужно, сэр! – крикнул кто-то с галерки, пользуясь тем, что может спрятаться в клубах дыма. Возникший смешок тут же был подавлен появлением ледяной фигуры Лиллехорна.

– Совершенно верно, – добродушно согласился лорд Корнбери и тут же улыбнулся очень неприятной улыбкой. – Но это уже как-нибудь в другой раз. Сегодня я хочу сообщить несколько фактов о вашем – теперь, конечно, уже нашем – городе и сделать некоторые предложения по поводу пути к еще большему процветанию.

– О Боже милосердный, – тихо простонал магистрат Пауэрс.

– Я консультировался с вашими олдерменами, с главным констеблем, со многими ведущими коммерсантами, – продолжал Корнбери. – Я слушал и, надеюсь, узнал много нового. Достаточно будет сказать, что я не с легким сердцем принял это назначение из рук моей кузины, королевы.

Лиллехорн пристукнул тростью, давая понять, что фыркающий смешок будет означать ночь в тюрьме.

– Моей кузины, королевы, – повторил Корнбери, будто жуя конфету. Мэтью подумал, что для такой элегантной дамы у него слишком густые брови. – Итак, – сказал губернатор, – позвольте мне очертить наше положение.

В следующие полчаса аудитория была не столько захвачена, сколько усыплена гудением далеко не ораторского голоса Корнбери. Этот мужчина умеет носить платье, подумал Мэтью, но произнести достойную речь не способен. Корнбери заплутал в разговорах об успехах мукомольной и судостроительной промышленности, неоднократно помянул, что в городе около пяти тысяч жителей и что сейчас в Англии Нью-Йорк считают не приграничным дерущимся поселением, но ровно развивающимся предприятием, готовым дать хорошую отдачу на инвестиции. Он пространно изложил свое мнение о том, как когда-нибудь Нью-Йорк превзойдет и Бостон, и Филадельфию в качестве центра новой Британской империи, но добавил, что сперва груз железных гвоздей, попавший по ошибке в город квакеров из старой Британской империи, необходимо вернуть, чтобы восстановить здания, уничтоженные, к сожалению, прежним недавним пожаром, поскольку деревянным гвоздям он, лорд, не доверяет. Он распространялся на тему потенциала Нью-Йорка как центра сельскохозяйственных ферм, яблочных садов и тыквенных бахчей. И наконец, уже на сороковой минуте своего скучного трактата, он затронул тему, от которой горожане встрепенулись.

– Весь этот потенциал труда и прибыли не должен пропасть зря, – заявил Корнбери, – из-за ночных кутежей и вытекающей из них проблемы утреннего лодырничества. Я понимаю, что таверны не закрываются, пока не вывалится из них последний… гм… джентльмен. – Он подождал минуту, разглядывая публику, потом неуклюже повел речь дальше: – В силу этого я издам указ, чтобы все таверны закрывались в половине одиннадцатого. – Поднялся ропот, быстро набирающий силу. – Кроме того, я издам указ, чтобы ни один раб ни ногой не мог ступить в таверну, и ни один краснокожий индеец не…

– Минуту, сэр! Минуту! – Мэтью и прочие сидящие впереди обернулись назад. Пеннфорд Деверик метал на губернатора орлиные взгляды, морща лоб в глубочайшем недовольстве. – Что это за разговоры насчет раннего закрытия таверн?

– Разве раннего, мистер… Деверик, я не ошибся?

– Да, я мистер Деверик.

– Так вот, сэр, не раннего. – И снова та же мерзкая улыбка. – Я бы не назвал половину одиннадцатого ночи ранним временем – ни в каком смысле. А вы?

– Нью-Йорк не связан временем отхода ко сну, сэр.

– Значит, будет связан, ибо должен быть. Я изучал этот вопрос. Задолго до отъезда из Англии я спрашивал мнение многих умнейших людей по поводу такой потери рабочей силы на…

– Да гори они огнем, их мнения! – Деверик говорил резко, а когда он бывал резок, создавалось ощущение вонзавшегося в уши очень громкого ножа – если только нож бывает громким. Соседи его вздрогнули, а у Роберта был такой вид, будто ему очень хочется заползти под ближайший камень. – Вы знаете, сколько народу зависит от этих таверн?

– Зависит, сэр? Зависит от возможности употреблять крепкие напитки, а утром быть не в силах выполнять свой долг перед собой, перед своей семьей и перед нашим городом?

Деверик где-то уже с седьмого слова стал махать на губернатора рукой:

– Эти таверны, лорд Корнблоу…

– …бери, – перебил его губернатор, который, оказывается, тоже умел резать голосом. – Лорд Корнбери, с вашего разрешения.

– Эти таверны – места встречи коммерсантов, – продолжал Деверик, и у него на щеках заклубился румянец, напоминающий по цвету румяна губернатора. – Спросите любого хозяина таверны. – Он ткнул пальцем в нескольких из публики: – Вон Джоэла Кюйтера. Или Бартона Лейка, или Тадеуша О'Брайена, или…

– Я понимаю, что в этом собрании они хорошо представлены, – перебил Корнбери. – И я так понимаю, что вы тоже владелец таверны?

– Разрешите мне, лорд губернатор? – Снова вперед выскользнул гладкий, будто смазанный маслом начальник полиции Лиллехорн, и львиная голова набалдашника трости кивала, требуя внимания. – Если вам представили мистера Деверика только по имени, то я должен довести до вашего сведения, что он – в некотором смысле – представляет все таверны и всех их владельцев. Мистер Деверик – оптовый торговец, и лишь его неусыпным попечением снабжаются все эти заведения элем, вином, едой и так далее.

– И мало того, – добавил Деверик, не сводя глаз с губернатора. – Стаканы и тарелки тоже поставляю я, и почти все свечи.

– Как и почти все свечи, которыми пользуются в городе, – добавил Лиллехорн. Мэтью подумал, что будут теперь его три года бесплатно поить в любимой таверне.

– И немаловажно, – еще надавил Деверик, – что большая часть фонарей, куда вставляются эти свечи, поставлена городским констеблям с разумной скидкой.

– Что ж, – произнес лорд Корнбери после недолго размышления, – получается, что вы правите всем городом, сэр, если я не ошибаюсь. Поскольку ваша самоотверженная работа обеспечивает мир и – как вы только что мне объяснили – процветание Нью-Йорка. – Он поднял руки в перчатках, словно сдаваясь в плен. – Не должен ли я переписать свою губернаторскую хартию на ваше имя, сэр?

«Только не спрашивай об этом Лиллехорна, – подумал Мэтью. – Он готов будет предложить свою кровь вместо чернил».

Деверик стоял, прямой, жесткий и высокий, с разбитым боксерским носом и изборожденным высоким лбом, и весь он был – такое воплощение сдержанного благородства, что не худо было бы лорду Корнбери взять с него пример. Да, Деверик богат – быть может, один из самых богатых людей в колонии. Мэтью знал о нем не очень много – а кто знал больше? он же был одинокий волк, – но от Григсби Мэтью слыхал, что Деверик проложил себе путь сюда от лондонских помоек, а теперь он в дорогом костюме, холодный, как зимний лед, и смотрит сверху вниз на этого начальственного попугая.

– У меня своя область управления, – ответил Деверик, слегка задрав подбородок. – И я буду держаться в ее пределах, пока не споткнусь о чужой забор. Позвольте обратиться к вам с просьбой: в удобное вам время встретиться со мной и с комитетом содержателей таверн для обсуждения этого вопроса до того, как вы твердо выберете направление действия.

– А молодец! – шепнул Пауэрс. – Никогда не знал, что старина Пеннфорд – такой хороший адвокат.

Лорд снова Корнбери заколебался, и Мэтью подумал, что этот человек не столь искушен в дипломатии, как следовало бы. Конечно, его женственная натура схватилась бы за возможность примирения, если не ради того, чтобы поладить с весьма влиятельным человеком, то чтобы закончить первое появление на публике без бунта в зале.

– Пусть так, – произнес губернатор ровным голосом, никак не выражая интереса к выслушиванию чужого мнения. – Я отложу мой декрет на неделю, сэр, а пока благодарю вас за ваши замечания.

После этого жеста Пеннфорд Деверик сел на место.

Разноголосый шум, который уже было начинался в задних рядах толпы, стал спадать, но с улицы доносились выкрики и вой, сообщавшие о вердикте простого человека. Мэтью даже подумал, может ли быть так, чтобы живой губернатор вроде того, что сейчас стоит перед ними, был хуже мертвого мэра. Ладно, время покажет.

Корнбери теперь начал новую речь, в которой выражал признательность всем джентльменам – да, и присутствующей леди, разумеется, – за поддержку и признание необходимости сильного руководства в этом растущем и очень важном городе. И наконец, загнав лошадь своего самодовольства до полусмерти, он произнес:

– Перед тем как объявить наше собрание закрытым, спрашиваю: будут какие-нибудь замечания? Предложения? Я хочу, чтобы вы знали: я человек широких взглядов, и я сделаю все, что в моих силах, для решения проблем, больших и малых, дабы способствовать порядку и прогрессу нашего города. Итак?

У Мэтью было что спросить, но он сам себя одернул, потому что был уверен: это разозлит Лиллехорна, а значит – неразумно. Он и так уже за этот месяц оставил у секретаря главного констебля два письма с изложением своих мыслей, и никакой реакции не последовало. Какой же смысл выражать свое мнение?

И вдруг встал старый растрепанный Хупер Гиллеспи и заговорил своим обветренным скрипучим голосом:

– Тут вот чего, сэр! Ежели проблема, так она есть! – И он попер в своей манере дальше, не ожидая ответа. – Я гоняю паром отсюда до Бруклина, и с души у меня воротит видеть этих наглых щенков, что по реке шляются. Они вот огонь развели на Устричном острове, чтобы корабли на камни выбрасывались, аж слеза прошибает видеть, как гробят хорошее судно. У них пещера, где они прячутся, и я берусь показать. В корпусе они живут, от разбитого корабля, спрятались посередь бурьянов да палок, бобер позавидует. Дак если этих пацанов не взять за шкирку, убийства будут, потому как они все шкоды замышляют. А вот в июне, первого числа, пришли да меня ограбили и всех моих пассажиров, к вашему сведению. А ежели у нас другой раз монет не будет, так прикончат они кого, потому что вожак их самого Кидда из себя ставит, рапира у него здоровенная, а я не хочу, чтобы эта штука возле моего горла торчала ночью, когда на всей проклятой реке сам Сатана бродит. Так чего скажете?

Лорд Корнбери ничего не сказал, и молчал он очень долго. Наконец он обратился к публике:

– Кто-нибудь может это перевести на нормальный английский язык?

– Это мистер Гиллеспи брюзжит, сэр, – сообщил Корнбери его новый фаворит-референт, главный констебль. – Он говорит о проблемах с некоторым речным отребьем, которое я собираюсь в ближайшее время оттуда вычистить. Вам об этом беспокоиться нет надобности.

– Чего он говорит? – спросил Гиллеспи своего соседа.

– Сядьте, Хупер! – приказал Лиллехорн с царственным мановением трости. – У губернатора нет времени на ваши мелкие трудности.

Мэтью потом сам не понимал, зачем он это сделал. Наверное, из-за этих вот слов – «мелкие трудности». Для Гарднера Лиллехорна все, что не касалось его непосредственно, было «мелкими трудностями». Грабители, почти год орудующие на реке как на большой дороге, – «мелкие трудности». Убийство Джулиуса Годвина – «мелкая трудность», если посмотреть, как мало сил вкладывает Лиллехорн в его раскрытие. А потому – и в этом сошлись порок, леность и коррупция – и преступления Эбена Осли для главного констебля будут «мелкими трудностями», не зря же их двоих Мэтью часто видел вместе за игорным столом.

«Ну, сейчас покажем тебе мелочи в крупном масштабе», – подумал Мэтью.

Он встал, вмиг собрался, и когда накрашенные глаза лорда обратились к нему, заговорил:

– Я хотел бы попросить, чтобы некоторое внимание было уделено проблеме констеблей, сэр. Проблема состоит в том, что население города растет – равно как, увы, и криминальные тенденции в поведении жителей, – а количество и качество констеблей за этим ростом не успевает.

– Будьте добры назвать себя, – попросил Корнбери.

– Его зовут Мэтью Корбетт, сэр. Он клерк у одного из городских…

– Мэтью Корбетт, – уверенно и достаточно громко проговорил Мэтью, который не собирался позволить себя застрелить из кривого мушкета главного констебля. – Я служу клерком у магистрата…

– …магистратов, Натэниела Пауэрса, – продолжал Лиллехорн, обращаясь непосредственно к губернатору, повысив голос, – и мне отлично известна эта…

– Натэниела Пауэрса, сэр, – в свою очередь продолжал Мэтью, не сдаваясь в этой войне сцепившихся голосов, и вдруг его подхватила и понесла буря образов еще из той «мелкой трудности» с магистратом Вудвордом в Фаунт-Ройяле в колонии Каролина, когда он боролся за жизнь Рэйчел Ховарт, обвиненной в колдовстве. Он вспомнил скелеты в грязной яме, злобного убийцу-трактирщика, который пытался прикончить их в полночь, едкую вонь тюрьмы и нагую красавицу, сбросившую с себя плащ со словами вызова: «Вот она, ведьма!» Вспомнил полыхающие в Фаунт-Ройяле пожары, зажженные дьявольской рукой, снова увидел толпу, штурмующую двери тюрьмы и громогласно требующую сжечь ведьму, – а Мэтью к тому времени уже понимал, что она стала невинной жертвой куда более демонического коварства, чем то, о котором вопил в своих проповедях безумный проповедник Исход Иерусалим. Он видел, как тают жизненные силы Айзека Вудворда как раз в то время, когда он, Мэтью, рискнул всем ради своей «ночной птицы», как назвал это магистрат. И снова все эти сцены понеслись в мозгу водоворотом, и он развернулся к главному констеблю Лиллехорну, твердо зная одно: он заслужил право говорить как мужчина.

– …проблема, можно не беспокоиться. У нас достаточно хороших работников, лояльных граждан. Которые еженощно выполняют свой гражданский до…

– Сэр!

Это нельзя было назвать криком, но эффект получился как от выстрела: никто никогда не смел повышать голос на Лиллехорна. Тут же в зале стало тихо, как в склепе – и Мэтью подумал, что сейчас точно бросил первую горсть земли на свою могилу.

Лиллехорн замолчал.

– Я взял слово, – сказал Мэтью, чувствуя в лице жар. – У меня есть право говорить свободно. Разве не так? – Он посмотрел на Корнбери.

– Гм… да. Да, конечно, мальчик, конечно.

Ну-ну, подумал Мэтью, мальчик. Он встал боком к главному констеблю, потому что не был готов повернуться к этому человеку спиной. Сидящий рядом магистрат Пауэрс сказал ему вполголоса:

– Ну, теперь постарайся изо всех сил.

– Пожалуйста, говорите свободно, – предложил лорд Корнбери, ощущая себя, очевидно, весьма благосклонным правителем.

– Благодарю, сэр. – Еще один беспокойный взгляд в сторону Лиллехорна, и Мэтью все свое внимание перенес на мужчину в платье. – Я хотел указать, что у нас – в нашем городе – две недели назад произошло убийство, и это…

– Всего одно убийство? – перебил Корнбери, криво улыбаясь. – Знаете, я сейчас приплыл из города, где дюжина убийств за ночь – обыденность, так что благодарите ваши звезды.

Эта фраза была встречена смешками, в том числе фырканьем Лиллехорна и мерзким носовым трубным звуком не от кого иного, как от Осли. Но Мэтью продолжал с непроницаемым лицом:

– Свою звезду я благодарю, сэр, но я хотел бы иметь защиту со стороны констеблей.

Теперь рассмеялись Соломон Талли и магистрат, а сидящий через проход Ефрем Оуэлс радостно что-то пискнул.

– Ну хорошо. – Улыбка у губернатора стала уже не такой мерзкой – или Мэтью начал привыкать к его лицу. – Продолжайте, будьте добры.

– Мне известно, какова цифра смертности в Лондоне. – «Газетт» старалась донести эту информацию до своих читателей со всеми натуралистическими описаниями перерезанных глоток, отрубленных голов, удушений и отравлений мужчин, женщин и детей. – А также тот факт, что в Лондоне есть развитая система охраны закона.

– К сожалению, недостаточно развитая, – пожал плечами Корнбери.

– Но подумайте, сколько убийств могло бы случаться за ночь, не будь этой системы вообще? Добавьте сюда прочие преступные акты, свершаемые меж закатом и рассветом. Я предлагаю, сэр, чтобы мы взяли лондонскую организацию за образец и сделали что-нибудь, чтобы выполоть криминальное насилие до того, как оно, скажем так, укоренится.

– Нет у нас тут криминального насилия! – крикнули с задних рядов. – Все это чушь собачья!

Мэтью не обернулся – он знал, что это один из тех самых «хороших работников» защищает свою несуществующую честь. Вскипел хор воплей и криков, и Мэтью переждал их.

– Моя мысль, – продолжал он спокойно, – состоит в том, что нам нужна организация до того, как возникнет проблема. Если поставить лошадь позади телеги и за телегой гнаться, можно сильно опоздать.

– Насколько я понимаю, у вас есть предложения?

– Лорд губернатор! – Судя по страданию в голосе, Лиллехорн сдерживал дыхание все время, пока происходил этот разговор – нет, этот дерзкий вызов его авторитету. – Клерк вполне мог бы подать свои предложения через моего секретаря, как и любой из присутствующих в этом зале, в этом городе, в этой колонии. Я не вижу смысла ворошить грязное белье на людях!

Имеет ли смысл напомнить, что письма написаны и либо отвергнуты, либо просто выброшены? Вряд ли, решил Мэтью.

– Да, некоторые предложения у меня есть, – сказал он, обращаясь только к Корнбери. – Могу ли я их огласить сейчас, для занесения в протокол и предания их гласности?

Он кивнул в сторону писцов, наставивших перья на пергамент за столом олдерменов.

– Можете.

Кажется, сзади кто-то зашипел. Да, у Лиллехорна выдался не самый удачный день, и, возможно, он станет еще хуже.

– Констебли, – начал Мэтью, – должны встречаться на некотором месте сбора перед началом обходов. Они должны заносить свои имена в журнал регистрации, указывая время прибытия на дежурство. Они должны также расписываться, уходя, таким образом получая перед уходом домой разрешение начальства. Они должны подписать обязательство на дежурстве не пить. И, если честно, пьяниц следует выбраковывать и выгонять со службы.

– Правда?

Лорд Корнбери поправил шляпу, потому что павлиньи перья начинали сползать ему на глаза.

– Да, сэр. Начальство этого… участка, назовем его так, должно будет обеспечить пригодность констеблей для службы, а также снабдить их фонарями и какими-либо шумовыми устройствами. Например, трещотками. Их ведь используют в Лондоне, я не ошибаюсь? – Так было написано в «Газетт», и потому не было нужды в подтверждении от Корнбери. – И еще: то, что делали голландцы, а мы почему-то перестали – давать констеблям фонари с зелеными стеклами. Когда увидите зеленый фонарь, будете знать, кто перед вами. Я также думаю, что констеблей следует обучать. Они должны уметь…

– Стоп, стоп! – чуть не заорал Лиллехорн. – Констеблей набирают из рядовых граждан! Чему их нужно обучать?

– Они должны уметь читать и писать, – сказал Мэтью. – И будет не вредно проверять, насколько хорошее у них зрение.

– Вы только послушайте! – Снова на сцену выскочил главный констебль, играя на публику. – Этот клерк выставляет нас всех шутами!

– Одного шута уже слишком много, – возразил Мэтью, точно зная, что превращает свое будущее в поле битвы. Лиллехорн зловеще замолчал. – Я бы также предложил, лорд Корнбери, чтобы с целью подбора наиболее подходящих для этой работы лиц им бы платили из общественных средств.

– Платили? – Лорд Корнбери сумел состроить гримасу одновременно и шокированную, и иронически-заинтересованную. – Деньгами?

– Как за любую работу. И этот центральный участок должен быть серьезным рабочим местом, не конюшня или склад, выделенные потому, что их не жалко. Мне кажется, что стоит продумать и другие детали – например, что более длинные свечи дольше горят. И чтобы выдавать их констеблям в большем количестве, а также помещать в фонари на каждом углу. Уверен, что мистер Деверик сможет нам здесь помочь.

– Конечно! – тут же откликнулся Деверик, но все, в том числе и Мэтью, знали, что он уже подсчитывает дополнительную прибыль. – И мысль о зеленых фонарях мне тоже нравится. Могу их получить по особому заказу.

– Я пока еще этого не утвердил, сэр! – У Корнбери явно не наблюдалось избыточной симпатии к мистеру Деверику, как и желания, чтобы у него вот так увели целый фургон с деньгами. – Так что будьте добры придержать свою радость! – Тут он направил пронизывающий взор Мэтью, и тот ощутил силу королевской крови, словно удар здоровенного кулака: – Как это вышло, что у вас такие мысли на эту тему, а главный констебль о них даже не слышал?

Мэтью поразмыслил над вопросом – все ждали с некоторой надеждой – и сказал:

– Главный констебль – занятой человек, сэр. Я уверен, что эти идеи стали бы ему ясны в конце концов.

– Или нет. – Корнбери нахмурился. – Боже мой, я видал смертельные дуэли по гораздо меньшим поводам, чем такое обвинение в служебном несоответствии. Мистер Лиллехорн, я исхожу из предположения, что у вас на уме только благо города, а потому вы не воспримете слова этого молодого человека как оскорбление. Я прав?

– Милорд, я здессссь только ради сссслужения, – ответил Гарднер Лиллехорн, и могло показаться, что эти слова он прошипел.

– Очень хорошо. Тогда я перечитаю записи из протокола нашего собрания и в какой-то момент попрошу вас о встрече со мной и – разумеется – с олдерменами для дальнейшего обсуждения. До этого времени, мистер Деверик, мне не хотелось бы видеть никаких плывущих в темноте зеленых фонарей. И вы тоже можете сесть, мистер Корбетт, с благодарностью за ваши продуманные предложения. Еще кто-нибудь?