Текст книги "Королева Бедлама"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

– У меня несколько новых пистолетов, я их испытываю, – пояснил Мак-Кеггерс, вешая пистолеты туда, откуда, очевидно, их взял. – Из Нидерландов. Бой сильнее, чем у тех, которые я раньше видел. Потом я вытащу пули из Элси и измерю раны. То есть оттиски. Я с удовольствием все эти данные записываю – никогда не знаешь, что может пригодиться. – Он подошел к столу, где лежали открытый блокнот и перо рядом с чернильницей. – Сегодня самое популярное оружие – клинок. – Мак-Кеггерс что-то отметил в блокноте. – Завтра это будет пистолет, если его сделают достаточно маленьким, чтобы спрятать, и что-нибудь придумают, чтобы можно было несколько пуль подряд пускать без перезарядки. – Он обернулся и увидел скептическую физиономию Мэтью. – В Европе и тем и другим занимаются прямо сейчас.

– Я только искренне надеюсь, что «завтра» вы сказали не в буквальном смысле.

Мэтью не мог представить себе пистолет, выпускающий более одной пули. Такого опасного оружия мир еще не знал.

– В Пруссии уже есть многоствольные пистолеты. А насчет уменьшения размера и веса, чтобы пистолет можно было носить скрытно – я думаю, это дело ближайших пятидесяти лет. Даже не говоря уже о новых технологиях, оружейники народ невероятно изобретательный. – Мак-Кеггерс увидел в руках у Мэтью листок. – А, последние новости?

Мэтью протянул ему листок:

– Вышли сегодня утром. Сожалею, что мистер Григсби выставил меня интервьюером. Я очень старался отбирать информацию, когда ему рассказывал.

– Вижу, что старались. – Всего несколько секунд понадобилось Мак-Кеггерсу, чтобы ухватить суть. – Да, это замечание насчет «официальных лиц» некоторых приведет в бешенство. Особенно Лиллехорна. И Байнс тоже так не пропустит. «Лицо, знакомое многим из нас, скрывает звериный оскал изверга. Да, Григсби не стесняется пугать жителей».

Он повернул листок другой стороной и стал читать, пока Мэтью продолжал оглядывать мансарду.

Книжная полка с дюжиной древнего вида томов, переплетенных в поношенную кожу. Книги по медицине? Анатомии? Названий не разглядеть. Рядом массивный комод с ящиками, еще дальше – этажерка с ячейками, где лежали свернутые в трубку листы белой бумаги. У противоположной стены мансарды, за полками, где были сложены разные предметы одежды, стояли простая кровать и письменный стол. Здесь не было очага, а значит, Мак-Кеггерс либо должен был питаться в тавернах, либо – что вероятнее – договорился с местной хозяйкой.

– «Агентство Герральд», – прочитал Мак-Кеггерс объявление. – Запросы адресовать в гостиницу «Док-хаус-инн». Интересно.

– Правда?

– Да, я слышал о них. Но не знал, что они уже и сюда добрались. У них был девиз: «Глаза и руки закона». Частные детективы. Еще немного мутной воды для главного констебля, если они откроют здесь представительство.

– Да, действительно, – сказал Мэтью, пытаясь сохранить равнодушный тон.

– Вечерние новости до Григсби не дошли? – Мак-Кеггерс отдал «Уховертку» обратно Мэтью. – Я полагаю, вы слышали?

– Слышал.

– Так же жутко перерезано горло. Такой же удар по голове, те же круги вокруг глаз. Ой… – Мак-Кеггерса вдруг побледнел – он вспомнил, что видел в холодной комнате. Прижав руку ко рту, он будто пытался подавить возникающий прилив. – Прошу прощения, – сказал он через минуту. – Иногда моя слабость берет надо мной верх.

Мэтью показалось вполне уместным прокашляться и спросить:

– О какой слабости вы говорите, сэр?

– Вот теперь вы строите из себя тупицу! – Мак-Кеггерс опустил руку. – Вы отлично знаете, что я имею в виду. И все знают, верно ведь? – Он сам себе кивнул. – Все знают, все за моей спиной хихикают. А что мне делать? Видите, я проклят. Потому что я родился для этой профессии, но не выношу… – Он резко замолчал. Бисеринки пота блеснули у него на щеках. Он подождал, пока снова успокоится пищевод. Потом выдавил кривую улыбку и показал рукой на скелеты: – Видите моих ангелов?

– Ангелов, сэр?

– Моих неизвестных ангелов, – поправил Мак-Кеггерс. Он посмотрел на них как на шедевры искусства. – Два – вон тот молодой человек и женщина – приехали со мной из Бристоля. Другие два – мужчина постарше и девочка – найдены здесь. Мои ангелы, Мэтью. Знаете почему?

– Нет, – ответил Мэтью. И не был уверен, что хотел бы знать.

– Потому что они представляют все, что есть для меня завораживающего в жизни и в смерти, – продолжал коронер, глядя на свои драгоценные предметы. – Они совершенны. Нет, нельзя сказать, что у них нет плохих зубов, или трещины в костяшке пальца, или старой раны в колене – но только такие мелочи. Те двое, что из Бристоля, висели в кабинете моего отца. Он тоже был коронером, как и мой дед. Я помню, как отец показал мне их в предвечерних сумерках, как он сказал мне: «Эштон, смотри на них, смотри как следует, ибо здесь как на ладони вся радость жизни, вся ее трагедия и вся ее тайна». Радость, говорил он, ибо они были детьми предназначения, как все мы. Трагедия, потому что все мы станем такими. А тайна… потому что куда уходит свет от этих домов, когда остаются только фундаменты?

Мэтью заметил в глазах Мак-Кеггерса блеск, который можно было бы ошибочно счесть безумием, но Мэтью видел этот блеск у своего отражения в зеркале в Фаунт-Ройяле, когда перед ним стояла загадка, казалось, не имевшая решения.

– Никто из них, – продолжил Мак-Кеггерс, – не должен был умирать. Да, конечно, в конце концов все бы они ушли, но я помню, как отец говорил об этих первых, что их просто нашли мертвыми и никто не мог их опознать. Никто не признал их своими. Старик был найден мертвым в фургоне лудильщика, а лудильщик не знал, где и когда он туда залез. Девочка умерла на корабле. И знаете, что поразительно, Мэтью? Нигде не записано, что она вообще была пассажиркой на этом судне. Никто не знал ее имени. Она спала на палубе и ела вместе со всеми, но никто никогда не спросил ее о родителях. За все эти долгие недели всем было все равно. Она сделалась невидимой? Или просто так себя вела, что остальные считали, будто кто-то о ней заботится? Ей было четырнадцать, Мэтью. Откуда она взялась? Какова ее история?

– Какова была причина ее смерти? – спросил Мэтью, не сводя глаз с маленького скелета.

– А, вот это серьезный вопрос. – Мак-Кеггерс потер подбородок. – Я ее изучал, и старика тоже. Пользовался книгами и своими записями. Всеми материалами, что оставил мне отец, и теми, что ему оставил дед, и… и ничего не нашел. Ни ран, ни болезней, которые я мог бы назвать. Ничего. И ничего от них не осталось, кроме этих вот фундаментов, потому что свет ушел из них. Но я скажу вам, Мэтью, что я считаю. Что я нашел как единственный возможный ответ. Я считаю, – сказал он тихо, разглядывая своих ангелов, – что человеку нужны друзья, нужна любовь, нужна человечность. Я считаю, что если человек долго этого лишен, то старик может заползти в фургон лудильщика, а девочка – перебраться через борт корабля, и там увидеть, что перед ними лежит все тот же одинокий путь. Я думаю, что эти люди умерли по причине, не указанной в моих книгах, в книгах моего отца и деда. Я думаю, что-то разорвалось у них в сердце, и когда кончилась вся надежда, они умерли, потому что просто не могли больше выносить жизнь.

Он вдруг перешел на шепот.

– Но посмотрите на эти кости! – выдохнул он. – Как они точно друг к другу подходят, как они защищают то, что держат внутри. Фундаменты наших домов великолепны, Мэтью, пусть даже сердца наши темны и разумы затуманены. Именно кости всегда привлекали меня в моей профессии. Чистая, точная геометрия, благородное и верное предназначение. Кости – чудо творения. – Он заморгал, и в этот миг будто вернулся на твердую почву реальности. – Вот студень – это то, чего я вынести не могу. Треснувшая глина, то, что выступает из нее…

Снова он прижал руку ко рту и сжал губы в ниточку.

– Я так понял, – начал Мэтью, пытаясь сменить тему, – что ваш отец все еще в Бристоле?

– Да. – Сказано это было чужим, далеким голосом. – Все еще в Бристоле. И всегда будет в Бристоле.

Тоже не очень удачный оказался выбор темы, потому что Мак-Кеггерс вдруг дернулся и сказал:

– Извините, я не очень хорошо себя чувствую.

– Простите.

– Вы хотели у меня что-то спросить?

– Да. Гм… – Мэтью замялся, не желая усиливать у коронера тошноту, но ему необходимо было знать. – Это по поводу Осли. Вы не против?

– Это моя работа, – прозвучал ответ с ноткой горечи.

– Я слышал, что сегодня ночью нашли кровавый след. На двери погреба возле Баррак-стрит.

– Да, мне говорил Лиллехорн. На двери погреба, принадлежащего конторе трех адвокатов: Полларда, Фитцджеральда и Кипперинга. И что?

– Я просто хотел знать, правда ли это. – На самом деле Мэтью хотел проверить, что информация дошла до главного констебля. – Вы не знаете, были ли найдены поблизости другие кровавые следы?

Мак-Кеггерс повернулся к Мэтью, уставился на него не мигая.

– Интересное направление мысли. Почему не спросить у самого Лиллехорна?

– Он… у него сегодня было совещание. С лордом Корнбери.

– Я слышал только об одном следе, – ответил Мак-Кеггерс. – Очевидно, Маскер пытался проникнуть к ним в погреб. Если вас действительно заинтересовало: Лиллехорн уже обыскал погреб и ничего не нашел.

– Но зачем именно этот погреб? – не смог удержаться Мэтью. – Я хочу сказать, что Бивер-стрит прямо там, у конца переулка, я прав? Зачем Маскеру было пытаться проникнуть в погреб, если он легко мог свернуть в любую сторону на Бивер-стрит?

– Может быть, он был сбит с толку криками – как я понимаю, их было много – и боялся, что констебли бегут к нему со всех сторон. – Мак-Кеггерс взял со стойки шпагу и стал протирать клинок чистой тряпицей. – Знаете, есть другой вопрос, который Лиллехорн мне вчера задал. И я не могу ответить. Как вы думаете, почему тот человек, который поднял тревогу, так и не показался?

Раньше, чем Мэтью успел придумать ответ, Мак-Кеггерс убрал шпагу и взял другую, чтобы ее тоже протереть.

– Лиллехорн очень заинтересован найти этого человека. У него сколько угодно свидетелей, которые слышали крики, но нет человека, который первым кричал. Что вы об этом думаете?

Мэтью перевел дыхание и ответил так:

– Главному констеблю, у которого на руках три нераскрытых убийства, следовало бы больше интересоваться Маскером, а не невинным свидетелем, который мог случайно оказаться на месте преступления.

Мак-Кеггерс кивнул и повесил шпагу на стойку.

– Четыре убийства.

Мэтью подумал, что ослышался:

– Простите, сэр?

– Четыре, – повторил Мак-Кеггерс. – Четыре убийства. Осли четвертый, а не третий.

– Кажется, я вас не совсем понимаю.

Мак-Кеггерс подошел к ящику с ячейками и вытащил оттуда один свиток. Развернул, внимательно рассмотрел нарисованные контуры тела и заметки, сделанные черным и красным мелками.

– Поскольку вы так любите вопросы и ответы, я вам скажу, что за четыре дня до убийства доктора Годвина воды Гудзона выбросили на берег тело – на землю, принадлежащую фермеру по имени Джон Ормонд. Ферма находится приблизительно в десяти милях от города. Тело молодого мужчины восемнадцати или девятнадцати лет, максимум двадцати. Вот, смотрите сами.

Он подал Мэтью бумагу и отступил на шаг, будто устраняясь.

Мэтью не сразу понял, на что он смотрит, потому что заметки коронера показались ему незнакомым кодом писца. Но прежде всего он заметил следы красного мелка на глазах.

– У него были повреждены глаза? – спросил Мэтью.

– У него не было глаз. Видите колотые раны на теле?

Мэтью сосчитал красные штрихи:

– Восемь?

– Три раны в грудь, одна в основание шеи. Три в спину и одна в левое плечо. Насколько я могу судить, все клинки разной формы и разной ширины. В моих примечаниях вы можете также видеть, что запястья трупа были связаны шнуром за спиной.

– Его убила банда? – спросил Мэтью.

– Лобная и носовая кости черепа разбиты, три шейных позвонка сломаны. Я думаю, он был сброшен со значительной высоты где-то выше по реке. Учтите, он пробыл в воде не меньше пяти дней, пока Ормонд его нашел.

Вряд ли приятная была картина, подумал Мэтью. Река, теплый летний день, а посреди всего этого – труп с выколотыми глазами и восемью колотыми ранами – Мак-Кеггерсу это могло показаться пикником в аду.

– Да, действительно зверство, – сказал Мэтью.

И сам решил, что это очень мягко. Даже Маскер не связывал своим жертвам руки за спиной до удара. Жертва не могла не знать, когда завязывали узлы, что с ней будет.

– Четыре убийства за три недели, – сказал Мак-Кеггерс. – Новый и очень тревожный факт в истории этой колонии.

Мэтью отдал свиток.

– Могу понять, почему Лиллехорн хотел сохранить все в тайне. Кто это был?

– Понятия не имею. – Мак-Кеггерс свернул свиток и вложил его в ячейку. – Тело было… нетранспортабельно. И ничего не осталось от… извините, минутку… не осталось от… от…

– От лица? – подсказал Мэтью.

– Да, от лица. Рыбы и черепахи. Они… они, наверное, и выели глаза первым делом. – У Мак-Кеггерса самого глаза стали слегка рыбьи, но он продолжал: – Одежду осмотрели, но карманы оказались пусты. Когда я закончил описание, Лиллехорн велел Зеду выкопать могилу. Дело не закрыли, но пока что никто больше не исчез.

– И у него не было бумажника? Вообще ничего?

– Вообще ничего. Конечно, его могли ограбить – и убийцы, и река. – Мак-Кеггерс поднял палец, будто неожиданно что-то пришло ему на ум. – У меня есть вопрос к вам. Я так понимаю, что вы выросли в приюте?

– Да.

Мэтью решил, что коронер это знает от магистрата Пауэрса или от Лиллехорна.

– Вы хорошо знали Осли?

– Не очень.

Мак-Кеггерс отошел к большому черному комоду и выдвинул ящик. В нем лежал какой-то пакет в коричневой бумаге. Кроме того, в ящике находился дешевый кошелек из коричневой материи, обернутый лентой карандаш, связка ключей, оловянная фляжка и что-то вроде флакона, наполовину заполненного янтарного цвета маслянистой жидкостью.

– Я хотел спросить, – сказал Мак-Кеггерс, – не упоминал ли когда-нибудь Осли о своих родных.

А, подумал Мэтью, вот оно что. Последнее имущество Эбена Осли, оставленное им, когда его взяли с земли получить свою награду. Флакон, наверное, тот самый тошнотворный гвоздичный одеколон. Ключи от замков приюта. Карандаш, которым Осли записывал проигрыши, счета за еду, приход-расход и все прочее, что падало в мерзкое болото его мыслей.

– При мне – нет, – ответил Мэтью. У него зачесалось где-то в затылке.

– Я полагаю, что в конце концов кто-нибудь появится. Может быть, его заместитель по приюту. Или я просто сложу это все в коробку и уберу на долгое хранение. – Мак-Кеггерс задвинул ящик. – Он никогда не говорил о своих родственниках?

Мэтью покачал головой – и тут понял, что так свербит в мозгу.

– Прошу прощения, не могли бы вы еще раз открыть?

Мак-Кеггерс открыл и отступил в сторону. Мэтью подошел посмотреть.

На самом деле ему хватило секунды – его просто интересовало, чего здесь нет.

– Блокнот, который был при Осли. Где он?

– Извините, что где?

– Осли всегда носил с собой маленький черный блокнот с золотым орнаментом на обложке. – Он посмотрел коронеру в лицо. – Его не могли завернуть с одеждой?

– Исключено. Зед обыскивает одежду очень тщательно.

Вот уж в тщательности Зеда Мэтью не сомневался. У него даже было острое ощущение, что за ним наблюдают, и когда он посмотрел вверх, к люку в крыше, то увидел, что раб там стоит и смотрит на него, как человек, обнаруживший у себя в чашке головастика.

Мэтью снова пересмотрел предметы в ящике, но различал их плохо, потому что глаза у него затуманились.

– Блокнота здесь нет, – сказал он тихо, в основном сам себе.

– Если его нет здесь, – отметил Мак-Кеггерс, – то не было на теле. – Он снова закрыл ящик, подошел к стойке с оружием и выбрал два других пистолета. Их он отнес к столу, где находилась коробка свинцовых пуль, рог с порохом и кремни, разложенные для очередного покушения на Элси. – Хотите выстрелить?

– Нет, спасибо. Но я очень вам благодарен за потраченное на меня время.

Мэтью уже отступал к двери. Он отметил несколько дыр в стене позади Элси и два разбитых оконных стекла. Забавно, что ни один джентльмен или леди не получили осколков в парик.

– Тогда всего хорошего. И не стесняйтесь иногда заходить, ваше общество мне приятно.

От человека столь эксцентричного – полусумасшедшего, сказали бы многие, – такая фраза была высочайшим признанием. Но сейчас пора было заткнуться и постараться выбраться из здания, не нарвавшись на неприятности в виде высокомерного главного констебля или шумного генерального прокурора. Мэтью вышел из мансарды, закрыл за собой дверь и начал спуск к жестокой обыденности земли.

Глава девятнадцатая

Однако перед тем как осуществить свое намерение пообедать в «Галопе» и спокойно – по возможности – провести вторую половину дня, хотя говорили, что кто-то из жителей уже организует протесты против Указа о чистых улицах, нужно было выполнить еще одно задание.

Все время он думал, что рассказать Джону Файву о ночных путешествиях преподобного, и все же, приближаясь шаг за шагом к кузнице мастера Росса, не мог пока ничего решить. Ждать, пока Джон сам придет, не годится. Поскольку Мэтью попросили сделать эту работу с полным доверием, он считал себя обязанным доложить о том, что выяснил, не слишком затягивая, но все же… выяснил он что-нибудь или нет? Да, он видел Уэйда перед домом мадам Блоссом, но что это означало? Мэтью знал, что между тем, что он видел, и тем, что за этим кроется, лежит пропасть, и вот в ней-то как раз и находится разгадка.

Он вошел в сумеречный жар кузницы, обнаружил Джона Файва за его обычным занятием и позвал наружу поговорить. Повторился ритуал просьбы перерыва на пять минут у мастера Росса, и вскоре Мэтью с Джоном стояли почти на том же месте, где во вторник утром.

– Ну? – начал Джон, когда Мэтью не сразу заговорил. – Ты за ним проследил?

– Да.

– Напряженный выдался вечер. А для Осли – страшный.

– Да.

Они минуту помолчали. По тротуару шагали пешеходы, проехал мимо фургон, груженный мешками с зерном, двое детишек пробежали, гоня перед собой палкой обручи.

– Ты мне расскажешь или нет? – спросил Джон.

Мэтью принял решение:

– Нет.

– Почему? – нахмурился Джон.

– Я выяснил, куда он ходил. Но не уверен, что это обычный его маршрут. И пока я еще не готов сказать тебе, где это было и что я видел.

– Ты учел, как это для нас серьезно?

– Учел и не забываю ни на секунду. Именно поэтому мне нужно больше времени.

– Больше времени? – задумался Джон. – Ты хочешь сказать, что будешь еще за ним следить?

– Да, – ответил Мэтью. – Я хочу посмотреть, придет ли он туда же опять. Если да… может быть, я сперва поговорю с ним. А потом, в зависимости от того, как повернется дело, он, быть может, сам расскажет тебе или Констанс.

Джон с озабоченным видом запустил пятерню себе в волосы:

– Значит, что-то нехорошее.

– Прямо сейчас это не плохо и не хорошо. Мои наблюдения ничем не подтверждены, и потому я должен воздержаться от более подробного изложения. – Он понял, что Джон ждет еще чего-нибудь, чего-то такого, за что можно зацепиться как за рукоять надежды, и потому сказал: – Сегодня скорее всего начнет действовать Указ о чистых улицах. Таверны закроются рано, и констеблей на улицах прибавится. Сомневаюсь, чтобы преподобный Уэйд стал совершать ночные прогулки, пока не отменят указ, а когда это будет – я понятия не имею.

– Пусть он и не пойдет, – ответил Джон Файв, – но его беда так легко не решится.

– Вот здесь я с тобой полностью согласен. Но пока что ни ты, ни я ничего сделать не можем.

– Ладно, – сказал Джон упавшим голосом. – Не нравится мне это, но, похоже, придется смириться.

Мэтью согласился, пожелал приятелю всего хорошего и быстро зашагал дальше к конюшне Тобиаса Вайнкупа, где договорился, что возьмет завтра Сьюви в шесть тридцать утра. Грядущая субботняя тренировка с Хадсоном Грейтхаузом нависала над сознанием черной тучей, но тут он хотя бы знал, чего ждать.

Оставалось одно поручение, которое он хотел выполнить перед ленчем, и оно было подсказано сплетней вдовы Шервин насчет Голден-хилла. Среди тамошних изысканных домов стоял красный кирпичный особняк, принадлежащий семье Деверик. Мэтью сомневался, чтобы Лиллехорн много времени – если вообще сколько-нибудь – потратил на допрос вдовы покойного Эстер и его сына Роберта, выясняя состояние дел главы семьи. Даже если они близкие соседи, все равно Лиллехорны и Деверики слеплены не из одного теста. Мэтью казалось, что если будет обнаружена связь между доктором Годвином, Девериком и – как бы мало он сюда ни вписывался – Осли, то именно в деловой сфере. Хотя он понимал, что может сильно промахнуться – какая связь между директором приюта, пораженным страстью к игре, и богатым торговцем, пробившимся из низов кошмарных лондонских улиц? И более того, как связан с ними обоими знаменитый и блестящий врач?

Но Мэтью хотел по крайней мере, как сказал бы Мак-Кеггерс, сделать пробный выстрел. И он направился на север, в район, известный как Голден-хилл, – ряд домов, похожих на дворцы в садах, по всей длине Голден-хилл-стрит между Краун-стрит и Фэр-стрит.

Подходя к этой аллее роскоши, Мэтью разминулся с телегой фермера, везущей свиней на рынок, и глянул вперед на высоты. Пусть сама Голден-хилл-стрит была утоптанной землей, но в здешних домах проживали наиболее почтенные городские фамилии. И что эта были за резиденции! Двухэтажные, с узорами красных, белых и желтых кирпичей, кремового цвета камня и серых булыжников, с балконами, террасами и куполами, окнами граненого стекла во все стороны – на гавань, на город и на лес, будто отмечая, что миновало и чему еще предстоит миновать в прошлом и будущем Нью-Йорка. Не приходилось сомневаться, что все эти фамилии неоценимо послужили обогащению и процветанию города и справедливо вознаграждены за свое влияние и финансовую храбрость. Все, конечно, кроме Лиллехорна, который жил в самом маленьком доме на западном конце улицы и деньги свои получил по наследству от тестя, но в интересах всех этих несгибаемых столпов было иметь в своем клубе главного констебля, пусть даже как мальчика на побегушках.

Здесь улицы были тщательно вычищены граблями, и на них не было тех противных куч навоза, что в других местах создавали лабиринты для простых горожан. Раскидистые тенистые деревья манили побродить там, куда никаких бродяг не допускали, фонтаны цветов в геометрически правильных садах поили воздух смесью ароматов, слишком утонченной для носа, атакуемого смолой доков и вонью жареной колбасы в мире хаоса, который назывался жизнью там, внизу.

Мэтью шел на восток по тротуару, то в тени деревьев, то снова выходя на яркое солнце. Здесь все было как-то тише, сдержанней, как-то напряженнее. Из мраморных вестибюлей почти что слышалось густое тиканье маятниковых часов, старых уже тогда, когда Мэтью еще не родился, отмечающих время для слуг, переходящих из комнаты в комнату. Даже со своей дерзкой склонностью попадать туда, где он не был желанным гостем, Мэтью несколько стушевался перед такой демонстрацией богатства. Он, конечно, много раз проходил по Голден-хилл-стрит, но никогда еще не шел с такой целью: действительно постучать в дверь, снятую с шотландского замка. Капитаны складов, генералы сахарных заводов, герцоги лесопилок, бароны работорговли, князья недвижимости, императоры пристаней – все они жили здесь, где трава была зеленая, а галька, устилающая дорожки для карет, – гладкая и белая, как зубы младенца.

Он прошел вдоль пятифутовой кованой железной ограды, увенчанной шипами в виде наконечников копья, и над калиткой увидел простую табличку: «Деверик». Сама железная калитка попыталась воспрепятствовать его проходу по белокаменной дорожке к входной двери, но оказалась незапертой и быстро покорилась завоевателю. Петли впустили его тихо-тихо – он почти ожидал вопля возмущения. Мэтью прошел по дорожке под синий навес над крыльцом, поднялся на ступени, потянулся к дверному молотку – и тут на него накатило сомнение. В конце концов, он всего лишь клерк. Какое у него право беспокоить Девериков, когда это работа главного констебля? Лиллехорн должен преследовать Маскера, это входит в его обязанности.

Правда, все правда. Но Мэтью из прошлых наблюдений знал, как работает ум у главного констебля, как он ходит квадратными кругами и круглыми квадратами. Если возложить все надежды в борьбе с Маскером на Лиллехорна, тогда даже ежедневная «Уховертка» (дико звучит, конечно) не угонится за убийствами. Какая-то есть зацепка в связи между доктором, оптовиком и директором приюта, которую, как понимал Мэтью, только он может раскопать, и еще один фактик зудел в мозгу москитом: что сталось с блокнотом Осли?

Он собрал всю свою силу воли, крепко взялся за дверной молоток и заставил его известить, что Мэтью Корбетт трубит у ворот.

Дверь открыли почти сразу. Суровая женщина, тощая как скрепка, в сером платье с кружевами у горла смотрела на него в упор. На вид ей было лет сорок, на голове – приглаженные пепельные волосы, глубоко посаженные светло-карие глаза – смерившие его с головы до ног и задержавшиеся на пятне жидкости на рубашке, – тут же выразили резко отрицательную оценку всему увиденному, от шрама на лбу до царапин на башмаках. Она молчала.

– Я хотел бы видеть мистера Деверика, если можно.

– Мистерр Теферик. – начала она с сильным акцентом, который Мэтью счел то ли прусским, то ли австрийским, но явно из старой Европы, – есть покойный. Он есть похороненный сегодня ф тфа часа дня.

– Я хотел бы говорить с младшим мистером Девериком, – уточнил Мэтью.

– Нефосмошно. То сфитания.

Она попыталась закрыть перед ним дверь, но он выставил руку, не давая двери закрыться.

– Могу я спросить, почему невозможно?

– Миссис Теферик тома не есть. Я не имею посфоления.

– Гретль, кто там? – раздался голос из-за спины служанки.

– Это Мэтью Корбетт! – воспользовался возможностью крикнуть Мэтью, быть может, слишком громко для этой тихой округи, потому что Гретль посмотрела на него так, будто хотела пнуть квадратным носом полированного башмака да побольнее. – Мне нужна буквально минута.

– Матери нет дома, – сказал Роберт, все еще невидимый.

– Я это кофорила, сэр! – чуть не выплюнула она в лицо Мэтью.

– Я хотел бы говорить с вами, – настаивал Мэтью, бросая вызов стихиям. – Относительно вашего отца, относительно его… – он поискал слово, – его убийства.

Гретль глядела на него с ненавистью, ожидая реакции Роберта. Реакции не последовало, и она повторила «То сфитания» и так надавила на дверь, что Мэтью испугался, как бы не сломался локоть, которым он пытался упереться.

– Впусти его. – Роберт показался в прохладном полумраке дома.

– Я не имею посфоле…

– Я тебе даю позволение. Впусти его в дом.

Гретль заставила себя наклонить голову, хотя глаза ее продолжали пылать огнем. Она открыла дверь, Мэтью пробрался мимо нее бочком (почти ожидая получить башмаком в зад) и Роберт вышел к нему навстречу по темному паркету.

Мэтью протянул руку, Роберт ее пожал.

– Я сожалею, что беспокою вас в такой день, поскольку… – Входная дверь закрылась довольно-таки резко, и Гретль прошла мимо Мэтью в покрытый ковром коридор, – ваши мысли заняты совсем иным, – продолжал Мэтью, – но спасибо, что уделили мне время.

– Я могу вам уделить всего несколько минут. Матери сейчас нет дома.

Мэтью в ответ только кивнул. Курчавые каштановые волосы Роберта были аккуратно расчесаны, он был одет в безупречный черный сюртук с жилетом, галстук и накрахмаленную белую рубашку, но вблизи лицо у него было меловой бледности, под серыми глазами залегли темные тени, он глядел прямо перед собой, не видя. Мэтью подумал, что он выглядит на годы старше, чем во вторник на собрании. Потрясение от жестокого убийства будто лишило его соков юности, а судя по тому, что Мэтью доводилось слышать об этой семье, восемнадцатилетний дух Роберта был давным-давно сокрушен тяжелой отцовской рукой.

– В гостиную, – сказал Роберт. – Вот сюда.

Мэтью пошел за ним в комнату с высоким сводчатым потолком и камином из черного мрамора с двумя греческими богинями, держащими что-то вроде древних амфор для вина. Дорожка на полу была кроваво-красная с золотыми кругами, стены – из лакированных темных досок. Мебель – письменный стол, кресла, восьмиугольный столик на гнутых ножках с когтистыми лапами – вся была из полированного черного дерева, кроме софы с красной обивкой перед камином. Комната была глубиной с дом, поскольку одно окно выходило на Голден-хилл-стрит, а второе той же конструкции смотрело на цветущий сад с белыми статуями и небольшим прудом. От богатства, представленного одной этой комнатой, у Мэтью просто захватило дух. Быть может, за всю жизнь не приведется ему держать в руках столько денег, чтобы купить хотя бы этот камин, который, кажется, можно было бы топить целыми стволами. С другой стороны, с чего бы это ему захотелось? От сосновой мелочи тепла не меньше, а что сверх того – расточительство. И все же это был великолепный зал величественного дома, и Роберт, очевидно, заметил потрясенное выражение у него на лице, потому что сказал, почти извиняясь:

– Комната как комната. – И показал на кресло: – Садитесь, пожалуйста.

И сам тоже сел – в кресло у письменного стола. Потер лоб основанием ладони, будто хотел прочистить мозги перед началом разговора.

Мэтью собрался уже произнести первую фразу, но Роберт его опередил. Глаза его все так же смотрели куда-то вдаль.

– Это вы нашли моего отца.

– Если точно, то нет. То есть я там был, но…

– Это новый выпуск?

– Да, новый. Хотите посмотреть?

Мэтью встал и положил «Уховертку» на письменный стол, потом вернулся на место.

Роберт пробежал статью о кончине своего отца. Выражение его лица не изменилось, осталось почти пустым, и только слегка сжатые губы выдавали печаль. Дочитав, он вернул газету Мэтью.

– Мистер Григсби мне сказал, что она должна сегодня выйти. Последний выпуск мне понравился. – Он глянул на Мэтью и снова отвел глаза. – Насколько мне известно, вчера ночью была еще одна жертва. Я слышал, как мать говорила об этом с мистером Лоллардом.

– С мистером Поллардом? Он был здесь сегодня утром?

– Он пришел за ней. Он наш адвокат.

– И она куда-то поехала с мистером Поллардом?

– В Сити-холл. Там ожидалось собрание, сказал мистер Поллард. О тавернах и насчет Указа о чистых улицах. Он и рассказал матери о мистере Осли. Думаю, именно поэтому лорд Корнбери хочет, чтобы таверны закрывались рано?

– Да.

– Мистер Поллард сказал моей матери, что она должна быть на этом собрании с ним. Он сказал, что ей следует надеть траурное платье – напомнить лорду Корнбери, что она тоже жертва, но желает, чтобы таверны города работали точно как раньше. Для нас это, как вы знаете, вопрос больших денег.