Текст книги "Королева Бедлама"

Автор книги: Роберт Рик МакКаммон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

Мэтью не мог ничего ответить – он размышлял, как должен был подготовиться убийца, чтобы действовать быстро, тихо и успешно. Одеться в темное, без фонаря, держать наготове дубинку – быть может, на поясе под черным плащом, и нож в ножнах пол рукой. С земли кровь не плеснет так далеко, чтобы убийца – заранее готовый к ее фонтану – не смог избежать попадания. Перчатки, конечно, – на случай, если рукоять ножа станет скользкой. Разрезы вокруг глаз – и он исчезает в темноте.

– Какая связь между доктором Годвином и мистером Девериком? – спросил Мэтью, пусть даже вопрос был слышен только ему.

– Вот вы и найдете, – ответил Мак-Кеггерс. Он отвернулся от Мэтью, показывая, что разговор окончен, и сосредоточился целиком на своих записях.

Мэтью подождал еще чуть-чуть, но было ясно, что его присутствие перестало быть желательным. Когда Мак-Кеггерс махнул рукой Зеду, и невольник стал умелыми движениями бритвы разрезать одежду на покойнике, Мэтью понял, что пора поднимать с пола фонарь, где свеча сгорела до огарка, и выходить в мир живых.

Но его восхождение к двери было ненадолго прервано.

– Иногда, – сказал Мак-Кеггерс, и по голосу и эху было понятно, что головы он не повернул, – неразумно бывает открывать внимательному наблюдателю все без исключения. Что говорить Григсби и что не говорить, я оставляю на ваше усмотрение.

– Да, сэр, – ответил Мэтью и вышел из холодной камеры.

Глава восьмая

– Ну? Ну? Рассказывай! – Мэтью едва успел выйти в дверь Сити-холла, как Мармадьюк Григсби сгреб его за шкирку. Печатник запрыгал рядом, шаг в шаг, хотя ему пришлось подналечь, чтобы угнаться за длинными ногами Мэтью. – Что думает Мак-Кеггерс? Он что-нибудь сказал об орудии убийства?

– Я думаю, не стоит превращать это в публичное обсуждение, – предостерег Мэтью, потому что даже в столь поздний час на улицах все еще бродили люди – несомненно, беженцы из таверн, – собирались на углах, дымили трубками и обсуждали жестокосердную быстроту бледного всадника, Мэтью продолжал идти, свернул за угол на Бродвей – Григсби не отставал. Мэтью на ходу подумал, что еще очень далеко идти в такую темную ночь, а в этой темноте бродит Маскер, совершивший уже два убийства. Уличные фонари почти догорели и погасли, влажный морской ветерок нес тучи, закрывавшие иногда луну. Мэтью замедлил шаг. Хотя у него и был свой слабый свет, а иногда виден был фонарь другого какого-нибудь ночного прохожего, но он решил, что все-таки лучше идти в компании.

– Не надо это так оставлять! – говорил Григсби. – Мы должны сличить свои впечатления и немедленно дать статью в «Уховертке». У меня есть прочие объявления и всякая хроника, чтобы заполнить лист, но уж эта история всяко заслуживает чернил.

– У меня завтра полный рабочий день. В смысле, уже сегодня. Может быть, в четверг я смогу тебе помочь.

– Я напишу правду, как мне она известна. Ты можешь написать статью со своими фактами и впечатлениями. А потом напечатаем. Ты же мне поможешь?

Это была утомительная работа, от которой почти слепли глаза, потому что набирать приходилось от конца к началу. И на это мог уйти – что бы там ни говорил Мэтью о «вечерней работе» – целый день и приличный кусок ночи. Но эта операция требовала по крайней мере двух человек – один мажет набор типографской краской, другой тянет за рычаг, печатая лист.

– Да, помогу, – согласился Мэтью. Григсби ему нравился, а дух этого человека внушал восхищение. И ему нравилось участвовать в верстке листка, первому видеть некоторые заметки, которые Григсби писал о пьяных дебошах в тавернах, драках между мужьями и женами, погонях за вырвавшимися на улицу быками и лошадьми, кого в каком заведении видели за каким столом и в чьей компании, и более обыденные истории: какой груз куда прибыл или убывает, какой корабль идет в какой порт и тому подобное.

– Я знал, что могу на тебя рассчитывать. Нам, конечно, нужно побеседовать с Филиппом Кови, поскольку, как я понял, он был на месте преступления первым. А ты вторым – вот повезло тебе! В смысле, какая это удача для газеты, хотел я сказать. Ну, и попробуем получить официальное заявление от Лиллехорна. Маловероятно, но не совсем уж невозможно. А знаешь, я думаю, что мы даже от лорда Корнбери могли бы получить заявление. Вот это было бы такое…

Мэтью не слушал. Его как громом поразила фраза «был на месте преступления первым». Григсби бубнил о своих грандиозных планах, а Мэтью думал о тех, кто там действительно был вторым и третьим. Вспомнил слова преподобного Уэйда, обращенные к доктору Вандерброкену: «Мы вынуждены его покинуть».

И куда пойти?

Он решил, что это как раз пример факта, которым с Григсби делиться не надо – по крайней мере до тех пор, пока не представится возможность услышать, что выяснил у этих двух джентльменов Лиллехорн и какое было у них дело более важное, чем дождаться констебля на месте убийства. Может быть, они видели или слышали нечто, о чем должны были бы свидетельствовать? Если да, то слишком они оказались плохими свидетелями для таких уважаемых граждан. Потому что с места преступления просто исчезли.

– Как восприняла известия миссис Деверик? – спросил Мэтью, когда они подходили к церкви Троицы.

– Стоически, – ответил Григсби. – Но за Эстер Деверик никогда не замечали публичного проявления чувств. Она поднесла к лицу платок и закрыла им глаза, а уж были там слезы или нет, неизвестно.

– Я бы хотел снова побеседовать с Робертом. Он не может не знать что-нибудь о том, кто желал зла его отцу. Может быть, он даже сам не понимает, что именно знает.

– То есть ты думаешь, что Маскер… – Григсби понизил голос, услышав, как эхо разносится над тихим Бродвеем, – что Маскер действует с целью и планом? Почему ты решил, что это не безумец среди нас?

– Я же не говорил, что убийца – не безумец, или хотя бы наполовину не безумец. Меня беспокоит другая половина, и она должна беспокоить также и Лиллехорна. Если есть два человека, убитых одной и той же рукой, почему не ожидать третьего, четвертого или… или сколько их еще будет? И я не думаю, что это все так случайно.

– Почему? Из-за того, что рассказал тебе Мак-Кеггерс?

Мэтью почувствовал, что Григсби напряжен, как громоотвод. Уж если попадет человеку в кровь типографская краска, она всю жизнь будет зудеть у него в жилах.

– Я смогу получить его заключение у магистрата Пауэрса, – ответил он, не желая комментировать возможность, что Деверик был убит, когда протянул руку такому же, как он сам, джентльмену или – упаси Господь – крупному коммерсанту. До Мэтью дошло, что сам Маскер тоже может ходить в маске – маске общественного служащего или же успешного предпринимателя, и это его «полубезумие» определяет его действия уже месяцами, если не годами. – Полагаю, следует узнать мнение Мак-Кеггерса до того, как мы…

Но тут неожиданно из-за угла Кинг-стрит вышел хорошо одетый человек в бежевом сюртуке и треуголке, прошел мимо, не сказав ни слова, и исчез в темноте. Мэтью видел его какие-то несколько секунд, но, кажется, узнал в нем того, кто так свирепо метал яблоки в лицо Эбенезера Грудера.

Что было еще интереснее, за этим джентльменом остался едва уловимый запах гвоздичного одеколона.

Но опять-таки: царство Осли находилось всего в одном квартале к востоку, где железная решетка с воротами окружала пораженные проказой стены на углу Кинг-стрит и Смит-стрит. Каждый раз, когда Мэтью проходил мимо этого здания, у него мурашки ползли по коже и ноздри раздувались – так что, быть может, вонь Осли исходила здесь от желтых кирпичей или от самого воздуха, веющего мимо закрытых ставней и потемневших дверей.

– Э-гм… Мэтью, – начал Григсби, глядя на дрожащий язычок пламени сальной свечи в фонаре на углу. – Ты только не считай меня трусом в мои старые годы. Но… не мог бы ты немножко еще со мной пройти? – Он правильно уловил нежелание Мэтью отклоняться от прямого пути к дому и добавил: – Хочу тебя попросить об одной очень важной вещи.

Мэтью не совсем понимал, что может быть настолько важно, чтобы дать за это себя убить, да и Нью-Йорк в предутренние часы – совсем не тот знакомый город, каким он был вчера, но Мэтью подумал, что, кем бы ни был этот Маскер, убийство мистера Деверика должно было послужить для него снотворным не хуже горячего пунша.

– Да, конечно, – согласился он, и они зашагали дальше.

Дорога вела мимо приюта. Григсби молчал, быть может, из почтения к тому, что Мэтью здесь пришлось пережить, хотя он не мог знать о ночных наказаниях, которым Осли подвергал своих подопечных. Мэтью не глядел ни вправо, ни влево, только прямо перед собой. Вместо единственного здания, как было во времена Мэтью, сейчас здесь стояло три дома, хотя их называли по-прежнему одним словом «приют». В самом большом и старом все еще содержали мальчишек с улицы, выброшенных из распавшихся семей, жертв насилия со стороны и индейцев, и колонистов, иногда совсем безымянных, не помнящих прошлого и не надеющихся на будущее. Во втором доме жили девочки-сироты под надзором мадам Паттерсон и ее помощниц – церковь Троицы выписала ее сюда из Англии за свой счет. В третьем доме – недавно построенном уродливом здании с серыми кирпичными стенами и черной шиферной крышей – распоряжался генеральный прокурор, здесь содержались должники и просто обнищавшие и опустившиеся люди, чьи поступки нельзя было назвать преступлениями, но от которых ожидалось, что они сотрут пятна в своем прошлом физическим трудом на благо города. Низкое приземистое здание с решетками, ставшее известным последнее время под именем «бедняцкий дом», вызывало дрожь у каждого работяги, у которого могло не хватить монет, когда придется оплачивать счета.

Мэтью, уже почти совсем пройдя мимо, разрешил себе посмотреть в сторону приюта для мальчиков. Дом был темен, тих гнетущей тишиной, мерзкой тяжестью кирпичей и извести, своими скрытыми тайнами, и все же… все же… за запертыми ставнями – не огонек ли свечи там мелькнул? Не Осли ли там бродит, переходя из комнаты в комнату, прислушиваясь к дыханию юных и беззащитных? Это он остановился возле чьей-то койки и мерзким фонарем светит на спящее лицо? А его «помощники» из старших, набранные для поддержания силового порядка среди тех, кто в жизни знал только грубость и побои, отворачивают взгляды от света и устраиваются снова в ночном убежище?

Нет, такие мысли бесплодны. Нет свидетелей – ничего нет. И все же когда-нибудь кто-нибудь из выпускников может пожелать открыть закону свои мучения, и в этот день, быть может, Мэтью увидит, как Осли увозят в фургоне.

Они миновали еще несколько домов и заведений, но в этой части города между приютом позади и гаванью впереди за два длинных квартала серая дымка висела даже в солнечный день, а ночь казалась еще темнее. Неподалеку справа расположилось кладбище рабов, слева – братские могилы, и население их было обозначено – по мере возможности – именами на маленьких деревянных крестах. К востоку от братского кладбища все еще обрабатывал свои два акра кукурузы голландский фермер по фамилии Дирксен, и прочный фермерский дом белого кирпича мог простоять века.

– Скоро приезжает моя внучка, – сказал Григсби.

– Извини? – переспросил Мэтью, не уверенный, что правильно расслышал.

– Берил, моя внучка. Приезжает… то есть должна была быть здесь три недели назад. Я просил преподобного Уэйда прочесть от моего имени молитву за нее, и не раз. Но мы же все знаем, насколько неточны расписания прихода кораблей.

– Да, конечно.

– Может, они попали в штиль. Или с парусами что-нибудь случилось, или руль сломался. Морские путешествия – дело трудное.

– Да, очень трудное, – согласился Мэтью.

– Я теперь жду ее со дня на день. И об этом-то я и хотел попросить.

– Прости, не понял?

– Точнее, это связано с тем, о чем я хотел попросить. Берил – девушка решительная до безрассудства, очень похожа на отца. Полна жизни и энергии и… ну, такой старой чернильной крысе с ней не справиться.

– Я не знал, что у тебя есть внучка.

– Есть, есть. У меня есть второй сын и двое внуков. Они меня провожали в порту, когда я уезжал создавать себе имя в колониях. И они отлично устроены. Но Берил… ей нужно руководство, Мэтью. Нужна… как бы это сказать? Опека.

– Ты хочешь сказать, надзор?

– Ну да, но… у нее колоссальная тяга к… я думаю, правильное слово – к приключениям.

Мэтью промолчал. Они подходили к дому Григсби. Вокруг стояли другие дома, впереди расположились портовые склады.

– Ей только что исполнилось девятнадцать. Трудный возраст, правда ведь? – Мэтью опять ничего не сказал, и Григсби продолжил: – Но у нее была должность. Она два месяца была учительницей в Мэрилбоне, пока школа не сгорела.

– Извини?

– К счастью, никто не пострадал. Но Берил опять оказалась на мели. Ну, не в буквальном смысле, конечно. Она меня уверила, что корабль, на котором она себе купила проезд, пересекал океан уже шесть раз, так что капитан дорогу знает. Как ты думаешь?

– Я думаю, да.

– Но волнует меня ее темперамент, Мэтью. Она хочет найти себе работу здесь, и по моей рекомендации – и из-за той очень лестной статьи о пекарне миссис Браун – директор Браун предложил ей место у себя в школе с испытательным сроком. Она должна доказать свое умение работать и серьезность своих намерений. Так ты согласен?

Этот вопрос застал Мэтью врасплох – он не понял, что имеет в виду Григсби. В воздухе пахло яблоками. На холме неподалеку расположился сад и дом, где жила пожилая голландская чета, гнавшая лучший в городе сидр.

– Согласен на что? – спросил он.

– На то, чтобы немножко поопекать Берил. Ну, понимаешь – чтобы не угодила ни в какую передрягу до того, как директор школы составит о ней свое мнение.

– Я? Нет, не думаю, что я подхожу для такой работы.

Григсби остановился и посмотрел на Мэтью с таким изумленным весельем, что Мэтью тоже пришлось остановиться.

– Не думаешь, что ты для такой работы подходишь? Юноша, я никого другого не могу найти, кто для нее так подходил бы! Ты человек серьезный, без глупостей, практичный. Надежный и верный. Не напиваешься и не гоняешься за каждой юбкой.

Мэтью слегка поморщился:

– Я и не знал, что я такой скучный.

– Нет, я говорю серьезно. Ты бы очень благотворно влиял на Берил. Поддерживающая рука человека почти ее возраста. Который может служить для нее примером. Понимаешь?

– Примером? Абсолютной и неодолимой скуки? Брось, Марми, мне уже пора домой.

Он снова зашагал к дому Григсби, и печатнику пришлось не отставать от него. Или, более точно, от светлого круга фонаря.

– Но ты подумай, ладно? Просто немножко поводить ее по городу, представить ее достойным людям, чтобы она почувствовала себя уютно?

– Я бы сказал, что это работа как раз для деда.

– Что да, то да. И еще как да! Но иногда при всех своих добрых намерениях дед оказывается просто старым дураком.

– Вот твой дом, – сказал Мэтью.

Обиталище Григсби, имеющее с одного фланга кузницу якорщика, с другой – мастерскую канатного плетельщика, располагалось рядом с яблоневым садом и выходило фасадом на Ист-ривер. Дом был сложен из простого белого кирпича, но Григсби придал ему индивидуальность, приделав ярко-зеленые двери и ставни, а над дверью повесив резную вывеску: «М. Григсби, печатник». Рядом с домом расположилось небольшое кирпичное строение, сарай с опущенным полом, где у голландцев была молочная, а Григсби хранил типографскую краску, бумагу и части типографского пресса.

– Но ты хотя бы подумаешь, да? – спросил Григсби, уже стоя на первой ступеньке. – Мне действительно нужна твоя помощь.

– Я подумаю, но ничего не обещаю.

– Великолепно! Большего я и ожидать не мог. Спасибо за компанию и за свет. – Он достал из кармана ключ и остановился, держа одну руку на засове. – А теперь послушай меня. Домой иди осторожно. Очень осторожно. Понимаешь?

– Понимаю. Спасибо тебе.

– Отлично. Увидимся в четверг, поможешь мне делать следующий выпуск.

Мэтью попрощался и направился домой, на север по Квин-стрит вдоль реки. В этот ранний час у него теснилось в голове много мыслей, но поймал он себя на рассуждениях именно о внучке Григсби. С одной стороны, он надеялся, что корабль не попал в шторм. На три недели опоздал? Конечно, ветра и течения бывают переменчивы, но все-таки…

Он знал, почему ему не хочется опекать внучку Григсби, и ему было несколько стыдно, потому что истинная причина была совершенно эгоистичной, хотя и понятной. Мармадьюк – душа-человек, но его нескладная фигура, его неприятные привычки – например, брызгаться слюной через щели в зубах или пукать, как гонг, – совсем не то, что хочется увидеть у молодой девушки. Мэтью даже передернулся при мысли, что за пугало это может быть. Вот почему она оказалась на корабле, плывущем через бурную Атлантику в грубый колониальный город, и вряд ли тут дело в пожаре в мэрилбонской школе.

Но сейчас ему хотелось лишь одного: содрать с себя окровавленную рубашку, вымыть лицо и лечь спать. В десять утра надо слушать показания вдовы Маклерой – вот это будет работка! – а потом в час дня – тайна, которую Мэтью уже мечтал разгадать: личность и цель таинственной миссис Кэтрин Герральд.

Хотя свечка в фонаре догорела гораздо раньше, чем он убрался с улиц, а живое воображение подсказывало ему, что за ним, отставая на двадцать ярдов, крадется некто в черном, готовый ждать другой ночи, но до гончарной лавки он добрался без приключений, поднялся по лестнице и влез через люк в безопасный уют своего скромного королевства.

Глава девятая

Дьявол снова принялся бить жену, когда Мэтью сквозь двери с инкрустациями морозного стекла ступил на красный ковер вестибюля гостиницы «Док-хаус-инн». Она расположилась в красивом здании из красного и черного кирпича, трехэтажном, построенном в тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году на месте сгоревшей гостиницы Ван Пауэльсона. Изнутри стены были облицованы темным дубом, а солидная мебель создавалась в расчете на людей, умеющих ценить разницу между необходимостью и комфортом. В сводчатой нише стоял спинет, украшенный написанными маслом сценами из «Сна в летнюю ночь» – иногда здесь местными музыкантами устраивались концерты, и публики на них хватало. Все в «Док-хаус-инн» – от роскошных восточных ковров до живописных портретов ведущих коммерсантов Нью-Йорка – говорило о богатстве и влиянии. Трудно себе представить, что всего в сотне ярдов отсюда качаются у причалов мачты кораблей и шмыгают крысы под ногами потных грузчиков.

Для беседы с миссис Герральд Мэтью надел свой лучший темно-синий сюртук, белый галстук, белую рубашку и жилет на серебряных пуговицах. Дождик с солнечного неба – голландцы говорили, что это слезы жены, которую бьет дьявол, – настиг Мэтью на Бродвее прямо за углом. Волосы у него промокли, сюртук потемнел на плечах – уж такая выдалась в этот день погода: пробежали облака, плюнули на город дождем и помчались дальше. С улиц под солнцем поднимался пар, снова собрались облака и опять заплакала несчастная жена дьявола – и так с самого полудня.

Но у Мэтью не было времени беспокоиться по поводу своего появления в промокшем виде – главное, что ему вообще удалось появиться: сломанная подвода с бревнами перегородила дорогу и повозкам, и пешеходам, так что Мэтью опоздал почти на три минуты. Четыре раза по дороге от «Золотого компаса», где они с магистратом Пауэрсом обедали, его останавливали знакомые, желающие расспросить о подробностях прошедшей ночи. Конечно, уже все в городе знали об убийстве мистера Деверика, да так подробно, что у Мэтью возникло недоумение: зачем вообще нужен листок при такой скорости распространения слухов? Даже вдова Маклерой сегодня в десять утра то и дело отвлекалась на вопросы об убийстве, забывая, что пришла свидетельствовать об украденных простынях. Да и магистрат был настолько взволнован рассказом Мэтью – и очевидным подтверждением, что так называемый Маскер совершил еще одно злодейство, – что тоже не мог сосредоточиться на ее ответах.

За обедом Пауэрс пожелал Мэтью удачи, но никакой больше информации о предстоящей встрече не выдал.

Мэтью отвел со лба мокрые волосы, поковырял пальцем в зубах, чтобы очистить их от остатков только что съеденного пирога с треской, и подошел к мистеру Винсенту, сидевшему за конторкой в тщательно завитом парике. У него за спиной настенные часы с астрологическими знаками подтверждали, что Мэтью действительно опоздал на три минуты.

– Мэтью Корбетт к миссис Кэтрин Герральд, – доложил о себе Мэтью.

– Миссис Герральд ждет вас в гостиной, – был дан ему чопорный ответ от весьма горделивого владельца. – Вот сюда. – Он шевельнул пальцем в ту сторону.

– Спасибо.

– Э-э… одну минуточку, молодой человек. Мне верно рассказывали, что вы были одним из первых этой ночью на месте трагедии?

– Да, сэр. Но прошу меня извинить, я должен идти.

Эти слова Мэтью говорил уже на другой стороне вестибюля, где два шага отделяли его от закрытых деревянных дверей и расположенной за ними гостиной.

– Не сочтите за труд остановиться на обратном пути! – То, что у другого звучало бы просьбой, у повелительного Гильяма Винсента стало приказом. – Мистер Деверик был большим другом «Док-хаус-инн»!

Мэтью взошел по ступеням, начал было открывать двери – но решил сперва постучать.

– Войдите! – ответил женский голос.

Ну, была не была, подумал Мэтью, набрал в грудь побольше воздуха и вошел.

Если вестибюль поражал хорошим вкусом, то гостиная – роскошью. Сиреневые матерчатые обои на стенах, каменный камин с часами, кожаные кресла. Игорный столик с мраморной шахматной доской в луче света из окна, откуда открывался вид на мачты и гавань. В этой комнате встречались коммерсанты Лондона, Амстердама, Барбадоса, Кубы, Южной Америки и далеких европейских стран, взвешивали мешки с монетами и подписывали контракты. На письменном столе под висящим на стене видом Нью-Йорка лежали в ряд писчие перья в кожаных футлярах, а в красном кожаном кресле у этого стола сидела женщина, обернувшись лицом к двери.

Когда Мэтью вошел, она встала, что было для него неожиданно, потому что женщина из общества обычно остается сидеть, ожидая приближения мужчины, и протягивает ему руку – или делает быстрый взмах расписным веером – в знак приветствия. Но эта женщина встала, и Мэтью увидел, что она почти с него ростом. Он остановился и ответил вежливым поклоном.

– Вы опоздали, – сказала женщина спокойным голосом, в котором не было обвинения, лишь констатация факта.

– Да, мадам, – ответил Мэтью. Секунды две он думал, не привести ли оправдание, но потом решил, что факт говорит сам за себя. – Приношу свои извинения.

– Но с другой стороны, у вас действительно выдалась интересная ночь. Понимаю, что эти обстоятельства могли сказаться на вашей пунктуальности.

– Вы знаете про сегодняшнюю ночь?

– Мистер Винсент мне сообщил. Создается впечатление, что мистер Деверик был здесь весьма уважаемой личностью.

– Да, мадам.

– К сожалению, однако, – продолжала миссис Герральд после почти незаметной паузы, – не столь же любимой. – Рукой в голубой перчатке она показала в кресло слева от себя. – Не присядете ли?

Когда Мэтью сел, миссис Герральд тоже села, и у Мэтью было несколько секунд, чтобы закончить ее изучение, которое началось сразу, как только он вошел в комнату.

Голубое платье с кружевами у горла, поверх него – темно-лиловый жакет, орнаментированный золотыми пуговицами. На голове шляпка для верховой езды, того же цвета, что и платье, но без перьев или украшений. Женщина миловидная, лет пятидесяти с виду, с крупными чертами лица, ясными и острыми голубыми глазами, которыми она рассматривала Мэтью в ответ. Возрастные морщины вокруг глаз и поперек лба, но ничего старческого в этой женщине не было. Она сидела прямо и элегантно и очень уютно чувствовала себя такой, как она есть. Пепельно-седые волосы с прядями чистой белизны у висков и на «вдовьем пике» на лбу были собраны в модную прическу, но не уложены высоко с помощью блестящих золотых безделушек, как видал Мэтью у многих пожилых состоятельных женщин. А эта женщина была, без всяких сомнений, состоятельной: снять апартаменты в «Док-хаусе» стоило немалых денег. Гордо поднятый квадратный подбородок, холодные и оценивающие глаза, где светилась мысль, уверенность, сквозившая в каждом взгляде, в каждом жесте, – все указывало, что эта женщина привыкла в этом мире к высоким привилегиям. Под мышкой она держала небольшой кожаный портфель – Мэтью видел такие у богатых людей; там хранили важные контракты и рекомендательные письма.

– И что вы обо мне думаете? – спросила она.

Вопрос застал Мэтью врасплох, но он тут же нашелся:

– Я полагаю, что должен у вас спросить, что вы думаете обо мне.

– Справедливо. – Она переплела пальцы. Нельзя сказать, что ее взгляд был полностью лишен лукавства. – Я думаю, что вы – сообразительный молодой человек, воспитанный в весьма грубых условиях сиротского приюта, и вы желаете продвинуться в этом мире, но сейчас не знаете, какой сделать следующий шаг. Я думаю, что вы – человек достаточно начитанный, вдумчивый и надежный, хотя вам недостает умения организовать свое время – пусть даже я всегда считаю, что лучше поздно, чем никогда. И еще я считаю, что вы старше своих лет. Я бы даже сказала, что юнцом вы вообще не были. Я права?

Мэтью не ответил. Конечно, он понимал, что все это она узнала от магистрата Пауэрса, но его интересовало, куда ведет избранная ею дорога.

Миссис Герральд подождала его ответа, не дождалась, кивнула и продолжила:

– Я думаю, что вы всегда ощущаете свою ответственность. За кого или за что – не знаю. Но в каком-то смысле считаете себя ответственным перед другими. Вот почему вы никогда не были юнцом, мистер Корбетт: потому что ответственность старит молодых. К сожалению, она также изолирует человека от сверстников. Заставляет его жить наособицу, погрузиться в себя даже больше, чем просто из-за трудностей жизни. Поэтому, лишенный истинных друзей или ощущения своего места в мире, он обращается к еще более серьезным и формирующим его влияниям. Скажем так: лихорадочное чтение. Умственная работа над шахматами, над поставленными себе задачами, которые должны быть как-то решены. Без ощущения цели эти задачи могут подавить человека, взять верх, владеть его мыслями день и ночь… и не иметь разрешения. С этого момента человек встает на путь, ведущий к очень тусклому и безрадостному будущему. Вы согласны?

Мэтью не только растерялся, не зная, что ответить, но и понял, что мокрый он сейчас не только от дождя. Под мышками выступил пот, Мэтью заерзал в кресле, ощущая себя треской на крючке. Эта женщина обходила Нью-Йорк, собирая о нем сведения? Он даже не знал, возвышен он таким ее вниманием или унижен столь сокрушительной проницательностью. Она наверняка обошла весь город, выясняя его привычки! Черт побери, да в ответ на подобное оскорбление он должен просто встать и уйти, не попрощавшись!

Но он сохранил спокойное и приветливое выражение лица и остался сидеть, где сидел.

– Так есть у вас мнение обо мне? – спросила она бархатным голосом.

– Я думаю… что вам нравится сам процесс выяснения, – ответил он и ничего не стал добавлять.

– Как это верно! – сказала дама. Они смотрели друг на друга в сгущающейся темноте комнаты. Время от времени стекла окатывал порыв дождя, двигались тени, и солнце струилось сквозь створчатое окно.

– Я – деловая женщина, – продолжала миссис Герральд. – Наверняка Натэниел… то есть магистрат Пауэрс вам это сказал?

– Да, он говорил; что вы сами ведете дела. Но не сказал ни какого рода эти дела, ни почему вы интересуетесь мной.

– Именно в силу вашего чувства ответственности. Именно из-за него я вами заинтересовалась. Из-за вашей юности – точнее, отсутствия юности. Из-за вашего ума, ваших целей. И даже из-за истории с магистратом Вудвордом.

Мэтью не смог скрыть, насколько он поражен. Эта невозможно бестактная женщина подошла слишком близко к могиле.

– Магистрат Пауэрс и об этом вам рассказал? Что именно? – Он вспомнил о хороших манерах и добавил: – Если позволительно спросить.

– Да, конечно. Он рассказал мне все. Отчего бы ему скрывать, раз я спросила? Ведь для вас это было трудное время? Но вы держались своих убеждений, пусть даже это терзало вас и вашего… наставника, наверное, будет правильное слово? Я уверена, что вы были ему беззаветно преданны, поскольку он выручил вас из приюта. Вы не считали свои действия предательством?

– Я считал свои действия, – ответил Мэтью ровным голосом, хотя ему хотелось заскрежетать зубами, – поисками справедливости.

– И вы предположили, что в этом случае вы понимаете больше, чем опытный и прекрасно знающий свое дело магистрат Вудворд?

Мэтью глядел на свои руки, прижимая костяшки пальцев друг к другу. Он чувствовал, что миссис Герральд внимательно за ним наблюдает – вероятно, ищет признаки слабости или бреши в его невозмутимости, которую он до сих пор отлично сохранял. Он сосредоточился на дыхании, чтобы оно было ровным и спокойным, чтобы не проявить ни зернышка эмоций. Когда он счел себя готовым, то поднял глаза прямо навстречу ее холодному взору.

– Я считал, что я прав, – заговорил он, – не только на основании существующих улик, но и отсутствующих улик. Судя по моему опыту – весьма ограниченному, как вы совершенно верно указали, – иногда вопросы, на которые легко ответить, неправильные вопросы. Иногда вопросы с легкими ответами направлены на то, чтобы увести человека в темноту. И поэтому, чтобы добыть свет – как это и было сделано, – я обращаюсь к вопросам, которых не задал бы никто другой. Непопулярным вопросам, невежливым вопросам. Наглым вопросам. Я их долдоню, я их талдычу снова и снова, и зачастую моя стратегия – доставать до печенок тех, кто не дает мне нужных ответов. Пусть у меня мало друзей, пусть я слишком погружен в себя, но…

Он замолчал, сообразив, что шагнул прямо в маленькую хитрую западню откровенности, которую миссис Герральд для него расставила. «Она меня вывела из себя, – подумал он. – Я утратил самообладание и все вывалил».

– Продолжайте, – напомнила она тем же тихим голосом. – Вы говорили о невежливых вопросах.

– Да, невежливых. – Мэтью потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. – В Фаунт-Ройяле, тогда, с магистратом Вудвордом… все очень быстро двигалось. И двигалось к сожжению на костре. У меня… у меня не было ощущения, что на некоторые… на многие трудные вопросы уже дан ответ. Да, он был моим наставником. И моим другом. Но… я просто не мог оставить эти вопросы без ответа. Не мог. Когда горожане так рвались ее сжечь.

– Ее?

– Ее звали Рэйчел Ховарт. Обвиняемая.

Миссис Герральд кивнула и отвернулась к окну, какое-то время рассматривая лес мачт за окном. Потом она спросила: