Текст книги "Каждая мертвая мечта"

Автор книги: Роберт Вегнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 5

Два Пальца вскинул нижние ладони вверх, но Пледик был быстрее. Как всегда. Хлопнул его большие лапищи своими ладошками, обычной и другой, вооруженной убийственной конструкцией из проводов и колец, прежде чем великан успел отдернуть свои. Зато Кей’ле удалось избежать атаки верхних рук великана.

Они засмеялись, все трое, а Два Пальца, хотя проиграл в четвертый раз, смеялся громче всех. Она помнила, как ее испугал этот смех, когда она услышала его впервые: басовитое гудение, металлическое и лязгающее, словно жаба взывает о помощи из глубины медного котелка.

Однако за последние дни без солнца и ночи, без звезд на небе, она полюбила этот звук, поскольку он напоминал ей о безопасности и спокойствии. Когда Два Пальца смеялся, все было в порядке, мир становился менее чужим и пугающим. Когда Два Пальца смеялся, смеялась даже земля под его ногами.

Пледик смеялся по-своему. Взмахивал ладонями, будто хлопал ими, но соприкасался только кончиками пальцев. Скрежещущий звук, когда живое тело касалось металлических наперстков, что заканчивались когтями, мог пробуждать беспокойство, если бы при этом глаза мальчишки не блестели радостно. Это она тоже любила. Те минуты, когда его лицо утрачивало свое обычное дикое, напряженное выражение и становилось веселым.

Тогда почти можно было забыть, кто он такой.

Мгновение-другое она раздумывала, что бы сказала ее семья, увидь сейчас их троицу. Кей’лу, опирающуюся спиной о камень, на котором устроился полуголый мальчишка с копной темных волос, связанных на макушке в растрепанный хвост, и сидящего перед ними на корточках гиганта, каждая из четырех рук которого была толщиной с ее ногу. Гиганта со странным лицом – плоский нос, широко расставленные желтые глаза и мощные челюсти: во рту его, когда он смеялся, блестели мощные зубы. Гиганта, в котором более восьми футов роста, что не бросалось в глаза, когда он сидел на корточках и играл с ними в «цапки», честно, четыре руки на четыре, но когда он вставал, то выглядел рядом с ними гигантом из легенд, стоящим между карликами. Он вовсе не был худым и сутулым, как многие высокие люди, о, нет: плечи его были шире, чем у ее отца, и узлы мышц на обнаженных руках указывали на невероятную силу.

Бросились бы ее отец и братья на него с топорами и саблями? Наверняка. Причем раньше, чем она успела бы крикнуть, чтобы они спрятали оружие. Что это не чудовище и не создание Мрака, а просто вайхир. Она – человек, Пледик – тоже, по крайней мере для нее, – а Два Пальца был вайхиром. Ничего странного тут, под небом, которое не меняло цвета, на земле, полной черных, блестящих скал.

Здесь ее давно уже ничего не удивляло.

Спаслась она благодаря Пледику. Только ему известным способом он перенес Кей’лу сюда, забрав из пылающего фургона, где духи мучили ее картинами резни с поля битвы. Потом, когда миновало первое ошеломление, она плакала, рыдала – долго и отчаянно, изливая со слезами боль и чувство несправедливости. Она же вернулась к семье! Солдаты сняли ее с крюков, а та странная женщина, которая оказалась одним из притворно убитых детей-заложников Фургонщиков, привезла ее прямо в лагерь. Она помнила прикосновение отцовских рук, неловких от нежности, когда он держал и прижимал ее так, словно она стеклянная. Не так все должно было закончиться! Совершенно не так! Она отогнала от себя духов, которые жались к ней со всех сторон, но не хотела оставаться в этом странном и ужасном месте.

Парень с черными волосами не реагировал на ее плач, но и не подгонял. Позволил, чтобы вместе со слезами из нее вытекло чувство обиды, сожаление и страх. А когда она закончила всхлипывать, когда снова проснулась в ней темная, упрямая верданнская гордость, он обнял ее и похлопал по спине, словно желал сказать, что все будет хорошо.

Она почти ему поверила.

Позже он заботился о ней и опекал. Находил воду среди черных скал и места, где можно было поспать, а когда приходил к ней жар – он сильнее прижимался к ней. Потому она и назвала его Пледиком. Но он не умел или не мог добыть еду, а потому со времени, как они сюда прибыли, им пришлось голодать, а раны ее набрякли и болели все сильнее.

Два Пальца перестал смеяться и встал. Словно над ними нависла гора.

– Пойдем, Одна Слабая. Пора двигаться.

Одна Слабая. Такое ей дали имя, потому что любое существо должно иметь имя, которое его описывает. Причем имя, состоящее из двух слов, потому что одним словом называют вещи, животных или других созданий. Кей’ла? Даже она не знала, что это значит. Зато значение нового ее имени казалось очевидным: она была слабой, никто против этого не возразит, и была одной, когда ее нашли. По крайней мере, с точки зрения вайхиров. Потому что Пледик за личность не считался. Когда бы не обстоятельства, в каких они повстречались, они наверняка бы убили его не задумываясь, узнав в паучьей перчатке, которую они называли а’санвер, и сером мече, которым он сражался, признаки принадлежности к кому-то, кого они называли Королевой Добрых Господ.

А у Добрых Господ не было друзей среди вайхиров.

Но они познакомились в бою, в коротком, безумном столкновении, когда несколько четвероруких оказались атакованы отрядом из двадцати воинов в сером. Она сразу узнала нападавших: по лицам, словно вырезанным из камня, по серым волосам, серым бровям и серым взглядам. Точно такие же пытались убить ее в горах много месяцев назад.

Бой был коротким и жестоким. Кей’ла наблюдала, спрятавшись за камнем, потому что жизнь на пограничье научила ее, что, когда в воздухе мелькает сталь, маленькие девочки должны прятаться, где сумеют, а кроме того, она была слишком слаба и изранена, чтобы сделать хоть что-то. И хотя не знала, кому должна желать победы, а четверорукие пугали ее не менее, чем Серые, она сразу знала, что именно у них – проблемы. В первой атаке пало двое из них, а оставшаяся четверка не сумела даже встать спина к спине друг с другом. Каждый сражался сам – по крайней мере, с пятью нападавшими.

Однажды она видела, как в Лифрев приехала группа бродячих комедиантов, а главным развлечением должна была стать травля медведя. Старый медведь не мог ни танцевать, ни ходить на бочке, а потому актеры решили дать последнее представление с его участием. Наняли свору боевых собак, огородили поле за селением для «большого зрелища». Смотреть на бой приехало даже несколько местных дворян. Она помнила, как сидела на плечах у отца и смотрела, как уставший, седой зверь последний раз встает на задние лапы и отбивается от быстрых, разъяренных запахом крови собак. Было ей так жаль медведя, что большую часть представления она просидела с закрытыми глазами.

Именно так они и выглядели. Эти огромные создания, чьего названия она тогда даже не знала. Как медведи, окруженные сворой гончих.

Сражались умело, двумя, тремя, а то и четырьмя клинками, но хотя всякий из них был на фут или два выше напавших – проигрывали. Потому что Серые были быстрее, ловчее и наглее. И сражались, словно псы. Подскакивали и рвали, пытались зайти к жертве сзади, ранили, едва только это удавалось. Использовали копья с клинками серого металла, длинные мечи и ножи. Рубили и кололи оборонявшихся в ноги, пытались перерезать сухожилия и повалить на землю.

Как свора, атакующая медведя.

Когда первый из оставшейся четверки гигантов упал на колени, Кей’ла указала Пледику на сражающихся и сказала:

– Помоги им.

До сегодняшнего дня она была благодарна Владычице Лошадей, что он понял, о каких именно «них» шла речь. А может, он просто помнил Серых с гор?

Неважно.

Напал на тех, на кого должен был напасть.

Прыгнул к сражающимся, на подмогу упавшему великану, а его серый клинок и когти окрасились красным, прежде чем девочка успела моргнуть.

Едва успевала следить за ним.

Он стал бледной смертью, что кружила по полю битвы, а там, где он проходил, серые тела валились на землю. Двоих первых он убил одновременно, ударив одного когтистой ладонью в хребет, а второму отрубив обе руки, державшие копье. И тем самым копьем, перехваченным не пойми как и когда, убил следующего Серого, третьего, нет, четвертого, потому что третий уже падал, получив коротким мечом, который мальчишка оставил в его кишках.

Древко копья все еще сжимали отрубленные руки.

Последний из пятерки атакующих погиб от удара чего-то похожего на металлическую дубину, которую вайхир держал в двух правых руках. После того удара упавший на колени четверорукий гигант сразу же поднялся, а на его зверино-человеческом лице замерло выражение удивления.

Так они познакомились с Двумя Пальцами.

После схватка пошла быстро. Два Пальца и Пледик атаковали оставшихся Серых, связанных боем с остальными гигантами. Убили двоих, потом еще двоих, прежде чем остальные успели осознать, что фортуна развернулась к ним другим боком. Вдруг стало уже четверо четвероруких вайхиров и молчаливая, темноволосая смерть против менее чем дюжины нападающих.

Последняя схватка стоила жизни еще одному гиганту, потому что Серые, повинуясь отданному свистящим голосом приказу, все кинулись на одного из вайхиров. Хотели просто убить, и им удалось, поскольку самый малый из гигантов погиб, прежде чем его товарищи перебили остальных нападавших.

Вся схватка шла в тишине. За исключением того последнего приказа, ни Серые, ни четырехрукие не издавали никаких звуков. Никаких проклятий, стонов, криков боли, просьб или боевых воплей. Только глухой лязг оружия и ускоренное дыхание.

Пледик идеально подходил к этому полю боя.

Окружили его после схватки. Трое великанов со слишком большим числом рук встали подле худого парня, который каждому из них доставал едва до живота. Словно три медведя над лаской.

Колебались, а нечто в том, как они держали оружие и смотрели вниз, говорило ей, что хотят его убить. Но были удивлены, а может, даже растеряны и благодаря растерянности этой не напали сразу.

Без Пледика она не имела ни малейшего шанса выжить. Потому она вышла из-за камней и двинулась, покачиваясь, в их сторону, и ей было все равно: убьют их обоих или спасут. Только бы не оставаться тут одной до смерти.

Кажется, ее вид удивил их сильнее чем вид Пледика. Самый ближайший великан заморгал и обнажил зубы, она только позже научилась распознавать это выражение как выражение величайшей растерянности, а потом махнул в ее сторону широкой саблей.

Пледик оказался между ними раньше, чем она успела открыть рот. Она же вздохнула, подошла к парню сзади и сильно его обняла.

– Хватит, Пледик. Хватит. Мы не станем с ними сражаться. Я уже видела достаточно убийств на один день. Убийств я видела достаточно и для одной своей жизни.

Под ее прикосновением он обмяк, расслабился, его слипшиеся от крови когти опустились к земле. Она обернула его ласково лицом к себе, обняла.

– Закрой глаза, – попросила Кей’ла, все еще не зная, понимает ли он ее. – Закрой, как я.

Прошла добрая минута, прежде чем она почувствовала аккуратное прикосновение к своему лицу. Палец толщиной с три ее некоторое время водил по ее лбу, тронул нос и щеки. Тот самый палец приподнял ее верхнюю губу, проехался по зубам. Она почувствовала теплое дыхание, кто-то обнюхал ее волосы, потом – руки.

Удар все не наступал. Она испугалась, что, когда откроет глаза, гигантов не будет, что они бросят ее на голодную смерть.

– Слабая. Слабая смотреть.

Меекх. Язык Империи, в которой она выросла. Удивление перебороло страх, а потому она открыла глаза, встретив взгляд глаз других: звериных и желтых, замерших в нескольких дюймах от ее лица.

– Слабая понимает? Понимает меня?

– Да. Понимаю.

Создание улыбнулось. Очень по-человечески и очень жутко.

– Слабая понимает, – подтвердило оно.

А потом дотронулось до своего лба.

– Я Омули-рех. Два Пальца по твоему. Ты?

– Кей’ла… Я Кей’ла.

– Что это значит?

Удивил ее. В первый, но не в последний раз.

– Ничего. Это просто имя.

Он кивнул, кажется, развеселенный.

– Имя должно что-то значить. Оно не может быть звуком, как камень или палка. Иначе бог не найдет тебя, когда освободится. Подумает, что камень и ты – одно и то же, и возьмет себе камень. – Он напряженно всматривался в нее. – Ты одна. Ты слабая. Ты – Одна Слабая. По нашему это будет Саури-нои. Одна Слабая.

Так она получила новое имя. Вайнхиры таким образом решали все дела. Быстро и без лишних церемоний. Два Пальца, Черный Белый, Кубок Воды, Одна Слабая. Пледик не получил настоящего имени по причинам, которые она не до конца понимала, но его также и не убили, за что она чувствовала благодарность. Четырехрукие решили, что он каким-то образом с ней связан, а если так, то лишь бы он держался поблизости от Кей’лы, и тогда ему позволят жить.

Их прагматизм был близок к тому, какой она узнала и научилась ценить при жизни на пограничье.

По крайней мере, так она думала в первые дни совместного пути с вайхирами.

Она легко научилась их различать. Два Пальца был самым низким, зато самым широким в плечах, к тому же он единственный использовал оружие, напоминающее железные прутья, утыканные шипами. Его волосы были цвета темного меда, а глаза напоминали пожелтец, ее любимый цветок. Черный Белый носил в соответствии со своим именем только эти цвета, даже клинки его четырех сабель были подобраны парами, правая верхняя и левая нижняя контрастировали белизной со своими черными сестрами. Также он был величайшим ворчуном, совершенно игнорировал ее, а на Пледика поглядывал так, словно у него руки чесались. У последнего из вайхиров, Кубка Воды, были самые странные глаза, которые девочке только доводилось видеть: янтарные по краям и переходящие в темную зелень около зрачков. В схватке его ранили в обе нижние руки, и он теперь носил их забинтованными и на перевязи – и казался удивительно неловким, когда ему приходилось управляться только с одной парой рук. Однако он искренне смеялся, глядя, как они играют в «цапки» с Двумя Пальцами, помогал ей раскладывать постель – вернее, она помогала ему – и, похоже, ничего не имел против Пледика.

Этого ей хватило.

Их накормили кусочками чего-то, что выглядело и было на вкус как высушенное и приправленное травами мясо, а еще маленькими плоскими лепешками из темной муки, которые раз в несколько дней они пекли на жестянке. Откуда у них мясо и зерно в этой стране серо-стального неба и черных скал, где не росло ничего и не было ни дня, ни ночи, не падал дождь и не дул ветер, Кей’ла не знала и, сказать честно, немного боялась спросить. Дрова они довольно часто находили в пещерах, в трещинах в скалах, в дырах в земле. Один раз показали ей нечто, что походило на погреб, наполненный сломанными досками из странного белого дерева. Дерево горело синеватым пламенем, а дым, встающий над ним, вонял протухшими яйцами. Если дров не было, их диета состояла только из сушеного мяса.

Она не жаловалась. Они очистили ее раны и намазали их некоей бесцветной и пахнущей румянами мазью, а когда у нее начался такой жар, что она не могла даже идти, Два Пальца нес ее три дня на собственной спине. Дни. Так она называла циклы странствия и сна, которыми руководствовались вайхиры. Кроме того, они умели находить воду куда чище, чем получалось у Пледика, а потому у нее уже не болел хсивот. И чувствовала она себя в безопасности.

Много, много циклов странствия и сна, которые она привыкла называть днями.

Интерлюдия

Ветер снаружи пещеры выл, словно раненый зверь. Мрачные, пронзительные звуки могли бы, продлись они дольше, довести слабого духом человека до мысли о самоубийстве. Впрочем, порой именно так и происходило.

Мужчина, греющий ладони у маленького костерка, знал, что местные называют такой ветер «зовом висельника», потому что именно после таких вихрей в удаленных от людей хатах чаще всего и находили трупы с затянутыми на шее петлями. Говорили, что духи самоубийц присоединяются к легионам своих предшественников и несутся по миру, мрачно воя и призывая очередных отчаявшихся присоединиться к ним. При таких ветрах лучше было бы не проводить время наедине с собой, потому люди из окрестных сел шли в корчмы, навещали семьи и соседей, заглушали мрачный вой музыкой, пьяными криками или рассказами у огня.

Или же, подталкиваемые странной лютостью, находили себе другие занятия.

Мужчине, которые грел ладони у малого костерка, вой не мешал. Вообще. Ветер – это ветер, массы воздуха, текущие из одного места в другое. Такая себе… река без воды. Ничего опасного. Он не верил в истории о духах, что мечутся в хватке вихря и тоскуют по компании. Нет…

вера не имела с этим ничего общего. Он знал, что это никакие не духи.

Но нынче его знание не имело никакого значения. Он ждал. Просто ждал тех, кто все еще пытался найти в себе смелость.

Местные… Местные были немного похожи на живущих чуть дальше к востоку вессирцев: худощавые, темноволосые и светлоглазые, но говорили по-своему, языком, сложным для понимания и жестким, словно скрежещущие на зубах камни. Их язык не представлял для него проблемы, но он предпочитал, чтобы они не знали, насколько хорошо он им владеет. Люди выдают куда больше секретов, если полагают, что слушатель не имеет понятия, о чем они говорят. Потому в селе он пользовался хромым диалектом, мешая несбордийские и меекханские слова. Но он достаточно хорошо договаривался с местными, чтобы те поняли: он ищет Пещеру Спящих. Правда, одно упоминание о ней заставляло их молча отворачиваться и уходить.

Они не почитали никакого конкретного божества – в селе он нашел часовенку Близнецов и алтарики, посвященные Сетрену-Быку и Дресс, – но уважали жрецов, ворожеев и магов или, скорее, боялись их. А он ведь выглядел как один из этой банды: бородатый, с тяжелым дубовым посохом в руках, в длинных одеяниях, которые некогда могли быть рясой. Странствуя по горам, он убедился, что такая одежда обеспечивает больше спокойствия, чем кольчуга и топор за поясом. Убогого монаха-жреца не ограбишь, а к чему рисковать местью неизвестного бога, которому тот может служить?

И правда: только страх оберегал его от ножа, перерезающего глотку, или от палицы, разбивающей череп. По крайней мере, до нынешнего момента.

Он улыбнулся. Как низко мы пали. Как уподобились зверям, которыми кое-кто нас считал… и считает. Но, в конце концов, тут, на северо-западном крае континента, где Лохарры заглядывают в Авийское море, не билось сердце цивилизованного мира. Местные не были даже жуткими несбордийцами, купцами-пиратами, чьи длинные ладьи становятся вестниками неплохой торговли или смерти и огня. Тут, в позабытых даже Андай’ей долинах, жили недобитки народов, оттесненных с более плодородных земель светловолосыми пришлецами на узких кораблях.

Плория, Тембория и прочие острова Авийского моря не могли уже вместить воинственных мореходов, а потому те вот уже сотню лет колонизировали побережье, отбирая у местных землю, леса и пастбища. Всегда так было, и всегда так будет: лучше организованные и вооруженные, более голодные выживают из плодороднейших мест тех, кто слабее и не такой боевитый. В этом не было и не будет ничего странного, пока зайцы не научатся охотиться на волков.

Снаружи пещеры раздались шаги трех… нет, четырех людей. Они приблизились, стихли а потом начали отдаляться. Мужчина фыркнул. Он сделал все, чтобы облегчить им задание. В селе в долине расспрашивал об этой пещере, натыкаясь, как и ожидал, на стену молчания, потом вышел в горы среди белого дня, игнорируя мрачные взгляды и ладони, сжатые на топорищах и рукоятях. Не затирал следов, оставил за собой тропу обломанных веток и стоптанной травы, словно сопровождало его стадо коров. А теперь он разжег костер сразу у входа в пещеру, зная, что свет его будет виден за много сотен ярдов.

И ничего.

Местные, те, кто должен был найти в себе достаточно отваги – а может, ярости и гнева, – чтобы направиться за ним следом, никак не могли переломить страх. Эта пещера все еще оставалась для них табу, проклятой и запретной землей.

Если они не явятся сами, ему придется пойти к ним, дать одному по голове и затащить сюда лично.

Он встал, вынул из мешка наполненную тюленьим жиром лампадку и зажег ее от угасающего костра. Огонек квело танцевал на фитиле, гибкий и легкий, словно дыхание спящего младенца. Не слишком-то свет разгонял темноту, но это не имело значения, он был не нужен мужчине. Он зажег лампадку лишь для того, чтобы те, снаружи не сомнвались, что чужак идет внутрь пещеры, бесчестя величайшую их святыню.

Он затоптал остатки костра и двинулся в глубь горы, обходя кучи камней, которые некогда загораживали дорогу.

Ловушка. Хитрость. Все, что он делал последние дни, было именно этим. Ему не требовалось расспрашивать местных о дороге в пещеру, он и сам прекрасно ее знал. Память о ней была в его костях и мышцах, словно он родился и рос в этих местах и словно многие годы ходил в Пещеру Спящих с ежемесячной жертвой. Он получил это знание в подарок, но кроме этого – не получил ничего. Не знал, что застанет внутри, кто такие Спящие и чем они окажутся для него.

Оум, сраный ты кусок деревяшки, чтоб тебя мор побил!

Он услышал шорох у входа в пещеру. Ну наконец-то они решились отреагировать.

Коридор вгрызался во внутренности горы, но по мере того, как Альтсин шел, постепенно утрачивал естественный вид. Стены выглаживались, потолок поднимался, на полу появились первые каменные плиты. Отчего бы и нет? В конце концов, он подсознательно чего-то такого и ожидал.

Но все равно был пойман врасплох.

Потому что в конце коридора его не встретил подземный комплекс храмов или кладбище. Нет. Ничего настолько простого. Вместо этого огонек лампадки осветил небольшую дыру в скале, пустоту размером самое большее в тридцать футов – и примерно два десятка тел, лежащих на голом полу.

Мужчины, женщины, подростки, дети. Все с закрытыми глазами и с выражением необычайного спокойствия на лицах. Пещера Спящих. Он и сам бы не выдумал названия лучше.

И только через миг, когда дрожащее пламя перестало сбивать зрение, он заметил подробности. Коричневую кожу, запавшие глаза, сложенные на груди руки с пальцами, словно палочки, обтянутые пергаментом. Мумии. Двадцать мумий. Сколько же лет они тут «спали»? Сколько веков или тысячелетий? Пещера была сухой, холодной и многие века – закрытой. Лишь двести лет назад подземное сотрясение уничтожило блокирующую вход стену из умело выложенных камней и открыло тайну. Альтсин знал об этом, как знал и то, как сюда добраться. Из воспоминаний, которые он получил в дар.

Или которые оказались проклятием.

Ведь ему был известен ответ на вопрос, сколько лет «спящие» находятся здесь. Собственно, он мог назвать дату с точностью до нескольких месяцев.

Он поднял взгляд. Стену напротив входа украшал барельеф, изображающий разлапистое дерево. Вернее – Древо. Гигантское в сравнении с несколькими человеческими фигурами, вырезанными внизу для контраста, переданное в мельчайших подробностях, с каждой трещинкой на коре и каждым из тысяч листков, венчающих крону. Он не сомневался, что это не местные создали этот шедевр. Статуя Сетрена-Быка, находящаяся в поселении, напоминала коровью лепешку на четырех ногах. Когда бы не два рога, торчащие с одной стороны, оставалось бы неясным, где у него голова, а где зад.

Пещера Спящих под Древом. Так следовало называть это место, это всплыло из глубин его памяти вместе со знанием, сколько усилий некогда было приложено, чтобы уничтожить все такие места. Стереть с лица мира.

Он и сам отдавал приказы.

Нет. Он тряхнул головой. «Не я. Я – Альтсин Авендех. Вор, мошенник, странник. Тот, кто Объял кусочек души бога, вместо того чтобы самому уступить Объятию. Но сейчас его воспоминания стали моими, и я научился отделять их от собственных лишь так: если в тех больше, чем пять трупов за раз, – это наверняка не мои воспоминания».

Он ухмыльнулся, легко изогнув губы. Это неправда. Альтсин вот уже некоторое время не существовал. Не таким образом, как ранее. Объять душу Кулака Битв – не то же самое, что надеть шелковые одежды и притвориться дворянином. Он обладал воспоминаниями авендери Владыки Битв. Всеми воспоминаниями. Когда бы часть из них ни наведывалась к нему раньше, он наверняка сошел бы с ума сразу после того, как Объял душу бога. Потому что это меняло человека сильнее, чем любые собственные грехи. Альтсин отчасти оставался самим собой, но кем стала остальная его часть? Этого он не знал. Пока не знал.

Он подошел к Древу, осторожно ступая между лежащими мумиями. Средь корней барельефа вилась, вырезанная мелкими буковками, надпись. Он мог ее прочесть, потому что Кулак Битв некогда изучал этот язык.

«Мы были мечтой, сном, бредом. Веткой, отрезанной от ствола. Взгляни на нас, гость, и восплачь».

Он знал, кем они были. Если наполнить эти тела жизнью, кожа у них стала бы золотой, словно небо на восходе солнца, высокие скулы, узкие подбородки и миндалевидные глаза. Серые, как туманное утро. Но теперь смерть и мумификация в холодном, сухом воздухе сделали их схожими с…

Истина, которую открыл ему Оум, истина, которую он нашел в воспоминаниях Кулака Битв, истина, от которой он пытался сбежать, смотрела теперь на него высохшими глазами этих мумий.

Он сжал зубы. И кулаки.

Услышал за спиной шорох. У входа стоял один из местных, жилистый парень, вооруженный копьем с мерзко широким наконечником, а на лице его гуляла настолько же мерзкая усмешка.

– Ты не должен был приходить сюда, чужак, – прошептал он холодным голосом. – Это святое место. Место духов.

– Вижу. Это для них?

Альтсин указал на лежащие под барельефом ожерелья из разноцветных камешков, браслеты, ножи с костяными рукоятями, мелкие монетки, высохшие букетики цветов. Типичные подношения, складываемые в любой сельской часовенке.

– Это добрые духи. – Парень чуть склонил голову. – Они присматривают за нами.

– Ты прав. Они были добрыми. Не хотели ничего, кроме спокойствия. – Альтсин двинулся к селянину, проигнорировав шевельнувшееся оружие. – Но им не позволили его обрести. Даже после смерти. Другие искали места их упокоения и уничтожали одно за другим. Чтобы стереть малейший след от них. Чтобы их объяла полная, – он поднял лампадку и задул огонек, – тьма.

Испуганный местный охнул и ударил копьем перед собой, вслепую, но некая сила вырвала у него оружие из рук, а его самого бросила в стену. Парень почувствовал боль в груди, пылающую, резкую. И запах горелого мяса. Пытался крикнуть, чтобы позвать на помощь, и тогда чья-то ладонь передавила его горло, перехватывая крик.

– Ш-ш-ш. Ты не умрешь. Обещаю. Но будет больно. Поверь, будет ужасно больно.

Страдание разлилось в теле мужчины неудержимой волной, словно кто-то наполнил его вены жидким свинцом. Прежде чем его поглотила милосердная тьма, он еще услышал:

– Заботьтесь о них. Уважайте. И плачьте время от времени над тем, что сделано.