Текст книги "Потерпевшие кораблекрушение (сб.) ил. И.Пчелко"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

IX
«Летящий по ветру»

Я уже упоминал, что любил бродить по самым захолустным частям города, по жалким пригородам, посещать самые подозрительные трущобы, пользовавшиеся, не без основания, весьма дурной репутацией. Меня чрезвычайно интересовала жизнь этих подозрительных, грязных кварталов и того странного люда, что ютится в них. Меня тянули к себе эти темные, заброшенные уголки, кишевшие своеобразной, кипучей жизнью, со своими особыми взглядами, нравами и интересами. Меня интересовали своеобразные типы их обитателей, типы, которых я не мог встретить нигде в другом месте.

Говорил я и о том, что просиживал целые вечера в трактире Черного Тома, где в передней общей комнате собирались буйные гуляки-матросы и что ни день происходили скандалы, а в задней, чистой комнате сходились за стаканом доброго вина представители привилегированных классов судового персонала, бывшие капитаны и командиры шхун, их помощники, прогоревшие судовладельцы, экономы, буфетчики, механики, люди, немало поплававшие среди Южных морей, побывавшие почти на всех южных островах. Всё это были интересные собеседники, любившие поговорить, порассказать о своих скитаниях, полных самых разнообразных приключений, самых живых воспоминаний.

В большинстве случаев все они были весьма искусными рассказчиками, так что, слушая их, я невольно увлекался их приключениями, увлекался до такой степени, что даже самый Париж как будто утрачивал свою прежнюю обаятельную прелесть в моих глазах, и меня начинало тянуть тогда в эти неведомые страны, на эти сказочные острова, залитые солнцем, выросшие среди косматых волн Тихого океана, цветущие, как новый земной рай, с вечною музыкой прибоя, дивной прохладой ароматных ночей, туда, где небо ясно и светло, где женщины робки, покорны и прекрасны, где все чарует взор и все ласкает слух – в эту страну чудес, поэзии и роскоши природы.

Конечно, эти настроения были мимолетны: мой отъезд в Париж в самом недалеком будущем был уже решен. Пинкертон не только согласился, но как будто даже примирился с ним.

На другой день после моего разговора с Пинкертоном по этому поводу Джим проснулся несколько раньше меня и по обыкновению принялся просматривать газеты.

– Вот, Лауден, вы часто обвиняли меня, что я хватаюсь разом за десятки дел, и вы неправы. За это надо не укорять, а хвалить; я, видите ли, держусь такого правила: «Если ты идешь и видишь, что на земле лежит доллар, нагнись и подбери его» – а вот сейчас я набрел на целую груду долларов, лежащую посреди Тихого океана. Как же не нагнуться и не подобрать их?! Смотрите, прочтите это маленькое сообщение; оно не красноречиво написано, но верить ему можно, за это я ручаюсь! – И мой приятель передал мне газету, указав на небольшое сообщение, озаглавленное:

«Крушение английского брига “Летящий по ветру”». Здесь в нескольких словах сообщалось, что прибывший вчера пароход «Буря» привез в Сан-Франциско капитана Трента и четверых членов экипажа английского брига «Летящий по ветру», потерпевшего крушение и выброшенного на берег острова Мидуэй 12 февраля и затем чудесным образом спасенного на следующий день капитаном и экипажем «Бури». Бриг «Летящий по ветру», вместимостью в двести тонн, шел из Лондона и уже около двух лет находился в плавании. 8 декабря текущего года капитан Трент вышел из Гонконга с грузом риса и небольшой долей всякого иного выгодно застрахованного товара: шелка, чая и прочих китайских товаров, общей стоимостью в десять тысяч фунтов стерлингов. Рассчитывая, согласно известным указаниям, найти запасы воды и угля на острове Мидуэй, капитан увидел, что остров этот не что иное, как большая песчаная мель, окруженная коралловыми рифами, преимущественно подводными. Ни угля, ни пригодной для питья воды тут не оказалось, между тем полный штиль не позволял «Летящему по ветру» двинуться дальше в течение семи суток. Экипаж страшно мучился жаждой. 12 декабря под вечер подул легкий ветерок, и капитан Трент тотчас же снялся с якоря и сделал попытку выйти в море из пролива между двумя рифами, но в этот самый момент неожиданно налетел шквал, и судно было выброшено на мель. Двое матросов утонули при попытке спустить шлюпку, еще одному матросу переломило руку, самое судно ударилось о кораллы и зарылось носом в песок. Очевидно, судно получило серьезную аварию, так как показалась значительная течь в носовой его части. Рис, по всей вероятности, попорчен, подмочен и загнил, но остальной товар, находящийся в кормовой части, остался невредим. Капитан Трент уже готовил свою большую лодку, чтобы на ней выйти в море, когда «Буря», по предписанию Адмиралтейства заходя на все острова для подания помощи потерпевшим крушение судам, зашла, как нельзя более кстати, на остров Мидуэй и спасла капитана Трента и его людей, еще остававшихся в живых.

«Бриг “Летящий по ветру” построен десять лет тому назад в Англии и будет сегодня продаваться с публичного торга по приговору агентства Ллойда. Торги будут происходить в помещении коммерческой управы, в 10 часов утра».

Далее значилось: «Наш корреспондент только что посетил капитана Сибрайта, командира “Бури”, от которого узнал, что “Летящий по ветру” засел в рифах настолько крепко, что можно сказать с уверенностью, что, если не будет исключительного сильного северо-западного ветра, судно может продержаться до зимы».

– Ну и что же? – спросил я, прочитав указанные мне строки.

– Как что?! Да ведь это уже не один доллар, а целая груда, это целое состояние, может быть! – воскликнул Джим. – Ведь груз оценен в десять тысяч, да и судно, за исключением одной течи, в прекрасном состоянии. В хороших бригах нынче чувствуется заметный недостаток… Если получится, его у меня после починки с радостью зафрахтуют за двести пятьдесят долларов в месяц… Кроме того, будь он даже совершенно непригоден для плавания, и само пострадавшее судно имеет определенную ценность: ведь и обшивка, и якоря, и якорные цепи – да и все остальное – чего-то стоят, да и груз, кроме риса, весь цел!

– Все это прекрасно, но прежде чем высчитывать барыши, надо купить этот бриг, а во сколько он вам может обойтись, Джим?

– В сотню долларов, не больше! – пожал плечами Пинкертон. – Может быть, я ничего и не смыслю в литературе, мой милый, но ты никогда не научишься разбираться в делах. Каким образом, по-твоему, мне удалось купить «Джеймса Моди» за двести пятьдесят долларов, когда одни его шлюпки стоили тысячу? Просто мое имя стояло первым в списке. Ну и на этот раз оно стоит первым. Цифру называю я, и я назову маленькую, потому что место крушения находится отсюда очень далеко. Но какую бы цифру я ни назвал, она и будет ценой.

– Но ты как будто забываешь, что этот бриг будет продаваться с торгов, что он может достаться кому-нибудь другому!

– О нет, если я пожелаю его купить, то он достанется мне! – с уверенной усмешкой возразил Пинкертон. – Я уже известил товарищество Ллойда о моем желании, и мое имя стоит во главе покупателей. Я всегда могу купить любое судно, когда захочу, для этого необходимо иметь руку… А у меня там есть рука…

– Итак, ты намереваешься купить этот бриг, Пинкертон? – осведомился я.

– Да, конечно!

– Хорошо, я приду посмотреть на торги! – сказал я, и мы расстались.

Пинкертон встретил меня на условленном месте. Его губы были крепко сжаты, и держался он необыкновенно прямо, как человек, принявший великое решение.

– Ну? – спросил я.

– Ну, – ответил он, – могло быть лучше и могло быть хуже. Этот капитан Трент – человек необыкновенной честности, один на тысячу. Как только он узнал, что я собираюсь принять участие в аукционе, он тут же сказал, что рис, вероятно, погиб почти весь. По его расчетам, в лучшем случае могло уцелеть кулей тридцать. Однако шелк, чай и ореховое масло оцениваются в пять тысяч долларов, и поскольку они были сложены в помещении на второй палубе, то, вероятно, нисколько не пострадали. Год назад на бриг поставили новую медную обшивку. На нем находится до полутораста саженей якорной цепи. Это, конечно, не золотая россыпь, но дело прибыльное, и мы за него возьмемся.

Было уже почти десять часов, и мы немедленно направились в зал, где проводились аукционы. Хотя «Летящий по ветру» чрезвычайно интересовал нас с Пинкертоном, его продажа привлекла очень мало народу. Рядом с аукционистом стояло человек двадцать зрителей, по большей части широкоплечих молодцов, истинных уроженцев Дальнего Запада, одетых, с точки зрения человека с простыми вкусами, излишне щеголевато и пестро. Держались они между собой с подчеркнутым дружелюбием. Громогласно заключались пари. Всюду слышались фамильярные прозвища. «Парни», как они называли себя, ребячились вовсю и явно пришли сюда повеселиться, а не заниматься серьезным делом.

Несколько в стороне я заметил человека, совсем на них не похожего, а именно, того самого капитана Трента, который, как и подобает капитану, пришел услышать, какая судьба постигнет его бывшее судно. На этот раз он был одет в черный костюм, купленный в магазине готового платья и сидевший на нем не очень хорошо. Из верхнего левого кармана торчал кончик белого шелкового платка. Нижний правый топорщился от бумаг. Несколько минут назад Пинкертон назвал его человеком необыкновенной честности. И действительно, он, казалось, рассказывал о своем корабле откровенно и прямо. Я поглядел на него внимательнее, чтобы проверить, насколько эти качества отражались в его наружности. Лицо у него было красное, широкое, какое-то возбужденное и, пожалуй, неискреннее. Казалось, что этого человека томит неведомый страх. Не замечая, что я наблюдаю за ним, он грыз ногти, хмуро глядя в пол, а потом вдруг быстро и испуганно оглядывался на людей, проходивших мимо.

Когда начался аукцион, я все еще глядел на капитана, как зачарованный. Были произнесены вступительные официальные фразы, прерываемые непочтительными шуточками развеселившихся «парней», а потом установилась относительная тишина, и две-три минуты аукционист разливался соловьем: прекрасный бриг, новая медная обшивка, исправные механизмы, три великолепные шлюпки, ценный груз – поистине безопаснейшая сделка; но нет, господа, больше он ничего не скажет, он просто назовет цифру, он не боится (заявил этот смелый аукционист) выразить возможную прибыль в цифрах; с его точки зрения, принимая во внимание то, се и это, покупатель может рассчитывать на чистую прибыль, равную сумме, в которую оценен груз. Другими словами, джентльмены, равную десяти тысячам долларов. При этом скромном утверждении потолок над головой аукциониста (я полагаю, благодаря вмешательству кого-нибудь из зрителей, знакомых с искусством чревовещания) испустил звонкое «кукареку», после чего все расхохотались, и сам аукционист не преминул любезно присоединиться к этому смеху.

– Итак, господа, что же мы предложим? – продолжал он свою речь, откровенно поглядывая на Пинкертона. – Что же мы предложим, чтобы обеспечить за собой эту выгодную покупку?

– Сто долларов, – сказал Пинкертон.

– Мистер Пинкертон предлагает сто долларов, – продолжал аукционист, – сто долларов. Кто-нибудь хочет предложить больше? Сто долларов, только сто долларов…

Аукционист продолжал монотонно твердить эту цифру, а я со смешанным чувством симпатии и изумления смотрел на искаженное волнением лицо капитана Трента, как вдруг все мы вздрогнули, услышав резкий голос:

– И пятьдесят!..

Пинкертон, аукционист и «парни», все посвященные в секрет существования синдиката, даже рты разинули от изумления.

– Прошу прощения, – сказал аукционист. – Кто-то прибавил?

– И пятьдесят! – повторил тот же голос.

Все не без удивления обернулись в ту сторону, откуда слышался голос. Говоривший был маленький, тощий, невзрачный человек, с землисто-серым цветом лица и судорожно подергивающимися членами, скверно одетый и грязный, державший себя одновременно и нахально, и боязливо, как бы опасаясь, что его каждую минуту могут выгнать.

– Двести долларов, – сказал Джим.

– И пятьдесят, – отозвался враг.

– Это похоже на что-то серьезное, – шепнул я Пинкертону.

– Да, каналья хочет нам испортить коммерцию, – отвечал мой друг. – Ну, он получит урок. Подождите, пока придет Лонгхерст. Триста долларов, – прибавил он громко.

– И пятьдесят, – откликнулось эхо.

Пинкертон вырвал листок из своей записной книжки и, передав его рассыльному, сказал:

– Отдай это Лонгхерсту!

Лонгхерст был один из крупнейших биржевых деятелей и капиталистов города, авторитет, перед которым преклонялись все деловые люди в Сан-Франциско.

В эту минуту мой взгляд снова упал на капитана Трента. Глубокая тень лежала на его лице, новый сюртук был расстегнут и распахнулся, он мял в руках шелковый платок, и глаза его, светло-голубые глаза моряка, блестели от возбуждения. Он все еще волновался, но в его волнении, если я правильно объяснил выражение его лица, проскальзывала теперь надежда.

– Джим, – шепнул я. – Взгляни на Трента. Держу пари на что угодно, что он ожидал этого.

– Да, – был ответ. – Тут затеяна какая-то скверная штука.

И снова прибавил.

Сумма достигла уже почти целой тысячи долларов, когда в аукционный зал вошел мистер Лонгхерст. Его появление привлекло всеобщее внимание: это был чрезвычайно красивый господин, высокий, плотный, внушительного вида, с чрезвычайно привлекательной наружностью и ласковым, приветливым обращением.

– Ну, Пинк, на какой мы цифре?

Пинкертон назвал цифру. «Я надбавлял до нее на свою ответственность, мистер Лонгхерст, – прибавил он, краснея. – Дело, мне кажется, верное».

– Правильно, – сказал мистер Лонгхерст, ласково потрепав его по плечу, точно довольный дядюшка. – Можете надбавлять до пяти тысяч, если же он даст больше, то пусть покупка остается за ним!

– Между прочим, кто он такой? – спросил Пинкертон. – Выглядит он проходимцем.

– Я послал Билли навести справки…

В ту же минуту один из экспансивных молодых джентльменов вручил мистеру Лонгхерсту свернутую бумажку. Она перешла от Лонгхерста к Пинкертону, затем ко мне, и я прочел:

– Гарри Д. Беллерс, адвокат. Защищал Клару Варден, дважды рисковал быть исключенным из сословия.

– Ну, это пустяки! – заметил мистер Лонгхерст. – Кто бы мог нанять подобного ябедника? Никто из денежных людей, во всяком случае. Что, если вы сразу наддадите, Пинк? Я бы сделал это. Ба! Да это ваш компаньон, мистер Додд? Счастлив познакомиться с вами, сэр.

Торги продолжались. Всем было ясно, что Джим действует не за себя, а за мистера Лонгхерста, но и его соперник тоже, вне всякого сомнения, являлся здесь представителем какого-то таинственного лица. Желая поразить и сразить наповал своего противника, Пинкертон вдруг заявил, что дает две тысячи долларов, но маленький человек не смутился и сказал все тем же крикливо-пискливым тоном:

– Даю две тысячи и пятьдесят!

Все оглянулись на говорившего с нескрываемым недоумением, а я взглянул на капитана Трента, который теперь вдруг побледнел и нервно грыз свои ногти.

– Смотрите, капитан поддается! Он бледнеет! – шепнул я Джиму. – Набавляйте еще!

– Три тысячи, – сказал Джим.

– И пятьдесят, – надбавил Беллерс.

Затем наддача вернулась к первоначальному темпу по сто и пятидесяти долларов; но я тем временем успел вывести два заключения. Во-первых, Беллерс делает свои последние надбавки с улыбкой удовлетворенного тщеславия, и я мог видеть, что эта тварь гордится славой исключительного положения и уверена в успехе. Во-вторых, Трент снова побледнел при надбавке в тысячу долларов, и его радость при ответе «и пятьдесят» была очевидна и непритворна. Здесь, таким образом, представлялась загадка: по-видимому, оба были одинаково заинтересованы, но не знали о взаимных намерениях. Это было не все. После нескольких надбавок я случайно встретился глазами с капитаном Трентом, и он мгновенно и, как мне показалось, с виноватым видом отвел свои в сторону. Стало быть, он желал скрыть свою заинтересованность? Как сказал Джим, происходила какая-то скверная история. Очевидно, эти два человека, так странно связанных, так странно чуждых друг другу, решили отбить у нас разбившееся судно, хотя бы за чудовищную сумму.

Сумма торгов достигала уже предела, назначенного Лонгхерстом, – приблизилась почти к пяти тысячам долларов, а невзрачный маленький человечек все продолжал прибавлять. Еще совсем немного, и Пинкертон принужден будет отказать. Эти торги, а быть может, и какое-то смутное предчувствие подзадорили меня. Поспешно вырвав листок из своей карманной книжки, я написал следующие слова:

«Иди дальше! Все, что я имею в наличности, ставлю на это судно!»

Это было первое безумно смелое решение в моей жизни. Я почти гордился им, риск вообще имеет какую-то необычайную притягательную силу для людей, и я впервые в своей жизни поддался этому искушению.

Записку свою я немедленно передал Пинкертону. Тот прочел ее и невольно оглянулся на меня, и глаза наши встретились. Я кивнул едва заметно, чтобы он убедился, что я действительно намерен сделать то, что пишу в записке, и глаза его засветились и заискрились.

– Пять тысяч пятьсот! – заявил он с торжествующим видом.

– Пять тысяч пятьсот и еще пятьдесят! – добавил маленький тощий человек, и затем торги снова продолжались. Очевидно, что тут скрывалось нечто таинственное.

Пинкертон написал на листке: «Что бы это могло быть?», а я ответил, тоже на бумаге: «Не могу себе представить, но что-то есть. Обратите внимание на Беллерса; он пойдет до десяти тысяч, вот увидите».

И он действительно пошел, а мы подняли выше. Задолго до этого распространился слух о грандиозной баталии. Нас окружила толпа удивленных зрителей. Когда Пинкертон предложил десять тысяч (крайняя цена груза, если бы даже он был доставлен невредимым в Сан-Франциско), а Беллерс, осклабясь во весь рот от удовольствия сознавать себя центром общего внимания, бросил свой ответ: «и пятьдесят», удивление превратилось в волнение.

– Десять тысяч сто, – сказал Джим, и, говоря это, сделал внезапный жест рукой; лицо его изменилось, и я понял, что он догадался или воображает, что догадался, о тайне. Когда он снова стал писать в записной книжке, рука его подпрыгивала, как у телеграфиста.

«Китайский корабль, – написал он и прибавил крупными, неровными буквами с сильным росчерком: – Опиум!»

Ну да, конечно, в этом заключалась вся тайна: действительно, почти каждое судно, идущее из Китая, скрывало где-нибудь в своих тайниках этот драгоценный яд, но в каком количестве? на какую сумму? – вот в чем заключался вопрос. Ни я, ни Пинкертон ничего об этом не знали, но капитан Трент и маленький человечек, конечно, знали, потому нам оставалось наблюдать за ними и основываться на наших наблюдениях.

Торги достигли уже страшной суммы в семнадцать тысяч. Дуглас Б. Лонгхерст, протиснувшись сквозь толпу, стоявшую против нас, несколько раз многозначительно покачал головой, глядя на Джима. Джим ответил запиской, состоявшей из двух слов: «Мой риск!», прочитав которую великий человек предостерегающе помахал пальцем и ушел – как мне показалось, не без сожаления. Я весь дрожал как лист; у Пинкертона глаза горели, как уголья; тем не менее мы шли выше и выше.

Хотя мистер Лонгхерст мало что знал о Беллерсе, но темный законник, по-видимому, знал все, что нужно, о патроне покупателей разбитых судов. Он, очевидно, ждал его вмешательства в борьбу, и с явным удивлением и разочарованием отнесся к его уходу и продолжению торгов. «Эге, – подумал, должно быть, он, – так мне не с кликой приходится воевать». И решил продолжать игру.

– Восемнадцать тысяч, – сказал он.

– И пятьдесят, – ответил Джим, перенимая тактику своего противника.

– Двадцать тысяч, – объявил Беллерс.

– И пятьдесят, – повторил Джим с легкой нервической дрожью.

Затем, точно по молчаливому соглашению, они вернулись к прежнему темпу – только теперь Беллерс набавлял по сто, а Джим по пятидесяти. Тем временем наша идея получила распространение. Я слышал слово «опиум», передававшееся из уст в уста; и по взглядам публики можно было видеть, что она предполагает, будто у нас имеются частные сведения. Здесь произошел инцидент, весьма типичный для Сан-Франциско. За моей спиной стоял уже некоторое время дюжий пожилой мужчина с веселыми глазами, легкой проседью и веселым красноватым лицом. Внезапно он выступил в качестве третьего соискателя, четыре раза надбавил по тысяче долларов и так же внезапно сошел с поля, оставаясь затем, как и раньше, молчаливым заинтересованным зрителем.

Со времени бесполезного вмешательства мистера Лонгхерста Беллерс, по-видимому, был не в своей тарелке, и при этом новом нападении начал в свою очередь писать что-то. Я, естественно, воображал, что записка предназначается капитану Тренту; но когда она была кончена и писавший повернулся и окинул взглядом толпу, он, к моему несказанному удивлению, по-видимому, не заметил присутствия капитана.

Вот уже маленький тощий человечек предложил за бриг двадцать тысяч долларов.

Пинкертон набавил еще пятьдесят долларов, затем торг продолжался, но с самого момента появления мистера Лонгхерста маленький человечек казался непокоен и смущен.

– Посыльный! Посыльный! – кликнул он. – Кто-нибудь, позовите мне посыльного.

Наконец кто-то позвал, но не капитан.

«Он посылает за инструкциями», – написал я Пинкертону. «За деньгами, – был ответ. – Попытаться кончить дело? Я думаю, пора!»

Вдруг в качестве покупателя выступило новое лицо, средних лет господин весьма приятной наружности, стоявший как раз у меня за спиной. Он повысил сумму сразу на тысячу долларов, затем еще и еще на тысячу и вслед за тем совершенно отошел в сторону и продолжал оставаться молчаливым зрителем, каким был до того времени.

– Тридцать тысяч, – сказал Пинкертон, перескочив сразу через три тысячи долларов.

Я заметил сомнение в глазах Беллерса; потом внезапную решимость.

– Тридцать пять тысяч, – сказал он.

– Сорок тысяч, – сказал Пинкертон.

Последовала долгая пауза, в течение которой лицо Беллерса напоминало книгу; затем, перед последним ударом молотка, он сказал:

– Сорок тысяч и пять долларов.

Пинкертон и я обменялись красноречивыми взглядами. Мы были одного мнения. Беллерс попробовал кончить дело одним ударом; теперь он заметил свою ошибку и старался протянуть время до тех пор, пока вернется посыльный.

– Сорок пять тысяч долларов, – сказал Пинкертон, голос его звучал глухо и дрожал от волнения.

– Сорок пять тысяч и пять долларов, – сказал Беллерс.

– Пятьдесят тысяч, – сказал Пинкертон.

– Прошу прощения, мистер Пинкертон. Вы, кажется, надбавили, сэр? – спросил аукционист.

– Я… мне трудно говорить, – прохрипел Джим. – Даю пятьдесят тысяч, мистер Борден.

Беллерс в ту же минуту вскочил.

– Прошу у вас трех секунд отсрочки! – воскликнул, кривляясь и подергиваясь, невзрачный наш противник. – Всего три секунды переговоров по телефону. Я действую не от себя, мне необходимо получить дальнейшие полномочия!

Бедняга был чрезвычайно взволнован и весь трясся, как осиновый лист.

– Это меня не касается! – отвечал аукционист. – Моя обязанность продавать, а не выжидать переговоров: если вы не можете ничего набавить, бриг останется за господином Пинкертоном! – И он занес свой молоточек.

– Будьте осторожны, ваша обязанность продавать с торгов и действовать по справедливости, а не в пользу господина Лонгхерста и его поверенных, на что уже ропщут многие!

– Никто до сих пор ничего подобного не заявлял! – невозмутимо возразил аукционист. Раздался сухой стук молоточка, и голос аукциониста прозвучал: – Продано! Разбитое судно, бриг «Летящий по ветру» продан за пятьдесят тысяч долларов. Победа за вами, мистер Пинкертон!

– Боже мой, Джим, можем ли мы уплатить эту сумму? – воскликнул я, пробравшись сквозь толпу к своему другу.

Только теперь, когда все уже было кончено, я очнулся от своего опьянения, от чада и угара азартной игры и трезво взглянул на действительность.

– Надо достать и уплатить! – отвечал Джим, бледный как саван. – Я думаю, что мы на этом деле не прогорим, но сейчас придется повыжать из себя соки. Пишите мне скорее чек на ваши наличные; через час мы встретимся в «Западном отеле»!

Я написал чек, но сам не мог бы узнать свою подпись, до того у меня дрожала рука. Джим исчез в одно мгновение. Капитан Трент тоже уже давно скрылся, только тощий маленький человек продолжал, стоя на прежнем месте, перебраниваться с аукционистом.

В тот момент, когда я направился к выходным дверям, на меня наскочил и чуть было не сшиб с ног мальчик-посыльный, который с торжествующим видом нес маленькому человечку желаемые полномочия, но – увы! – слишком поздно!