Текст книги "Дом, который построил Джек"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

Соавторы: Линда Эванс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

Глава 9

Джон Лахли как раз сжег письмо Элизабет Страйд на своем алтаре глубоко под лондонскими улицами, когда раздался и пошел гулять эхом по подземелью пронзительный женский визг. Послышалось злобное мужское рычание, за которым последовало несколько выстрелов, потом шум сшибающихся тел, пыхтение и внезапный мужской вскрик от боли. А затем безумный голос Джеймса Мейбрика:

– Липский!

Еще раз, и еще:

– Липский! Липский!.. ЛипскиЛипскиЛипский!..

Это исступленное пение заставило Лахли пулей вылететь из комнаты через открытую железную дверь. Ливерпулец стоял на коленях в грязной воде, фонарь валялся в стороне, а сам он кромсал ножом чье-то неподвижное тело. Труп, лежавший на полу туннеля, до того, как над ним потрудился нож Мейбрика, принадлежал мужчине. Кровь фонтанами хлестала Мейбрику в лицо и на грудь. Она стекала по его подбородку и волосам: предупреждал же его Лахли, когда они охотились на проституток, чтобы тот не задевал артерию. Однако еще более кошмарный звук, чем влажное хлюпанье вонзающегося в тело ножа, донесся до слуха Лахли: стук удаляющихся бегом башмаков в темноте, сбивающийся, отчаянный.

Та женщина, что визжала.

Лахли оставил Мейбрика забавляться своими гадкими играми, а сам бросился за ней. Он должен остановить ее. Должен заставить ее замолчать. Кем бы она ни была. Черт, ему плевать, кто она такая, он обязан поймать ее. Она поскользнулась на мокрых камнях. Снова побежала. Ничего не видя и не слыша, натыкаясь в темноте на стены. Он слышал, как она тяжело дышит. Слышал шлепанье ее ног по лужам. Запах ее ужаса. Сильный. Возбуждающий. Изысканный.

Когда он схватил ее, она взвизгнула. Пыталась отбиваться. Впивалась ногтями в его руки, лицо. Он ударом отшвырнул ее назад, на стену. Вцепился пальцами в волосы. Запрокинул ей голову назад. Стиснул мертвой хваткой горло… И в глаза ему ударил призрачный красный свет – пугающий, неестественно беззвучный. Лахли отпрянул на шаг, инстинктивно выбросив вперед руку. Голова женщины дернулась, и свет исчез. Тишину разорвал выстрел. Пуля с визгом ударила в кирпичи за его спиной. Лахли снова ударил ее кулаком в лицо. Пистолет разрядился, ослепив его вспышкой. Они боролись за пистолет, и она стреляла, пока курок не щелкнул вхолостую. Он ударил ее в третий раз, на этот раз сбив на землю. Она с плеском рухнула в грязь у его ног и больше не шевелилась, только едва слышно застонала. Лахли подхватил ее под руки, выпрямил голову…

…и этот зловещий свет появился снова.

Совершенно потрясенный, он ощупал ее шею и наткнулся на тонкие, странные на ощупь нити, на что-то стеклянное… странную гибкую трубку, какие-то тонкие волоски… Что это, дьявол подери, такое?

Натренированным движением он вскинул ее на плечо. Волосы ее свисали ему на спину, руки свободно болтались. Лахли поспешил сквозь темноту обратно, к свету, льющемуся в открытую дверь Нижнего Тибора. Мейбрик все еще кромсал труп.

– Джеймс!

Когда его резкий окрик так и не дошел до сознания этого безумца, Лахли просто опрокинул его ударом ноги. Мейбрик шмякнулся на бок, замолотил руками, разбрызгивая воду, потом зарычал как зверь и взмахнул ножом.

– Джеймс! Убери этот чертов нож! Он мертв!

Торговец хлопком медленно зажмурился, потом открыл глаза, в которых постепенно появилось осмысленное выражение. Он уставился в лицо Лахли.

– Извините, доктор, я не знал…

– Вы все сделали верно, Джеймс, убив этого ублюдка. Теперь тащите его внутрь, и мы посмотрим, кто такие наши гости.

– Да, конечно. – Мейбрик подхватил убитого под мышки, вытащил тело из грязной воды и затащил его в Нижний Тибор.

– Оставьте его у дверей, Джеймс, и найдите его чертов пистолет, – скомандовал Лахли, укладывая безжизненное тело женщины на свой рабочий стол и привязывая ее руки прочной веревкой. Потом нашел чашку и спокойно налил в нее дозу снадобья, которое всегда давал Мейбрику по возвращении с удачной охоты в Уайтчепле. – Ага, нашли? Отлично. Положите его сюда. А теперь, Джеймс, вы весь дрожите, вам срочно нужно ваше лекарство. Вот, выпейте. Теперь снимите плащ и всю остальную одежду. Сожгите ее, она вся в крови.

Мейбрик беспрекословно выпил сильнодействующее зелье, потом стянул с себя окровавленную одежду и положил ее на алтарь. Лахли услышал плеск воды: Мейбрик умывался в маленьком корыте. Удостоверившись, что он снова вполне управляем, Лахли переключил внимание на изуродованное тело, лежавшее на полу у двери. Он расстегнул порванный и изрезанный в дюжине мест плащ, обшарил его карманы, потом карманы жилета и брюк. При виде того, что он обнаружил, он нахмурился. Склонившись над абсолютно обычным трупом, Лахли обнаружил, что видит предметы, назначение которых ему совершенно непонятно.

В карманах незнакомца обнаружились пригоршня шиллингов, флоринов, несколько полукрон, стопка банкнот – неожиданно толстая. Почти две сотни фунтов. Зато другие предметы… Он нашел жесткую прямоугольную карточку из материала, подобного которому Лахли еще не встречал. Не бумага, не дерево и не металл, он тем не менее блестел и был ярко окрашен. С обратной стороны на нем имелся ряд темных полосок из такого же незнакомого материала, который Лахли так и не смог соскрести ногтем. Похоже было на гуттаперчу, получаемую из сока одного произрастающего где-то в Малайзии дерева и густеющего на воздухе. Гуттаперчу использовали для различных цементов, изоляции и тому подобного. Все же эта карточка была явно не гуттаперчевой: попытки растворить ее в скипидаре и керосине не дали никакого результата – значит материал был какой-то другой. Это был и не каучук; тот менее прочен, чем даже гуттаперча, не говоря уже об этом материале. Хмурясь, Лахли отложил карточку в сторону и занялся изучением другого загадочного предмета, маленького цилиндрика, покрытого мягким, губчатым веществом, из которого тянулись тонкие проводочки, также покрытые чем-то скользким и гибким. Провода вели от цилиндрика к небольшой, но тяжелой коробке. Она была сделана еще из одного незнакомого материала, похожего на ту жесткую карточку, но все же другого. Оболочка не имела ни одного видимого шва, но на ней виднелось несколько крошечных кнопок и крышка на петлях. Крышка была прозрачной, но не из стекла. Пытаясь понять назначение кнопок, он нажал одну, и из коробки послышался слабый, шелестящий звук. Он удивленно нажал несколько других кнопок, пытаясь остановить этот звук…

…и из коробки заговорил голос Джеймса Мейбрика!

Удивленно вскрикнув, Лахли уронил эту штуку, склонился над ней и поражение уставился на коробочку, которая, лежа, продолжала разговаривать с ним. Это напоминало обычный трюк медиумов-чревовещателей, только с использованием самого крошечного фонографа-виктролы, какой только можно себе вообразить; однако в комнате не было никого, кроме Мейбрика и его самого, а Мейбрик стоял в противоположном углу комнаты, разинув рот при звуках собственного голоса, исходящего из ящичка размером не больше ладони Лахли. Лахли не мог представить, чтобы кому-то удалось сделать такой маленький фонограф.

– Что это? – спросил настоящий Мейбрик; голос его заметно дрожал.

– Не знаю! – Лахли подобрал коробку и осторожно потряс ее. Голос Мейбрика продолжал говорить. Потом он услышал еще один голос и испытал настоящий шок, узнав его: «Джеймс! Уходите прочь от нее! Ну же, быстро, пока сюда не набежали копы! Они обходят площадь каждые несколько минут, и им, черт подрал, уже пора!» Это сопровождалось спокойным, будничным голосом Мейбрика: «Обед забыл» – и его собственным, сердитым: «Если вы хотите уходить с ее печенью и маткой, ваше дело. Но будь я проклят, если я пойду тогда рядом с вами! Встретимся как обычно, в Нижнем Тиборе».

Теперь и он сам смотрел на коробку, разинув рот. Эта маленькая коробочка каким-то образом запечатлела их разговор час назад, когда они стояли над изуродованными останками Кэтрин Эддоуз.

– Это что-то вроде фонографа или миниатюрного телефона, – произнес он испуганным шепотом. – Из тех штук, которые записывают голоса, а не передают их по проводам! Боже мой, как это получается? Где рожок? И у телефона, и у фонографа есть рожок, чтобы говорить в него, а тут ничего нет, только эти проводки и эта маленькая штучка на конце. И что приводит ее в действие?

– Это, должно быть, полиция! – ахнул Мейбрик, дрожа от страха. – Грязные копы, следившие за нами, вот это кто!

– У лондонских копов нет таких устройств!

– Тогда кто это?

Лахли переводил взгляд с Мейбрика на убитого и обратно, потом на коробочку в руках, на лежавшую без сознания женщину, снова на Мейбрика. При других обстоятельствах это зрелище могло бы показаться ему неописуемо смешным: обнаженный мужчина с запекшейся на волосах кровью, по лицу и груди которого стекала вода, труп – обладатель говорящей коробки и женщина с руками, привязанными к столу.

– Кто они? Не имею ни малейшего представления, – отозвался наконец Лахли, поднимаясь на ноги и пробуя кнопки по очереди, пока голоса не смолкли. – Но я это выясню. Одевайтесь, Джеймс, не стойте нагишом. И смойте кровь с волос, пока она не засохла совсем.

Безумец провел рукой по липким, редеющим волосам и скривился, потом снова склонился над корытом и начисто промыл голову. Он достал платье, в котором приехал из Ливерпуля, и молча оделся. Слава Богу, снадобье начало оказывать на него свое действие, и он сделался спокойнее и тише. Лахли обыскал так и не подававшую признаков жизни женщину и обнаружил спрятанные у нее в одежде предметы, еще более странные, чем те, что он нашел на мужчине. Он не имел ни малейшего представления о том, для чего предназначено крошечное устройство с каким-то подобием линзы, спрятанное в ее шляпке, не говоря уже о другой штуке, испускавшей тот тускло-красный свет, который он заметил в темном подземелье. Так он стоял, хмурясь, пока не услышал за спиной шаги. Мейбрик подошел и остановился у него за спиной.

– Что это? – тихо спросил тот, ткнув пальцем в маленькую трубочку, из которой исходил свет.

– Не знаю. Она испускает слабый красный свет.

– Я ничего не вижу.

Лахли посветил прямо ему в глаза.

– А вот так?

– Ничего.

Даже когда торговец хлопком смотрел прямо в эту штуку, он не замечал этого красного свечения, отчетливо видимого Лахли. Все занятнее и занятнее… Штуковина с линзой и источник красного света соединялись проводами с тяжелым, явно плотно набитым чем-то устройством, спрятанным у женщины под плащом. Материалом корпуса оно напоминало устройство для записи голоса. Только у этого имелись и металлические детали, кнопки и рычажки, а также поверхность со странной фактурой на одной из сторон, напоминавшая темное окно, сквозь которое, правда, не было видно ничего. Собственно, в отличие от крышки странного фонографа, оно даже не было прозрачным.

В карманах Лахли обнаружил еще одну непонятную, жесткую карточку, до странности большую сумму наличными, маленькое зеркальце, всякие женские причиндалы для ухода за собой и кучу разнообразных мелочей непонятного назначения. Одежда женщины была абсолютно заурядной: недорогой, но прочный плащ, тяжелые шерстяные юбка и корсаж поверх нижних юбок и комбинации… Вязаные чулки, крепкие и хорошо сидящие на ноге туфли… Тяжелая сорочка под корсажем…

А вот под всем этим обнаружилось белье, какого он никогда еще не видел. Ремешки и гладкие чашечки из какой-то поразительно эластичной материи, туго охватывающие ей грудь, явно имели целью поддерживать ее тело в форме на порядок лучше, чем любое другое женское белье, которое ему приходилось видеть. А ведь у него было несколько сестер старше его возрастом, плюс несколько сотен пациенток, так что он имел представление об этом аспекте женской моды.

– Из чего, дьявол подери, это сделано? Это ведь не резина, хотя похоже на резину, и как сработано…

– Можно, я ее порежу? – сонно, сквозь действие снадобья, предложил Мейбрик.

– Нет, Джеймс. Она моя. – Он оглянулся. Торговец хлопком сонно покачивался на ногах. – Идите сюда, Джеймс, вам лучше полежать и отдохнуть. – Он сдвинул неподвижную, полуобнаженную женщину вбок, освободив место для Мейбрика. Оставив женщину на несколько минут, Лахли занялся погружением Мейбрика в глубокий транс и стиранием из его памяти воспоминаний о его, Лахли, участии в событиях сегодняшней ночи или о странных предметах, обнаруженных ими. Обо всем остальном тот мог сколько угодно писать в своем дневнике по возвращении домой.

– Когда вы сможете вернуться в Лондон, Джеймс? – прошептал он.

– Не знаю… не скоро… дела…

– Черт возьми, нам нужно найти эту валлийку в Миллерс-корт и уничтожить ее, – продолжал Лахли. – И чем скорее, тем лучше. Очень хорошо, Джеймс, в следующий раз, когда вы вернетесь в Лондон, вы найдете для меня женщину в Миллерс-корт – ту, что говорит по-валлийски. Эту женщину вы убьете следующей.

Сонное лицо Мейбрика ожило, и на нем обозначился хорошо уже знакомый Лахли голод.

– Я хочу резать ее… изрежу ей лицо, подлой шлюхе, отрежу сиськи, поцелую их, отрезанными…

– Потом, Джеймс. Вы сможете сделать все это, но только в следующий ваш приезд в Лондон. – Глаза Мейбрика снова закрылись, а дыхание замедлилось. – Позже…

– Спите, Джеймс, – шептал Лахли. – Когда вы проснетесь, возвращайтесь в Ливерпуль. Вы совсем не будете помнить обо мне, пока я не пришлю вам телеграмму. Только тогда вы вспомните мое имя, это место. Спите, Джеймс, и пусть вам приснится, как вы потрошите шлюху из Миллерс-корт…

Торговец покорно уснул.

Удалив на некоторое время помеху в его лице, Лахли снова занялся женщиной на другом краю стола. Его таинственной пленнице пора было очнуться. Ее необходимо было допросить, хотя он не знал, согласится ли она сотрудничать с тем, кто убил ее спутника. Возможно, убитый и не приходился ей мужем – обручального кольца у нее на пальце не было, – но они явно были каким-то образом связаны, так что ему придется предпринять кое-какие шаги, чтобы добиться ее уступчивости.

– Ну, просыпайтесь…

Она пошевелилась, негромко застонала. В свете газового рожка видно было, какого красивого – русого – цвета у нее волосы и как хорошо она сложена. Красивая штучка… Большие, испуганные голубые глаза постепенно открылись Несколько мгновений взгляд ее оставался бессмысленным.

Потом она все вспомнила и непроизвольно взвизгнула. Взгляд ее уперся в Лахли, и она попыталась отодвинуться, оттолкнуть его руки. Только тут она обнаружила, что они привязаны.

– Не дергайтесь, – посоветовал ей Лахли. – Если не хотите, конечно, упасть со стола.

Она негромко всхлипнула. Он приподнял ей голову и прижал к ее губам край чашки. Она дрожала.

– Выпейте это.

– Нет… пожалуйста…

– Пейте! – Она вяло сопротивлялась, но силы были явно неравны. Он просто-напросто зажал ей пальцами ноздри и заставил открыть рот, потом влил питье. Она закашлялась, но проглотила. Лахли ласково погладил ее по волосам. – Ну, видите, ничего страшного. И не пытайтесь сражаться со мной, лапочка, все равно никуда не денетесь. Да не бойтесь, я вас не отравил, – добавил он с усмешкой.

Дрожа, она прикусила губу и попыталась отвернуться.

– Пожалуйста, не убивайте меня…

– Убивать вас? О нет, дорогая моя. На ваш счет у меня гораздо более интересные планы. – Она судорожно глотнула воздух, и он усмехнулся. – А теперь, дорогая, лекарство, которое я дал вам только что, сделает вас очень сонной. Кстати, вам не трудно представиться? – Она лежала перед ним, дрожащая и связанная, и не отвечала. – Ладно, ладно, мы подождем немного, пока лекарство не подействует. Мне очень жаль того, что случилось с вашим другом, поверьте. Джеймс нынче ночью совсем не в себе. – Слезы чаще закапали у нее из глаз, и дыхание участилось. Следующий вопрос он задал из чистого любопытства. – Он что, ваш любовник?

Она мотнула головой.

– Нет.

– Может, брат?

– Нет…

– Тогда кто?

– Д-деловой партнер. – Веки ее начали слипаться.

– В делах какого рода, дорогая?

– В журналистике… – Она говорила уже чуть слышно.

Лахли нахмурился. Журналистика? Сумасшедшая журналистка? Куда катится мир, если женщины избирают себе жалкую профессию копателя грязи для газет? Право же, мир совсем сошел с рельсов: женщины требуют прав и обучаются в университетах на врачей – Бог мой! – или учатся печатать на машинках и лезут в секретари, в почтенную мужскую профессию. Женщины превратят ее в балаган. Наверняка будут соблазнять своих начальников, разрушать семьи респектабельных бизнесменов. Общество разлагается на глазах, и женщины тому виной.

– На какую газету вы работаете? Или вы пишете в какой-нибудь вздорный женский журнал?

– Газета… – Глаза ее окончательно закрылись. – «Лондон Нью Таймс».

«Нью Таймc»? Он никогда не слышал о такой. Ничего удивительного, их с каждым месяцем становится все больше, и все бьются за читателей и объявления.

– Что вы делали в подземелье?

– Следили за вами…

Холодок пробежал по его спине. Ну разумеется, она следила за ним, как иначе она и ее партнер нашли дорогу сюда?

– Зачем вы это делали?

Она едва заметно улыбнулась.

– Я собираюсь получить премию Карсона… за исторический фоторепортаж… ни у кого другого не хватило смелости попробовать выследить Потрошителя…

На несколько мгновений Лахли буквально остолбенел. Потрошителя? От что, знает про письмо, которое он посылал? Которое еще не опубликовано Центральным Агентством Новостей? Он рассчитывал, что газетчики опубликуют письмо «Дорогому Боссу» немедленно, но чертов редактор явно придержал его, а может, переслал в полицию. Возможно, она видела это письмо в агентстве, выискивая материал для своей статьи? И тут до него вдруг дошел смысл других ее слов. Историческая фотожурналистика? Он никогда не слыхал о такой профессии; правда, не слыхал он и о премии Карсона, что бы это ни было. Впрочем, премия эта наверняка значила для нее достаточно много, чтобы рисковать ради нее жизнью.

– Историческая фотожурналистика? – тупо переспросил он. – Значит, вы фотограф?

Возможно, эта штука, которую она прятала на себе, – какая-то особая камера?

– О да, очень хороший фотограф. Доминика Нозетт, самая знаменитая из всех мировых фотографов…

Лахли позволил себе улыбнуться в ответ на это заявление. Он никогда не слышал раньше об этой проклятой сучке.

– Видеозапись сделает меня богатой, – вздохнула она. – Идиоты из группы наблюдателей, все эти знаменитые криминалисты и историки, ничего не знают… у них кишка тонка сделать то, что сделала я.

Группа наблюдателей? Криминалисты? Это звучало чертовски угрожающе.

– А что вы сделали? – мягко поинтересовался он. Она снова улыбнулась.

– Спряталась в Датфилдз-ярде, разумеется. Дождалась, пока вы принесете туда Лиз Страйд. А потом мы спрятались на Митр-сквер, за тем высоким забором. Они тоже разместили там свои камеры, снимали все это из подворотни, но разве можно получить полноценную картину, сидя в подвале на другом конце Лондона? Для этого нужно самой быть там, где происходили нападения…

Комната покачнулась и пошла кругом, когда до Лахли дошел смысл того, что она бормотала. Она точно знала, где прятаться! Знала, где смотреть, как они убивают Страйд и Эддоуз! Знала заранее! Этого не могло быть – откуда кому-то знать, где будут находиться они с Мейбриком, если они сами не знали того, где найдут этих проституток? Они даже не знали, что Кэтрин Эддоуз освободили из бишопсгейтского полицейского участка, пока не столкнулись с ней на Дюк-стрит. И все же об этом кто-то знал, и не только эти двое. Она сказала, другие тоже установили там заранее свои камеры, чтобы сфотографировать его и Мейбрика… другие, сидевшие в каком-то там подвале на другом конце Лондона…

Джон Лахли взял ее за подбородок и тряхнул.

– Объясните! Откуда вы знали, где я буду находиться?

Она медленно моргнула.

– Но это же всем известно. Дело Потрошителя знаменито. Самые знаменитые убийства за последние два века… и я разгадаю их тайну… уже разгадала! Когда я вернусь на станцию, в свое родное время, я стану знаменитой и богатой. Я сняла на пленку Джека-Потрошителя… обоих… кто бы предположил, что их двое?

Лахли стоял, дрожа. Она заговаривалась, бредила. Не могла не бредить…

– Все эти дураки, – бормотала она, – думали, что это принц Эдди, или его учитель, или тот бэрристер, что потом утопился, или сэр Уильям Гулль. Они все последние сто пятьдесят лет спорят о том, кто это такой… договорились даже до того, что это какой-то путешественник во времени, прошедший сквозь Британские Врата…

Джон Лахли смотрел на эту женщину и на полном серьезе пытался понять, кто лишился рассудка: она или он? Путешественник во времени? Полтора века споров о том, кто он? Какая она журналистка, она сбежала из сумасшедшего дома, откуда-нибудь из лондонских предместий…

И тут до него дошло одно слово из тех, что она говорила.

Врата! Йанира, женщина, которая столько о нем знала, все время бормотала что-то насчет каких-то загадочных врат. Может, она тоже путешественница во времени, явившаяся выследить его? Он пошатнулся от такого предположения. Взгляд его упал на тяжелый ящичек, который он достал из-под ее плаща, на соединенные с ним проволочками трубки и цилиндры из ее шляпы. Он нахмурился, поднял все это и еще раз встряхнул женщину.

– Посмотрите на это! – Веки ее затрепетали и отворились. – Скажите мне, что это такое.

– Моя камера. Цифровая видеокамера, лучшая для нашей работы…

Видеокамера? От латинского «я вижу»?

– Покажите мне, как она работает! – Он ослабил веревки на ее запястьях, поднял ее в сидячее положение и сел за ее спиной, чтобы она могла опереться. Она положила камеру на колени и поколдовала с кнопками.

– Видите? Это я записала сегодня ночью. – Она попыталась поднять камеру, но помешали связанные руки. Он взял камеру у нее – и не удержался от вскрика. Странная матовая поверхность с одной ее стороны шевелилась. На ней мелькали изображения – цветные картины, показывающие Мейбрика, склонившегося над Кэтрин Эддоуз, разрубающего ее на части…

Боже праведный! Как, черт побери, могла такая маленькая коробочка запечатлеть их? Вот так, цветными картинами, движущимися картинами? Он нажал на кнопки, которыми пользовалась она, и коробочка мягко заурчала, а изображение замелькало на ней с такой скоростью, что он не успевал за ним следить. Люди бежали задом наперед, мелькали и вспыхивали краски, все смешалось. Когда он снова нажал дрожащим пальцем на кнопку, изображение снова замедлилось. Он обнаружил, что смотрит на какое-то место, вышедшее из кошмарных снов. Огромные помещения, внутри которых стояли целые здания, сотни крошечных людей, разгуливающих по земле и поднимающихся на сделанные из металла лестницы, сумасшедшие огни, складывающиеся в странные формы…

– Что это за место? – дрожащим голосом спросил он. Она мигнула и всмотрелась в камеру. – Станция Шангри-Ла, – пробормотала она. – Вокзал времени…

Лахли несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, глотая сырой воздух, и постепенно его взвинченные нервы отпустили немного.

– Вы, – медленно произнес он, тщательно выговаривая каждое слово. – Вы пришли из моего будущего?

– Ну да. Спустилась вниз по времени, сквозь Врата, чтобы поймать Потрошителя, то есть сфотографировать его…

Он не верил в это, не хотел верить в это. Все это какая-то фантастика, бредни модных писателей вроде этого французишки, как его… Жюля Верна? Тем не менее он держал в руках камеру, которую не мог смастерить ни один умелец Британской Империи, сделанную из материалов, которых Лахли не видел, о которых даже не слышал, и эта сучка приняла его микстуру, она просто не может лгать после того, чем он ее напоил. Испуг сменялся возбуждением: он уже видел неясные очертания мира, который мог предложить ему больше власти, чем он мог мечтать.

– Эдди, – прошептал он. – Расскажите мне про Эдди. Принца Альберта Виктора. Когда он станет королем?

– Бедняжка принц Эдди, – вздохнула она, снова закрывая глаза. – Всего четыре года осталось… Таким молодым… В тысяча восемьсот девяносто втором…

Лахли затрясло от охватившего его безумного возбуждения. Четыре года? Эдди взойдет на престол всего через четыре года? Великий Боже, что такого случится, что убьет и старуху Викторию, и Принца Уэльского? Берти здоров как бык, да и сама Королева, судя по виду, протянет еще лет десять.

– Что случится? – спросил он сдавленным голосом. – Что случится в тысяча восемьсот девяносто втором году?

– Инфлюэнца. Эпидемия девяносто первого – девяносто второго годов. Бедный Эдди, он только-только обручится, получит титул герцога Кларенса, вся жизнь впереди, и тут его убьет инфлюэнца. Виктория будет убиваться, а уж родители…

Пол пошатнулся под его ногами. Смерть от инфлюэнцы? Так и не станет королем? Но это невозможно, он ведь столько трудился, вложил в это все, провел пять недель в кромешном аду, доставая эти Богом проклятые Эддины письма, чтобы защитить его, чтобы это не помешало его восшествию на трон. Он совершал убийство за убийством, чтобы Эдди ничего не угрожало, чтобы он стал королем, чтобы это дало Лахли ту власть, о которой он мечтал, богатство, контроль над политическим будущим Империи…

И Эдди погибнет от какой-то вздорной инфлюэнцы?

Лахли начал смеяться – диким, идиотским, визгливым смехом, отдававшимся эхом от каменных сводов. Он обеими руками стиснул эту невероятную камеру и смеялся до тех пор, пока не начал задыхаться.

– Как вы вернетесь обратно? – прохрипел он наконец. – В свое время?

– Через Врата, – сонным, но рассудительным голосом отвечала его жертва.

– Врата? Какие врата? Где? – Он все еще смеялся, всхлипывая, на грани безумия. Какой рассудок выдержит такое потрясение?

– Британские Врата. В Бэттерси. Сполдергейт-Хаус. Но они не отворятся еще несколько дней, до самого второго октября. Они отворяются каждые восемь дней. – Ее голова сонно запрокинулась назад. – Но я не пройду тогда, я останусь до убийства Мэри Келли, а это случится девятого ноября… Вот тогда я вернусь со своими записями. И тогда я точно получу премию Кита Карсона…

Он снова расхохотался. Мэри Келли? Должно быть, это та самая сучка из Миллерс-корт. Какого черта ему теперь замышлять убийство какой-то мелкой потаскушки, к которой попало письмо, написанное тупицей, который даже не доживет до своей коронации? Ох, Боже, все это слишком смешно: вот он стоит в своем сатанинском святилище, посвященном завоеванию политической и духовной власти, на полу валяется мертвый путешественник во времени, на столе – опоенный безумец и пустоголовая журналистка, собирающаяся сфотографировать убийство, которого ему больше незачем совершать, а целых четыре шлюхи уже мертвы и изрублены на куски, и все впустую, а разлагающаяся голова мальчика-педераста смотрит на него через всю комнату и смеется над крушением всех его планов…

Но ведь эта женщина подарила ему намек на что-то новое, нечто, воспламенившее его воображение еще сильнее, чем все ожидания, связанные с Эдди. Новый, необъятный мир, чтобы он подчинил тамошние умишки и зажил как король. Он снова рассмеялся и погладил женщину по волосам. Все мысли об Эдди отваливались прочь как хлопья ржавчины с хорошей дамасской стали. Доминика, эта самонадеянная дура журналистка, помогла ему гораздо больше, чем думала, выслеживая его по лондонским подземельям.

Он оставил ее привязанной к большому железному крюку на священном дубе, опоенной до полнейшего бесчувствия, потом вытащил такого же бесчувственного Джеймса Мейбрика за дверь, оставил там, запер замок Нижнего Тибора и побрел по темным туннелям под Лондоном, тихо смеясь и пытаясь представить себе, что будет, когда он через два дня пронесет сквозь Британские Врата Доминику, умирающую от ран, которые сам же и нанесет ей незадолго до появления в Бэттерси?

* * *

Где-то незадолго до рассвета Йанира Кассондра проснулась от цепенящего ужаса. Доктор Джон Лахли ворвался в ее спальню и принялся будить, шлепая по щекам, больно, до синяков, хватая за руки и тряся.

– Расскажите мне про врата! – потребовал он, с размаху ударив ее по щеке. – Да проснись же, девка, расскажи мне про врата! И станцию! Откуда ты?

Йанира отпрянула от него, плача и дрожа.

– Я пришла сквозь Британские Врата! Со станции! Пожалуйста!

– Какой станции? Как она называлась?

– Шангри-Ла, – прошептала она. Щека ее пылала от удара. На запястьях, там, где он стискивал их, медленно наливались багровым цветом синяки. – Вокзал Времени номер восемьдесят шесть.

– Восемьдесят шесть? Боже мой, неужели их столько? Расскажи мне о своем мире, женщина!

Она в отчаянии и замешательстве покачала головой:

– Я живу на станции. Мне не разрешается покидать ее, ведь я из Нижнего Времени.

– Что? – Лицо его, придвинувшееся к ней так близко, исказилось в гримасе безумия. Она вжалась в подушки, но он снова грубо дернул ее вверх. – Объясни!

– Я родилась в Эфесе! – воскликнула она. – Я попала на станцию сквозь Врата Философов! Из Афин…

Он вдруг затих, глядя на нее сверху вниз.

– Расскажи, – повторил он неожиданно тихим голосом. – Повтори, где ты родилась. И когда.

– В Эфесе, – прошептала она. – Мы считаем годы не так, как вы, но Врата Философов открываются в год, который в Верхнем Времени называют четыреста сорок восьмым до Рождества Христова. В правление Перикла… – От нее не укрылось неприкрытое потрясение в его глазах.

– Боже мой, – прошептал он. – Значит, это правда. Ну конечно, если ты говоришь, что родилась в Эфесе, тогда как города давно уже нет.

Йанира испуганно, но удивленно уставилась на него. Он явно верил ей. Почему, она не знала. Что-то такое случилось этой ночью… Глаза Йаниры вдруг расширились. Отряд наблюдателей! Должно быть, он встретил кого-то из отряда наблюдателей, увидел что-то такое, что убедило его в реальности путешествий во времени. Взгляд Джона Лахли медленно сфокусировался на ее избитом лице. Он улыбнулся и погладил ее по голове.

– Расскажите-ка, дорогая, о тех людях, которые пытались убить вас.

Она попыталась объяснить ему все о Храмах Владычицы Небесной в Верхнем Мире, о террористах из «Ансар-Медж-лиса», поклявшихся уничтожить всех храмовников и ее семью, об отце Джины и людях, которых он послал убить его собственную дочь.

– Значит, вы важная персона, – задумчиво пробормотал Лахли. – Куда важнее, чем та безмозглая сучка, которую я оставил в Нижнем Тиборе. Женщина-журналист, надо же! – Йанира зажмурилась, пытаясь отгородиться от ужаса. Он не только повстречался с членами группы наблюдателей, он похитил их. – Да, – продолжал он. – Я верю, что вы гораздо важнее, чем мисс Нозетт. Отлично, теперь я знаю, что мне делать. Пожалуй, я все-таки прочитаю эту чертову лекцию завтра, будь она неладна, как будто ничего не случилось. Я не могу рисковать, допускать, чтобы меня заподозрили в этих проклятых убийствах, когда я стою на пороге будущего! – Он снова встряхнул ее. – Расскажите мне про врата. Во сколько они открываются? Эта женщина, Нозетт, говорила что-то про Сполдергейт-Хаус в Бэттерси.