355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Ладлэм » Предательство Тристана » Текст книги (страница 1)
Предательство Тристана
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:33

Текст книги "Предательство Тристана"


Автор книги: Роберт Ладлэм



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Роберт Ладлэм
Предательство Тристана

Москва, август 1991

Блестящий черный лимузин со стеклами, оклеенными пуленепробиваемой поликарбонатной пленкой, с шинами, не боящимися проколов, защищенный по последнему слову науки и техники керамической броней, которая кое-где дополнялась пластинами из броневой углеродистой стали повышенной твердости, казался чертовски неуместным на грунтовой дороге, уходящей в глубь Битцевского лесопарка, занимающего изрядный кусок юго-западной части города. Это был почти девственный лес с густыми березовыми и осиновыми рощами, между которыми привольно росли сосны, вязы и клены; здесь в мыслях всплывала память о кочевых племенах каменного века, бродивших по изуродованной отступившим ледником земле и охотившихся с самодельными копьями на мамонтов среди природы, державшей наготове кровожадные зубы и когти. А бронированный «Линкольн Континенталь» напоминал о совсем иной цивилизации, использующей совершенно другое насилие: об эпохе снайперов и террористов, вооруженных автоматами и осколочными гранатами.

Москва являла собой осажденный город. Столица сверхдержавы балансировала на грани краха. Взбунтовавшиеся коммунисты-консерваторы пытались вырвать Россию из рук реформаторов. В город вошли десятки тысяч солдат, готовых стрелять в его жителей. Колонны танков и бронетранспортеров с грохотом перли по Минскому шоссе и Кутузовскому проспекту. Танки окружили здание Моссовета, телецентр, здание Верховного Совета, караулили возле редакций газет. По радио нельзя было услышать ничего, кроме призывов группы заговорщиков, называвшей себя Государственным комитетом по чрезвычайному положению. После нескольких лет продвижения к демократии Советский Союз мог снова вернуться во власть темных сил тоталитаризма.

В лимузине сидел пожилой человек с седыми волосами и красивыми, аристократическими чертами лица. Это был посол Стивен Меткалф, живое олицетворение американского истеблишмента[1]1
  Истеблишмент – здесь правящая элита, влиятельные круги общества.


[Закрыть]
, советник пяти президентов начиная с Франклина Делано Рузвельта, чрезвычайно богатый человек, посвятивший жизнь службе своему правительству. Посол Меткалф – он уже давно находился в отставке, и звание посла являлось всего лишь почетным титулом – был срочно вызван в Москву старым другом, занимающим высокое положение в правящих кругах советской власти. Посол не встречался с этим человеком лично уже несколько десятков лет: их отношения были глубоко захороненной тайной, не известной никому ни в Москве, ни в Вашингтоне. Русский друг – его кодовое имя было Курвеналь – настаивал на свидании именно в этом пустынном месте. Он сильно волновался, но времена и впрямь были тревожными.

Углубившийся в раздумья, но – это можно было заметить с первого взгляда – сильно возбужденный старик вышел из своего лимузина лишь после того, как четко увидел своего друга, генерала с тремя звездами на погонах, тяжело припадавшего на протезную ногу. Сделав первые несколько шагов, американец окинул лес пристальным взглядом своих все еще зорких, хотя и выцветших глаз, и кровь у него в жилах похолодела.

Он обнаружил за деревьями наблюдателя. Второго… Третий наблюдатель! Его и русского, скрывавшегося под кодовым именем Курвеналь, выследили!

Это беда для них обоих!

Меткалф хотел крикнуть своему старому другу, предупредить его, но в следующий момент заметил вспыхнувший на линзе оптического прицела винтовки отблеск луча заходящего солнца. Это была засада!

Всерьез испугавшись, пожилой посол повернулся и со всей скоростью, какую допускали его подагрические ноги, заковылял к своему бронированному лимузину. При нем даже не было телохранителя; впрочем, он никогда и не ездил с ними. Посла сопровождал только водитель – безоружный американский морской пехотинец, которого выделило в его распоряжение посольство.

Внезапно к нему со всех сторон кинулись люди. Одетые в черную форму, в черных беретах военного образца и вооруженные автоматами. Они окружили его, и он начал было отбиваться, но он уже не был молод – он давно уже был не молод; ему постоянно приходилось напоминать себе об этом. Это похищение? Его взяли заложником? Он хрипло крикнул своему водителю.

Люди в черном проводили Меткалфа к другому бронированному лимузину – русскому правительственному «ЗИЛу». Охваченный страхом, он забрался в салон через заднюю дверь. Там уже сидел генерал с тремя звездами.

– Что это, черт возьми, такое? – прохрипел Меткалф, ощущая, как его панический испуг сходит на нет.

– Приношу вам глубочайшие извинения, – ответил русский. – Времена сейчас опасные, неверные, и я не мог допустить даже малейшего риска, что с вами что-то случится, пусть даже здесь в лесу. Это мои люди, они подчиняются мне и прекрасно обучены противотеррористическим действиям. Вы слишком важная персона для того, чтобы подвергать вас какой-либо опасности.

Меткалф пожал руку русскому. Генералу перевалило за восемьдесят лет, его волосы были белы как снег, но ястребиный профиль оставался таким же резким. Он кивнул водителю, и автомобиль тронулся с места.

– Я очень благодарен вам за то, что вы приехали в Москву. Понимаю, что мой срочный вызов должен был озадачить вас.

– Я знал, что здесь назревает что-то вроде государственного переворота, – откликнулся Меткалф.

– События начали развиваться быстрее, чем мы ожидали, – понизив голос, сказал русский. – Заговорщики получили «добро» у человека, известного под кличкой Дирижер. Возможно, сейчас уже слишком поздно для того, чтобы помешать захвату власти.

– Мои друзья в Белом доме следят за происходящим с большой тревогой. Но у них полностью связаны руки: Совет национальной безопасности уверен в том, что вмешательство почти неизбежно приведет к ядерной войне.

– Обоснованное опасение. Эти люди отчаянно пытаются свергнуть режим Горбачева. Они пойдут на все. Вы видели танки на улицах Москвы? Теперь заговорщикам остается только приказать своим силам перейти в атаку. Ударить по гражданским жителям. Это будет кровопролитие. Погибнут тысячи! Но такой приказ не будет отдан, если Дирижер не даст «добро». Все завязано на нем, он основа всего.

– Но он не принадлежит к числу заговорщиков?

– Нет. Он, знаете ли, не входит ни в один круг или кружок и дергает за рычаги власти в абсолютной тайне. Он никогда не появится на пресс-конференции; он действует из глубокой тени. Но он симпатизирует заговорщикам. Без его поддержки переворот, несомненно, провалится. При его поддержке – столь же несомненно, свершится. И в России снова воцарится сталинистская диктатура, а мир окажется в полушаге от ядерной войны.

– Почему вы вызвали меня сюда? – спросил Меткалф. – Почему меня?

Генерал повернулся к Меткалфу, и в его глазах Меткалф увидел страх.

– Потому что вам единственному я доверяю. И вы единственный, у кого есть шанс добраться до него. До Дирижера.

– Но с какой стати Дирижер станет слушать меня?

– Я думаю, вы это сами знаете, – спокойно ответил русский. – Вы можете изменить ход истории, мой друг. В конце концов, мы с вами знаем, что однажды вы это уже сделали.

Часть I

1
Париж, ноябрь 1940

Город света был погружен в темноту.

С тех пор как шесть месяцев назад нацисты вторглись во Францию и подчинили ее себе, самый великий из городов мира опустел и сделался несчастным. На набережных Сены не было ни души. Триумфальная арка, площадь Этуаль – эти великолепные сияющие ориентиры, озарявшие в недавнем прошлом ночное небо, – казались мрачными и заброшенными. На Эйфелевой башне, где прежде развевалось французское трехцветное знамя, болтался нацистский флаг со свастикой.

В Париже было тихо. На улицах почти не попадались автомобили, тем более такси. В знаменитых гостиницах поселились нацисты. Прекратились веселые кутежи, гулкий смех ночных гуляк и гомон пьяниц. Пропали также птицы, их сгубил дым горящего бензина, висевший над городом в первые дни немецкого нашествия.

Ночами люди в основном сидели дома. Они боялись оккупантов, комендантского часа, новых законов, которым должны были подчиняться, одетых в серовато-зеленую форму солдат вермахта, вышагивавших по улицам с покачивающимися над плечами штыками винтовок, с револьверами у пояса. Город, еще недавно исполненный гордости, погрузился в отчаяние, голод, страх.

Даже аристократический проспект Фоша, самая широкая улица в Париже, окаймленная красивыми белокаменными фасадами, стала холодной и мрачной, по ней гулял пронизывающий ветер.

Но и в мрачности было исключение.

Один hotel particulier – частный особняк, хотя его вполне можно было назвать и дворцом – сиял ярким светом. Снаружи можно было расслышать негромкую музыку: джаз-оркестр играл свинг. Кроме музыки, доносились звон фарфора и хрусталя, возбужденные голоса, беззаботный смех. Это был блестящий остров избранных, казавшийся особенно ярким на фоне всеобщей мрачности.

«Отель де Шателе» представлял собой великолепную резиденцию графа Мориса Леона Филиппа дю Шателе и его жены Марии-Елены, прославившейся своим добрым сердцем. Граф дю Шателе был неслыханно богатым промышленным магнатом и наряду с этим министром в коллаборационистском правительстве Виши. Хотя более всего он был известен своими приемами, которые одни и помогали tout-Paris[2]2
  Всему Парижу (фр.).


[Закрыть]
выдерживать мрачные дни оккупации.

Приглашение на прием в «Отель де Шателе» служило знаком социального статуса и являлось предметом острой зависти, несмотря даже на то, что его приходилось дожидаться по нескольку недель. Особенно теперь, когда продуктов стало не хватать и их выдачу нормировали, когда было немыслимо трудно раздобыть настоящий кофе, или масло, или сыр, когда мясо или свежие овощи можно было достать, только обладая многочисленными обширными связями. Приглашение на коктейль к дю Шателе означало возможность наесться досыта, а то и впрок. Здесь, в этом щедром доме, ничего, даже намеком, не говорило о том, что он находится в полностью обнищавшем городе.

Последнего, очень сильно запоздавшего гостя слуга впустил, когда вечер был в полном разгаре.

Гость был замечательно красивым молодым человеком около тридцати лет, с густыми черными волосами, орлиным носом и большими карими глазами, которые, казалось, сверкали озорством. Высокий, широкоплечий, с подтянутой спортивной фигурой. Отдавая пальто maitre d'hotel – дворецкому, он с улыбкой кивнул и сказал:

– Bonsoir, merci beaucoup.[3]3
  Добрый вечер, большое спасибо (фр.).


[Закрыть]

Прием был в полном разгаре, когда слуга распахнул дверь перед этим запоздавшим гостем.

Даниэль Эйген. Он жил в Париже, время от времени надолго покидая его, уже года два – может быть, чуть больше или чуть меньше – и был постоянным гостем на этих приемах, где все знали его как богатого аргентинца, холостяка и весьма завидного жениха.

– Ах, Даниэль, любовь моя, – пропела хозяйка, Мария-Елена дю Шателе, когда Эйген вошел в переполненный танцзал. Оркестр заиграл новую песню; он решил, что это «Какая высокая луна». Мадам дю Шателе встретила его на середине помещения, проделав свою часть пути с тем выражением бесконечного радушия, которое она обычно берегла для очень богатых или очень могущественных гостей, например, для герцога и герцогини Виндзорских или, скажем, немецкого военного губернатора Парижа. Хозяйка, все еще красивая женщина пятидесяти с чем-то лет, облаченная в черное платье от Баленсиаги, открывавшее ложбинку между все еще довольно свежими грудями, совершенно ясно, была без ума от своего молодого гостя.

Даниэль Эйген расцеловал ее в обе щеки, а она на мгновение привлекла его к себе и негромко, доверительно сказала по-французски:

– Я так рада, что вам это удалось, мой дорогой. Я уже опасалась, что вы не появитесь.

– И пропущу прием в «Отеле де Шателе»? – ответил Эйген. – Не думаете же вы, что я лишился чувств и рассудка? – Он извлек из-за спины коробочку, завернутую в золотую бумагу. – Это для вас, мадам. Последняя унция во всей Франции.

Хозяйка, просияв лицом, взяла коробку, жадно сорвала обертку и вынула кубический хрустальный флакон духов «Герлен». У нее перехватило дыхание.

– Но… Но «Vol de Nuit» нигде не купишь!

– Вы совершенно правы, – с улыбкой ответил Эйген. – Их нельзя купить.

– Даниэль! Вы такой милый, такой заботливый. Откуда вы узнали, что это мои любимые духи?

Он скромно пожал плечами.

– У меня есть своя сеть осведомителей.

Мадам дю Шателе шутливо нахмурилась и погрозила гостю пальчиком.

– И это после того, как вы добыли для нас «Дом Периньон». Нет-нет, вы слишком щедры. Как бы там ни было, я очень счастлива, что вы здесь: красивых молодых людей, таких, как вы, в наши дни найти труднее, чем зубы у курицы, любовь моя. Вам придется проявить снисходительность, если некоторые из дам, находящихся у меня в гостях, будут слишком уж горячо приветствовать вас. Я говорю о тех, кого вы еще не успели покорить. – Она снова понизила голос. – Здесь Ивонна Прентам с Пьером Френе[4]4
  Ивонна Прентам, Пьер Френе – известные французские оперные певцы и киноактеры, супруги.


[Закрыть]
… но она, кажется, приближается сюда, так что будьте готовы. – Графиня говорила о звезде музыкальной комедии. – И Коко Шанель[5]5
  Шанель, Габриэлла, или Коко (1883—1971) – знаменитая французская модельерша.


[Закрыть]
тоже здесь, со своим новым любовником, тем немцем, с которым она живет в «Ритце». Она все время произносит тирады против евреев; право, это становится утомительным.

Подошел слуга с серебряным подносом, и Эйген взял бокал шампанского. Он окинул взглядом огромный танцзал с полом, покрытым старинным паркетом, снятым из древнего и прославленного chateau, со стенами, обшитыми белыми с золотом деревянными панелями, поверх которых, разделенные одинаковыми промежутками, висели гобелены, изготовленные на фабрике самого Гобелена, и потолком, расписанным кистью того самого художника, который немного позже расписал потолки в Версале.

Но его интересовала не обстановка, а гости. Вглядевшись в толпу, он узнал довольно много лиц. Здесь находились обычные знаменитости: певцы – Эдит Пиаф, получавшая двадцать тысяч франков за одно выступление, и Морис Шевалье, – а также множество кинозвезд, работавших на принадлежавшей теперь немцам киностудии «Континенталь», подчинявшейся лично Геббельсу и снимавшей фильмы под нацистской цензурой. Столь же обычный комплект писателей, художников и музыкантов, никогда не пропускавших одну из столь редких возможностей поесть и попить. И обычные французские и немецкие банкиры и промышленники, которые вели коммерцию с нацистами и их марионеткой – режимом Виши.

И, наконец, нацистские офицеры, занимавшие в эти дни столь заметное положение в обществе. Все они были в своих форменных мундирах, многие щеголяли моноклями и маленькими усиками, похожими на те, которые носил их фюрер. Немецкий военный губернатор генерал Отто фон Штюльпнагель. Немецкий посол во Франции Отто Абетц и молодая француженка, на которой он женился. Kommandant von Gross-Paris[6]6
  Комендант большого Парижа (нем.).


[Закрыть]
, престарелый, с коротко подстриженными волосами и прусскими манерами, генерал Эрнст фон Шаумбург по прозвищу Бронзовая Скала.

Эйген был знаком со всеми. Он регулярно встречал их в салонах вроде этого, и, что гораздо важнее, большинству из них он оказывал различные услуги. Нацистские хозяева Франции не только закрывали глаза на существование так называемого черного рынка; они нуждались в нем, как и все остальные. Где еще они могли найти кольдкрем или пудру для своих жен и любовниц? Бутылку приличного «Арманьяка»? Даже новые немецкие правители Франции страдали от военных лишений.

И потому делец черного рынка Даниэль Эйген был нужен всем и всегда.

Он почувствовал прикосновение к рукаву. Сразу же узнал унизанные бриллиантами пальцы своей бывшей любовницы Агнесс Вийар. И, хотя внутренне он содрогнулся от страха, когда Даниэль повернулся, его лицо расцвело самой искренней улыбкой. Он не видел эту женщину несколько месяцев.

Агнесс, миниатюрная, привлекательная женщина со сверкающими рыжими волосами, была замужем за Дидье, крупным дельцом, торговцем боеприпасами и владельцем скаковой конюшни. Даниэль познакомился с прекрасной и любвеобильной Агнесс во время скачек на ипподроме в Лоншаме, где у нее была личная ложа. Ее муж тогда находился в Виши в качестве советника марионеточного правительства. Она представилась красивому богатому аргентинцу как «вдова военного времени». Их роман, страстный, хотя и короткий, продолжался, пока ее муж не вернулся в Париж.

– Агнесс, ma cherie![7]7
  Моя дорогая (фр.).


[Закрыть]
Где ты была?

– Где я была? Я не видела тебя с того вечера у «Максима». – Она чуть заметно извивалась всем телом в такт музыке джаз-оркестра, игравшего «Воображение».

– Да-да, я прекрасно помню, – подхватил Даниэль, который на самом деле не помнил о том вечере почти ничего. – Приношу извинения, я был ужасно…

– Занят? Даниэль, ты же нигде не работаешь, – сварливо возразила женщина.

– Ну, видишь ли, мой отец всегда говорил, что я должен найти полезное занятие. Теперь, когда вся Франция оккупирована, это, я бы сказал, помогает мне не рехнуться.

Она покачала головой, нахмурилась, пытаясь скрыть улыбку, которая против ее воли растягивала губы, и подалась к собеседнику.

– Дидье снова уехал в Виши. А здесь чересчур много бошей. Почему бы нам не сбежать в Жокей-клуб? У «Максима» сейчас тоже полным-полно фрицев. – Она говорила шепотом: по всему городу, особенно в метро, были развешаны плакаты, извещавшие, что любой, кто назовет немцев «бошами», будет расстрелян. Немцы очень остро воспринимали насмешки французов.

– О, я ничего не имею против немцев, – сказал Даниэль, пытаясь перевести разговор на безопасную тему. – Они превосходные клиенты.

– Солдаты – ты слышал – их называют haricots verts[8]8
  Зеленые бобы (фр.).


[Закрыть]
! Это настоящие скоты! Они совершенно невоспитанны. Они просто подходят к женщинам на улице и прямо-таки тащат их с собой.

– Тебе следовало бы немного пожалеть их, – ответил Эйген. – Несчастный немецкий солдат чувствует себя завоевателем всего мира, но не может понравиться французской девчонке. Это же несправедливо.

– Но как от них отвязаться?

– Просто скажи им, что ты еврейка, моя радость. И они сразу же отвяжутся. Или посмотри, делая вид, будто тебя очень удивляют их огромные ножищи – это всегда их смущает.

Теперь она не могла сдержать улыбку.

– Но как смешно они топают гусиным шагом по Елисейским Полям!

– А ты думаешь, что ходить гусиным шагом легко? – возразил Даниэль. – Как-нибудь попробуй сама. Вот увидишь, сразу же шлепнешься на задницу. – Он украдкой оглядел зал в поисках спасения.

– А знаешь, я на днях видела, как Геринг выходил из автомобиля на Рю-да-ла-По. Держал в руке этот дурацкий фельдмаршальский жезл. Я уверена, что он даже спит с ним! Он вошел в «Картье»; потом управляющий сказал мне, что он купил ожерелье за восемь миллионов франков для жены. – Она ткнула указательным пальцем в грудь накрахмаленной белой сорочки Даниэля. – Обрати внимание, он покупает для жены изделия французской моды, а не немецкой. Боши всегда бранили наш декаданс, но просто влюбляются в него, когда попадают сюда.

– Ну что ж, герр Мейер покупает самое лучшее.

– Герр Мейер? Что ты хочешь сказать? Ведь Геринг не еврей.

– Неужели ты не слышала? Он сам сказал: если хоть одна бомба упадет на Берлин, можете называть меня не Германом Герингом, а Мейером.

Агнесс рассмеялась.

– Говори потише, Даниэль, – громким шепотом предупредила она.

Эйген полуобнял ее за талию.

– Я вижу одного господина, с которым мне необходимо поговорить, doucette[9]9
  Сладенькая (фр.).


[Закрыть]
, так что прошу меня извинить…

– Ты хочешь сказать, что тебе приглянулась другая женщина? – строго спросила Агнесс, сопроводив свои слова несколько деланой улыбкой.

– Нет-нет, – усмехнулся Эйген. – Боюсь, этот разговор будет чисто деловым.

– Что ж, Даниэль, любовь моя, но ты, по крайней мере, должен раздобыть для меня немного настоящего кофе. Я не могу больше терпеть весь этот эрзац из цикория и жареных желудей! Ты сможешь, милый?

– Конечно, – ответил он. – Сразу же, как только представится возможность. Я ожидаю партию через несколько дней.

Но, едва успев отвернуться от Агнесс, он услышал строгий мужской голос:

– Герр Эйген!

Прямо за спиной у него стояла маленькая группа немецких офицеров, центром которой являлся высокий, державшийся по-королевски важно штандартенфюрер СС[10]10
  Звание примерно соответствует полковнику.


[Закрыть]
, с волосами, зачесанными назад а-ля помпадур, с маленькими усиками, рабски копирующими его фюрера, и в очках с черепаховой оправой. Штандартенфюрер Юрген Вегман был очень полезным человеком, именно он содействовал Эйгену в получении удостоверения «общественной службы», благодаря которому тот мог пользоваться своим автомобилем – сейчас по улицам города ездило всего несколько частных автомобилей. Транспорт превратился в огромную проблему. В последнее время пользоваться собственными автомобилями разрешалось только врачам, пожарным и почему-то ведущим актерам и актрисам, метро было ужасно переполнено, к тому же половину станций закрыли. Бензин полностью исчез, а о поездках на такси не могло быть и речи.

– Герр Эйген, эти сигары, «Упманн», они были несвежие.

– Мне очень прискорбно слышать это, герр штандартенфюрер Вегман. Вы держали их в хумидоре[11]11
  Хумидор – специальная коробка для хранения сигар, где они приобретают определенную влажность.


[Закрыть]
, как я вам советовал?

– У меня нет никакого хумидора и…

– В таком случае я постараюсь раздобыть его для вас, – сказал Эйген.

Один из офицеров, полный круглолицый группенфюрер СС[12]12
  Звание соответствует генерал-лейтенанту.


[Закрыть]
– его звали Йоханнес Коллер – негромко захихикал. Он показывал товарищам французские фотооткрытки, тонированные сепией. Он быстро убрал их в нагрудный карман своего кителя, но не прежде чем заметил, что Эйген увидел их: это были старомодные порнографические картинки, на которых в различных непристойных позах изображалась статная женщина, одетая только в чулки и пояс с застежками.

– Нет, прошу вас! Они были несвежими, уже когда вы дали их мне. Я даже подозреваю, что они не с Кубы.

– Они с Кубы, herr kommandant. Скручены на обнаженных бедрах юных кубинских девственниц. Вот что, возьмите-ка еще одну, с моими наилучшими пожеланиями. – Молодой человек сунул руку во внутренний карман и извлек бархатный мешочек, содержавший несколько сигар, обернутых в целлофан. – «Ромео и Джульетта». Я слышал, это любимые сигары Черчилля. – Чуть заметно подмигнув, он вручил одну сигару немцу.

Подошел официант с серебряным подносом, полным канапе.

– Господа, pate de foie gras?[13]13
  Паштет из гусиной печенки (фр.).


[Закрыть]

Коллер быстрым движением схватил сразу два бутерброда. Даниэль взял один.

– Это не для меня, – с ханжески постной миной объявил Вегман, взглянув сначала на официанта, а потом на стоявших вокруг него. – Я больше не ем мяса.

– Да, в наши дни его нелегко достать, не так ли? – заметил Эйген.

– Дело вовсе не в этом, – ответил Вегман. – Знаете ли, достигнув известного возраста, человек должен стать травоядным существом.

– Да, и ваш фюрер вегетарианец, ведь правда? – сказал Эйген.

– Совершенно верно, – гордо согласился Вегман.

– Хотя иногда он проглатывает целые страны, – небрежно добавил Эйген.

Эсэсовец смерил его негодующим взглядом.

– Вы, кажется, способны все и вся вывернуть наизнанку, герр Эйген. Может быть, вы сможете придумать что-нибудь, чтобы преодолеть нехватку бумаги здесь, в Париже.

– Да, и это может свести с ума ваших бюрократов. А что еще требуется протолкнуть?

– Все в наши дни просто никуда не годится, – присоединился к разговору группенфюрер Коллер. – Сегодня мне пришлось перепробовать целый лист почтовых марок, прежде чем я нашел одну, которая приклеилась к конверту.

– Вы, друзья, все еще используете марки с головой Гитлера?

– Да, конечно, – подтвердил Коллер, еле сдерживая недовольство поворотом разговора.

– Так, может быть, вы облизываете не ту сторону, а? – подмигнув, осведомился Эйген.

Группенфюрер СС покраснел, неожиданно услышав такой намек, громко откашлялся, собираясь с мыслями, но Эйген снова заговорил, прежде чем он успел придумать ответ:

– Конечно же, вы совершенно правы. Французы просто не в состоянии довести качество до стандартов немецкой продукции.

– Вы говорите как настоящий немец, – одобрил Вегман, – несмотря даже на то, что ваша мать была испанкой.

– Даниэль, – прозвучало глубокое контральто. Он обернулся на голос, довольный, что ему удастся вырваться из немецкой осады.

Это была крупная женщина лет пятидесяти-шестидесяти, безвкусно одетая в цветастое платье, отделанное многочисленными кружевными оборками, в котором она немного походила на танцующего слона из цирка. Волосы у мадам Фонтенуа были нестественно черные с белой проседью у корней, словно у скунса, и пышно начесанные. В ушах болтались огромные золотые серьги, в которых Даниэль с первого взгляда узнал луидоры – старинные золотые монеты по двадцать два карата[14]14
  Карат – единица массы, применяемая в ювелирном деле для драгоценных камней и металлов. Один карат равен 200 миллиграммам.


[Закрыть]
каждая. Судя по тому, как сильно были оттянуты мочки, она постоянно носила тяжелые серьги. Дама была женой дипломата правительства Виши и сама устраивала столь же роскошные приемы.

– Прошу простить меня, – сказала она немцам, – но я должна похитить у вас молодого Даниэля.

Мадам Фонтенуа обнимала за талию стройную девушку лет двадцати, облаченную в вечернее платье с открытыми плечами. Девушка была очень красива, с черными, как вороново крыло, волосами и сияющими серо-зелеными глазами.

– Даниэль, – протрубила мадам Фонтенуа, – я хочу представить вас Женевьеве дю Шателе, прекрасной дочери наших хозяев. Я была изумлена, услышав, что она незнакома с вами. Должно быть, она единственная женщина во всем Париже, которая вас не знает. Женевьева, это Даниэль Эйген.

Девушка протянула узкую ладонь с длинными хрупкими пальцами, а ее глаза предупреждающе вспыхнули. Этот взгляд предназначался только Даниэлю.

Даниэль взял ее руку.

– Рад познакомиться, – церемонно проговорил он, низко наклонив голову. Легонько пожав руку молодой красавицы, он коротко погладил ее ладонь указательным пальцем, давая знак, что понял сигнал.

– Мсье Эйген прибыл к нам из Буэнос-Айреса, – дама сообщила это молодой женщине с видом по меньшей мере герцогини, – но у него есть квартира на левом берегу.

– О, наверно, вы уже давно живете в Париже? – равнодушно спросила Женевьева дю Шателе, со скучающим видом рассматривая собеседника.

– Довольно долго, – сказал Эйген.

– Достаточно долго для того, чтобы узнать здесь все, – уточнила мадам Фонтенуа, сделав брови домиком.

– Понимаю, – с сомнением в голосе протянула Женевьева дю Шателе. Вдруг она вскинула голову, как будто увидела кого-то в другой части зала. – Ах да, это моя grande tante[15]15
  Двоюродная бабушка (фр.).


[Закрыть]
Бенуа. Прошу извинить меня, мадам Фонтенуа.

Отворачиваясь, девушка мельком взглянула на Эйгена и указала глазами в сторону соседней комнаты. Он почти незаметно кивнул.

Поболтав две минуты (они показались ему бесконечными) с мадам Фонтенуа, Даниэль тоже покинул ее. Две минуты – вполне достаточно. Он прокладывал себе путь через плотную толпу, улыбаясь и кивая тем, кто окликал его, давая без слов понять, что не может задержаться из-за неотложного дела.

Несколько шагов по огромному вестибюлю, и вот она, дверь в такую же огромную библиотеку. Стены и углубленные в них книжные шкафы, покрытые оранжево-красным лаком, ряды переплетенных в кожу древних, никогда не открывавшихся томов. Комната была пуста, и какофония разговоров, смешанных со звуками джазовой музыки, доносилась сюда лишь как отдаленный невнятный гул. В противоположном от двери конце комнаты на диване среди ковровых подушек сидела Женевьева. Она была очаровательна в своем черном платье, подчеркивавшем сверкающую белизну обнаженных плеч.

– О, слава богу, – торопливо прошептала девушка. Она вскочила на ноги, бегом устремилась навстречу вошедшему и обняла его за шею. Он приник к ее губам долгим страстным поцелуем. Через минуту Женевьева отстранилась.

– Просто не могу выразить, насколько рада, что ты пришел. Я ужасно боялась, что у тебя сегодня окажутся другие планы.

– Как ты можешь так думать? – укоризненно возразил Даниэль. – Разве я могу упустить возможность увидеться с тобой? Не говори ерунды.

– Я имела в виду только то, что ты ведешь себя осторожно, очень осторожно, чтобы мои родители не смогли догадаться о нас. Как бы там ни было, ты здесь. Слава богу. Все эти люди настолько скучны; я думала, что умру. Все они говорят только об одном: продукты, продукты и опять продукты.

Эйген поглаживал молочно-белые плечи возлюбленной, чуть-чуть прикасаясь кончиками пальцев к началу грудей. Он чувствовал аромат духов «Шалимар» – своего подарка.

– Боже мой, как я соскучился по тебе, – пробормотал он.

– Прошла почти неделя, – подхватила Женевьева. – Ты вел себя как плохой мальчик, да? Нет, подожди, не отвечай. Я знаю тебя, Даниэль Эйген.

– Ты всегда видишь меня насквозь, – ласково проговорил Эйген.

– В этом я вовсе не уверена, – отозвалась Женевьева, лукаво надув губки. – Думаю, что на тебе много, очень много одежек.

– Так, может быть, тебе стоит снять с меня часть? – предложил Даниэль.

Женевьева изумленно уставилась на него, но они оба хорошо знали, что это изумление было всего лишь притворством.

– Только не здесь, куда в любой момент может вломиться кто угодно.

– Да, ты права. Давай сбежим куда-нибудь, где нам не помешают.

– Знаю. Гостиная на втором этаже. Туда никогда никто не заходит.

– Кроме твоей матери, – покачал головой Даниэль Эйген. Его вдруг осенило. – Кабинет твоего отца. Мы можем запереть дверь…

– Если отец застанет нас там, то убьет на месте!

Даниэль закивал с печальным видом.

– Ах, ma cherie, ты совершенно права. Похоже, что нам действительно следует вернуться к остальным.

Женевьева взглянула на него так, будто он произнес какую-то чудовищную непристойность.

– Нет-нет-нет! – быстро сказала она. – Я знаю, где он держит ключ. Ну же, быстрее!

Он быстро вышел из библиотеки вслед за девушкой, затем они свернули в малозаметную дверь, за которой начиналась предназначенная для слуг узкая лестница на второй этаж. Там они миновали длинный темный зал и в конце концов остановились в маленьком алькове, где стоял белый мраморный бюст маршала Петена[16]16
  Петен, Анри (1856—1951), премьер-министр марионеточного правительства Франции, находившегося в г. Виши. После войны был приговорен к пожизненному заключению и умер в тюрьме.


[Закрыть]
. Сердце Даниэля громко билось. Он собирался сделать что-то очень опасное, а опасность всегда возбуждала его. Он любил ходить по краю пропасти.

Женевьева сунула руку за скульптуру, проворно извлекла оттуда большой ключ, похожий на отмычку, и, не теряя времени, отперла двустворчатую дверь отцовского рабочего кабинета.

Прекрасная юная Женевьева, конечно же, понятия не имела, что Даниэль уже побывал в этой комнате. Даже несколько раз, во время их тайных свиданий, происходивших здесь, в «Отеле де Шателе», глубокой ночью, когда она крепко спала, ее родители где-то путешествовали, а слуги уходили к себе.

Кабинет графа Мориса Леона Филиппа дю Шателе был истинным прибежищем мужчины. Здесь пахло трубочным табаком и кожей, здесь хранилась целая коллекция старинных тростей, стояло множество кресел эпохи Людовика XV, обитых темно-коричневой кожей, на массивном столе, украшенном изящной резьбой, лежали аккуратные стопки документов. На каминной доске красовался бронзовый бюст кого-то из предков.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю