Текст книги "Среди ночи"

Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Даже «дама твоего сердца» была в стиле Джеймса Кени.

– И где же ты ее видел? – спросил Дэнни. Его голос противно крякнул, выдав всем, что он претворяется.

– Клянусь тебе, – ответил Дракула, уже устав избивать Сына Франкенштейна и повернувшись к Дэнни. – В центре.

– Где в центре? – уже контролируя голос, продолжал настаивать Дэнни.

– Руку на отсечение, в торговом центре «Кентон»

Несколько секунд Дэнни молчал, не желая, чтобы Дракула увидел, что он на него злится, иначе он замолчит и больше ничего не скажет. Наконец, он сдержано произнес:

– И что она там делала?

Дракула посмотрел на него глазами, в которых проявилась сама невинность. Он швырнул на тротуар Сына Франкенштейна и переспросил:

– В торговом центре?

– Да, – терпеливо продолжал Дэнни. Он разглядывал двенадцатилетнего Джеймса Кени с холодными глазами сорокалетнего бандита.

– Я думаю, она там работает. Я видел ее за кассовым аппаратом. А она хороша собой. Клянусь головой.

Дэнни послал ему взгляд отвращения.

– Ты уверен, что это была она?

– Ты думаешь, я что – идиот? – он обиженно отвернулся, и теперь посмотрел на Дэнни через плечо, а затем ухмыльнулся и сказал: – Эй, Дэнни – она же дама твоего сердца. Почему ты до сих пор не знаешь, что она работает в «Кентоне»?

Рыча и качаясь из стороны в сторону, будто динозавр из кинофильма, автобус появился из ниоткуда, спасая Дэнни от ответа, который застал бы его врасплох от смущения.

Когда она его увидела, то на ее лице выплыла большая счастливая улыбка. Она жестом подозвала его к кассе. Он шел прямо к ней, ничего не замечая по сторонам и чувствуя, что погружается в дымку аромата. Запахи духов и одеколонов наполняли собою воздух, и можно было подумать, что все это исходило от нее самой.

Ее волосы были стянуты в «хвостик». Она продолжала быть все такой же красивой. Ее улыбка лучилась, будто она вдруг вспомнила нечто донельзя приятное.

– Рада тебя увидеть, – сказала она. – Я все надеялась, что ты вдруг сюда…

– Я пытался тебя найти, но не знал твою фамилию, только Доун. Я не знаю, где ты живешь. А также я не могу тебе позвонить. Однажды я пришел к «Барстоф-Хай», долго стоял и всматривался в толпу, но тебя там не было.

– Я несколько раз тебе звонила после школы. Но никто не отвечал. Я даже один раз позвонила отсюда из телефонной будки около почты. Но у вас дома будто никого и не бывает…

Все те звонки, на которые он не отвечал, придя из школы, которые, он думал, были от той женщины или репортера – все или хотя бы часть из них могла быть от Доун.

– Мне жаль, – сказал он.

Они стояли и смотрели друг другу в глаза. Между ними был лишь кассовый аппарат. Их укутывало облако парфюмерного аромата, насколько оно было тяжелым и плотным, для него это значения не имело. Где-то на другом конце магазина кашлянула женщина. Полагается, это был способ привлечь к себе внимание. Доун, извиняясь, нахмурила брови и тут же начала ей заниматься.

Спустя какое-то время он продолжал стоять около кассового аппарата, чувствуя себя, будто рыба не в своей воде. Рядом была витрина парфюмерного отдела. Он чувствовал взгляды покупателей, проходящих мимо него, в которых было не то подозрение, не то сочувствие. Вдруг он осознал, что не заметил, как его руки поднялись и повисли в воздухе. Он не осмелился оглянуться на того, кто сверлил его глазами. Не понимая, что он делает, он снял с полки бутылочку одеколона и нажал на головку. Струйка аромата сирени пахнула ему в лицо, защекотав в носу и в глазах. Его щекам стало прохладно. Он зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел каре-синие глаза Доун, в которых не скрывалась улыбка. Он осознал всю нелепость ситуации.

Перед тем, как в магазин вошел следующий покупатель, она назвала ему свою фамилию: Челмсфорд. Она взяла пустую этикетку для ценника и написала номер телефона.

– Позвони, – сказала она.

Он вышел из магазина в облаке аромата духов, который он так и не смог определить, но от которого он почувствовал легкую тошноту. Он остановился в стороне от магазина, собравшись пересечь улицу, чтобы сесть на автобус. Он не знал, как можно было назвать то, что он почувствовал. В его кошельке лежал номер ее телефона. Этим вечером он мог ей позвонить.

Ему почему-то не показалось, что он до умопомрачения счастлив, ему это больше напомнило некое душевное опустошение.

Он посмотрел на часы. На них было почти половина четвертого. Он разочарованно подумал о том, что, когда он приедет домой, то Лулу уже не дождется, когда он снимет с телефона трубку.

Этим вечером Доун Челмсфорд он так и не позвонил.

На дом было задано много уроков.

Мало того, телефон стоял на тумбочке около кресла, в котором сидел отец и смотрел телевизор.

Он собирался позвонить ей на следующий день, когда он придет из школы и снова будет один дома.

Но и на следующий день он ей также не позвонил.

* * *

– Хочешь узнать, как я выгляжу? – спросила Лулу.

– Да, – ответил он, вдруг почувствовав, как у него в висках застучало, и как в груди забилось сердце.

– Знай, у тебя будет такая возможность, – сказала она. Ее голос стал напряженней, чем был раньше.

– Какая возможность?

– Ладно, возможно, я тебе и не понравлюсь. Я могу оказаться рослой блондинкой, когда ты, возможно, и не любишь рослых блондинок. Или, например, маленькой, толстой брюнеткой, а тебе такие тоже не нравятся.

Глубоко вздохнув, он сказал:

– Думаю, ты мне понравишься, будь ты блондинка или брюнетка…

– Предположим, как, по-твоему, я могу выглядеть?

Это уже другая игра, но со вкусом.

– Как ты думаешь, какие у меня волосы?

– Черные, – сказал он. – Длинные черные волосы.

– Правильно. Вот, видишь? Я думаю, Дэнни, что мы многое значим друг для друга. А дальше: как ты думаешь, я высокая или низкая, или, примерно, такая как ты? Когда ты танцуешь с девушкой и обнимаешь ее, то тебе нравится, когда она выше тебя, ниже или твоего роста?

Он танцевал с девочкой лишь раз. Это была Хлоя. Она была намного его ниже, и его рукам было легко и приятно ее обнимать. В его руках больше никого не бывало.

– Думаю, что немного ниже меня.

– Замечательно. Это – я, и я всего лишь немного ниже тебя.

– Подожди, – сказал он. – А как ты думаешь: я высокий или низкий? Хотя бы раз ты меня видела? – возможно, он раньше и не задумывался о том, как она выглядит.

– Конечно же, я тебя видела. Когда и как, возможно, тебе бы это не понравилось, но мне нравится, как ты меня описываешь, Дэнни.

Он снова был возбужден ее голосом, ее словами, ее телом, которое он себе представил снова. Он был рад, что он был один дома, и ни она и никто другой не мог наблюдать все его смущение.

– Где? Где ты меня видела?

– Однажды, Дэнни, я тебе об этом расскажу. Но именно сейчас нам уже ясно, как я выгляжу. Может, я неплоха собой? Как ты можешь себе это представить?

– Это – неважно, – ответил он. Хотя это было важно. Он хотел, чтобы она была хороша собой, чтобы она была прекрасной леди. Такой же прекрасной, как и ее голос, как слова, произносимые ей.

– Это важно, Дэнни. Потому что для тебя я хочу быть красивой, прелестной. Я хочу понравиться тебе абсолютно всем. Я хочу, чтобы мое тело тебе понравилось тоже…

Это слово околдовало его, вовлекло в бурю мыслей, образов. Он сжал телефонную трубку. Его ладонь вспотела.

– Хочешь познакомиться с моим телом?

Он уже не смог ответить. Ему было занятно узнать, слышит ли она его прерывистое дыхание или, как стучит его сердце?

– У меня есть все, что нужно, и кое-что прекрасней всего остального…

– Что? – он был изумлен, услышав свой собственный голос.

– Ты узнаешь.

Ему хотелось о многом еще ее спросить, но у него не было подходящих слов. Он был рад, что в этот момент она не могла его видеть – его возбуждение, и как налились кровью его щеки.

– Когда я позвоню тебе в следующий раз, то для тебя это будет сюрпризом, – сказала она.

Он понимал, что это – сумасшествие.

Он был без ума от одного лишь ее голоса. Он ни разу ее не видел и ничего о ней не знал, и он не знал, кто она: не то девушка, не то женщина – незнакомка, пришедшая откуда-то из его снов и фантазий.

Доун Челмсфорд была не сном. Она существовала реально, и она была красивой. Но пока Доун Челмсфорд была недосягаема, как сон, как мечта, как остальные девчонки, за которыми он с вожделением наблюдал лишь издалека, будь они из группы спортивной поддержки или девочками в бикини под жарким солнцем на пляже или в бассейне, или теми кто, не замечая его, мечтательно проходил мимо него по улице. Доун сказала: «Позвони». Она говорила, что пыталась ему дозвониться, что ей понравилась его забота о деревьях.

Но Доун Чермсфорд не была этим голосом из телефона. Она не возбуждала так все его тело, как это делала Лулу.

«Может, я сошел с ума?» – подумал он.

Все сомнения уходили прочь или откладывались на другой раз, когда он ложился в постель, уже не волнуясь о телефонных звонках, раздающихся среди ночи. Он лишь тихо ласкал себя воспоминанием о последних ее словах: «Когда я позвоню тебе в следующий раз, то для тебя это будет сюрпризом…»

Позже, когда уже над миром царила ночь, он не мог уснуть. Эхо этих слов продолжало повторяться у него в ушах.

* * *

Он спешил по дорожке и даже уже бежал. Урок математики закончился позже. Дэнни взвыл в полный голос, когда заметил репортера из «Викбург-Телеграмм», сидящего на ступеньках крыльца и читающего газету.

Он посмотрел на часы, на них было почти четверть четвертого. В этот момент уже мог зазвонить телефон.

Репортер оторвал глаза от газеты и посмотрел на Дэнни.

Насупившись, Дэнни шел вперед.

– Все уже написано, – объявил Лесс Альберт, комкая газету. – Пока лишь не сделан вывод.

Дэнни покосился на черный заголовок, под которым была старая фотография его отца, и все, что за этим следовало.

– А знаешь, что такое вывод, Дэнис? Особенно в статьях, таких как эта? Вывод определен самим тоном статьи, настроением, темой. Нет особого выбора в прямолинейных новостных статьях. Это как: «Двадцать два ребенка погибли», – все уже сказано в заголовке. Но в тематических статьях все совсем по-другому. Знаешь, почему?

Дэнни не ответил, подумав: «Двадцать два ребенка погибли».

Потому что в тематике можно все держать под контролем. Конечно, не обойтись без фактов и расчетов. И я этим занялся. Все уже в компьютере. И сделав свой вывод, я могу все расставить по местам. Твой отец в этом замешан? Да, конечно, и в живых никого больше не осталось. Но как я могу показать твоего отца? Он остается подозреваемой фигурой все эти годы, тем самым неизвестным в неразрешимом уравнении. Или, не смотря ни на что, он – хороший человек? У него семья, любимые жена и сын? Кто он, мученик… решать тебе, парень.

– Мне нужно войти, – сказал Дэнни. – Я жду очень важный телефонный звонок, – он понимал, что это звучит убедительно, но ни чем не может ему помочь. «Когда я позвоню тебе в следующий раз, то для тебя это будет сюрпризом…»

– Вот что я скажу тебе, Дэнис. Два-три дня, и выйдет еще один заголовок, где будет еще одно независимое от кого-либо из нас мнение. Понимаешь? – он полез в карман и извлек оттуда еще одну карточку, такую же, как склеенная крест на крест прозрачным скотчем у Дэнни в кошельке. – Это – все, что тебе нужно. Сегодня – среда. Все обдумай и где-то в пятницу позвони мне, скажем, в три. Мы назначим интервью. И если я не услышу от тебя… – он, содрогнувшись, вздохнул. – Я устал, парень. Я вкалываю по ночам, езжу в разные концы штата, и редактор наступает мне на хвост.

Дэнни снова обратил внимание на багровое лицо, на покрасневшие белки глаз, возможно, от недосыпания.

– Я не из плохих парней, Дэнис. Мне нужно кормить жену и детей, и я всего лишь газетный репортер.

Телефон зазвонил сразу, как он вошел в дом. Он захлопнул за собой дверь и подбежал к аппарату. Когда он только прикоснулся к трубке, чтобы ее снять, то звонки прекратились. Сняв трубку, он услышал в ней лишь длинный гудок.

–

Ее рука уже на телефоне. Она готова снять трубку. Я говорю ей:

– Ты снова хочешь ему позвонить, Лулу?

– Почему бы нет? – спрашивает она. – Разве это не часть всего нашего плана?

– Это уже не план, Лулу. Что еще ты хочешь ему сказать?

– И что я ему говорю, Бэби? – в конце концов, она оставляет телефон в покое.

– Все эти слова. Ты заигрываешь с ним. Он всего лишь мальчишка, а ты его втягиваешь в свои игры.

– Вот я и хочу его втянуть, сделать так, чтобы он захотел познакомиться со мной, придти ко мне.

Ее рука снова потянулась к телефону.

– Это уже слишком, Лулу. Думаю, что ты хорошо проводишь время, и тебе даже более чем приятно все это ему говорить.

Поначалу в ее глазах проблеснула вспышка гнева, затем ее лицо немного смягчилось, на нем проступила ее давняя печаль.

– Что здесь грешного, Бэби? Немного развлечься, поиграть с его доверием. Посмотри на меня. У меня никогда не было настоящей любви. Никто ни разу меня не обнял, не приласкал, не потрогал меня за груди. Никто еще не положил мне в рот свой язык, чтоб я захлебнулась от поцелуя. Я никогда не жила, Бэби, не водила машину, и меня никто еще не принимал на работу. Я ни разу не останавливала такси, не ходила за покупками и не выезжала на природу. Никто еще не подмигнул мне с другого конца комнаты и не пригласил на танец.

– О, Лулу, – говорю я, и мое сердце рассыпается на тысячу осколков. – Я тебя люблю.

– Но это не та любовь, Бэби. Я тоже тебя люблю, и тетя Мэри обожала нас до последней своей минуты, но я не о такой любви.

– Я знаю, – говорю я, думая о наших с ней долгих унылых годах.

Я все это записываю, и в этот момент Лулу за мной наблюдает. Наконец, она ко мне подходит, ее тень падает на лист бумаги, и она говорит:

– Ты простишь меня, Бэби? За все, что я сделала?

Я киваю, закрывая глаза.

– И что еще сделаю?

– Да, – отвечаю ей я, потому что она моя сестра, мы столько вдвоем пережили. И я чувствую нашу старую нежность друг к другу, когда она стягивает с моей головы парик, который я ненавижу, отчего мою лысину начинает печь, будто от огня. Затем она гладит мои плешивые пролысины, а я продолжаю писать.

–

На уроке истории США было скучно. Голос мистера О'Кифа монотонно перечислял события Испано-Американской войны, которая на самом деле войной и не была. Окна были открыты, и через них в помещение задувал легкий ветерок, приносящий с собой запах сожженной листвы.

У Дэнни слипались веки. Он съезжал со стула и, упираясь коленками в металлическое гнездо для сумки или портфеля, просыпался. Как-то оглянувшись, он встретился взглядом с Лоренсом Хенсоном: все те же глаза, обвиняющие его во всем и вся. Дэнни быстро отвел глаза в сторону, чтобы не видеть его взгляд. Он не понимал, почему Хенсон на него так смотрит.

Как только прозвенел звонок, весь класс проснулся, будто по команде гипнотизера, давшего сигнал пальцем вверх. И вся толпа бурным потоком устремилась к двери.

Прижав сумку с учебниками к бедру, Дэнни направился в сторону остановившегося у двери Хенсона.

– Есть, что сказать, Колберт? – спросил Хенсон.

Дэнни качнул головой. Парни косились на них из толпы, перемещающейся из одного класса в другой.

Когда перед дверью остались лишь они вдвоем, то Хенсон перегородил Дэнни выход из класса.

– Ты выглядишь так, будто что-то замышляешь, – сказал он.

– Ты о чем? – спросил Дэнни, почувствовав, будто он приколот булавкой к полу.

– Я хочу знать, что у тебя на уме, – Хенсон говорил так, будто в его руках было все время на свете, будто звонок на следующий урок не должен был прозвенеть никогда.

Дэнни вдруг понял, что его так беспокоило в этом парне.

– Ладно, – сказал он. – В тот день под трибунами, когда тебя били, почему ты не давал им сдачи? Почему позволял избивать себя дальше? Почему ты просто так стоял и ждал, когда тебя ударят в следующий раз?

– Если я тебе отвечу, то ты мне расскажешь, почему ты тогда ушел, вместо того, чтобы вмешаться, чтобы помочь.

Следующий класс врывался в кабинет истории. Рослый, плечистый парень, наверное, с детства играющий в футбол, прошел между ними, растолкнув их разные стороны.

– Подумай об этом, – сказал Хенсон, когда уже прозвенел звонок.

И Дэнни об этом думал все оставшееся время: на уроках математики и социологии, по которой он пропустил домашнее задание, а затем уже в столовой, где как обычно он сел отдельно от других.

Сразу после завтрака Дэнни понял, что он на пути к школьному стадиону, куда после инцидента с Хенсоном он больше не приходил. Он не удивился, увидев его, сидящего на пустых, безлюдных трибунах. Он так и знал, что Хенсон будет его ждать именно здесь.

Когда Дэнни к нему приблизился, то он не пересел куда-либо еще, он сделал вид, будто его не видит, хотя Дэнни знал, что он осознает его присутствие. Дэнни сел рядом с ним. Они оба сидели и смотрели на футбольное поле, будто там кипела футбольная баталия.

– Я знал, что ты сюда придешь, – сказал Дэнни, и это была правда.

– Я тоже это знал, – ответил Хенсон. – И вот мы здесь.

– Я знаю, почему тогда я не остановился, чтобы вмешаться, – начал признаваться Дэнни. – Но ты хоть знаешь, почему ты не отвечал на побои?

– Конечно, – ответил Хенсон. – Эти парни имеют на меня зуб еще с самого начала занятий в школе. Случайно в столовой на одного из них я опрокинул тарелку с супом. И с тех пор они мне всячески досаждают. В тот день они покараулили меня за углом. Им хотелось со мною подраться, а мне с этого не хотелось. Ты не знаешь, Колберт, что я тогда им сказал. Я им сказал, что будет лучше, если они меня застрелят. Не думаю, что им хотелось меня убить. Я думал, они потолкаются, немного меня поколотят, потом им это надоест, и они оставят меня в покое. И знаешь, что? Я не думал, что в тот день стану «жертвой». И они оттащили меня за угол… Сейчас они обходят меня стороной. При виде меня они выглядят так, будто сотворили нечто грязное, непристойное. Да и ты смотришь на меня, будто я совершил нечто такое…

«Боже», – подумал Дэнни. – «Что здесь происходит? И кто он такой этот Лоренс Хенсон?»

– И я знаю, почему ты стараешься не рисоваться, Колберт.

Дэнни не ответил. Он смотрел куда-то на поле, трава на котором давно уже была вытоптана за весь прошедший футбольный сезон. И он тоже почувствовал, как кем-то вытоптан, будто на нем усиленно тренировалась целая футбольная команда.

– Ты ведь не хотел учиться в «Норманне», – спросил Хенсон. – Ведь так? Ты никому не смотришь в глаза, на завтрак садишься отдельно от всех, стараешься, чтобы тебя по возможности не было видно…

«Не было видно…» вынудило Дэнни пристально посмотреть на Хенсона, будто тот нажал на спусковой крючок, и ждал, когда из ствола вылетит пуля.

– Твой отец, ведь так? И то самое обрушение балкона в викбургском театре.

– Откуда ты об этом знаешь? – спросил Дэнни.

– Это – несложно. Обычная маленькая школа. Одно вылетевшее слово становится всеобщим достоянием. Все знают, что произошло. И что?

«И что?» – он подумал о Хеллоуине, который будет на следующей неделе, о Лессе Алберте и о его жутком газетном заголовке, который появится буквально завтра.

– Как всегда, – сказал Дэнни.

– Знаешь что, Колберт?

– Что?

– Ты еще многое для себя откроешь и многому научишься.

Этой ночью он не спал. Он ворочался и крутился в постели, его тело чуть ли не горело от непрерывного движения. Перед его глазами все время всплывали разные картинки, а в ушах звучали голоса. Самым громким из них был голос Лулу, а затем голос Лоренса Хенсона: «Ты еще многое для себя откроешь…»

«И с чего же начать?» – гадал он.

Наконец, он встал с постели, надел тапки, банный халат, и сквозь ночной мрак отправился в гостиную. Он подумал, что сначала нальет себе немного апельсинового сока, а затем решит, что делать дальше. Он сел в отцовское кресло около телефона, чтобы заставить глаза привыкнуть к темноте. Он смотрел на телефон, думая обо всех звонках, адресованных его отцу глубокой ночью. Ему было интересно, что бы отец предпринял именно сейчас, если бы вдруг в эту минуту зазвонил телефон. И он захотел, чтобы телефон зазвонил именно сейчас, и чтобы этот звонок был адресован отцу.

Посмотрев на дверь, он заметил отца, стоящего за ней. В своем ночном халате он был похож на привидение.

– Что ты здесь делаешь, Дэнни? – прошептал он.

– Мне не спится, и я решил, что сяду в твое кресло, как и ты тысячи ночей.

– Не тысячи, Дэнни, – отец расхаживал по комнате. Его тапки глухо шаркали по полу. Затем он опустился на диван, стоящий напротив кресла, в котором сидел Дэнни. – Тебя что-то волнует, не дает тебе спать?

Он подумал о том, что когда они вдвоем с отцом оставались одни, то на самом деле они почти ни о чем не говорили – никогда. Как-то другой ночью, увидев отца, сидящего в кресле около телефона, он просто развернулся и ушел к себе в комнату. Почему-то безо всякой связи со всем этим он снова вспомнил слова Лоренса Хенсона: «Ты еще многое для себя откроешь…»

– Все в школе знают о том, что случилось в «Глобусе», – сказал он. – Один из них сказал: «И что в этом такого…». Я думаю…

– И что ты думаешь, Дэнни?

– Я думаю, что это может стать причиной неприятностей, таких как в Барлете или в других местах, где мы жили раньше.

Отец выглядел хрупко и уязвимо. Его лицо в ночном мраке показалось Дэнни еще более истощенным.

– И хуже всего, – продолжал Дэнни. – Это – то, что волнуюсь за себя, а не за тебя…

– Обо мне можешь не волноваться.

«Но я волнуюсь еще и за тебя», – но пока он еще не осмеливался сказать это отцу.

– Тебе шестнадцать, Дэнни, и ни о чем таком можешь не волноваться. Мы с матерью всегда старались защитить тебя от… – он не мог найти слово, его рука что-то выписывала в воздухе. – От окружающего мира, я думаю…

– Шестнадцать, папа. Тебе было шестнадцать, когда это случилось! Тебе тогда было столько, сколько мне сейчас, – он давно уже все знал и был уверен в своих словах. Он не знал, как он сможет все это преподнести. Все те дети погибли, но обвинения остались. Его отец все это прошел. Он выжил и выдержал. И все эти годы по сей день – «Без комментариев».

– Почему ты даже не говоришь об этом, Па? Не только со мной, но и с газетными и с телевизионными репортерами. Ты снимаешь трубку с телефона и слушаешь, читаешь письма и на них не отвечаешь. Почему?

Отец посмотрел на него и положил руки ему на колени, будто оперся, собираясь встать. Дэнни побоялся, что он снова постарается избежать разговора об этом, отправит его в постель, тем самым, закончив разговор.

Отец не встал, он наклонился так, что его лицо оказалось около лица Дэнни.

– Может быть, все эти годы я в чем-то был не прав, кто знает? Правильным может быть и, что думаешь, и, что чувствуешь, – он сделал паузу, глубоко вздохнув и встряхнув головой. – Слова, Дэнни, никогда не давались мне легко, особенно, если нужно было говорить по-американски коротко, – снова пауза, и Дэнни постарался не шевелиться. – Все те, кто двадцать пять лет тому назад лишился детей – матери и отцы, приемные родители, братья и сестры, которые потеряли своих детей, братьев и сестер. Какая боль, и какие потери. Как старики говорят: время лечит. Но иногда и оно бессильно. Боль остается. И все это возвращается ко мне, – он закрыл глаза. – И пускай звонят и пишут мне письма, пускай обвиняют меня, называя имена погибших. Это – ужасно, страшно. Но если им от этого лучше, ту пусть все так и будет. Я отдаю им должное.

Он открыл глаза и посмотрел прямо в глаза Дэнии.

– Знаешь, может, где-то есть и моя вина. Может, тогда мне не следовало зажигать спичку. И кроме всего, я мог побывать на балконе еще до того, как в зал впустили детей. Но я ненавидел даже саму мысль, о том, чтобы туда подняться. Я избегал этого места. Там в темноте скреблись крысы. Так что я признаю свою вину и принимаю наказание.

Впервые Дэнни смог прочувствовать все, что все эти годы скрывал его отец, и что он ему, наконец, доверил эту глубокую тайну.

Ему захотелось броситься в отцовские объятия, но он знал, что это невозможно. Но они еще какое-то время сидели неподвижно и смотрели друг другу в глаза.

– Пора в постель, – тихо сказал отец. В его голосе не слышалась привычная Дэнни настойчивость. Им обоим было ясно, что уже слишком поздно, и что через несколько часов их ожидал еще один день.

Он остановился около уличного телефона в будке, стоящей напротив «Двадцати Четырех Часов», стекла которой были покрыты уличной пылью. Телефонной книги не было, ее сорвали с цепи и унесли. Он ненавидел, когда его губы касались решетки микрофона трубки.

Он вложил в щель двадцати пятицентовую монету и нажал «0», чтобы вызвать оператора. Он обесцвеченным голосом назвал номер и имя: «…Лесс Алберт». Он услышал в ответ шум линии, а затем женский голос объявил: «Викбург-Телеграмм…»

– Могу ли я поговорить с Лессом Альбертом?

– Лесса сейчас нет, но у него в кабинете есть автоответчик. Может, вы хотите оставить ему какое-нибудь сообщение?

Он насупился и не ответил.

– Возможно, он выехал на задание, – продолжал женский голос.

– Я оставлю ему сообщение, – сказал он. Он еще не решил, что он хотел ему оставить.

После треска в трубке последовал усталый голос Лесса Альберта: «…в данный момент я не могу вам ответить. Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после гудка…»

Снова затрещало, и последовал гудок.

И Дэнни уже знал, что он собирается ему сказать, вспомнив его ночной разговор с отцом прошлой ночью.

– Мистер Альберт, Это Дэнис Колберт. Мой ответ: «Без комментариев».

Лулу не звонила уже целых три дня. Он начал опасаться, что больше она не позвонит вообще. Он расхаживал по комнате, мучая себя невозможностью самому ей позвонить, затем, выйдя из дому, он бродил по улицам, пытаясь вычислить, где она может жить, также как и когда-то с Доун Челмсфорд.

Гнев иногда перебивал разочарование. Очевидно, она заигрывала с ним или просто дразнила. Он вспоминал ее голос, ее слова, которые будто были маслом, подливаемым в огонь его юношеских фантазий: «Я хочу понравиться тебе абсолютно всем…» Из его памяти всплывали слова, которые всегда его возбуждали: «Мое тело тебе придется по вкусу».

Она никогда не звонила ранее, чем в три тридцать, но если до четырех часов от нее не было звонка, то это значило, что в этот день она больше не позвонит. Он оставлял пустую квартиру с ее одиночеством, даже если уставал от времяубийства на улицах, в библиотеке или в «24 часа». В последний раз, когда он зашел в магазин, Дейва там не было.

– С Дэйвом все в порядке? – спросил он у продавца с каштановыми волосами и высоким, по-птичьи щебечущим голосом.

– Думаю, у него грипп, – ответил продавец, возвращая Дэнни сдачу. И его руки тоже двигались по-птичьи, с невероятной проворностью.

Дэнни втиснул в карман батончик «Сникерса», и почувствовал себя потерянным и заброшенным. В этот день не было телефонного разговора с Лулу, да и Дэйв отсутствовал на работе. Только их он мог считать своими друзьями.

И вот на следующий день позвонила Лулу.

– Алло, – произнес матовый голос в телефонной трубке.

– Ты ждешь от меня сюрприза?

– Да, – сказал он. В ее голосе захватило его нечто, чего раньше он еще не замечал.

– Тебе грустно? – рискнул спросить Дэнни.

Лулу ответила не сразу. Он слушал ее мягкое дыхание, глубокий вздох, а затем:

– Каждому из нас иногда бывает грустно, Дэнни. Ты это знаешь. Знаешь, отчего мне может стать не так грустно?

– Отчего?

– Оттого, что я, наконец, смогу тебя увидеть, и это будет приятным сюрпризом – правда, Дэнни? Ты увидишь меня, а я – тебя.

Среди своих диких фантазий он не находил возможным даже подумать о том, что их связь с ней может выйти за рамки этих телефонных бесед.

– Да, это бы было приятно, – его голос оживился и зазвучал как у маленького ребенка.

– Вечер в Хеллоуин будет только нас двоих.

«Для нас двоих!»

– Как? – в нем все зашевелилось. – Где?

– Стой на углу своей улицы в семь вечера, где-то в это время… – она набрала в легкие воздух. – Жди меня, Дэнни. Я буду…

Она повесила трубку.

В его руках будто бы была чаша, переполненная радостью. Все вокруг словно прыгало от счастья, если не считать печальных ноток в ее голосе, будто родимых пятнышек на безупречно гладкой щеке.

* * *

««Двадцать два ребенка погибли. Спустя двадцать пять лет. По следам трагедии. Неспокойная жизнь жителя Барстофа».

Лесс Альберт. «Викбург-Телеграмм».

На тихой улице городка Варстоф, штат Массачусетс, расположенного в двадцати пяти милях на север от Викбурга, живет человек, над которым до сих про нависает тень произошедшей четверть века тому назад трагедии. Его зовут Джон-Пол Колберт.

Трагедия произошла в результате крушения балкона в старинном театре «Глобус», расположенном в центре Викбурга. Из-за чего в день праздника Хеллоуин погибли дети – двадцать два ребенка.

До сих пор множество людей оплакивают потери, среди них выжившие в той катастрофе и родственники погибших.

Кроме плача и неутихающего горя до сих пор эхом возвращается вопрос, будоражащий уже два поколения: разделяет ли Джон-Пол Колберт вину за случившееся или нет?

В этом театре он работал билетером. Ему тогда было шестнадцать лет. Он зажег спичку на заваленном хламом балконе, отчего воспламенился мусор. Все это произошло за мгновение до крушения, когда сидящие в партере ни в чем не повинные дети ожидали начала праздничного представления.

Официальная комиссия сняла с Колберта обвинение в поджоге, ссылаясь на аварийное состояние балкона, которым не пользовались уже многие годы.

Не смотря на то, что обвинение не было вынесено, те, кто его обвиняют, до сих пор не оставляют его в покое. По сей день Джон-Пол Колберт получает письма, в которых не скрывается обвинение и ненависть, телефонные звонки, и к тому же под дверь квартиры, в которой живет его семья, регулярно подбрасываются угрожающие жизни предметы, в том числе и взрывные устройства.

Джон-Пол Колберт продолжает проявлять терпимость ко всем адресованным ему оскорблениям и нападкам. Когда бы его не спросили, он дает все тот же ответ: «Без комментариев».

Его сын Дэнис, которому исполнилось шестнадцать лет, как и его отцу в момент случившейся трагедии, продолжает традицию.

«Без комментариев», – сказал Дэнис Колберт в ответ на вопрос о дилемме его отца.

Как бы то ни было, друзья и родственники погибших продолжают…»

– Спасибо, Дэнни, – сказал отец, отложив в сторону газету, когда оба из них ее уже прочитали.

– За что? – спросил Дэнни. Его мозг продолжал кипеть от парада слов на газетной странице, среди которых было и его имя, напечатанное черным по белому.

– За «Без комментариев», за уважение к моему молчанию.

– Я и хотел выразить свое уважение, Па.

«Но я этого не сделал», – подумал он.

Они долгое время стояли и смотрели друг на друга, а затем Дэнни спросил:

– С этой статьи снова все начнется с начала?

– Кто знает? – пожал плечами отец.