355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Кормье (Кормер) (Кармер) » Среди ночи » Текст книги (страница 6)
Среди ночи
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 18:17

Текст книги "Среди ночи"


Автор книги: Роберт Кормье (Кормер) (Кармер)



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Репортер говорил спокойно, мягко и дружелюбно, что звучало полной противоположностью ужасным словам, исходящим из его рта.

– И чем вы можете помочь? – спросил Дэнни, сразу ощутив бесполезность вопроса.

– Все эти годы твой отец избегает интервью, и за это я его уважаю. Но это не значит, что мы можем принять его сторону, как человека. Люди так и не узнают, кто он на самом деле, какая у него семья. Может быть, то, что расскажешь ты, сможет как-то раскрыть в нем человека, личность. Может, твой рассказ и будет помощью. Что скажешь, Дэнис?

– Я не знаю, что можно сказать. Отец все время говорит мне, чтобы я ни с кем об этом не разговаривал, и даже не подходил к телефону.

В глазах репортера зажглись огоньки.

– Это то, что мне надо, Дэнис. Сам факт того, что он защищает тебя и свою семью. Это может раскрыть читателю совсем другую картину о твоем отце. Именно сейчас множество людей хотят знать о нем все. А он продолжает оставаться загадкой, и это делает его козлом отпущения. Мы все это можем изменить. Наша статья выходит первой, оставляя позади другие газеты, телевидение, радио…

– Я не знаю, – продолжал твердить Дэнни. Он побоялся, что предаст отца, если согласится дать интервью этому репортеру. – Как вас зовут? – спросил он, пытаясь «оттянуть резину», просто о чем-нибудь говоря.

Лесс Альберт, – репортер начал что-то искать у себя в кармане, и, наконец, ему удалось вытащить небольшую картонную карточку. – На этой карточке мой номер телефона в редакции. Подумай, Дэнис, соберись, позвони. Если что-то я не узнаю от тебя, то оно придет откуда-нибудь еще. Время работает против нас.

– Я не знаю, – продолжал он тупо и упрямо твердить одно и тоже. Даже если этот репортер с усталыми, печальными и налитыми кровью глазами выглядел дружелюбно.

– Можешь мне поверить, я тебя понимаю.

Он слушал удаляющиеся шаги репортера, как открылась и закрылась дверь веранды. Из окна гостиной он терпеливо смотрел в след Лессу Альберту. Через минуту он появился из тени на выложенной кирпичом дорожке и вставил ключ в дверь припаркованной у бордюра машины – какой-то старой, неизвестной Дэнни модели выцветшего зеленого цвета. Он взял из машины фотоаппарат и обернулся в сторону их дома. Дэнни сдвинул занавески. Хотя его и не было видно, он почувствовал себя у всех на виду и без какой-либо защиты.

Он взял карточку, которую ему оставил репортер и начал рвать ее пополам, но остановился. Он достал из ящика своего стола прозрачную липкую ленту и заклеил разрыв, а затем вложил карточку к себе в кошелек.


* * *

Следующий день был еще мрачнее. Он проходил мимо магазина «24 часа» и увидел Дейва, который мыл окно. Дейв подал ему знак рукой, чтобы он зашел внутрь. Дэнни сначала колебался, а затем зашел.

– Извини меня за то, что так вышло с работой, – начал Дейв. – Я не знал, что мистер Тейлор не принимает на работу подростков. Он хлопнул себя по «крыше», будто хотел убедиться в том, что она на месте.

– Да, ладно, – сказал в ответ Дэнни. У него было такое чувство, что Дейв его где-то предал.

– Выглядит похожим на дискриминацию, не так ли? – Дейв старался держаться с ним по-дружески.

Но Дэнни ничего дружеского в этом не нашел.

– Может, подать иск в суд, – продолжил Дэнни, вспомнив «Общественные тяжбы», изучаемые им целую неделю на уроках обществоведения. – На миллион долларов.

– Я на твоей стороне – во всем.

Они оба начали смеяться. Глядя на жалкий вигвам на голове у Дейва, напоминающий большой черный блин, вставные зубы и глаза, в которых не скрывалась просьба прощении, Дэнни сердиться не стал.

– Думаю, что ты можешь высудить и два миллиона, – успокоив смех, сказал Дейв.

– Или три, – добавил Дэнни.

Они снова начали смеяться, уловив во всем этом абсурд, и Дэнни почувствовал симпатию к этому странному человеку. Он решил, что он иногда будет заглядывать в этот магазин, чтобы просто пообщаться с Дейвом. После школы поговорить ему было не с кем.


* * *

Каждое воскресение Дэнни с матерью посещали церковь. Но отец на молитву никогда с ними не ходил.

– Почему? – как-то спросил Дэнни, когда они вдвоем шли в костел Святого Мартина.

– Твой отец – он верит по-своему. Он не ходит в церковь, но молится, – она больше ничего не говорила, но спустя какое-то время сказала: – Думаю, что у него своя особенная церковь – кладбище в Викбурге, там похоронены те самые дети, которые погибли в «Глобусе». Каждую субботу он исчезает на несколько часов. И он это делал, даже когда мы жили в Барлете. Я долго не знала, куда он уходит, пока он, наконец, не рассказал мне. На том кладбище он каждый раз молится о душах этих детей. Его церковь, Дэнни, это кладбище.

Вдруг у Дэнни прояснилась память:

– Когда я был совсем маленьким, однажды он меня туда взял. Я помню, как мы стояли на коленях, как на его глазах были слезы, но он не объяснил мне, почему. Мне было пять или шесть…

– Он продолжает туда ездить, Дэнни, – она коснулась его плеча, будто пыталась протянуть мост от них двоих в мир отца. – Он – очень хороший человек, твой отец. Он… – ее голос оборвался.

– Что? – спросил Дэнни. – Он… что?

Он почувствовал, что мать хотела продолжить.

– Долго думала о том ужасном дне в «Глобусе». Там я увидела его впервые. Он был не такой, как остальные мальчишки в нашей школе и в нашем квартале. Он выглядел беспокойно. Он заботился об этих детях и даже о нас – о своих помощниках, делая для нас все. Он был… – она прервалась, будто в поиске подходящего слова. – Теплым. Я знаю, что этим словом всего не описать, Дэнни. Но именно таким он тогда и был, и продолжает быть – теплым, добрым и любезным человеком.

Она остановилась и повернулась к нему.

– Я никогда не рассказывала ему, что в тот день я видела. Я видела, как все начало крушиться, как он падал вместе с балконом, как его завалило обломками, и подумала, что он погиб – самый теплый человек, которого я только могла встретить. Позже, когда я узнала, что он пришел в себя, и слышала, как все его обвиняют. Я написала ему письмо…

– И на этом вся эта история закончилась? – спросил он, пытаясь держать свой голос под контролем, который странно начал дергаться, когда мать поделилась с ним своими воспоминаниями.

Вдруг порыв ветра осыпал их сорванными с деревьев листьями. Мать подняла к небу глаза и сказала:

– О, Дэнни, возможно в этом году все будет иначе, не так, как в другие годы…

Дэнни не ответил, он не хотел портить это замечательное мгновение на их пути в церковь.


Телефон звонил почти целый день, но теперь Дэнни снова его игнорировал всеми старыми способами: спустил воду в унитаз, выкрутил на полную громкость радио и, в конце концов, удалился из дому.

Когда он вышел на улицу, то выбор у него был небольшой, и из этого его почти ничего не привлекало. Он пару раз прошелся по улицам квартала, свернул на улицу, ведущую в прилегающий, соседний квартал. Он подумал, вдруг он найдет Доун – девушку из автобуса, которую он потерял из вида. И это выглядело нелепо, попытаться встретить ее, просто так бродя по улицам, если ему случайно повезет: он пройдет мимо ее дома, а в это время она будет выходить наружу или сгребать листья на лужайке. Большинство лужаек и дорожек, ведущим к входным дверям были усыпаны осенней листвой, что выглядело завораживающе: желто-розовый нездоровый румянец, покрывший землю. Но красивым Дэнни это не находил. Опавшие листья обозначали октябрь, а октябрь – Хеллоуин, а все вместе – очередную годовщину. Скоро будет Хеллоуин, и все его атрибуты появятся также и на улице, но до этого ему не будет никакого дела.

Обычно после школы он заходил «24 часа», хотя найти там работу он уже и не надеялся. Дейв работал там не всегда, или он был так занят покупателями, что ему было не до разговоров с Дэнни. В другой раз он тепло его встречал и с радостью развлекал его и себя какими-нибудь веселыми шутками.

Однажды он сказал Дэнни, что ему приходится много ходить во время работы, куда-нибудь ездить, или иногда он брал отпуск, чтобы уделить внимание своему хобби: искать всякие необычные статуи по всему свету. Его не привлекали статуи политиков и генералов, как он говорил, но ему нравились ирландские статуи, такие как, например, в Дублине: женщина, из фургона продающая рыбу. «Представляешь, Дэнни: статуя Молли Мелон, которая катит по узким и широким улицам тележку…». Он напевал слова высоким тенором, забывая коснуться своей «крыши», но блестя своими красивыми, вставными зубами в люминесцентном освещении магазина. Дэнни поглядывал в окно, он надеялся, что вдруг около магазина появится Доун, или с ожиданием смотрел на входную дверь в надежде, что она вдруг войдет.

В «Норманн-Прип» он попадал в привычный водоворот, где, как всегда, никому не было до него никакого дела. Он уже избегал стадионных трибун во время перемен, найдя себе другой укромный уголок, где можно было открыть учебник. Он старался быть готовым к любой контрольной и к устному опросу на уроке, чтобы как можно меньше привлекать к себе внимание. Когда после уроков он выходил из школы, то его отозвал в сторону Джимми Барк.

– Все тянешь время? – спросил его Джимми. Дэнни подумал о Лоренсе Хенсоне под трибунами стадиона, который не давал сдачи тем, кто на него нападал.

– Выборы будут через неделю.

– Надо подумать, – пожал плечами Дэнни.

– Ладно, – ответил Джимми, его энтузиазм чуть ли не искрами разлетался по воздуху.

«Я всего лишь сказал: «Надо подумать»», – отвернувшись, сказал себе Дэнни. Какое потрясающее открытие он сделал для Джимми Барка!

«Барстоф-Патриот» всегда оказывался под дверью раньше, чем возвращались домой родители, и Дэнни спешил открыть газету до их прихода, чтобы снова обрадоваться тому, что еще ничего не появилось из того, что бы упоминало очередную годовщину. Теперь, стоя у газетной стойки в «24 часа» он просматривал «Викбург-Телеграмм», пытаясь найти, что успел написать Лесс Альберт. У него заметно участился пульс, когда он обнаружил серию статей этого репортера о поджоге в квартале социального жилья в округе Ворчестер.

Раз за все время он достал из кошелька карточку Лесса Алберта и посмотрел на нее, гадая, что он может ему предложить. Он бы мог принять сторону отца в этой трагедии, рассказать всем, какой он хороший человек, как тяжело, до изнеможения он работает, и что, может быть, он немного сноб и формалист, но по-своему добрый и отзывчивый. Дэнни не был уверен, что все, о чем он подумал, так было нужно этому репортеру для очередной его газетной статьи, несмотря на то, что тот ему говорил.

Кроме телефонных звонков и писем жизнь его отца представляла собой скукотищу, притом полную. Дэнни ничего не собирался предпринимать, чтобы как-то посодействовать Лессу Альберту. Он сказал себе, что откладывает какое-либо решение на другой раз. Он открыл кошелек и вернул туда карточку.


* * *

– Когда начинаешь работать? – спросил отец, застав Дэнни врасплох.

После разговора с мистером Тейлором, объяснившим ему, почему его не примут на работу, у него лишь осталась смутная надежда на то, что он где-нибудь все-таки устроится. В разговоре с родителями Дэнни начал избегать этой темы, и когда отец его об этом не расспрашивал, он чувствовал себя спокойней.

Но в этот момент, когда Дэнни проходил через гостиную после обеда, то от вопроса, заданного отцом он оцепенел. Он собирался этим вечером начать говорить с ним, рассчитывая на компромисс: получить добро на то, чтобы начать брать уроки вождения. Но тут вдруг ему пришлось защищаться.

– С работой не получилось, – ответил он, глядя не отцу в глаза, а куда-то в сторону. – Человек, который предложил мне работу, был неправильно информирован. В этот магазин подростков на работу не принимают, только взрослых с опытом.

– Ты говорил, что тебя уже взяли на работу.

Дэнни заставил себя посмотреть отцу в глаза

– Я думал, что взяли, – сказал он, уже поняв, что он врет, и что за одной ложью последует другая.

– Теперь, ты так не думаешь, – голос отца уже был на грани сарказма. Дэнни подумал, не подозревает ли отец, что он лжет.

– Человек, с которым я разговаривал, был всего лишь помощником управляющего. Он не знал об этом правиле.

Отец долго смотрел на него, о чем-то думая, затем он сказал:

– Плохо…

Дэнни даже удивился, потому что сочувствие отца выглядело донельзя искренним.

Он решил воспользоваться удачным моментом.

– Может быть, им что-то известно… – лицо отца стало мрачным, и он снова уткнулся в газету. – Думаю, что могут быть проблемы, Все зашло так далеко.

Дэнни знал, что он сказал неправду, а также знал, что в этот вечер было совсем не время говорить о курсах вождения.

На автобусной остановке монстры, как и всегда, оставались монстрами. Они толкались, старались повалить друг друга на землю, выражались неприличными словами. Чуть ли не каждый раз завязывалась драка, и кто-нибудь оставался с синяком под глазом.

– Эй, Дэнни, как ты думаешь, твоя девушка от тебя без ума? – крикнул ему Дракула. И вдруг вокруг стало невыносимо тихо, все замерли и уставились на него. – Что-то ее давно не видно.

Дэнни не среагировал, и это только подстегнуло монстра продолжить дальше.

– Думаю, она нашла кого-то еще, правда, Дэнни? Парня, который хорош собой, у которого есть машина, ведь так?

Дэнни вообразил, как он подходит к этому маленькому монстру, наносит ему удар в челюсть, хватает его и швыряет в грязь, а затем добивает его ногами, пока тот не посинеет.

«Оставь», – сказал он себе. – «Он монстр, при этом все еще ребенок».

Однажды он пришел к школе «Барстоф-Хай» и остановился напротив парадного входа, пытаясь отыскать Доун. Он уже знал, что занятия в «Норманн-Прип» заканчиваются на полчаса раньше, и подумал, что у него есть время и шанс поймать Доун в толпе вырывающихся на свободу учеников ее школы, как только прозвенит звонок по окончании последнего урока.

Он стоял так, чтобы видеть всех, кто садится в девять выстроившихся у тротуара оранжевых автобусов, которые, урча моторами, ожидали своих пассажиров. Дэнни подумал, что среди них будет она.

Прозвенел звонок, второй, третий, и через раскрытые двери школы хлынул поток учащихся. Они разбегались во все стороны, будто вода из пережатого пальцами шланга. Дэнни видел огромное количество девчонок: высоких и низкорослых, толстых и тонких, в джинсах и юбках, блондинок и брюнеток, но Доун среди них не было.

Через десять минут автобусы начали разъезжаться, хрюкая коробками передач и пуская черные облака дыма. Вокруг все опустело, и Дэнни остался один в своей униформе школы «Норманн-Прип». Случай был упущен. Удача была не на его стороне. Опустошение одиночества снова высосало из него все силы. Его ждали целых три мили.

Домой.

Одному.

Пешком.


Настал час, когда он, наконец, подошел к телефону.

Он не собирался это делать, но слушать этот звон целый день ему тоже не пристало. Почему он снял трубку именно в этот момент?

Он не знал, почему.

Ему надоело одиночество в безлюдной квартире, сесть за уроки у него не было настроения, как и для чего-либо еще.

И тут зазвонил телефон.

Не задумываясь о последствиях, он снял трубку.

Он прижал к уху трубку, никого не поприветствовав на том конце провода, а лишь слушая взволнованный голос:

– Это ты, Дэнни? Я надеюсь это ты. Я слышу твое дыхание.

Он задержал дыхание и продолжал молчать.

– Пожалуйста, Дэнни, не вешай трубку как в прошлый раз. Я звонила и звонила. Мне так хотелось с тобой поговорить…

Он продолжал молчать. Ее голос гипнотизировал, ее слова: «Так хотелось с тобой поговорить».

– Ты один, один целый день? Вы только сюда переехали, и у тебя пока еще нет друзей, с кем бы ты мог поговорить…

Он не знал, откуда ей это было известно.

– Кто вы? – спросил он, ожидая, что она вдруг скажет, кто она.

– Кое-кто всего лишь похожий на тебя, понимающий, что такое одиночество.

– Так это вы звоните моему отцу по ночам?

Этот вопрос выскочил из него случайно. Он не собирался об этом спрашивать, когда снимал с аппарата трубку.

На другом конце линии наступило молчание. К этому вопросу она, наверное, была не готова. Обувь не на ту ногу, как иногда мог заметить его отец.

– Думаю, очень многие звонят твоему отцу, Дэнни.

– Почему вы ему звоните? – настаивал он, но уже мягче, осознав, что попал в точку.

– Не знаю, почему другие. Я это делаю лишь, что когда не могу уснуть.

– С вашей стороны это гадко. Разве вы не понимаете, каково, когда среди ночи вдруг звонит телефон. Ведь мой отец крепко спит.

– Но теперь я звоню тебе. Сейчас – день…

Он вздохнул, и его вопрос был в этом вздохе.

– Зачем? – его гнев истощился, осталось лишь неподдельное любопытство – зачем она ему звонит?

– Я хочу узнать тебя лучше, Дэнни. И, наверное, ты тоже хочешь познакомиться со мной… и если ты со мной познакомишься, то узнаешь многое из того, чего пока не знаешь.

– Например, что?

– Возможно, расскажу в следующий раз, когда позвоню. Будешь со мной говорить, Дэнни? Мне столько нужно тебе рассказать…

– Я не знаю… – ответил он, и повесил трубку на аппарат так же, как и непонятно зачем он ее снял несколько минут тому назад.


– Этот мальчишеский голос, – сказала Лулу. – Он такой приятный, сладкий голос.

Но голос Лулу – отнюдь не сладкий, и я вижу, как зло сверкают ее глаза. В них не только злость, а еще и ненависть – игривая ненависть и игривая злость, но сами ее глаза отнюдь не игривы.

– Какой хороший мальчик, – говорит Лулу. Ее голос ровный и ко всему до смерти неприятный.

– Что ты будешь с ним делать, Лулу? – спрашиваю я.

– Ты в чем-то сомневаешься, Бэби?

Она продолжает называть меня «Бэби», но сейчас уже не так нежно, как в былые времена. В те далекие дни мы оба смеялись, любили одно и то же и в одно и тоже время об одном и том же думали. Она говорит, что продолжает любить меня и также заботится обо мне в тяжелые для меня дни, как и я, забочусь о ней, когда ей нелегко.

– Ты не хочешь помочь мне, Бэби?

– Он – очень хороший парень, Лулу. Ты говорила это сама. Я не хочу видеть, как он будет страдать.

– Он должен страдать, – говорит она. – И это будет болью его отца на всю его оставшуюся жизнь. Болью осознания того, что за деяния отца заплатил сын.

Я знаю, что мои слова – бесполезны. Я могу повторять их помногу раз, и я это делаю:

– Его отец ни в чем не виноват, Лулу. Власти его оправдали.

И я слышу все тот же ответ:

– Власти! – она произносит это с презрением. – Они вывернули это по-своему. Политики всегда выворачивают все так, как им это удобно. Он был на балконе, и это он поджог балкон, который на нас рухнул. Один к одному, Бэби, сложи все вместе.

Затем, подойдя к окну и выглянув наружу, она говорит:

– Больше не хочу об этом говорить.

Я знаю, что говорить об этом она не хочет, и лишь одно – между нами легло мрачное облако, отделившее то, чем мы были до того, чем стали сейчас.

Она больше не будет говорить о том, что случилось с ней, когда она умерла.

Что она видела и что в тот момент делала.

Попала ли она в рай или в ад, или она провалилась в небытие, о котором нам рассказывала тетя Мэри, когда мы были еще маленькими и еще не были крещены.

Лулу подшучивала над ней, но в тех шутках была доля того, над чем не шутят.

«Ты думаешь», – говорила она тете Мэри. – «Что, дети не могут попасть в рай, пока священник не обрызгал их водой?»

Это моя старая, добрая Лулу, с ее хладнокровием и рассудительностью.

«Я только говорила, о чем учит церковь», – отвечала тетя Мэри.

«Мне нравится думать о небытие», – говорила Лулу. – «Ни рай и ни ад. Звучит так, будто это лучшее место для пребывания».

И я не знаю, если Лулу побывала в небытие, то почему она об этом не хочет рассказать?

«Другие рассказывают», – говорю я ей. – «Что они видели прекрасный свет, к которому он плыли или летели. Они были счастливы и не хотели возвращаться назад».

Она лишь смотрит на меня, полными ужаса глазами, в которых есть еще что-то, не поддающееся описанию. Ее губы сжимаются, а щеки впадают. Ее лицо – будто маска, скрывающая ту Лулу, которая гладила меня и целовала, которая щекотала меня и смешила забавными историями.

Той Лулу давно уже нет.

И вот новая Лулу, которая меня будит среди ночи, заставляет меня прятать то, что я пишу, и что не надо ей видеть.

4

С приближением Хеллоуина цветовая палитра в Барстофе стала оранжевой из-за огромного количества тыкв, черной от ведьм и белой от приведений. Сентябрьская жара уступила прохладе октябрьских дней и ночей, порывистым ветрам, срывающим еще не опавшие листья, и низким серым тучам. Дождя пока еще не было, и пестрые хороводы сухой листвы кружились над тротуарами и уже не зелеными газонами.

Дэнни вышел из автобуса и, небрежно пиная листья, направлялся домой по выложенной «кирпичиком» дорожке. Он с неприязнью морщился при виде тыкв у входных дверей домов. Особенно его раздражали вырезанные на них «наводящие ужас» мордочки. Он вспомнил, как отец выгребал начинку из тыквы и с каким-то нездоровым усердием вырезал глаза, нос и редкозубый рот. А помещенная внутрь горящая свеча придавала тыкве своеобразную «приведенческую» жизнь. Он подумал, не слишком ли он повзрослел для того, чтобы попросить отца вырезать ему тыкву еще и в этом году.

Проходя мимо магазина «24 часа» он заметил, что у кассового аппарата стоял не Дейв, а мистер Тейлор. Разочаровавшись, он развернулся и пошел домой. Он посмотрел на часы: на них было два сорок шесть. Можно было не спешить. Лулу всегда звонила где-то между тремя и половиной четвертого – не раньше и не позже.

Когда, подумав о Лулу, он поднимался на крыльцо, он почувствовал, как участился его пульс. Он открыл дверь, и его чуть не стошнило.

Позже он не был уверен, что было первым: жуткий запах или вид наваленной на ступеньки кучи. Скорее всего, и то, и другое. Еле стоя на ногах, он держался за перила. У него уже не было сил удержать в себе рвоту. Он знал, что с того самого события прошло уже двадцать пять лет, и в преддверии этой годовщины ничего особенного не произошло, кроме как за прошедшую неделю было два ночных телефонных звонка и письмо, которое, даже не прочитав, отец изорвал на мелкие кусочки и выбросил в унитаз. В газетах также не появилось ничего нового, как и снова не объявился тот самый репортер из «Викбург-Телеграмм», к тому же не было никаких упоминаний о тех событиях по радио или телевидению. И лучшее из всего, что могло произойти, так это его разговоры по телефону. С ней. Этот голос и эти слова. В глубине души он надеялся, что с началом их бесед по телефону прекратятся все эти пакости.

Но то, что он нашел на лестничной клетке, его насторожило.

Что дальше?

Прежде, чем подумать об этом, он поспешил убрать кучу дерьма, пока не вернулись с работы его родители.

Он спустился в подвал в поисках того, в чем можно будет все это вынести. Под лестницей он нашел пустую коробку из-под обуви, изогнул ее так, чтобы она стала похожа на мусорный совок, в который он сможет все это сгрести, а затем поднялся наверх, чтобы собрать этот устрашающий и зловонный знак, который все еще его ожидал.

Глубоко набрав в легкие воздух, он собрал все в коробку, что вышло у него не с первого раза. Он старался на это не смотреть и не дышать, чтобы не вдыхать невообразимый аромат, исходящий от этой кучи. Он знал, что затем ему придется отмывать остатки щеткой и мылом.

Он стоял, держа в руках коробку, от которой исходили невообразимые запахи, и думал: «Что теперь с этим делать?»

Проще всего оказалось сбросить все в унитаз и спустить воду, отмыть ступеньки старым тряпичным ковриком, который раньше был в прихожей, скинуть его и коробку в полиэтиленовый пакет и выбросить в ближайший, стоящий у тротуара мусорный бак.

Вернувшись в квартиру, он, как обычно, ждал телефонный звонок. Он не стал есть. Его желудок все равно ничего бы не принял, но в ожидании голоса Лулу в телефонной трубке его сердце колотилось изо всех сил.

Он сел в отцовское кресло рядом со столиком, на котором стоял телефон. Он снял с руки часы и положил их рядом с телефоном, чтобы можно было видеть время. Прямоугольные циферки показывали 3:09.

Телефон уже мог бы и зазвонить.

3:16.

В квартире было тихо, как в музее.

3:21.

Может в этот день она не позвонит? Может, позвонит только через два или три дня?

Ему не сиделось. Он встал, подтянулся, зевнул (это был зевок скуки), подошел к двери ведущей на веранду, открыл ее и выглянул наружу: вдруг там есть еще какое-нибудь «напоминание»? Как только внутрь ворвался свежий воздух, он содрогнулся от одной лишь мысли о запахе дерьма.

Он вспомнил, как в одной из прошлых бесед Лулу ему рассказала о людях, которые не хотят оставить его отца в покое.

Опустошающие мысли последовали одна за другой:

Не Лулу ли наложила кучу дерьма им под дверь?

Не ее ли дерьмо он спустил в унитаз?

Нет, этого не может быть.

Она не могла совершить такое.

Не Лулу.

«Лулу…»

Он произнес ее имя вслух, и ему понравилось, как оно звучит. Поначалу она не хотела называть свое имя, что делало ее звонки еще таинственней. Но потом, все-таки, она представилась.

Она дразнила его, называя то по имени, то по фамилии. Как она говорила, что ей больше нравилось произносить «Кольбэр» нежели «Колберт». ««Колберт» звучит тяжело и грубо, а вот «Кольбэр» – это мягко, по-французски…»

Ему ее голос показался привлекательным, манящим, а она сама – чуть ли не самой «сексуальной» особой на свете.

Оживившись, он сказал:

– Вы знаете мое имя, но я не знаю вашего…

– Ты хочешь знать, как меня зовут?

– Да.

– Это делает меня счастливой, Дэнни. Я могу почувствовать, что я что-нибудь для тебя значу – не просто голос.

Возбудившись и засмущавшись, и удивившись тому, что он возбудился и засмущался, он сказал:

– Мне нравится с вами общаться.

– Мне с тобою тоже, И если честно, то ты мне нравишься, Дэнни.

Он считал, что она старалась избежать ответа на его вопрос, на самом деле, ей не хотелось, чтобы он знал, как ее зовут.

Но ему пришлось удивиться.

– Лулу, называй меня Лулу и обращайся ко мне на «ты».

«Называй меня Лулу…»

– Тебя так зовут или это лишь прозвище?

– Лулу – это мое особенное имя. Только близкие мне люди могут так ко мне обратиться. И ты мне тоже близок, Дэнни, даже очень…

Будучи уже сильно возбужденным, он подумал о самом себе: «Что здесь происходит, и что со мной?» – он не мог говорить.

– Дэнни, ты еще здесь? Я слышу твое дыхание. Ты в порядке? Я сказала что-нибудь плохое?

– Нет, – ответил он. Это короткое слово застряло у него в горле, когда он снова попытался взять над собой контроль.

Она всегда говорила мягко и бездыханно, будто на свете не было никого, кроме нее и ее собеседника, будто они были друзьями – нет, не друзьями, а чем-то большим, будто они делились самыми своими сокровенными секретами. У нее был густой, дымчатый голос.

Она превращала скучный день в танец, простые ординарные вещи в нечто захватывающее, как в сентябре.

Она грустила по сентябрю, потому что сентябрь остался в прошлом.

– Будто от тебя ушла любима женщина, – сказала она.

– Женщина?

– Да. Сентябрь похож на женщину – прекрасную, чувственную. Ты понимаешь смысл этого – чувственная женщина, Дэнни?

– Конечно, – ответил он, и у него в груди снова запрыгало сердце: чувственная женщина – это та, которая, появляясь перед твоими глазами, завораживает своей красотой. Он сердцем ощущал, что Лулу просто обязана быть прекрасной, а значит и чувственной.

Голос Лулу был таинственным и гипнотизировал его: «…ты засыпаешь, засыпаешь…» Но он не засыпал, даже наоборот, он чувствовал бурное возбуждение, все становилось ясным, прозрачным, каждой клеточкой своего тела он впитывал ее голос и ее слова, которые становились похожими на сжатую пружину, которая стремится расправиться и улететь куда-нибудь в пространство.

– Октябрь – это также женщина, Дэнни, но она – ведьма или привидение. Я не люблю октябрь, ненавижу его, потому что он заканчивается Хеллоуином, – в ее голосе вдруг проявилась горчинка, он стал холодным, пробирающим до костей. А затем снова теплым и играющим: – Как ты думаешь, Дэнни, на какой месяц похожа я?

Он подумал о морозном январе и о жарком июле, о влажном апреле и о горячем августе. Ему самому стало жарко, и он вспотел, будто внезапно нагрянул август. Он проглотил твердый комок и сморщился. В ответ из него не изошло ни слова.

– Я надеюсь Дэнни, что ты подумал, что я – женщина-сентябрь и отнюдь не февраль – морозный и скользкий.

– Сентябрь, – сказал он, запнувшись на этом слове. Сердце затрепетало, будто сентябрьский лист на ветру. Собрав в себе все силы, он, наконец, произнес: – Да, конечно же, сентябрь.


* * *

Ему хотелось знать, сколько ей лет. По голосу определить это было невозможно. Она не могла быть намного младше его отца, если она звонила ему все эти годы. Молодой она не была. Но что-то в нем отказывалось верить в то, что она не молода. Ему хотелось, чтобы она была лишь немного его старше.

Наконец, собрав в себе всю смелость, он спросил:

– Сколько лет тебе, Лулу, – ему понравилось ее имя.

– А как ты думаешь, сколько мне?

Будто учитель, который отвечает вопросом на вопрос. Но вряд ли какая-нибудь школьная учительница была бы похожа на Лулу.

– Не знаю, – он даже не осмелился предположить.

– Когда ты слышишь мой голос, Дэнни, как ты думаешь: я стара или молода?

– Молода… – понадеялся он.

– О, Дэнни…

Наверное, она молода.

– Мой голос звучит приятно или нет?

– Приятно, – ответил он, и повторил: – Приятно.

– Это хорошо. Я и хотела, чтобы мой голос тебе понравился. Ты поддержал меня. Я чувствую себя намного лучше, когда говорю с тобой по телефону. В день, когда я тебе не позвонила, я почувствовала себя одиноко.

– Я тоже, – услышал он собственный ответ.

– Знаешь что, Дэнни? Я больше не буду звонить твоему отцу по ночам. Может, кто-то другой ему звонит тоже, я не знаю. Знаешь, почему?

– Нет.

– Потому что мне лучше беседовать с тобой. Мне нравится с тобой общаться.

– Мне также нравится разговаривать с тобой, – сказал он, гадая, почувствовала ли она дрожь в его голосе, если она знает, что случилось с ним.

И не имело значения, молода ли она была или стара.


* * *

И он посмотрел на часы:

3:31.

Сегодня ничего особенного не произошло. Она не позвонила. В комнате вдруг стало пусто. Отражаясь от ковра, яркое солнце попросту издевалось над ним. Ему было бы приятней, если бы полился проливной дождь.

Он чуть ли не просверлил глазами дыру в телефоне, командуя ему зазвонить.

Но звонка не последовало.


– Эй, Дэнни, я как-то видел даму твоего сердца.

Дракула прекратил колотить Сына Франкенштейна, чтобы сделать это заявление.

Дэнни претворился, что ему все равно, будто он и не слышал, что сказал ему Дракула. Он не верил маленькому монстру. Даже если ему лишь было двенадцать, то вел он себя как гангстер из старых кинофильмов, и выглядел как Джеймс Кени, исполняющий юношеские роли в кино.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю