Текст книги "Т. 05 Достаточно времени для любви"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)

– Хорошо! Вы слышали, мальчики? Нас приглашают на ужин. Очень приветливый человек. Верно, Дэн?

– Верно, папаша.

– Мы с благодарностью примем приглашение. Верно, Дарби?

– Верно, папаша.

Я уже устал от этого эха, но старался сохранить приветливое выражение.

– Монти, вы еще не сказали, сколько вас.

– Во! Нас только трое. Но есть мы способны за шестерых. – Хлопнув себя по колену, он расхохотался собственной шутке. – Верно, Дэн?

– Верно, папаша.

– Так что погоняй этих тупиц, Дэн; теперь у нас есть причина поторопить их.

Я остановил готовое сорваться эхо.

– Потише, Монти. Нет необходимости переутомлять мулов.

– Что? Это мои собственные мулы, сынок.

– Они твои и делай с ними, что хочешь, но я поеду вперед, чтобы миссис Смит успела подготовиться к встрече. Я вижу у тебя на руке часы. – Я поглядел на свои собственные. – Хозяйка ожидает вас через час. Или, может, вам потребуется больше времени, чтобы добраться, распрячь и напоить ваших мулов?

– А че, эти тупицы потерпят до после ужина. Если приедем пораньше, обождем.

– Нет, – твердо сказал я, – через час, никак не раньше. Вы понимаете, как чувствует себя хозяйка, если гости являются раньше времени? Вы будете мешать ей, и она может испортить ужин. Займитесь-ка своими мулами; здесь есть удобное местечко, где можно их напоить: маленький пляж там, где река ближе всего подходит к дому. Удобное место – можно умыться, прежде чем садиться ужинать с дамой. И не являйтесь к нам раньше чем через час.

– У тебя какая-то странная жена… К чему эти церемонии в диких местах?

– Да уж такая, – ответил я. – Домой, Бьюла.

С рыси Бьюла перешла на торопливый галоп, но мне было не по себе, пока я не удалился настолько, что меня уже было не достать выстрелом. Среди животных лишь одно опасно по-настоящему. И иногда приходится делать вид, что веришь, будто коварная, как кобра, зверюга ласкова и невинна.

Я не стал останавливаться, чтобы расседлать Бьюлу, и поторопился в дом. Дора услышала мои шаги и встретила меня на пороге.

– Что случилось, дорогой? Беда?

– Возможно. Там трое мужчин, они мне не нравятся. Тем не менее я пригласил их на ужин. Дети поели? Уложи их спать и скажи, что, если высунут нос, мы спустим с них шкуры. Я не говорил приезжим о детях, и не надо упоминать о них в разговоре. Я сейчас осмотрю дом, чтобы ничто не выдало присутствия малышей.

– Попробуем. Да, я покормила их.

И ровно через час Лазарус Лонг встречал гостей у порога своего дома.

Они подъехали со стороны пляжа, который Смит показал им. Лазарус решил, что животных напоили, но с легкой укоризной отметил, что не распрягли, хотя ожидание им, безусловно, предстояло долгое. Но он с удовольствием обнаружил, что все трое Монтгомери постарались привести себя в порядок. Возможно, они будут вести себя хорошо; его шестое чувство, предупреждающее об опасности, наверное, чересчур обострилось после долгого пребывания в глуши.

Лазарус был одет в самое лучшее – килт с полной выкладкой; впрочем, эффект портила выгоревшая куртка из Нового Питтсбурга. Но она была и в самом деле нарядной и надевалась только на дни рождения детей. В остальные дни он ограничивался рабочим комбинезоном либо собственной шкурой – в зависимости от погоды и рода работы.

Спешившись, Монтгомери остановился и оглядел хозяина.

– Боже, ну и модник!

– В вашу честь, джентльмены. Я храню эту одежду для специальных оказий.

– Да? Весьма благородно с твоей стороны. Ред. Верно, Дэн?

– Верно, папаша.

– Монти, меня зовут Билл, а не Ред. Можете оставить свои пистолеты в фургоне.

– Вот еще! Ты не слишком-то приветлив. Мы не расстаемся с нашим оружием. Верно, Дарби?

– Верно, папаша. А если папаша говорит, что тебя зовут Ред, значит, тебя на самом деле так зовут.

– Ну-ну, Дарби, я так не говорил. Если Ред хочет звать себя Томом, Диком или Гарри, это его дело. А без пистолетов мы чувствуем себя голыми. Вот так-то вот, Ред… Билл. Я со своими, например, даже сплю. Вон там.

Лазарус стоял возле открытой двери своего дома и не делал ни малейшего движения в сторону, чтобы впустить внутрь гостей.

– Разумная предосторожность… когда ты в дороге. Но джентльмены не носят оружие, когда обедают с дамой. Оставьте их здесь или уберите в фургон, если так вам больше нравится.

Лазарус ощущал, как растет напряжение, видел, как двое молодых людей внимательно смотрят на отца, ожидая распоряжений. Не обращая на них внимания, Лазарус с приветливой улыбкой оборотился к Монтгомери, заставляя себя выглядеть непринужденно. Прямо сейчас? Может, этот медведь отступит? Или воспримет его слова как вызов?

На лице Монтгомери расплылась широчайшая улыбка.

– Ну что ж, конечно, соседушка… если уж ты так хочешь. Штаны тоже снять?

– Ограничимся оружием, сэр.

Он правша. А будь я правшой, где спрятал бы второй пистолет под одеждой? Там, я полагаю… А если там, то он невелик: либо игольный, либо старомодный короткоствольный револьвер. А сыновья его тоже правши?

Семейка Монтгомери оставила пояса с пистолетами на сиденье своего фургона и вернулась. Лазарус отошел в сторону и пригласил их войти, а потом закрыл и заложил дверь. Дора, одетая в свое лучшее платье, ждала их. Первый раз она не надела перед ужином свои рубины.

– Дорогая, это мистер Монтгомери, это его сыновья, Дарби и Дэн. Это моя жена, миссис Смит.

Дора присела.

– Приветствую вас, мистер Монтгомери… Дарби и Дэн.

– Зовите меня Монти, миссис Смит… а как вас зовут? При-ятненькое местечко… в такой-то глуши.

– Джентльмены, извините меня – мне нужно кое-что сделать и подать ужин на стол. – Она быстро повернулась и поспешила на кухню.

– Я рад, что тебе здесь понравилось, Монти, – промолвил Лазарус. Пока нам не удалось сделать что-нибудь получше, мы только начали строить ферму.

В задней половине дома были четыре комнаты: кладовая, кухня, спальня и детская. Все помещения выходили во двор, но сейчас была открыта только дверь в кухню. Внутри все комнаты сообщались.

За кухонной дверью виднелась датская печь, здесь же располагался и очаг. Очаг, печь да бочонок с водой – вот и все, что было у Доры на кухне… но муж обещал ей проточную воду: «Еще до того, как ты станешь бабушкой, моя дорогая». Она не торопила его: дом рос и с каждым годом становился удобнее.

Позади датской печки вдоль стены стоял длинный стол со стульями. У противоположной стены в маленьком помещении располагалось отхожее место: два деревянных корыта, сделанных из разрезанного пополам бочонка, возле бочонка с водой. Возле отхожего места находилась куча земли с воткнутой в нее лопатой; выгребная яма медленно заполнялась.

– А вы неплохо устроились, – заметил Монтгомери. – Но зачем ты устроил внутри сортир, зачем, а?

– Снаружи есть еще одно отхожее место, – сообщил ему Лазарус Лонг. Этим мы пользуемся пореже, и я стараюсь, чтобы от него не пахло. По-моему, женщине незачем выходить на улицу после наступления темноты, в особенности там, где полным-полно прыгунов.

– Много, значит, прыгунов?

– Теперь стало поменьше. А драконов не видели, когда ехали по долине?

– Костей видели много. Похоже, что здесь их поразила какая-то болезнь.

– Что-то в этом роде, – согласился Лазарус. – Леди, к ноге!.. Монти, скажи-ка Дарби, что пинать собаку небезопасно, она может броситься. Это сторожевая собака. Она охраняет дом и знает это.

– Дарби, ты слыхал, что сказал этот человек? Оставь собаку в покое.

– А нечего меня обнюхивать! Не люблю собак. Она рычит на меня.

Лазарус обратился непосредственно к старшему сыну:

– Она зарычала на тебя потому, что ты ее лягнул, когда она стала тебя обнюхивать. А это входит в ее обязанности. И если бы меня здесь сейчас не было, она перегрызла бы тебе горло. Оставь ее в покое, и она тебя тоже не тронет.

– Билл, ты бы выставил ее наружу, пока мы едим. – В просьбе Монтгомери звучали нотки приказа.

– Нет.

– Джентльмены, ужин подан.

– Иди, дорогая. Леди, сторожи. Верх. – Сука глянула на Дарби и сразу отправилась по лестнице на крышу. Там она обошла крышу кругом и уселась так, чтобы одновременно видеть, что творится внизу и за оградой.

Приема из ужина не получилось: разговор вели в основном двое старших мужчин, Дарби и Дэн просто ели. Дора коротко отвечала на реплики Монтгомери и старалась не слушать те из них, которые можно было счесть неприемлемыми. Сыновья как будто удивились, обнаружив около тарелок ножи, вилки, зубочистки и ложку, – они полагались на нож и собственные пальцы, но отец их, с известной, правда, неловкостью, пользовался каждым предметом и не забывал при этом пачкать бороду.

Дора поставила на стол жареных цыплят, холодную резаную ветчину, картофельное пюре, политое цыплячьим жиром, горячие кукурузные лепешки и целый пшеничный каравай с топленым беконом. Перед каждым стояли кружка с козьим молоком и салат из латука и помидоров, посыпанный сыром; еще были вареная свекла, свежая редиска, свежая клубника с козьим молоком. Семейка Монтгомери, как и обещала, ела за шестерых, и Доре это было приятно. Наконец Монтгомери отодвинулся от стола вместе со стулом и выразительно рыгнул.

– Во повезло! Миссис. Смит будет готовить нам теперь, ребята!

– Верно, папаша!

– Рада, что вам понравился обед, джентльмены.

Дора встала и начала убирать со стола. Лазарус принялся помогать ей.

– Сядь, Билл, – велел Монтгомери, – надо спросить тебя кое о чем.

– Давай спрашивай, – произнес Лазарус, продолжая собирать тарелки.

– Ты сказал, что больше в долине никого нет.

– Это так.

– Полагаю, мы можем здесь остаться. Миссис Смит очень хорошо готовит.

– Пожалуйста, можете сегодня переночевать здесь. А потом выбирайте место: вниз по течению реки земли отличные. А здесь все принадлежит мне.

– Как раз об этом я и хотел потолковать. Нехорошо, когда один человек занимает все лучшие земли.

– Монти, это вовсе не лучшие земли, таких здесь не одна тысяча гектаров. Единственная разница в том, что эту часть я уже вспахал и обработал.

– Не будем спорить, все равно мы правы – большинством голосов. Из четырех голосующих то есть. А мы трое голосуем за одно и то же. Верно, Дарби?

– Верно, папаша.

– Мы здесь не голосуем, Монти.

– Да ну тебя! Большинство всегда право. Но не будем спорить. Покормил нас, а теперь развлекай. Любишь бороться?

– Не очень.

– Не порть удовольствие. Дэн, как по-твоему, ты его бросишь?

– Конечно, папаша.

– Хорошо, Билл, сперва ты будешь бороться с Дэном, вот здесь, в середине, а я, значит, буду судьей, чтоб все было хорошо и отлично.

– Монти, я не собираюсь бороться.

– Э, нет. Миссис Смит! Иди-ка сюда, ты должна все видеть.

– Я занята, – отозвалась Дора, – скоро выйду.

– Поторопись. А потом будешь бороться с Дарби, Билл, а уж напоследок со мной.

– Никакой борьбы, Монти. Вам пора в свой фургон.

– Э нет, ты захочешь бороться, молодой человек. Я ж тебе не сказал, за что мы будет бороться. Победитель спит с миссис Смит. – С этими словами Монти вытащил пистолет. – Ну, че, одурачил я тебя, а?

Выстрелом из кухни Дора выбила пистолет из руки Монти, а в шею Дэна вдруг воткнулся нож. Старательно прицелившись, Лазарус прострелил Монтгомери ногу, а потом, прицелившись еще более тщательно, пристрелил Дарби. Леди Макбет уже пыталась ухватить того за горло. Вся схватка продолжалась менее двух секунд.

– Отличный выстрел, Адора. Леди, к ноге. – Смит похлопал Леди Макбет по спине. – Хорошая Леди, хорошая собачка.

– Спасибо тебе, дорогой. Прикончить Монти?

– Подожди-ка. – Лазарус склонился над раненым. – Ну как, хочешь еще чего-нибудь сказать, Монтгомери?

– Ах вы, сукины дети! Не дали нам даже шанса.

– У вас была бездна шансов. Только вы не воспользовались ими. Дора! Сделаешь? Твое право.

– Что-то не очень хочется.

– Ну, хорошо.

Лазарус подобрал второй пистолет Монтгомери, мельком оглядел его, отметив, что это музейный образчик, тем не менее совершенно целый, и с помощью трофея прикончил его владельца.

Дора уже срывала с себя платье.

– Подожди минутку, дорогой, дай я разденусь: я не хочу, чтобы оно запачкалось в крови.

Когда Дора сняла платье, стало заметно, что она беременна. Она была обвешана оружием, включая пояс с кобурой на бедрах.

Лазарус тоже выбрался из килта и прочего великолепия.

– Можешь не помогать мне, дорогая. Ты сегодня отлично поработала! Дай мне самый старый комбинезон.

– Но я же хочу помочь. Что ты собираешься с ними делать?

– Положу в фургон и отвезу подальше вниз по реке, чтобы о них позаботились прыгуны, потом вернусь. – Он взглянул на солнце. – До заката еще полтора часа. Времени хватит.

– Лазарус, я не хочу, чтобы ты оставлял меня сейчас! Потом сделаешь.

– Ты расстроилась, моя смелая Дора?

– Немного. Не слишком. Ах… Стыдно сказать – мне захотелось. Это извращение, да?

– Длинноногая Лил, ты возбуждаешься от всего. Да, в общем-то твоя реакция извращенная – она на удивление часто встречается, когда человек впервые сталкивается со смертью. Стыдиться нечего. Это просто рефлекс. Кстати, брось комбинезон – смыть кровь с тела гораздо проще, чем с одежды. – Он отодвинул брус и открыл ворота.

– Мне уже случалось видеть смерть. Когда умерла тетя Элен, я расстроилась гораздо сильнее, но нисколько не возбудилась.

– Я хотел сказать, когда впервые встречаешься с насильственной смертью. Дорогая, я хочу вытащить тела наружу, прежде чем кровь впитается в землю. А поговорить можно потом.

– Ты не сможешь погрузить их один. Я в самом деле не хочу расставаться с тобой сейчас, действительно не хочу.

Лазарус остановился и посмотрел на жену.

– А ты расстроилась гораздо больше, чем позволяешь себе показать. Это тоже часто бывает: человек машинально действует решительно, а реакция приходит поздней. Так что перебори себя. Я не хочу надолго оставлять ребят дома одних. А сажать их в фургон рядом с этими скверными тушами тоже незачем. Убеди себя, что я отошел недалеко, метров на триста, а сама тем временем поставь чайник. Когда я вернусь, придется помыться, даже если на меня не попадет ни капли крови.

– Да, сэр.

– Дора, в твоем голосе не слышно радости.

– Я сделаю так, как ты хочешь. Но можно было бы разбудить Заккура и попросить его посидеть с ребятами. Он уже привык.

– Ну хорошо, дорогая. Только давай сперва их погрузим. Можешь поддерживать их за ноги, пока я буду таскать. Но если тебя вырвет, останешься с детьми, а я все сделаю сам.

– Не вырвет. Я почти ничего не ела.

– Я тоже. – Продолжая заниматься этим неприятным делом, Лазарус сказал: – Дора, а ты превосходно среагировала.

– Я заметила твой сигнал. У меня хватило времени.

– Тогда я еще не был уверен, что он осмелится вытащить пистолет.

– В самом деле, дорогой? Я знала, что они хотели убить тебя и изнасиловать меня, – еще до того, как они если за стол. Разве ты не чувствовал этого? Поэтому я постаралась получше накормить их, чтобы им стало трудно двигаться.

– Дора, а ты действительно ощущаешь чужие эмоции?

– Да ты только взгляни на его физиономию, дорогой. И дети его ничуть не лучше. Просто я не была уверена, что ты с ними справишься. И решилась уже покориться насилию, если это могло бы спасти нас.

– Дора, – грустно произнес Смит, – я допустил бы, чтобы тебя изнасиловали, только в том случае, если иначе мне не удалось бы спасти твою жизнь. Сегодня, слава Богу, обошлось. Семейка Монтгомери показалась мне подозрительной уже у ворот. Три пистолета на поясе, а мой под килтом – могли возникнуть проблемы. Если бы он намеревался убить меня, незачем было тянуть.

Надежная моя, три четверти успеха в любой схватке обеспечивает решительность, надо лишь уметь уловить момент. Поэтому я так горд тобой.

– Но ты же все сделал сам, Лазарус. Дал мне сигнал, остался стоять, когда он велел тебе садиться, а потом отошел к другому концу стола, стараясь держаться подальше, когда я начну стрелять. Спасибо тебе. Мне оставалось только выстрелить, когда он достал пистолет.

– Конечно, я старался не попасть тебе под руку, дорогая. В моей жизни это уже не первый случай. Но лишь твой точный выстрел избавил меня от необходимости возиться с папашей, а дал возможность всадить нож в Дэна. А Леди занялась Дарби. Вы, девушки, не дали мне разорваться натрое. Это я всегда считал трудным делом.

– Ты же учил нас обеих.

– Мм-м, да. Но это не умаляет твоей заслуги. Когда он выдал себя, ты выстрелила, не потеряв даже доли секунды. Словно ты собаку съела на пистолетной стрельбе. Обойди-ка фургон и подержи мулов – я открою дверцу сзади.

– Да, дорогой.

Не успела она подойти к передней паре мулов и ласково заговорить с ними, как Смит окликнул ее:

– Дора! Иди скорей сюда!

Она вернулась.

– Погляди-ка. – Смит вытащил из фургона плоский кусок песчаника и опустил на землю рядом с трупами. На камне было написано:

БАК

РОДИЛСЯ НА ЗЕМЛЕ В 3031 отР.Х.

УМЕР НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ,

НЕ ДОЖИВ ДО 37 ЛЕТ.

ОН ВСЕ ДЕЛАЛ ХОРОШО.

– Что это, Лазарус? Понятно, что они хотели изнасиловать меня: наверное, много недель не видели женщин. Понятно даже, зачем они хотели убить тебя: они готовы были на все, чтобы добраться до меня. Но зачем им понадобилось красть камень?

– Не ломай голову, дорогая. Люди, не уважающие чужой собственности, способны на все. Они украдут что угодно, даже если вещь прибита гвоздями. Даже если она не нужна им. – Смит помолчал и добавил: – Если бы я знал об этом раньше, то не дал бы им шанса. Таких людей следует уничтожать немедленно. Проблема только в том, как быстро распознать их.

Минерва, Дора была единственной женщиной, которую я любил до самозабвения. Я знаю, что не сумею объяснить почему. Я не любил ее так, когда женился на ней; тогда у Доры еще не было времени показать мне, какой может быть истинная любовь. О, конечно, я полюбил ее сразу, но то была любовь дряхлеющего отца к любимому ребенку или нечто подобное чувству, которое можно испытывать к любимому домашнему животному. Я женился на ней не по любви, а потому, что восхитительное дитя, которое подарило мне столько радостных часов, хотело иметь… моего ребенка. И существовал единственный способ подарить ей то, что она хотела, и потешить свое самолюбие. Поэтому я почти хладнокровно рассчитал цену и решил, что все обойдется мне настолько дешево, что я вполне могу сделать Доре подобный подарок. Подумаешь, она же эфемерка. Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, от силы восемьдесят лет – и она умрет. Можно пожертвовать такой малостью, чтобы украсить прискорбно короткую жизнь моей приемной дочери, – так я думал тогда. Это немного, и я могу принести такую жертву. Да будет так! Остальное попросту следовало из того, что я не признаю полумер, – продвигаясь к цели, следует идти на все. Я рассказал тебе о некоторых из возможностей; вероятно, я не упомянул, что подумывал на время жизни Доры остаться капитаном «Энди Джи», а Заккур Бриггс мог бы заняться земными делами или выкупить свою долю, если это его не устроило бы. Но если для меня восемьдесят лет в космическом корабле – пустяк, то для Доры это целая жизнь, и она могла бы не согласиться. К тому же корабль отнюдь не идеальное место для воспитания детей. А что с ними делать потом, когда вырастут? Высаживать на первых попавшихся планетах? Это не дело.

И я решил, что мужу эфемерки следует самому стать эфемером – насколько это возможно. И следствия такого решения привели нас в Счастливую долину.

Счастливая долина – самая счастливая во всех моих жизнях. И чем больше я жил с Дорой, тем больше любил ее. Своей любовью она учила меня любить, и я учился —правда, медленно, ибо не был прилежным учеником. Я увяз в своих привычках и не имел ее природного дара. Но я учился. И понял, что наивысшее удовлетворение состоит в том, чтобы подарить другому человеку покой, тепло и счастье, и тебе повезло, если у тебя есть такая возможность.

Но чем глубже познавал я любовь, проживая день за днем вместе с Дорой, и чем счастливее становился, тем больше ныло сердце при мысли о том, что недолгое счастье скоро закончится. А когда ему действительно настал конец, я прожил холостяком почти целый век. А потом женился, потому что Дора научила меня примиряться со смертью. Она тоже знала, что короткая ее жизнь неминуемо закончится смертью… знала, как и я. Но учила меня жить сегодняшним днем, не оставлять ничего на завтра… С трудом преодолел я скорбь приговоренного к жизни.

* * *

Мы удивительно хорошо жили с ней! Работали до упаду, поскольку дел всегда хватало, и наслаждались каждой минутой. Но никогда не искали в жизни только удовольствий. Иногда, пробегая через кухню, я хлопал Дору пониже спины и гладил ее грудь, а она быстро улыбалась в ответ; иногда мы целый час бездельничали на крыше, глядя, как заходит солнце, как встают луны, зажигаются звезды, и не пренебрегая при этом «эросом», – и жизнь наша становилась прекраснее.

Наверное, ты думаешь, что в течение многих лет секс был единственным нашим активным развлечением. Да, это занятие всегда было у нас на первом месте, потому что Дора в семьдесят лет оставалась такой же пылкой, как и в семнадцать. Обычно я здорово уставал, чтобы играть в шахматы, хотя и сделал набор фигурок и доску. Других игр мы не имели, да и некогда было играть; всегда были очень заняты. Мы развлекались иначе: часто один из нас читал вслух, а другой вязал, или готовил, или занимался другим делом. Или пели хором, кидая в такт зерно или навоз.

Мы работали вместе, когда это было возможно; разделение труда обусловливалось лишь естественной необходимостью. Я не могу выносить младенца или выкормить его грудью, но нянька из меня великолепная. Кое-чего Дора просто не могла делать, потому что сил не хватало, особенно на последних месяцах беременности. Она готовила лучше меня (я совершенствовался несколько столетий, но так и не достиг такого мастерства). И при этом ухаживала за младенцем и приглядывала за младшими, теми, кто был еще слишком мал, чтобы помогать мне в поле. Я чаще всего готовил ужин, пока она возилась с детьми, а она помогала мне работать на ферме и в особенности в саду. Дора ничего не знала о фермерском деле, но она училась.

Не умела она и строить, но и тут выучилась кое-чему. Я большей частью работал на высоте, а она лепила сырцовые кирпичи, всякий раз безошибочно добавляя необходимое количество соломы. Сырец не слишком хорош для этого климата, здесь слишком часто бывают дожди, и нередко наша стена оплывала от дождя раньше, чем я успевал навести крышу.

Но строить приходилось из того, что под рукой. Наше счастье, что у нас были пологи фургонов. Ими мы прикрывали стены, пока я не сумел найти способ их защиты от воды. О хижине из бревен я даже не думал: лес рос слишком далеко. Мне с мулами приходилось тратить целый день, чтобы привезти два бревна; строительство в здешних условиях – вещь не рациональная. И я приспособился обходиться более мелкими деревьями, росшими вдоль берегов реки Бака, толстые бревна шли только на перекрытия. Кроме того, я не хотел возводить дом, который может сгореть. Ребенком Дора едва не погибла в огне, и я не хотел снова рисковать жизнью Доры и детей. Но как защитить крышу сразу и от дождя, и от пожара?

Мимо ответа я проходил раз сто, прежде чем сумел заметить его. Когда ветер и непогода, тление, прыгуны и насекомые разделывались с мертвым драконом, оставался совершенно несокрушимый скелет. Я обнаружил это, когда попробовал сжечь останки чудовища, лежавшие слишком близко от нашего дома. Я не понял, почему так происходит. Быть может, биохимию этих драконов и исследовали за прошедшие с тех пор века, но тогда у меня для этого не было ни оборудования, ни времени, да и особого интереса; я был слишком занят делами домашними. Поэтому я просто обрадовался находке. Шкуру на брюхе я превратил в водостойкие и огнестойкие листы, бока и спина пошли на черепицу. Позже я обнаружил много способов использовать и кости.

* * *

Оба мы преподавали как дома, так и вне его. Наверное, дети наши получили странное образование. Но на Новых Началах девушку, умеющую сделать удобное и красивое седло из шкуры мертвого мула, решить в уме квадратное уравнение, точно стрелять из ружья или лука, приготовить легкий и вкусный омлет, читать наизусть Шекспира, зарезать свинью и вылечить свинью, нельзя было назвать невежественной. Кроме этого все наши девчонки и мальчишки умели делать и многое другое. Вынужден признаться: они разговаривали на достаточно сочном английском, особенно после того, как организовали театр «Новый Глобус» и одну за другой ставили пьесы старины Билла. Конечно, они имели неточное представление о культуре и истории старой Земли, но, по-моему, это их не задевало. Мы располагали несколькими книгами в переплете – в основном это были справочники – да дюжиной с небольшим развлекательных книг, зачитанных до смерти. Наши ребята не видели ничего странного в том, что учиться читать им приходилось по «Как вам это понравится». Никто не говорил им, что пьеса для них слишком сложна, и они пожирали ее, обнаруживая «языки у деревьев, книги в бегущих ручьях, молитвы в камнях и добро в каждой вещи». И никто не находил странным, когда пятилетняя девочка говорила стихами, изящно декламируя сложный текст. Я решительно предпочитал Шекспира различным поэтическим новшествам типа разных там «Боэбоби… гзигзи-гзэо».

Вторыми по популярности после книг Шекспира (и первыми, когда Дора в очередной раз начинала полнеть) шли мои медицинские книжки: по анатомии, гинекологии и акушерству. Любые роды были событием – котята, поросята, жеребята, щенки, ягнята, – но рождение очередного ребенка Доры всегда было суперсобытием. И на той иллюстрации, где изображалась мать с ребенком в разрезе, всякий раз появлялись новые отпечатки пальцев. В конце концов эту картинку и несколько других, иллюстрирующих нормальный ход родов, пришлось вырвать и повесить на стену, чтобы спасти книги. После этого я объявил, что желающие могут изучать картинки в свое удовольствие, но запретил их трогать, пригрозив трепкой. После чего, приводя угрозу в исполнение, я был вынужден отшлепать Изольду. Экзекуция причинила куда больше вреда старенькому отцу, чем младенческой попке. Впрочем, девчонка помогала мне сохранить лицо, сопровождая слабое похлопывание громкими воплями и слезами.

Мои медицинские книги произвели один странный эффект. Наши дети с детства знали английские термины, описывающие анатомию и функции человеческого организма. Элен Мейбери никогда не прибегала к сленгу, разговаривая с беби Дорой, Дора тоже всегда разговаривала с детьми корректно. Но чтение моих книг ввергло их в интеллектуальный снобизм, и сложные латинские слова просто очаровывали их. Если я, как обычно, говорил «матка», то какой-нибудь шестилетка, непременно невозмутимо информировал меня, что в книге написано «утерус». Или же в дом врывалась Ундина, извещая всех, что козел Борода «копулирует» с Шелковинкой. Ребята тут же бросались к козам, чтобы понаблюдать за процессом. Обычно лет в четырнадцать-пятнадцать они избавлялись от этой ерунды и вновь начинали говорить на обычном английском, как и их родители. Впрочем, полагаю, вреда от этого не было.

То, что наши отношения не интересовали детей, как отношения животных, понемногу вошло у них в привычку. Дору, по-моему, не очень беспокоили случавшиеся иногда нарушения нашего уединения, потому что остаться вдвоем становилось все сложнее и сложнее. Лет через двенадцать или тринадцать после того, как мы пришли в долину, я наконец выстроил большой дом. Такое долгое строительство объяснялось тем, что я лишь время от времени уделял ему внимание. Мы переселились в еще не законченное сооружение, потому что в старом уже не помещались, да и очередной младенец (Джинни) уже находился на пути в этот мир.

Отсутствие уединения Дору не волновало, потому что ее милое сладострастие было целомудренным. На мне же оставило отпечаток то общество, в котором я вырос, – общество, свихнувшееся на всем, а на этом особенно. Дора во многом помогла мне исцелиться, но я так и не сумел достигнуть ее ангельской невинности.

Невинностью я именую не детское невежество – я говорю об истинной невинности умной, опытной взрослой женщины, не таящей в себе зла. Дора была столь же прямодушна, сколь и чиста. Она знала, что за поступки надо отвечать. Она понимала, что «вместе со шкурой слезет и хвост», что «нельзя быть немножко беременной» и что, вешая человека медленно, мы не оказываем ему любезность. Трудные решения она принимала без колебаний, беря на себя всю тяжесть последствий, если решение оказывалось ошибочным. Она могла извиниться и перед ребенком, и перед мулом. Но это случалось редко, поскольку честность редко позволяла ей сделать ошибку.

Оступаясь, она не занималась самобичеванием, а исправляла ошибки, училась на них и особенно не сокрушалась по их поводу.

Должно быть, эти качества были врожденными: что-то, наверное, добавила и Элен Мейбери, которая воспитывала ее. Элен Мейбери была женщиной разумной и чувствительной. Если подумать, оба эти свойства подкрепляют друг друга. Личность чувствительная, но неразумная вечно всеперепутает, у нее все будет не так. Персона же разумная, но не чувствительная… Впрочем, таких я еще не встречал и не уверен даже, что подобное существо способно существовать.

Элен Мейбери родилась на Земле, но, перебравшись на новое место, сумела избавиться от скверного воспитания – и избавила ребенка Дору и Дору-девушку от вредных норм умирающего общества. Кое о чем мне рассказала сама Элен, но больше я узнал от самой Доры, когда она стала женщиной. Знакомясь с той незнакомкой, на которой женился, – а семейные пары всегда начинают совместную жизнь, будучи в некотором смысле совсем не знакомыми, сколько бы они ни знали друг друга, – я узнал, что Доре известно об отношениях, некогда существовавших между Элен Мейбери и мною, включая экономическую, социальную и физическую стороны вопроса.

Это не заставило Дору ревновать меня к тете Элен: для Доры ревность была просто словом, говорившим ей не более чем слово «закат» земляному червю. Способность ревновать так и не развилась в ней. Отношения между Элен и мной она считала естественными, разумными и вполне пристойными. По сути дела, я был уверен, что пример Элен послужил для Доры решающим фактором, когда она выбрала меня в супруги, ибо о моем очаровании и красоте говорить не приходилось. Элен не учила Дору считать секс чем-то священным: на собственном примере она показала ей, что секс – просто способ, позволяющий двоим людям быть счастливыми.

Взять хотя бы тех трех стервятников, которых мы убили. Будь они добрыми и порядочными – скажем, такими, как Айра и Галахад, – в тех обстоятельствах, когда на четырех мужчин приходится одна женщина и соотношение не может измениться, полагаю, Дора вошла бы в их положение и легко и естественно перешла бы к многомужеству, да еще сумела бы убедить меня, что подобное решение является для всех наилучшим.