Текст книги "Жить дальше (ЛП)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Глава 25

– Но я всё равно не понимаю, – сказал Дон в 2009, после того, как Сара догадалась, что первое послание с Сигмы Дракона – это опросный лист. – Я не понимаю, с какой целью инопланетяне могут интересоваться нашей моралью и этикой. Ну, то есть – разве им не всё равно?

Сара и Дон снова были на одной из своих вечерних прогулок.

– Потому что, – ответила Сара, когда они проходили мимо дома Фейнов, – все разумные расы со временем столкнутся с похожими проблемами, и если в их среде имеются индивидуальные психологические вариации – а они обязательно есть, если только они не объединились, как ты предлагал, в ульевый разум – то они эти проблемы обсуждают.

– Почему ты считаешь, что психологические вариации обязательно есть? – спросил он.

– Потому что вариативность – это то, без чего нет эволюции: если нет вариаций, то естественному отбору нечего закреплять, а без естественного отбора нечему вывести разнообразие видов из слизи. Психология ничем не отличается от любого другого сложного признака: она обязательно будет вариативна в любом месте вселенной. А это означает наличие споров по фундаментальным вопросам.

– Ладно, – согласился он. Задувал прохладный ветер; он пожалел, что не надел рубашку с длинным рукавом. – Но проблемы морали, которые обсуждают они, совершенно не обязательно те же, что обсуждаем мы.

Сара покачала головой.

– Готова биться об заклад, что перед ними встанут те же самые вопросы, что и перед нами, поскольку развитие науки всегда ведёт к одним и тем же базовым моральным затруднениям.

Он пнул камешек носком башмака.

– Например?

– Ну, возьмём, к примеру, аборт. Именно научный прогресс вывел его на первый план; технология, позволяющая надёжно прервать развитие плода, не убив и не искалечив мать – это достижение науки. Теперь мы можемэто делать, но должныли мы делать это?

– Но, – сказал он, – предположим, что драконианцы – это и правда драконы – ну, вроде как, рептилии. Я знаю, что это наверняка не так; я знаю, что название образовано от созвездия, которое и видно-то только с нашей стороны. Но допустим. Если это раса разумных рептилий, то аборт – не технологическая проблема. Уничтожение яиц в кладке не наносит матери совершенно никакого вреда.

– Ладно, хорошо, допустим, – сказала она. Камешек, который Дон раньше пнул, теперь оказался у ней на пути, и она отправила его ещё дальше. – Но это не аналог аборта; аналог аборта – это уничтожение оплодотворённого яйца до того, как оно будет отложено, пока оно находится в организме матери.

– Некоторые рыбы вымётывают неоплодотворённую икру в воду, и только после этого она оплодотворяется семенной жидкостью самцов, которые также выпускают её прямо в воду. Оплодотворение происходит вне организма самки.

– Хорошо, – сказала Сара. – У существ такого типа не будет проблемы абортов в именно такой же форме, как у нас, но, как я говорила в «As It Happens», у водных существ вряд ли когда-либо появятся радио и другие технологии.

– Но всё-таки, почемуаборт – это моральная проблема? То есть, для людей-то понятно – потому что мы считаем, что в какой-то момент в теле появляется душа, и мы не можем договориться, в какой именно. Но в послании инопланетян нет ничего про душу.

– «Душа» – это просто сокращённое название для вопроса о том, когда начинается жизнь, а этотвопрос касается уже всех – по крайней мере, тех рас, у которых есть собственная программа SETI.

– Почему?

– Потому что SETI базируется на понимании того, что жизнь, как антитеза не-жизни, важна, и что поиск её осмыслен. Если тебя не волнует разница между жизнью и не-жизнью, то ты занимаешься астрономией, а не SETI. А где проходит эта граница, всегда было интересно людям, которые ценят жизнь. Большинство людей согласятся, что убить собаку без особой на то причины – плохо, потому что собака, очевидно, живая – но живой ли эмбрион? Этоспорно; и каждая раса должна будет определить, когда же он становится живым.

– Ну, это происходит либо при зачатии, либо при рождении, так ведь?

Сара покачала головой.

– Нет. Даже здесь, на Земле, есть культуры, в которых не дают детям имён, пока те не проживут сорок дней, и я даже слышала аргументы в пользу того, что дети не являются людьми, пока им не исполнится три года или около того – пока они не начнут формировать постоянных, долговременных воспоминаний. И даже тогда остаётся обширное пространство для споров. Мы знаем, что драконианцы размножаются половым путём, перемешивая гены в процессе; это очевидно из их послания. И, кстати, я подозреваю, что этот способ размножения очень распространён во вселенной: он даёт огромные возможности для эволюции, создавая новый расклад генов в каждом новом поколении вместо того, чтобы ждать случайной мутации от залётной частицы космических лучей в случае организмов, производящих идентичные копии себя. Вспомни, что жизнь на этой планете впервые возникла четыре миллиарда лет назад, и первые три с половиной миллиарда оставалась в основном неизменной. Но когда полмиллиарда лет назад, во время кембрийского взрыва, был изобретён секс, сразу – бабах! – эволюция вдруг помчалась вперёд скачками. И любая раса, размножающаяся половым путём, наверняка будет обсуждать этичность уничтожения уникальной комбинации генетического материала, даже если они единодушно считают, что таковой не является живым до самого момента рождения.

Дон нахмурился.

– Это звучит как моральные терзания по поводу уничтожения снежинок. Уникальность ещё не означает ценность – особенно если каждыйобъект данного класса уникален.

Перед ними перебежал через дорогу бурундук.

– Кроме того, – продолжал Дон, – говоря об эволюции, разве проблема абортов не должна решиться сама собой через достаточно длительное время? Ведь естественный отбор, очевидно, будет давать преимущество тем, кто на практике решает не прерывать беременность перед теми, кто решает сделать аборт, потому что каждая прерванная беременность – это минус один набор твоих генов в генетическом пуле. Через достаточное количество поколений сторонники абортов просто исчезнут из популяции.

– Боже! – сказала Сара, качая головой. – Какая отталкивающая идея! Но даже если так, это будет верно только тогда, когда желание делать выбор в пользу репродукции – это единственный фактор, влияющий на то, доживёт ребёнок до репродуктивного возраста без чрезмерных затрат ресурсов или нет. Взять, к примеру, Барб и Барри – они ведь фактически посвятили всю свою жизнь Фредди. – У сына Барб – кузины Сары – была тяжёлая форма аутизма. – Я, конечно, люблю Фредди, но он, по сути, занимает место другого ребёнка, вырастить которого потребовало бы многократно меньше усилий, и который бы с гораздо большей вероятностью дал бы Барб и Барри внуков.

– Ты прекрасно знаешь, что из-за дефекта плода делается исчезающее малая часть абортов, – сказал Дон. – Аборты мы делаем столетиями, а пренатальное сканирование – лишь последние несколько десятков лет. Инфантицид – другое дело, но…

– Послеродовая депрессия имеет эволюционные корни в признании матери, что у неё недостаточно ресурсов для того, чтобы её данный конкретный отпрыск дожил до репродуктивного возраста, и поэтому мать экономит свои родительские инвестиции, уменьшая возможные потери и не устанавливая тесной эмоциональной связи с младенцем. Как её ни крути, эволюция всё равно сохранит механизмы, которые не всегда ведут к простому увеличению количества отпрысков. Однако даже если исключить аборты, то я по-прежнему думаю, что бо́льшая часть разумных цивилизаций столкнётся с очень похожими моральными проблемами в ходе своего развития и увеличения технологического могущества. Я знаю, что в послании драконианцев не упоминается Бог…

– Вот именно, – вставил Дон.

– …но каждой расе, сумевшей прожить достаточно долго, рано или поздно придётся столкнуться с последствиями того, что она начнёт играть его роль.

Уже стемнело; поморгав, включились уличные фонари.

– «Бог» – это очень отягощённое понятие, – сказал он.

– Может быть, но у нас не так много синонимов для этой концепции: если ты определяешь Бога как создателя вселенной, то все расы, живущие достаточно долго, в конце концов становятся Богом.

– Чего?

– Подумай. Когда-нибудь мы научимся имитировать реальность так хорошо, что она станет неотличимой от… собственно, от реальности, правильно?

– Один из моих любимых писателей как-то сказал: «Виртуальная реальность – это не более чем воздушный поцелуй, только сильно раздутый».

Она фыркнула, потом продолжила:

– А достаточно сложная виртуальная реальность будет моделировать живых существ настолько хорошо, что они будут считать, что они и вправду живые.

– Полагаю, так, – сказал он.

– Наверняка. Ты видел игру «The Sims», в которую Карл любит играть? Моделирование реальности, на которое мы способны уже сегодня, поразительно, а ведь цифровыми компьютерами мы пользуемся всего сколько? Шестьдесят пять лет. Вообрази, какую реальность ты сможешь смоделировать, имея в своём распоряжении в тысячу, миллион, миллиард раз бо́льшие вычислительные ресурсы – которые у нас, и у любой технологически развитой расы, в конце концов появятся. И снова – где ты проведёшь границу между жизнью и не-жизнью? Какими правами обладают смоделированные формы жизни? С такими моральными проблемами должны будут столкнуться все разумные расы.

К ним приближалась другая пара, тоже, видимо, совершающая прогулку. Дон улыбнулся им, проходя мимо.

– Фактически, – продолжила Сара, – можно утверждать, что существуют кое-какие свидетельства в пользу того, что мы сами – именно такие цифровые модели.

– Я весь внимание.

– В нашей вселенной существует минимально возможное расстояние. Планковская длина: 1,6×10 ^-35метров, или 10 ^{- 20}размера протона; ты не можешь измерить расстояние меньше этого, предположительно, из-за квантовых эффектов.

– Так.

– И, – продолжала она, – если хорошо подумать, то должен существовать и наименьший отрезок времени: раз частица света должна находиться либо в планковской ячейке А, либо в соседней с ней планковской ячейке B, то время, которое требуется ей, чтобы переместиться из одной ячейки в другую – время, за которое фотон перескакивает из этойячейки планковского размера в туячейку планковского размера – это наименьший возможный период времени. И этот период – планковское время – равняется 10 ^-43секунды.

– Часы Короткого Сейчас, – скаламбурил Дон

– Именно! Но задумайся о том, что это означает. Мы живём во вселенной, слепленной из маленьких дискретных кусочков пространства, которая стареет на маленькие дискретные кусочки времени за раз – то есть, во вселенной, где существуют пикселы пространства и такты времени. На самом базовом, фундаментальном уровне мы – цифровые существа.

– Квантовая физика не как базовая природа реальности, а как побочный эффект – как это можно назвать? – побочный эффект уровня детализации смоделированного мира. – Он сделал потрясённое лицо. – Круто.

– Спасибо, – сказала она. – Но из этого следует, что наш мир, со всеми его пикселами пространства и времени, может быть ничем иным, как игрой «The Sims» какой-нибудь очень продвинутой цивилизации – а из этогоследует, что где-то существует программист.

– Хотел бы я знать адрес его е-мэйла, – сказал Дон. – Я бы обратился за технической поддержкой.

– Ага, только помни, что если сорвёшь печать со вселенной, то лишаешься права на возврат денег. – Они свернули за угол. – И, возвращаясь к вопросу о сотворении вселенных, с помощью ускорителей частиц мы когда-нибудь сможем создавать дочерние вселенные, отпочковывая их от нашей. Конечно, мы не сможем создать полновесную вселенную, со звёздами и галактиками; мы создадим лишь соответствующую сингулярность, как та, из которой наша вселенная получилась в результате Большего Взрыва, а новая вселенная разовьётся из неё сама. Физика утверждает, что такое возможно, и я подозреваю, что практическая реализация – это лишь вопрос времени.

– Понятно, – сказал Дон. – Если сделать шаг назад, то может оказаться, что мыживём во вселенной, созданной учёным из какой-то родительской вселенной с помощью ускорителя частиц?

– Именно! – сказала Сара. – Как ты знаешь, я люблю следить за идущими в Штатах дебатами по поводу преподавания эволюции и разумного замысла. Я-то, как тебе известно, эволюционист – но я не согласна с аргументами, которые приводят эволюционисты. Они продолжают утверждать, что наука не может принять сверхъестественных причин, имея фактически в виду, что любое научное объяснение по определению должно ограничиваться причинами, принадлежащими этой вселенной.

– И что же в этом неправильно?

– Да всёнеправильно, – сказала она. – Это определение научности не даёт нам прийти к выводу о том, что мы есть продукт труда других учёных, работающих в реальности за пределами нашей. Это оставляет нас с нелепым «научным» мировоззрением, которое с одной стороны допускает, что мы рано или поздно научимся создавать идеально смоделированные реальности или дочерние вселенные, но с другой стороны не способно признать, что мы сами можем жить в одной из таких штук.

– Может быть, учёных не интересует этот вопрос просто потому, что он на самом деле не даёт никаких ответов, – сказал Дон. – Думаю, кто-нибудь вроде Ричарда Докинза мог бы сказать: ну и что, что нас создали какие-то другие разумные существа? Это не даёт ответа на вопрос о том, откуда взялись они сами.

– Но наука – и, в частности, теория эволюции, за которую Докинз стоит горой – это, в основном, прослеживание генеалогий и заполнение недостающих звеньев. Если взглянуть на эволюцию пошире, то можно сказать, что вопрос о том, действительно ли птицы произошли от динозавров, нелеп и не стоит усилий, так же, как вопрос о том, была ли Люси нашим предком, потому что единственный по-настоящему интересный вопрос – это откуда взялся наш самый первый предок, общий предок всех живых существ. Это неверно; это один изочень интересных вопросов, но не единственный, на который стоит искать ответ. Живём ли мы в искусственно созданной вселенной – этот вопрос интересен сам по себе, и он достоин внимания учёных. И если создатель и правда существует, или раса разумных становится таким создателем сама, это немедленно поднимает моральный вопрос о том, какую ответственность и обязательства несут создания перед своим создателем и несут ли вообще, а также обратную, которой, по моему мнению, уделяется совершенно недостаточно внимания: об ответственности и обязательствах нашего возможного создателя перед нами.

Дон сделал широкий шаг в сторону и уставился в тёмное небо.

– Эй, Господи, – сказал он, – целься точнее…

– Нет, серьёзно, – сказала Сара, – технологии дают виду способность предотвращать появление жизни, создавать жизнь, забирать жизнь в масштабах больших и малых; технологии же в конечном итоге дадут нам способности, которые мы бы назвали божественными, и, пусть даже наука в её современном определении и неспособна этого увидеть, из этого вытекает возможность того, что мы сами есть результат деятельности какого-то другого существа, которое уже в силу того факта, что он создал нас, также заслуживает называться Богом. Это не значит, что мы должны ему поклоняться – но это значит, что нам и любой другой технологически развитой цивилизации придётся отвечать на вопросы, связанные с возможностью быть Богом и возможностью оказаться детьми Бога.

Они перебежали через дорогу перед приближающейся машиной.

– И что же, инопланетяне с Сигмы Дракона написали нам, чтобы спросить у нас совета? – сказал Дон. – В таком случае, помоги им небо.

Глава 26

Сара говорила, что одной из привлекательных сторон возвращения молодости является возможность прочесть все великие книги. Дон не назвал бы книгу, которую сейчас читал, великой – это был триллер того типа, что во времена его молодости выставляли в аптеках на крутящихся стендах – однако ему доставляла радость сама возможность снова читать, не напрягая глаза и не пользуясь при этом костылями.

Вскоре, однако, книга ему наскучила, и он велел датакомму пробежаться по телеканалам в поисках чего-нибудь, что могло бы его заинтересовать.

– Глянь-ка, – сказал он, понимая взгляд от составленного для него датакоммом списка, – «Дискавери» показывает ту старую документалку про первое послание.

Сара, сидевшая на диване, посмотрела в его сторону; он сидел, развалясь, в кресле.

– Какую документалку? – спросила она.

– Ну, ту, – ответил он немного нетерпеливо, – часовую программу про то, как ты отправляешь ответ на Сигму Дракона.

– О, – сказала Сара. – Вспомнила.

– Не хочешь посмотреть?

– Нет. Наверняка у нас где-то есть запись.

– И наверняка в формате, который уже ничем не читается. Я включу.

– Лучше не надо, – сказала она.

– Ой, да ладно! Будет весело. – Он посмотрел на висящую над камином видеопанель. – Телевизор; включить; канал «Дискавери».

Картинка была очень чёткой, цвета – яркими. Дон и забыл, что тогда уже было телевидение высокого разрешения; множество старых сериалов он не мог больше смотреть из-за низкого качества картинки.

Фильм уже начался. Сначала шли виды радиотелескопа Аресибо с высоты птичьего полёта под голос ведущего – канадского, кстати, актёра, как его звали? Мори Чайкин? Вскоре их сменила краткая история SETI: уравнение Дрейка, проект «Озма», табличка на «Пионере-10», золотой диск «Вояджера» – дизайн которого, как не могла не упомянуть передача канадской редакции канала «Дискавери», был разработан торонтцем Джоном Ломбергом. Дон уже и забыл, как много в этом фильме было непро Сару и её открытие. Может быть, стоит сходить на кухню принести чего-нибудь попить, и…

И внезапно на экране появилась она, и…

И он посмотрел на жену, сидящую рядом на диване, и потом снова на экран, и снова на Сару, и снова в телевизор. Она неподвижно смотрела на камин – не на магнифотовую панель над ним, и лицо её покраснело, словно от смущения, потому что…

Потому что на экране она выглядела настолько моложе, настолько крепче. В конце концов, это ведь снято тридцать восемь лет назад, когда ей было сорок девять. Это было что-то вроде роллбэка, возврата в предыдущее состояние; конечно, не настолько далеко, насколько вернулся он, но всё равно было горько от воспоминания о неслучившемся.

– Прости меня, дорогая. Мне так жаль, – тихо сказал он, и потом громче, в пространство: – Телевизор; выключить.

Она повернулась к нему; её лицо было бесстрастно.

– Мне тоже, – сказала она.

Позже в тот же день Сара поднялась наверх в бывшую комнату Карла, чтобы поработать с гигантской кипой бумаг, принесённой Доном из университета.

Дон тем временем спустился в подвал. Они с Сарой почти перестали им пользоваться, когда состарились. Ведущие туда ступени были особенно круты, а поручни имелись только со стороны стены. Но сейчас спуск не составлял для него труда, а в этот жаркий летний день там было самое прохладное место в доме.

Не говоря уж о том, что самое уединённое.

Он присел на один из стоящих здесь старых диванов и с неприятным ощущением внутри огляделся вокруг. Здесь творилась история. Вон там Сара догадалась о смысле оригинального сообщения. И история может быть сотворена в этом доме снова, если она сможет расшифровать второе послание драконианцев. Возможно, когда-нибудь на их газоне установят памятный знак.

Дон крепко сжимал в руке датакомм, и его пластиковый корпус намок от пота. Хотя он представлял себе, как увидит Ленору снова, он знал, что этого никогда не будет. Но она заставила его пообещать, что он позвонит, и он не мог просто бросить её, покинуть в неведении. Это будет неправильно, мелко и жалко. Нет, он должен позвонить ей и попрощаться, как подобает. Он скажет ей правду, скажет, что она в его жизни не единственная.

Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, открыл датакомм, тут же захлопнул его и потом, наконец, снова открыл, осторожно, словно приподнимая крышку гроба.

И заговорил с маленьким устройством, сказав ему, с кем хочет связаться, и…

Гудки. Колокольный звон. А потом…

Резкий голос.

– Алло?

– Привет, Ленора, – сказал он; сердце выпрыгивало из груди. – Это Дон.

Молчание.

– Ну, ты помнишь, Дон Галифакс.

– Алло, – повторила Ленора ледяным голосом.

– Послушай, прости, что я не звонил, но…

– Прошло три дня.

– Да, я знаю, знаю, я виноват. Я правда собирался позвонить. Я не хотел, чтобы ты думала, будто я – один из тех парней, что… ну, из тех парней, что потом не звонят.

– Но ты удачно им прикинулся, – сказала она.

Его передёрнуло.

– Прости. Ты достойна лучшего…

– Ещё как.

– Да, я знаю. Но, послушай, я…

– Разве тебе было не хорошо со мной?

– Мне было просто великолепно, – сказал он. И то была правда – практически единственный раз за много недель, когда он почувствовал себя счастливым. Не только из-за секса, но и из-за того, что рядом кто-то, живущий в одном ритме с ним, и…

Ленора, казалось, начала оттаивать.

– Это хорошо. Потому что мне тоже. Ты… ты – это правда нечто.

– Гммм… спасибо. И ты тоже. Но, гммм…

– Слушай, – тон её голоса намекал, что она проявляет особое благоволение, – завтра я занята в продуктовом банке. Но в воскресенье я свободна. Может, сходим куда-нибудь?

Нет, подумал Дон.

– Что у тебя на уме? – спросил он, и сам поразился тому, что говорит это.

– По прогнозу будет отличная погода. Как насчёт выбраться на Сентер-айленд [47]47
  Один их нескольких островов, отделяющих порт Торонто от остальной акватории озера Онтарио. В настоящее время на островах парк отдыха.


[Закрыть]?

Я не могу этого сделать,подумал он. Я этого не сделаю.

– Дон? – позвала Ленора, прерывая неловкую паузу.

Он закрыл глаза.

– Конечно, – сказал он. – Конечно, почему нет?

Дон прибыл к пристани парома в конце Бэй-стрит примерно на десять минут раньше, и оглядывал толпу в поисках…

А, вот же она: Ленора, «что блистает ярче всех земных огней». Она бежит к нему, в суперкоротких белых шортах и свободном топе, сжимая гигантскую шляпу от солнца. Она вытянулась и поцеловала его в губы, а потом отстранилась, улыбаясь, и…

И его как громом поразило. У себя в голове он её состарил; он воображал её тридцатипятилетней, этот возраст казался ему более подходящим для женщины, с которой ему захотелось бы заговорить, но вот она перед ним, со свежим лицом и веснушками, и выглядит на десять лет моложе.

Они погрузились на «Макс Хейнс», белый двухпалубный паром, и отправились в полуторакилометровое плавание на Сентер-айленд с его набережными, пляжами, парками развлечений и садами.

Леноре захотелось сюда приехать, по её словам, потому что она соскучилась по водным просторам. Но результат оказался не слишком вдохновляющим: чайки, пожирающие отбросы, оказались не лучшей заменой ванкуверским большим голубым цаплям, и, кроме того, в воздухе не было солёного морского запаха. После высадки они часа полтора бегали трусцой. Дон нашёл это занятие бодрящим; кроме того, ему нравилось ощущать, как его волосы – да-да, волосы! – развеваются на ветру.

После этого они просто бродили по мощёным дорожкам, тщательно обходя гусиный помёт. По правую руку у них был залив, а за ним – собственно Торонто, город, за ростом и расширением которого Дон наблюдал бо́льшую часть столетия. В его силуэте по-прежнему доминировала Си-Эн Тауэр, когда-то давно самое высокое отдельностоящее сооружение в мире; подростком он со своим другом Айвеном ходил смотреть, как грузовые вертолёты поднимают наверх её огромные секции.

Угловатые небоскрёбы, как линии гигантского штрих-кода, тянулись вправо и влево от телебашни. Он помнил время, когда деловой центр Торонто был крошечным скоплением высоких зданий, но сегодня он тянулся и тянулся вдоль всего побережья, на запад к Миссисоге и на восток, туда, где на его пути вставали Утёсы Скарборо.

В течение жизни Дона изменился не только силуэт города – и всё же некоторые вещи не изменилисьтак, как он от них ожидал. Он помнил, как ходил с отцом на «Космическую одиссею 2001» в год её выхода, в 1968. Чем хорошо родиться в год, оканчивающийся нулём – гораздо легче считать. Даже ребёнком он знал, что в 2001 ему будет сорок один, а его отцу, сидящему рядом в кинотеатре «Глендейл», сейчас было сорок три, то есть Дон будет младше него, когда чудеса, показанные в фильме, станут реальностью: космопланы «Пан-Американ», гигантские орбитальные станции в форме колёс и отели «Говард Джонсон» на них, города на Луне, экспедиции к Юпитеру, криогенная заморозка, и – «Открой причальные ворота, Хэл» [48]48
  Фраза из фильма «Космическая одиссея 2001», снятого по одноимённой книге Артура Кларка; Хэл – имя бортового компьютера межпланетной экспедиции (в русском переводе книги – ЭАЛ)


[Закрыть] – искусственный интеллект.

Но когда наступил настоящий 2001 год, ничего этого не было. Так что Дон, пожалуй, не должен бы так удивляться тому, что и нелепые чудеса, предсказанные научной фантастикой первого десятилетия нового века, также не смогли воплотиться в жизнь. Технологическая сингулярность так и не наступила; радикальные телесные модификации, достигаемые как генетически, так и с помощью вживляемых искусственных компонентов, так и не стали популярными; нанотехи, способные превращать что угодно во что угодно, по-прежнему оставались недостижимой мечтой.

Дон смотрел через залив на город, в котором родился. У подножия телебашни виднелся стадион, на котором играли «Блю-Джейз». Он указал на него.

– Смотри! Над «Скайдомом» раскрыли купол.

Ленора поглядела на него так, словно он заговорил на иностранном языке…

О чёрт! Для него это по-прежнему был «Скайдом», как и для многих людей его возраста. Но он не носил этого имени уже больше сорока лет. Господи, пропасть между ними была во всём, везде.

– В смысле, над «Роджерс-Центром» [49]49
  SkyDome («Купол неба») – комбинированный футбольно-бейсбольный стадион в Торонто, построенный в 1989 году, домашняя арена бейсбольной команды «Блю Джейз». С 2005 года называется «Роджерс-Центр».


[Закрыть]. Крыша открыта.

Это было настолько тривиальное наблюдение, что он был уже не рад, что заговорил об этом.

– Ну, сегодня и правда замечательный день, – сказала Ленора. Он порадовался, что она не стала обращать внимания на его оговорку.

Они шли, держась за руки; люди на скейтбордах, ховербордах, роликовых коньках, или просто бегом обгоняли их с обоих сторон. Она надела свою большую мягкую шляпу; с её светлой кожей она наверняка моментально обгорает. Он же, со своей стороны, наслаждался тем, что находится под солнцем безшляпы. После четырёх десятков лет облысения было здорово снова иметь свою собственную встроенную защиту от солнца.

Они болтали о всякой всячине: деятельное, оживлённое общение, так непохожее на, как называл это один из его друзей, «общительное молчание» пожилых женатых людей, у которых уже не один десяток лет назад кончились мнения для обмена, нерассказанные шутки и необсуждённые темы.

– Ты играешь в теннис? – спросила Ленора, когда они проходили мимо пары с ракетками.

– Не играл уже… – Со времён ещё до твоего рождения.

– Надо как-нибудь сыграть. Могу тебе сделать гостевую карту в «Харт-Хауз» [50]50
  Спорткомплекс и центр досуга Университета Торонто.


[Закрыть].

– Было бы здорово, – ответил он. И он правда так считал. Он вёл сидячую жизнь, когда первый раз был молод; сейчас же его в жизни восхищал чисто физический аспект. – Но ты должна понимать, что я тебя разделаю под орех. Моё тело усовершенствовали, когда я лежал в больнице.

Она ухмыльнулась.

– Да что ты говоришь?

– Точно-точно. Можешь называть меня Бьорн Борг.

Она посмотрела на него в полной растерянности, и его сердце трепыхнулось. Сара бы поняла эту шутку.

– Э-э… – сказал он, с болезненной отчётливостью вспомнив слова Джонни Карсона [51]51
  Американский комик (1925–2005)


[Закрыть]о том, что шутка не смешная, если её приходится объяснять. – Бьорн Борг – это знаменитый теннисист, выиграл Уимблдон пять раз подряд. А ещё Борг – это была такая инопланетная раса в старом сериале «Звёздный путь». Борги расширяли возможности своего тела с помощью технологий, ну и вот… гмм…

– Какой же ты у меня дурень, – сказала Ленора, тепло ему улыбаясь.

А он вдруг застыл на месте и посмотрел – впервые посмотрел по-настоящему – на Ленору.

Она учится в магистратуре, специализируется по SETI.

Любит ходить в рестораны, любит говорить о философии и политике.

Она уверенная в себе и весёлая и с ней хорошо.

А сейчас она даже говорит совсем как…

Но до сих пор ему не приходило в голову всё это сложить. Она напоминала ему…

Конечно. Конечно.

Она напоминала ему Сару, такую, какой она была в двадцать пять, когда Дон влюбился в неё.

О, конечно, внешне они были совершенно разные, и, вероятно, именно поэтому он до сих пор не замечал того, в чём они схожи. Ленора была ниже ростом, чем Сара – по крайней мере, ниже её в молодости. И у Сары раньше были каштановые волосы, а глаза и сейчас серо-голубые, в то время как Ленора рыжая, веснушчатая, зеленоглазая.

Но по духу, по отношению к жизни, по жизнерадостности они были родственными душами.

К ним приближалась молодая пара: женщина азиатской внешности и белый мужчина; мужчина катил перед собой коляску. На Доне были солнечные очки – как и на Леноре – так что он не чувствовал никаких угрызений, подробно осмотрев красивую женщину с длинными чёрными волосами, одетую в розовые шорты и красную майку.

– Какой милый ребёнок.

– Э-э… ага, – ответил Дон. Ребёнка он даже не заметил.

– А ты… ты любишь детей? – спросила Ленора каким-то неуверенным голосом.

– Конечно. А как же.

– Я тоже, – сказала она.

На лужайке недалеко от дорожки стояла парковая скамейка, обращённая лицом к заливу и городу. Дон указал на неё подбородком, и они подошли и сели. Он обнял её за плечи, и они стали смотреть на залив и на ползущие по нему паромы.

– А ты хотела бы иметь собственных детей? – спросил он.

– О, да. Непременно.

– И как скоро?

Она положила голову ему на плечо. Её волосы немного раздувал ветер, и тогда они хлопали его по щеке.

– Ну, я не знаю. Годам к тридцати, я думаю. Я знаю, что это ещё очень нескоро, но…

Она затихла, но он обнаружил, что качает головой. Пять лет пролетят только так; кажется, только вчера ему было семьдесят. Чёрт возьми, ему и шестьдесят-то было совсем недавно. Годы проносятся мимо, и…

И ему стало интересно, по-прежнему ли это так. Он, несомненно, ощущал кажущееся ускорение течения времени, когда стал старше, и он читал популярное психологическое объяснение этого явления: что, когда ты десятилетний ребёнок, каждый год увеличивает прожитую жизнь сразу на десять процентов, и поэтому кажется бесконечно долгим, но когда тебе пятьдесят, год – это всего два процента твоей жизни, так что он пролетает в мгновение ока. Интересно, что станет с его ощущением времени сейчас, когда он снова молод. Он станет одним из первых людей, кто сможет проверить правильность стандартного объяснения.

Ленора больше ничего не говорила; просто смотрела на озеро. И всё-таки есть в этом какая-то ирония, подумал он. Её мысли убегали дальше в будущее, чем его. Но он-то считал, что с будущим покончено, и, хотя и знал то стихотворение, но не собирался «гневаться на света умиранье» [52]52
  Строка из стихотворения валлийского поэта Дилана Томаса (1914–1953) «Не уходи безропотно во тьму» (Do Not Go Gentle Into That Good Night).


[Закрыть]…

Через пять лет Ленора, надо полагать, защитится, получит свою степень и начнёт делать успешную карьеру.

А Сара через пять лет вероятнее всего уже будет…