Текст книги "Сильные духом (в сокращении)"

Автор книги: Роберт Дейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава шестая

Майору Тофту все-таки удалось пробиться в таинственный Норджби-Хаус на лондонской Бейкер-стрит. Снаружи это здание легко было принять за небольшой музей или богатый особняк. По короткому коридору Тофта провели в какую-то комнату и закрыли за ним дверь.

Минут через десять в комнату вошла женщина с желтым блокнотом в руках.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросила она Тофта.

– Я точно не знаю, с кем мне нужно говорить. – На вид ей было лет тридцать пять, намного больше, чем ему. – Я даже не знаю, по адресу ли я обратился. Вы Вера Томпкинс?

– Да.

В учреждении, в которое проник Тофт, имели дело со множеством секретов. И это было британское учреждение, а не американское.

– Насколько я понимаю, мы находимся в штаб-квартире Управления специальных операций?

– Меня ждет работа, майор.

– Но я не видел никакой вывески при входе.

Мисс Томпкинс была в темном шерстяном платье с модными высокими плечами. Лучше бы на ней была форма – по нарукавным нашивкам он понял бы, в каком она звании.

– Мне сказали, вы руководите операциями по поддержке сил Сопротивления на оккупированной территории Франции.

– Что конкретно вас интересует?

– Вы сбрасываете им оружие, засылаете туда своих агентов и вывозите их назад.

– Кто вам это сказал?

– Друзья из американской разведки. Они должны были предупредить вас о моем приходе.

– Может, вам следовало обратиться к людям из «Сражающейся Франции»?

– Мне советовали поговорить с вами. Лично с вами.

Как объяснили Тофту, Вера Томпкинс была третьим человеком во французском отделе разведывательной организации, насчитывавшей тысячу четыреста сотрудников. Но стоящие над ней генерал и полковник выполняли в основном декоративные функции. Эта женщина имела во Франции больше агентов, радиопередатчиков и радистов, чем кто-либо еще.

– Так что же вам от нас нужно, майор?

– Одного из моих летчиков недавно сбили, и его самолет упал во Франции. Мне нужно знать, жив он или погиб.

Женщина нахмурилась:

– Вы должны меня понять. Я не имею права говорить вам, что входит в сферу нашей деятельности, а что нет.

– Вы можете ответить на мой вопрос?

– Нет.

– Но у вас есть возможность это узнать!

– Почему вы так решили?

– У вас имеются радисты по всей Франции.

– Это утверждение я оставлю без комментариев.

– Если к вам или к кому-то другому поступает подобная информация, вы сообщаете на базу сбитого летчика?

– Полагаю, это происходит по официальным каналам.

– Допустим, чисто теоретически, наш летчик приземлился во Франции. За ним пошлют самолет?

– У вашего товарища был шанс выжить?

– Трудно сказать. Но он очень крепкий парень.

– Как его зовут?

Она записала в блокнот имя и фамилию.

– И все-таки, – настаивал Тофт, – если пилота сбили над Францией, за ним посылают самолет или нет?

Женщина покачала головой:

– Над Францией сбивают слишком много наших летчиков.

– Как же они оттуда выбираются?

– Наверное, пешком через Испанию. Те, кто может.

– Но ведь во Францию постоянно летают самолеты.

– Они летают не по расписанию. Это не железная дорога.

– Предположим, у вас есть самолет и человек, готовый кого-то оттуда вывезти…

– К чему вы клоните?

– Ни к чему. Для начала постарайтесь, пожалуйста, выяснить, жив он или нет. Я оставлю вам свой телефон.

Она записала номер телефона. Тофт встал.

– Должна извиниться, майор, – сказала мисс Томпкинс. – Мне известно ваше имя. И я знаю, сколько сбитых самолетов на вашем счету. Я часто думаю, как людям, подобным вам, удается выжить. Теперь, когда мы познакомились, позвольте мне выразить вам свое восхищение.

Она поднялась со стула, открыла дверь и вышла.

Рашель разбудил громкий стук. Она несколько мгновений стояла, оцепенев, возле кровати, потом отыскала свои сабо и пошла в гостиную. На полпути вспомнила про распахнутые двери обеих спален и про две незаправленные постели, в одной из которых лежал раненый американский летчик.

– Сиди тихо, – прошептала она Дейви и закрыла дверь в его комнату.

Ранней гостьей оказалась Жизель Анрио, жена помощника пастора. Похоже, ее удивило, что в такое время Рашель еще спала – часы на камине показывали без четверти девять.

– Здесь ужасно холодно, – сказала мадам Анрио, осматриваясь по сторонам.

Рашель тоже окинула взглядом гостиную, но, к счастью, не обнаружила ничего, что могло бы выдать присутствие в доме постороннего.

– Сейчас разведу огонь.

Она сунула в кучку тлевших головешек немного щепок и положила сверху несколько поленьев. Огонь быстро разгорелся.

– Я пришла сообщить, что на завтрашнюю службу присылают другого пастора, – сказала мадам Анрио. – Он должен прибыть сегодня с двенадцатичасовым поездом, а может, и позже, если, конечно, поезда еще ходят. В последнее время на железную дорогу нельзя особенно полагаться.

Кроме того, продолжала она, звонила мадам Фавер, передавала привет. Она сейчас в Виши, пытается выяснить, по чьему приказу арестовали двух священнослужителей и директора школы. Получив ответ, она сразу же вернется домой.

Мадам Анрио говорила без остановки, и Рашели, чтобы поддерживать разговор, достаточно было лишь изредка кивать. Пастора, который сегодня приедет, зовут Пеллетье. В воскресенье после обеда он, скорее всего, вернется домой. Но сегодня, естественно, рассчитывает на ночлег в доме Фавера. Если Рашели неудобно оставаться наедине с незнакомым мужчиной, она может переночевать у мадам Анрио.

– Спасибо, ничего страшного, – сказала Рашель и тут же с тревогой подумала про Дейви. – Мне надо поддерживать огонь, чтобы дом не вымерз до приезда мадам Фавер.

Когда мадам Анрио наконец ушла, Рашель бросилась к Дейви, который с нетерпением ее ждал. Она объяснила, что ему придется со всеми своими вещами перебраться на чердак.

– На чердак?

– Он не должен знать, что ты здесь.

– Почему ему нельзя знать, что я здесь?

– Потому что он может донести, вот почему.

– Но он же протестант.

– Многие протестанты вступили в нацистскую партию.

– В Германии – да. Но ведь этот пастор француз.

– Многие французы сотрудничают с немцами. Те, кто уверен, что немцы победят, – добавила она. – Некоторые даже считают: оккупация пойдет Франции на пользу, немцы наведут в стране порядок. Тебе нельзя рисковать.

У него был такой подавленный вид, что она невольно смягчила тон, добавив:

– Как только он уедет, ты сможешь спуститься.

Дейви обнял ее, и она погладила его по щеке. В это время с улицы снова постучали.

Рашель тщательно прикрыла за собой дверь. Но это был всего-навсего Пьер Гликштейн. Он принес удостоверение личности и продовольственные карточки для летчика. Девушка проводила его в комнату американца.

– Их сделал для вас один мой знакомый. – Он не говорил по-английски, и Рашели пришлось переводить.

Дейви положил документы на тумбочку.

– Даже не знаю, – сказал он ей. – Если я ими воспользуюсь, я стану шпионом. Меня могут расстрелять.

– Что он говорит? – спросил Гликштейн.

– Он вас благодарит, – улыбнулась Рашель.

Пьер просиял:

– Теперь у него другое имя. По документам он был ранен и демобилизован из французской армии.

Судя по выражению лица американца, на него бумаги не произвели особого впечатления, зато девушка кивала, улыбалась и глядела на Пьера с уважением. Но тут он заметил, как эти двое смотрят друг на друга – словно безмолвно обмениваясь только им понятными посланиями.

– Скажите ему, над той фермой, где он упал, на днях летал немецкий самолет-разведчик.

Вдруг постучали в дверь, все трое испуганно переглянулись.

– Наверное, приехал пастор, который будет замещать Фавера на воскресной службе, – сказала Рашель, пытаясь успокоить и их, и себя. – Я схожу посмотрю.

Вскоре молодые люди услышали приближавшиеся шаги, дверь распахнулась, и на пороге показалась облегченно улыбающаяся Рашель. Следом за ней шел доктор Блюм.

– Возможно, сегодня швы снимать, – сказал он.

Выставив девушку и Пьера из комнаты, он осмотрел раны и действительно принялся снимать швы. Целиком уйдя в работу, врач приговаривал: «Хорошо, хорошо», довольный тем, что раны у Дейви заживают. Сменив повязки, он измерил пациенту давление – оно оказалось в норме – и температуру, которая тоже была нормальной.

– У молодых все так быстро заживает, – пробормотал Блюм на своем родном языке.

Вскоре он вышел в коридор, а вслед за ним в дверях спальни показался ковылявший на костылях Дейви.

– Спроси у него, сколько еще мне тут сидеть. – Он с нетерпением слушал, пока Рашель переводила его вопрос.

– Говорит, три недели как минимум.

Рашель не предложила гостям ни чаю, ни какого-нибудь другого угощения. Ей хотелось поскорее их выпроводить, чтобы Дейви успел спрятаться до появления пастора Пеллетье. В результате доктор Блюм почти сразу откланялся, а через несколько минут ушел и Пьер Гликштейн.

Пастор Пеллетье объявился лишь после полудня. Он привез с собой еду. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки – два апельсина и запеченная в духовке курица. Пеллетье объяснил, что всегда берет что-нибудь поесть, если приходится ехать в чужой приход. В нынешние времена нельзя злоупотреблять гостеприимством. Но он, конечно, с ней поделится.

– Спасибо, – машинально ответила Рашель.

Ее сейчас волновало другое: что за человек этот пастор и насколько ему можно доверять.

Вечером Рашель ужинала вместе с гостем. От курицы она отказалась, сказав, что редко ест мясо, но апельсин взяла, потому что уже и не помнила, когда в последний раз видела эти фрукты. За столом пастор Пеллетье начал расспрашивать ее: кто она, откуда приехала и так далее. Рашель повторила свою обычную легенду, а когда он спросил про скрывавшихся в Ле-Линьоне евреев, ответила, что ничего о них не слышала.

После ужина Пеллетье, сидя у камина, немного поработал над проповедью. Рашель устроилась с книжкой поближе к огню, но не столько читала, сколько прислушивалась, не доносятся ли сверху какие-нибудь звуки. Наконец, пожелав девушке спокойной ночи, Пеллетье удалился в одну из детских спален.

По его ощущению температура на чердаке опустилась почти до нуля и продолжала падать.

Им кое-как удалось затащить сюда матрац. Затем они отнесли наверх одеяла, подушку, пару бутылок с водой, хлеб, немного сушеных фруктов и орехов, лампу, электрообогреватель, ведро и костыли. Рашель закинула на чердак и его парашют.

– Незачем ему валяться внизу. Если кто-нибудь его увидит… – Она бросила парашют на матрац. – Можешь подложить его под голову.

Они сидели на чердаке, держа люк открытым, чтобы услышать, когда придет пастор Пеллетье, и разговаривали. Когда Дейви попытался повалить ее на матрац, она воспротивилась – Пеллетье мог появиться в любую минуту, – но позволила ему несколько поцелуев. Ему их вполне хватило, чтобы воспламениться. В конце концов она была вынуждена его остановить. Когда он в очередной раз попробовал ее поцеловать, она прикрыла его губы рукой:

– Хватит, хватит. – Потом она сказала: – Мне надо тебе кое в чем признаться.

– И в чем же?

Пришло время покаяться в обмане. Она назовет ему свое настоящее имя, скажет, что она еврейка и родилась в Германии, повинится, что съела его шоколад… Вдохнув поглубже, Рашель спросила:

– Кто такая Нэнси? – Она решила начать с чего попроще.

– А что ты про нее знаешь?

– Я читала ее письмо, – ответила Рашель, отводя глаза. – Я знаю, это нехорошо. Мне очень стыдно.

Дейви рассмеялся:

– Прочла и прочла. Ничего страшного.

Его реакция придала ей смелости.

– Я съела твой шоколад.

Он опять засмеялся:

– В чем еще ты должна мне сознаться?

Ей хотелось рассказать ему правду о себе, но она никак не могла решиться.

– Так кто же такая эта Нэнси?

– Девушка, с которой я встречался. Даже подумывал на ней жениться. Она была очень подходящей партией.

– Подходящей?

– Наши родители дружили. Мы знали друг друга чуть ли не с детства. – Неужели это все, что их связывало? Только лишь то, что она ему «подходила»? В последнее время Дейви искал ответы на вопросы, над которыми раньше даже не задумывался. – В любом случае это было до того, как я встретил тебя.

– Почему встреча со мной должна что-то изменить?

– Никто не был мне так близок, как ты. – Это была еще одна новая истина, с которой он старался свыкнуться. – Теперь я больше не хочу жениться на Нэнси.

– На ком же ты тогда хочешь жениться? – спросила она нарочито беззаботным голосом.

– Не знаю… может быть, на тебе.

– На мне?

Ей было удивительно приятно это слышать, даже просто думать об этом. Но со свойственной ей рассудительностью Рашель сразу поняла, что это невозможно.

– Как ты можешь на мне жениться? Я останусь здесь, а ты будешь где-то далеко.

– Война когда-нибудь кончится, и я вернусь.

Может, он и вправду вернется. Все может быть – хоть это и казалось ей маловероятным.

– Нельзя шутить такими вещами, – сказала Рашель.

– Я не шучу. Продолжим твою исповедь?

Наступила длительная пауза. Как ему сказать, что она его обманывала, даже скрыла от него свое настоящее имя? Скажи она правду, и то тепло, которое Рашель сейчас чувствовала, счастливое осознание, что она любима, тут же исчезнут. Он не захочет на ней жениться, не захочет быть с ней рядом.

В этот момент снизу донесся громкий стук в дверь.

Дейви долго лежал, прислушиваясь к их голосам. Что еще ему оставалось делать? Он поел сушеных фруктов и выпил воды. Этот приезжий пастор наверняка уже спал глубоким сном. Возможно, и Рашель тоже. Дейви лежал, завидуя им обоим и жалея себя, но спустя какое-то время все же уснул.

Он проспал до самого утра. Разбудили его голоса Рашели и Пеллетье. Как только проповедник уйдет в церковь, Дейви сможет спуститься, сходить в ванную, умыться и побриться. Но тут он услышал, что мадам Анрио привела с собой всех детей: и пастора Фавера, и своих собственных. Рашели придется присмотреть за тремя самыми младшими, пока мадам Анрио с остальными будут на воскресной службе.

Рашель вдруг запела по-английски. В песне, которая сочинялась на ходу, она сообщила ему, что ведет ребятишек гулять, но, поскольку на улице холодно, она не сможет держать их там долго. У Дейви было не больше пятнадцати минут.

Наконец дом затих.

Спускаться по лестнице на одной ноге без посторонней помощи было трудно, но он справился. Когда Дейви забрался обратно на чердак, он чувствовал себя немного лучше.

Весь день он валялся на матраце и ждал.

Глава седьмая

Служба, сказал за обедом пастор Пеллетье, прошла хорошо. До шести часов, когда отходил его поезд, оставалось еще много времени. Пеллетье провел его, сидя у камина с Библией.

Рашель пошла провожать пастора до станции. Ей хотелось удостовериться, что поезд отправился и Пеллетье действительно на нем уехал. Вернувшись, она обнаружила Дейви в гостиной. Опираясь на костыли, он стоял у камина.

– Прости, – сказала Рашель. – Тебе там, на чердаке, наверное, было не сладко. И ты, должно быть, умираешь от голода. Налить тебе супа?

– Да, спасибо.

Между ними возникла неловкость, как будто они не виделись долгие месяцы.

– Еще осталось немного кролика.

– Замечательно.

За ужином разговор тоже не клеился. Поев, они перешли обратно в гостиную. Рашель подкинула дров в камин.

– Думаю, нужно спустить вниз матрац, – сказал Дейви.

– Я сама спущу.

Рашель взобралась по лестнице на чердак. На костылях Дейви мало чем мог ей помочь, разве что принять матрац, когда она протолкнула его в люк.

– Давай отнесем его к камину, – предложил Дейви.

– Зачем?

– Мы сможем сидеть на нем и играть в шахматы. По крайней мере, там мы не замерзнем.

– Ладно, – согласилась Рашель.

Они перетащили матрац в гостиную и освободили для него место у камина.

– Я принесу шахматы, – сказала Рашель.

Но Дейви взял ее за руку и потянул к себе. Она воспротивилась было, но в конце концов встала на колени рядом с ним.

– Похоже, тебе совсем не хочется играть в шахматы.

– Не хочется.

– Мне тоже.

Ему нравилось целовать Рашель, ему нравились ее ответные поцелуи. Наконец она позволила его рукам ласкать ее сквозь толстые покровы одежды, а немного погодя – и забраться под свитера.

Вскоре верхний свитер упал на пол. Через несколько минут за ним последовал и второй. Следующий шаг потребовал времени, но все-таки ему удалось снять с нее юбку. Рашель хохотала и визжала. Теперь на ней оставались только трусики, но, когда он попытался стащить и их, Рашель ему не позволила. Она лежала, скрестив ноги, и уже не смеялась.

– Тебе холодно? – спросил Дейви.

– Нет.

У нее неожиданно изменилось настроение, словно она вдруг испугалась, поняв: дело зашло слишком далеко и ее оборона почти сломлена. Ее охватило смятение.

Она была не готова к тому, к чему подталкивали ее неведомые прежде чувства. Или готова? Отказав ему, она может его потерять. Она знала, что любит Дейви, что ее влечет к нему. Неужто ему суждено стать ее первым мужчиной? Если это произойдет, потом будет поздно жалеть. Действительно ли она этого хочет? А если Фавер выкинет ее из дома? И как быть с тем, что порядочные девушки так не поступают?

Но как пастор может догадаться? Кто ему скажет? Сама она, уж конечно, этого не сделает. И Дейви будет молчать. Фавер ни о чем не узнает. И муж – когда она выйдет замуж – тоже. Если только она не забеременеет.

– Мне нельзя забеременеть, – сказала она. – Будь осторожен. Пожалуйста.

– Буду. Обещаю.

Сейчас это произойдет. Теперь она уже не может его остановить, и в каком-то смысле себя тоже. Дело не в том, что она хочет этого меньше, чем Дейви, просто, как ей казалось, для нее все гораздо серьезнее.

Дейви понимал ее сомнения и поэтому был особенно нежен. Он осыпал ее поцелуями и шептал ласковые слова. А потом два юных тела наконец слились воедино, и она вскрикнула. Возможно, и он тоже. «Рашель! Рашель, Рашель!» – повторял он вне себя от счастья.

Свершившееся представлялось ему невероятным. Голова шла кругом. Я убивал врагов, думал он. Я уцелел, хотя был ранен и мой самолет подбили. Но главное в жизни – не это, а то, что случилось сейчас. Вот для чего мы живем. Теперь он по-настоящему стал мужчиной, а Рашель – женщиной.

Рашель лежала молча. Ну вот ты это и сделала, сказала она себе. Сделала. Хотя еще недавно ни о чем таком и не думала.

– Рашель, – прошептал Дейви, – я так тебя люблю.

Она погладила его по лицу, чувствуя, как ее сердце переполняется любовью к этому парню. Что сделано, то сделано. Назад не воротишь.

– Только подумать, – сказала Рашель, – завтра я пойду по улицам, буду здороваться со знакомыми, и они не заметят во мне никакой перемены.

Завтра она, возможно, будет смотреть на случившееся совсем иначе, снова станет опасаться, что пастор обо всем узнает, что она забеременеет, будет переживать предстоящую разлуку с Дейви. Но сейчас ею владели другие чувства. Она принадлежала этому парню, они принадлежали друг другу.

Пастора Фавера, Анрио и Вернье под усиленной охраной вывели за ворота лагеря. В здании администрации им пришлось долго ждать. Конвоиры не отвечали на вопросы, и они решили, что их передают в гестапо.

Наверняка это Грубер приказал нас арестовать, подумал Фавер. Ну зачем мне было его дразнить? Я несу ответственность за то, что случится – не только со мной, но и с моими товарищами, которые виноваты гораздо меньше, чем я.

Наконец их провели к коменданту лагеря. Его фамилию – Мотье – они прочли на дверной табличке. Фавер плохо разбирался в погонах и форме и не мог сказать, в каком Мотье чине. Зато комендант хорошо понимал, кто перед ним стоит. Его брат был женат на еврейке, поэтому Мотье был наслышан о Ле-Линьоне, и пастор Фавер, Анрио и Вернье представлялись ему героями, на которых он сам хотел бы быть похожим, если бы у него хватило отваги.

– У меня хорошие новости, – объявил Мотье. – Я получил из Виши приказ о вашем освобождении. Премьер-министр услышал о вашем задержании и решил, что все это смахивает на преследование по религиозным мотивам.

Их арестовала французская полиция, но им не предъявили обвинения, а значит, арест был произведен по приказу гестапо. Однако, по французским законам, нельзя держать человека под стражей без предъявления обвинения. Французы их арестовали, французы могли и освободить.

Мотье вышел из-за стола и, широко улыбаясь, пожал руки всем троим. Фавер единственный не потерял дар речи.

– Да, но как…

– Держите. – Комендант вручил им документы. – Примерно через час идет машина в Тулузу за продуктами. Там сядете на поезд. – Он протянул три листка с каким-то текстом. – Распишитесь внизу, и вы свободны.

Директор школы взглянул на бумагу. Как государственному служащему ему уже доводилось подписывать подобные документы, поэтому он без раздумий поставил свою подпись и передал ручку Анрио. Помощник пастора уже был готов последовать примеру Вернье, но Фавер остановил его.

– Мы не можем это подписать, – заявил он твердо.

– Что? – изумился комендант. – Но почему?

– Это клятвенное обязательство, – объяснил пастор и прочел вслух: – «Обязуюсь исполнять распоряжения властей в интересах безопасности Франции и на благо национальной революции маршала Петэна». – Он положил бумагу на стол. – Мы не собираемся исполнять все декреты, изданные маршалом Петэном и его правительством. Наша совесть и наши убеждения не позволяют нам это подписать.

– Маршал отстаивает честь Франции, – воскликнул комендант.

– Он отдает евреев в руки немцам, которые депортируют их в лагеря смерти в Центральной Европе.

– Нет там никаких лагерей смерти! – крикнул Мотье.

– Мы выступали против преследования евреев, и, если нас освободят, мы будем и дальше им помогать.

Взбешенный таким упрямством, Мотье чуть не сорвался на крик. Пастор смотрел на него с невозмутимым видом. Взяв себя в руки, комендант попробовал их переубедить:

– Будьте благоразумны. Подумайте о своих женах и детях. Подпишите. Это всего лишь формальность.

– Для нас это очень серьезно. Мы не подпишем документ, обязывающий нас подчиняться безнравственным приказам.

– Это безумие. Вы сошли с ума. – На самом деле в отношении этих троих заключенных Мотье получил из Виши два предписания: одно – об их освобождении, а другое – о передаче гестаповцам, которые должны прибыть за ними сегодня или завтра. – Немцы вас депортируют.

– Будь что будет. – Фавер был непреклонен.

– Господи, да ведь я же пытаюсь спасти вам жизнь!

– Нет.

За все это время Анрио не проронил ни слова.

Мотье распахнул дверь, вызвал охранников и приказал отвести двоих заключенных обратно в лагерь.

– А ты, – крикнул он директору школы, – можешь идти. Убирайся!

Каждый раз, когда раздавался стук в дверь, Дейви прятался в комнате Рашели и там сидел, боясь шелохнуться. Однажды постучал человек, который доставил из Швейцарии деньги для беженцев, скрывающихся в Ле-Линьоне и окрестностях. Войдя в дом, он снял пальто, и девушка увидела, что вокруг пояса у него привязаны завернутые в газету пачки купюр. Парень размотал веревку и выложил деньги на стол.

– Спасибо, – сказала Рашель, – я их передам по назначению. – Она должна была отнести деньги мадам Анрио.

Когда курьер удалился, Дейви вышел из спальни. Стоя возле стола, они смотрели на лежавшие на нем пачки.

– Он принес деньги, – объяснила Рашель.

Глядя на это богатство, они начали в шутку строить планы: а что, если взять и сбежать с этими деньгами? На что бы они их потратили? Куда бы поехали? Прежде всего в Нью-Йорк, заявил Дейви. Он покажет ей Эмпайр-стейт-билдинг. Он поведет ее на танцы.

– А можно мне будет сходить к парикмахеру и сделать перманент? – спросила Рашель.

Дейви запустил пальцы в ее густые волосы.

– Тебе не нужна завивка.

Несмотря на шутливый тон разговора, Рашели стало не по себе: она до сих пор так и не сказала ему правду. Может, настал подходящий момент?

– К сожалению, никуда мы с тобой не поедем.

– Почему это вдруг?

– Весь мир горит огнем. Куда бы мы ни поехали, мы повсюду будем чувствовать за собой погоню.

– Меня действительно могут схватить, но тебя-то за что?

– Нам обоим грозит опасность. Тебе – потому что ты вражеский летчик, а мне – потому что… Потому что я еврейка.

– Что?

Она старалась не смотреть на него.

– Я тебя обманывала. Я не француженка. Я родилась в Берлине, и меня зовут Рашель Вайс.

Она была уверена, что потеряла его. Теперь он не захочет иметь со мной дело, говорила она себе.

– Ну, даже не знаю, что сказать, – произнес Дейви с глуповатой улыбкой на лице и почесал голову. – А остальное? Интернат в Англии. Погибшие родители. Тоже соврала?

– Нет, все правда, кроме фамилии. И что я из Германии, и что я… еврейка.

– Понятно.

– И про то, что люблю тебя, я тоже говорила правду.

Дейви обнял ее и поцеловал.

– Рашель Вайс, я тебя обожаю. Если б только мы могли взять эти деньги и уехать туда, где нам ничто не угрожало бы и где мы могли бы пожениться и провести медовый месяц!

– У нас с тобой и так медовый месяц, тебе не кажется?

– В общем, да, – сказал он, не выпуская ее из объятий.

– Прекрасный медовый месяц. Мне он очень нравится.

На следующий день вернулась мадам Фавер, и их медовый месяц закончился.

Норма Фавер пробыла в Виши несколько недель, добиваясь освобождения своего мужа. Когда она сошла с поезда, в Ле-Линьоне уже была ночь. Несмотря на поздний час, она со станции пошла не домой, а прямо с чемоданом направилась к Жизели Анрио, потому что ей не терпелось увидеть детей.

Сидя за столом в окружении детей, которые наперебой рассказывали ей свои новости, Норма Фавер ела суп и пыталась сообщить подруге то, что ей удалось узнать об их мужьях, главное – что завтра или послезавтра их должны выпустить.

Вскоре, поблагодарив хозяйку, мадам Фавер с детьми отправились домой. Рашель встретила их на полпути.

– Я так по вас соскучилась, мама. – Она обняла Норму.

– Я тоже по тебе скучала, доченька.

– А папа? Что с ним?

– Он должен завтра вернуться домой.

– Слава богу, слава богу!

Рашель забрала у Нормы чемодан. Ночь была холодная, и они прибавили шагу. Неожиданно девушка выпалила:

– У нас дома раненый американский летчик. Его самолет сбили. Он уже почти поправился. – Она замолчала, потом, немного смутившись, добавила: – Я за ним ухаживала.

– И давно он у нас появился?

– В тот день, как вы уехали.

Мадам Фавер заметила замешательство Рашели, но сейчас ей некогда было об этом думать. У нее в доме прячется американский летчик – вот что сейчас самое важное. Надо было что-то предпринимать. Оставлять его слишком опасно.

– Ты все время была с ним? Одна?

– Да. Но ведь он раненый.

Она словно оправдывается, подумала Норма.

– Кто еще знает, что он у нас в доме?

– Парень, который его привез, и доктор.

– Больше никто?

– Никто.

Они пересекли площадь. В такой холод и тем более в столь поздний час на улицах не было ни души.

– Расскажи мне об этом летчике.

– Он из Нью-Йорка, его отец – банкир. Ему двадцать лет, у него есть брат и сестра, и он два года отучился в университете. Он вам понравится, вот увидите.

– Как его зовут?

– Дейви.

– Дейви?

– Второй лейтенант Дэвид Гэннон.

Слушая Рашель, мадам Фавер никак не могла понять, действительно ли в поведении девушки было что-то странное или ей это только кажется. А если все-таки не кажется?

– Он сильно пострадал?

Рашель описала ранения Дейви. Трое старших детей уже вбежали в дом, оставив наружную дверь настежь.

– Что ж, пойдем взглянем на твоего второго лейтенанта Дейви, – сказала мадам Фавер.

Дверь в спальню, где лежал Дейви, была закрыта. Рашель сходила за ним, и через минуту американец показался на пороге гостиной. Мадам Фавер стояла у камина.

Когда Дейви приблизился, она пожала ему руку и познакомила его с детьми, которые с любопытством разглядывали незнакомого молодого человека. Один за другим они подошли и пожали ему руку.

Мадам Фавер объяснила, что ему не надо беспокоиться насчет детей, они видели сотни беженцев, приходивших в этот дом, и научились держать язык за зубами.

Потом она попыталась разговорить американца, но это у нее плохо получалось, возможно, из-за того, что она стеснялась своего неважного английского. У парня было открытое, честное лицо, а выглядел он даже моложе, чем Рашель.

Вскоре, прервав разговор, Норма пошла укладывать детей. Когда, прочитав им на ночь сказку и подоткнув одеяла, она вернулась в гостиную, Дейви, несмотря на сломанную ногу, вскочил со стула и стоял, пока она не села. Мадам Фавер увидела в этом признак хорошего воспитания.

– Где вы спали? – спросила она Дейви.

– Я отдала ему свою комнату, – ответила за него Рашель, кинув взгляд на американца, который в свою очередь посмотрел на нее. У обоих был крайне смущенный вид.

– Хорошо. Оставайтесь сегодня там.

– Я спала в комнате девочек, – поспешила добавить Рашель.

– Теперь они вернулись, так что этот вариант отпадает. До возвращения мсье Фавера ты можешь спать у меня.

Она видела, что между этими молодыми что-то есть. Если б только знать, как далеко у них зашло.

– Вам не стоит долго у нас оставаться, – сказала она американцу. – Надо найти такое место, где вам будет и удобней, и безопасней. Не беспокойтесь, мы что-нибудь подыщем. А когда нога у вас заживет, постараемся переправить вас в Швейцарию или Испанию.

– Это было бы здорово, – ответил Дейви.

– Ладно. Сейчас уже поздно. Нам всем пора ложиться.

Проснувшись среди ночи, Норма обнаружила, что постель рядом с ней пуста. Ощупала простыню – холодная. Прислушалась, но ничего не услышала. Она лежала в темноте и ждала. Спустя какое-то время в спальню вошла Рашель. Увидев, что мадам Фавер не спит, она прошептала:

– Мне надо было сходить в ванную.

Глупая девчонка, подумала мадам Фавер. Надеюсь, ты не сделала ничего такого, о чем будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Она переживала за Рашель, как за родную дочь – в конце концов, другой матери у той не было.

Комендант лагеря в Ле-Верне запросил у начальства указаний, что ему делать с этими непокорными пасторами. Но из Виши пока не позвонили.

Мотье увидел из окна, как к зданию администрации подъехали два черных автомобиля. Из них вылезли четыре офицера гестапо и, оглядевшись по сторонам, вошли. Комендант сел за стол и стал ждать появления незваных гостей.

Когда офицеры показались на пороге кабинета, один из них с ходу заявил, что им нужны Фавер, Анрио и Вернье. Кивнув, он протянул коменданту три ордера. Мотье молчал, лихорадочно соображая, как поступить. В Германии гестапо было выше закона и творило там страшные вещи. И здесь, во Франции, тоже. Но иногда, как в данном случае, гестаповцы старались держаться в рамках французских законов.

Предъявленные Мотье ордера были выписаны по всем правилам, и, если он выдаст им заключенных, он не нарушит закон. Правда, когда эти люди попадут в руки гестапо, требования закона уже вряд ли будут соблюдаться. Мотье, как и многие, был наслышан об усиленных допросах.

Но Фавер и Анрио – проповедники, а не преступники. Им не предъявлено обвинения, и к тому же они сторонники ненасильственного сопротивления. Мотье был уверен, что в их родном городе их уважают, а возможно, и любят.