Текст книги "Сильные духом (в сокращении)"

Автор книги: Роберт Дейли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Глава четвертая

Чай был готов, суп сварен. Теперь она могла удовлетворить свое любопытство. Рашель вернулась в гостиную и при свете камина обыскала карманы кожаной куртки и летного костюма. Найдя бумажник, заглянула вовнутрь. Ей было стыдно, и к тому же она боялась, что придет мадам Ламброн и застанет ее за этим неблаговидным занятием.

Летчика звали Дэвид Р. Гэннон, он имел звание второго лейтенанта ВВС США и был на два года старше ее. Страх быть пойманной с поличным пересилил, и она быстро сунула удостоверение личности обратно в бумажник, а бумажник убрала в испачканный кровью карман летного костюма.

Немного успокоившись, она изучила содержимое аварийного комплекта. В неприкосновенный запас летчика входила плитка шоколада. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки.

Что такое шоколад, в здешних местах давно забыли. Рашель держала драгоценную плитку и не могла оторвать от нее глаз. Конечно же, летчик ее простит, если она отломит маленький кусочек. Она долго боролась с собой, но в конце концов устояла перед соблазном и положила шоколад на место. Гордая собственной добродетельностью, Рашель решила выстирать летный костюм и белье Дэвида Гэннона. Но, собирая одежду, она опять нащупала в кармане бумажник.

Кроме удостоверения личности, в бумажнике лежало несколько фотографий. На одной Дэвид Гэннон в военной форме был запечатлен с семьей. На второй Дэвид широко улыбался, сидя в кабине самолета. На третьей фотографии с ним была девушка, на вид примерно ее ровесница. Его подружка, решила Рашель, но не нашла в ней ничего особенного.

Когда она раскрыла бумажник, чтобы положить обратно деньги, из него выпал конверт. Он был помятый, видимо, Дэвид не раз перечитывал письмо. Читать чужие письма – страшный грех. Но Рашель ничего не могла с собой поделать. Письмо начиналось с «Дорогой Дейви», а в конце стояло: «Целую. Твоя Нэнси». Тем не менее оно показалось ей не слишком теплым. Герой-летчик, безусловно, заслуживал большего.

Согрешив в одном, можно уже не останавливаться – Рашель достала шоколадку и целиком запихнула ее в рот. Шоколад таял на языке, и она наслаждалась давно забытым вкусом.

За преступлением последовало раскаяние, и, чтобы хоть немного искупить свою вину, она решила все-таки привести в порядок одежду американца. Рашель отнесла вещи на кухню. Сначала она оттерла губкой кровь с кожаной куртки, а потом выстирала носки, белье и летный костюм. Развешивая их около печки, она тихонько напевала.

Потом она разогрела травяной чай, наполнила большую чашку и отнесла ее в свою спальню. Лицо летчика немного порозовело, дыхание было ровным. Нет, он не прекрасный принц, а скорее спящий красавец. Может, наклониться и разбудить его поцелуем? Дурацкая идея. Рашель невольно улыбнулась.

И все-таки ей хотелось, чтобы он побыстрее очнулся. Она села возле кровати с книгой, но мысли о пасторе мешали ей сосредоточиться. Фавер не совершил никакого преступления, и он не еврей, успокаивала себя девушка, его наверняка отпустят. В конце концов, он будет иметь дело с французами, а не с немцами из гестапо.

Рашель, должно быть, задремала, потому что ее разбудили стоны летчика. Дэвид Гэннон ворочался в постели и бредил – ему казалось, что он ведет воздушный бой.

Она прижала его голову к своей груди.

– Тише… – шепнула она ему на ухо. – Вам ничего не угрожает. Успокойтесь.

Девушка укачивала его, пока он не перестал метаться. Тогда она поднесла к его губам чашку с чаем:

– Попейте.

Летчик открыл глаза, посмотрел на нее невидящим взглядом и начал пить. Она заставила его выпить все до капли.

– Мне холодно, – пробормотал он и опять уснул.

Утром пришел доктор Блюм.

– Я его осматривать, – сказал врач и выставил Рашель из комнаты.

Он пробыл с раненым минут десять, а девушка ждала в коридоре. Когда дверь открылась, Рашель через плечо доктора взглянула на Дэвида.

– Как он?

– Температура нет. Давление стал выше. Хорошо.

Блюм вышел в коридор.

– Мадам Ламброн в город еще не возвращаться, – сказал он, натягивая галоши.

– Вам незачем ее присылать. Я и одна справлюсь.

Ей хотелось самой ухаживать за летчиком, и, провожая врача до двери, она придумала причину:

– Чем меньше людей знают, что он здесь, тем лучше.

Доктор Блюм внимательно посмотрел на девушку:

– Кому вы говорить про этот летчик?

– Никому, – ответила Рашель.

– Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. – Уже открыв дверь, он добавил: – Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны – это не я.

Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.

Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил – слава богу, по-французски, а не по-немецки: «Есть тут кто-нибудь? Можно войти?»

Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.

– Я принес вам немного еды. – Он протянул ей мешок.

Рашель положила его на стул позади себя.

– Как раненый?

– Хорошо. Сколько человек про него знают?

– Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.

Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.

– Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.

Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.

– Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.

– Спасибо. – Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. – Не желаете зайти?

Они вошли в гостиную и встали у камина.

– Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.

– А меня Сильви…

– Я знаю. Вы уже говорили.

Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.

– Он все еще без сознания? – спросил Гликштейн.

– Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.

– Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.

Рашель молчала.

– Я знаю одного человека, он мог бы сделать для него документы. В его вещах случайно нет подходящей фотографии?

– Не знаю, – солгала она.

Они вместе просмотрели бумажник летчика.

– По-моему, эта сгодится. Только девушку надо отрезать. Если этот человек сделает документы, я завтра их принесу. – Он спрятал снимок в карман, Рашель проводила его к двери.

– Еще раз спасибо за все, что вы принесли. И в особенности за кролика. – Она закрыла за ним дверь.

Дэвид Гэннон проснулся. У него раскалывалась голова и сильно болела нога. Очень хотелось пить.

На стуле рядом с кроватью дремала девушка. Густые черные волосы, хорошенькая, но одета не как медсестра – похоже, он все-таки не в больнице.

Что это может значить? Дейви, мучаясь от боли и жажды, пытался разобраться в том, что с ним случилось, но голова работала плохо. Он даже не знал, насколько серьезны его ранения. В конце концов он протянул руку, чтобы разбудить девушку.

Рашель спала и видела сон. Она снова была маленькой и лежала в постели с родителями, ей было тепло и уютно, она знала, что папа и мама ее очень любят. А потом, уже на пути к пробуждению, она вернулась в свой нынешний возраст, и опять она лежала в кровати, по всей видимости, не одна, потому что чья-то рука гладила ее по колену.

Она выпрямилась, рука раненого летчика упала.

– Вы говорите по-английски? – спросил Дэвид Гэннон так тихо, что она с трудом расслышала.

– Да, – ответила девушка, растерянно улыбаясь.

Ей было неприятно от мысли, что она предстала перед ним в таком виде, неумытая и непричесанная. Но его бледность, его слабый голос заставили ее забыть о собственных переживаниях. Она взяла чашку с остывшим травяным настоем.

– Выпейте это. – Рашель помогла ему приподняться.

Его лицо было очень близко, так близко, словно она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

– Вы англичанка?

– Нет. Я жила в Англии, училась в школе.

– Где я?

– Совсем недалеко от Лиона.

Позднее он скажет, как потрясли его ее слова даже в тогдашнем полусумрачном состоянии. Получалось, он на сотни километров отклонился от курса. Ему было стыдно, что он оказался таким плохим штурманом – летел в Англию, а попал…

– Мне нужно вернуться в эскадрилью.

– Вы скоро туда вернетесь.

– Здесь есть немцы?

– Нет.

– Чей это дом?

Она сказала, что это дом пастора.

– А где сам священник? Мне можно с ним поговорить?

– Он не священник, а протестантский пастор. У него есть жена и дети. В этом городе почти все протестанты.

– Кто еще здесь живет?

– Они все на время уехали.

– А где моя одежда?

– Должно быть, уже высохла.

Она вышла и через минуту вернулась с охапкой одежды.

– Помочь вам одеться?

– Но я совсем голый.

– Какая разница.

Ее ответ, похоже, смутил его.

– Кто уложил меня в кровать?

– Врач. Может, съедите немного супа?

Он кивнул.

Сходив за супом, Рашель стала кормить Дэвида с ложечки, одной рукой поддерживая его голову. И опять его лицо было совсем близко.

– Вы живете в этом доме?

– Да.

– Пастор ваш отец?

– Нет.

– Вы так добры ко мне, – сказал он. – Как вас зовут?

Она чуть было не ответила: «Сильви Бонэр», но остановилась – ей вдруг захотелось сказать ему правду. Ей хотелось хоть для кого-то снова стать Рашелью Вайс.

– Рашель, – наконец ответила она.

– Рашель… а дальше?

Девушка решила не рисковать.

– Рашель Бонэр.

Суп был доеден.

– Еще чего-нибудь поесть у вас не найдется?

– Сегодня вам можно принимать только жидкую пищу. Так велел доктор.

Он закрыл глаза и уже через секунду забылся сном.

Она легла спать в комнате мальчиков. Всю ночь ей снились кошмары. В последнем из них ее забрали в гестапо и привязали к стулу: в наказание за то, что она ухаживала за раненым американским летчиком, палачи намеревались прижечь ей лицо раскаленным железом.

Разбудили ее странные звуки – глухие удары по полу в коридоре. Открыв глаза, она обнаружила, что уже утро.

Вскочив с постели, Рашель бросилась к двери и лицом к лицу столкнулась с Дэвидом Гэнноном. Летчик стоял на одной ноге, до подбородка завернувшись в одеяло.

– Давайте я вам помогу.

– Ничего, я сам.

– Упадете, и что мы тогда будем делать?

– Я просто, так сказать, изучал обстановку. – У него был сконфуженный вид, да и голос тоже выдавал стеснение.

Рашель догадалась, что ему надо в ванную.

– Мне кажется, это то, что вы искали, – сказала она, показывая на нужную ему дверь.

– Что ж, думаю, мне не помешает умыться. Может, и водички выпью. – Он на одной ноге запрыгал к ванной.

– Я принесу горячей воды и полотенце.

Ему было трудно долго стоять, и он присел на край ванны – сидячей, таких он никогда прежде не видел. Девушка вернулась с полотенцем и огромным чайником кипятка. Наполнив раковину до половины, она вышла и закрыла за собой дверь.

Дейви взял мыло, больше похожее на комок глины, и вымыл лицо. Как мог, побрился запасной бритвой пастора. Потом помылся целиком, насколько это было возможно.

Выйдя из ванной, он чувствовал себя гораздо лучше. Рашель ждала его в коридоре, уже одетая и причесанная. А она красивая, подумал Дейви. Подпрыгивая на здоровой ноге, добрался до своей комнаты и сел на кровать.

– Вы не знаете, как можно связаться с Сопротивлением?

– Нет. Пастор запрещает им действовать у нас в городке.

– Партизаны могли бы помочь мне вернуться в Англию.

– Ложитесь, – сказала Рашель. – Я вас укрою.

– Но…

– Что «но»?

– Я не могу лечь, пока вы здесь.

– Почему? – спросила она, откровенно его поддразнивая.

– Я же совсем голый.

– Вам что, никогда не приходилось раздеваться при женщине? – улыбнулась Рашель.

– Конечно, приходилось, – ответил он, глядя в пол. – Много раз. Сколько, по-вашему, мне лет?

Она вышла, он лег и натянул на себя одеяла.

– Можно войти? – спросила Рашель. – Надеюсь, вы хорошо спрятали все такое, от чего я могу упасть в обморок.

Он лежал, укрытый простыней и двумя одеялами, удобно положив сломанную ногу. Рашель подоткнула одеяла, а затем, поправляя подушку, наклонилась и поцеловала его в лоб. Она и сама не знала, почему это сделала. Просто взяла и слегка коснулась губами его лба. Но, прежде чем она успела выпрямиться, он обнял ее одной рукой, привлек ее к себе и поцеловал в губы. Пусть короткий и невинный, это был их первый настоящий поцелуй. Смутившись, Рашель отступила к двери.

Глава пятая

Самолет прилетел ближе к вечеру – «шторх» с черными крестами на крыльях. Он летал кругами, словно что-то высматривал. Услышав его, Пьер Гликштейн подошел к дверям хлева. Наблюдая за разведчиком, он догадался, что тот ищет.

Достаточно немецкому летчику обнаружить среди деревьев подозрительный металлический блеск, и сюда привезут целую роту солдат. А вдруг он разглядит след, который они с хозяином оставили, когда тащили раненого американца к хлеву?

Сделав еще три захода, самолет улетел. Старый крестьянин подошел и встал рядом с Пьером.

– Как по-вашему, он что-нибудь увидел?

– Не знаю.

– Надо бы понадежнее спрятать мое хозяйство.

– Где, например?

– А если в уборной?

Старик кивнул. Они сложили рабочие принадлежности Пьера в мешок и отнесли в уборную. Отхожее место было устроено, как обычно в деревнях: над выгребной ямой сделана скамья с тремя отверстиями. Просунув руки в левую дыру, Доде вбил гвоздь с нижней стороны сиденья и загнул крючком. Гликштейн повесил на него мешок.

– Что мы скажем, если они все-таки явятся?

– В тот день, когда упал самолет, была метель. Мы ничего не видели и не слышали.

Дейви лежал в постели и слушал, как Рашель возится на кухне. Ему было приятно думать, что через несколько минут она войдет в комнату. Он встал, проковылял к двери и запер ее на защелку. В спальне стоял небольшой шкаф; он надеялся найти там свое нижнее белье и комбинезон. Одежды в шкафу было немного, и она явно принадлежала молодой девушке. Только тут Дейви догадался, что он спит в постели Рашели.

Кальсоны и комбинезон, аккуратно сложенные, лежали на полке. Сев на кровать, он стал одеваться. Это оказалось нелегким делом, учитывая, что одна нога у него была в гипсе. От напряжения у Дейви закружилась голова. Когда форма была наконец надета, он открыл дверь.

Рашель застала его сидящим на кровати.

– Ты сам оделся, – с улыбкой сказала она ему. – Ну и ну.

Она принесла поднос с чаем и тостами для них обоих и тарелкой супа для Дэвида. Он быстро расправился со всем, что она ему дала.

– Похоже, тебе лучше.

– Намного.

После обеда Рашель сообщила, что ненадолго уйдет.

– Ты не дашь мне что-нибудь почитать, пока тебя не будет?

– На английском? Боюсь, только Библия.

– Наверняка протестантская. Католикам не разрешается читать протестантскую Библию. – Его слова прозвучали слишком резко, и он это заметил. – Я хочу сказать…

– Ты католик? – спросила Рашель.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Ты меня и не обидел. Я не протестантка.

– Значит, тоже католичка?

Девушка молчала, не зная, что ответить. Ей нравился этот парень, и все же она решила действовать осторожно.

– Все французы – католики, – сказала Рашель, – кроме тех, кто живет здесь, на плато. Тут у нас все – протестанты. Вернее, почти все. Во Франции есть и евреи. Немцы устраивают на них облавы и отправляют в концентрационные лагеря в Восточной Европе.

– Это только слухи, – возразил он.

– Слухи? Люди видели, как евреев загоняют в товарные вагоны, словно скотину. А по другим слухам, когда они прибывают к месту назначения, их умерщвляют в газовых камерах.

– Никогда не поверю. Этого не может быть, – сказал Дейви. – Откуда тебе известно про газовые камеры?

– Пастору говорили об этом проповедники из Швейцарии.

– Все равно не верю.

Его наивность начинала ее раздражать.

– Конечно, еще ни один еврей не вернулся, чтобы подтвердить эти слухи. Мне надо идти. До свидания.

Одевшись потеплее, Рашель вышла на улицу. В мясной лавке ей удалось купить два маленьких кусочка грудинки для супа. Продавец вырезал из ее книжки несколько купонов. В булочной она взяла последний остававшийся на полке батон, отдав за него еще один купон.

Центр временного содержания располагался неподалеку от городка Ле-Верне. На самом деле это был концлагерь.

Последние пять дней пастор и двое его спутников по большей части провели в закрытом товарном вагоне. Иногда они молились и пели гимны, держась особняком от других арестантов. Эти другие, человек тридцать, были в основном членами объявленной вне закона компартии. В вагоне стояло одно на всех ведро с питьевой водой и еще одно – для отправления естественных потребностей.

В конце концов поезд дотащился до Ле-Верне и остановился в тупике у лагеря, огороженного по периметру глубоким рвом и тремя рядами колючей проволоки. Через каждые сто метров стояли сторожевые вышки с пулеметчиками.

Когда вооруженные охранники стали выгонять арестантов из вагонов, Фавер обратил внимание на людей, молча наблюдавших за происходящим из-за забора. В рваной одежде, грязные, истощенные, с нездоровой бледностью на лицах, они были похожи на ходячие трупы. При виде их оптимизм пастора почти бесследно улетучился.

Им никогда отсюда не выйти, подумал он. Сердце у него сжалось от тревоги, не столько за себя, сколько за товарищей. Он наставил их на этот путь – как и весь город, – и теперь его мучил вопрос: имел ли он право так поступать? Кто он такой, чтобы решать за других, что им делать?

Дейви и Рашель жили почти как муж и жена – вместе ели, слушали по радио песни и фронтовые новости. Часто играли в шахматы. Еще они говорили о будущем, о том, что стали бы делать, если бы война закончилась. Пастор обещал, что Рашель сможет поступить в университет, в Париже или Лионе. Дейви собирался возобновить прерванную учебу, а что дальше – он не знал. Может, ему стоит остаться летчиком. После войны авиация будет стремительно развиваться, говорил он.

Сегодня Рашель надела сверху красный свитер, а под него – синий. Иногда она меняла их местами. Толстые свитера скрывали фигуру. Она не пользовалась ни духами, ни косметикой, ее грубые деревянные сабо стучали при ходьбе. И тем не менее Дэвиду она казалась намного привлекательней и красивее, чем изнеженные, надушенные девицы, с которыми он когда-то ходил на танцы и на футбол.

Минуту они молча смотрели друг на друга.

– По-моему, ты замерзла, – сказал он.

Рашель притворно задрожала.

– Вообще-то у нас в доме холодно.

– Залезай. Я тебя согрею. – Дейви приподнял одеяло и подвинулся, освобождая ей место.

– Нет уж, спасибо.

– Ты же одета. А у меня сломана нога. Что такого страшного я могу сделать?

– Ну конечно.

Поскольку врач уже приходил и вряд ли в такой час кто-то к ним постучится – да и дверь все равно заперта, – Рашель позволила себе пересесть на кровать.

– Но мы будем только разговаривать, – предупредила она.

Держась за спинку, Дейви подтянулся, чтобы сесть рядом с ней. Они укрылись одеялами по грудь.

– Хорошо. – Он погасил стоявшую на тумбочке лампу.

– У меня юбка помнется, – сказала Рашель.

– Так сними ее. Я не возражаю.

– Спасибо, но я лучше не буду. – Однако она позволила ему себя поцеловать.

После этого оба долго молчали. Потом он спросил:

– Где ты научилась так целоваться?

– Тебе понравилось?

– Да. – Его ответ рассмешил их обоих.

– Я целовалась с мальчиками лет, наверное, с двенадцати.

– Хватит заливать.

– В Англии у забора нашего интерната вечно торчали мальчишки. Одному я назначала свидания. Мы убегали на пляж, забирались на вышку спасателей и целовались.

Снова наступила пауза, на этот раз она длилась еще дольше, тишину нарушали лишь вздохи да шорох одеял.

– Ты с ним целовалась, как со мной?

– Нет. Это были совсем невинные поцелуи. Мы не разжимали губ.

– Мне нравится тебя целовать. – Никогда прежде он не был так близок с девушкой, как сейчас.

Но в нем – в них обоих – просыпались новые желания. Очень скоро одних поцелуев стало уже недостаточно.

– Тебе не жарко в этих свитерах?

– Немного.

– Так сними их.

– Ладно, сниму один, – сказала Рашель. – Здесь и вправду довольно жарко, – объяснила она.

Впрочем, она не возразила, когда его рука скользнула под оставшийся свитер. Дейви нащупал ее ребра, такие же крепкие, как у него, но потом его рука ощутила нечто невероятно мягкое и невероятно гладкое, совершенно не похожее на его мускулистую грудь. К его изумлению, Рашель негромко застонала и прижалась к нему.

– Сними этот свитер тоже.

– Нет.

– Почему?

Она ничего не ответила. Теперь они уже не сидели, а, крепко обнявшись, лежали на узкой для двоих кровати, бормотали друг другу нежные слова. Дейви закрыл глаза и тут же ему в голову пришла поразившая его мысль. Вопреки всему, что вот уже год твердили ему его старшие товарищи, научиться летать и убивать немцев еще недостаточно, чтобы стать мужчиной. В жизни есть многое другое. Например, любовь женщины. Это была важная мысль, только слишком сложная. Сейчас он не мог додумать ее до конца, но ничего, как-нибудь потом. И он уснул.

Лежа в его объятиях, Рашель испытывала приятное умиротворение. Вскоре она увидела, что он спит, и даже обрадовалась – желание, которое в них вспыхнуло, было ей внове, и неизвестно, как долго она смогла бы сдерживать порывы Дейви, да и свои тоже. Ей казалось, она никогда прежде не была такой счастливой. Осторожно поцеловав его нос и глаза, она решила, что надо встать, пойти надеть ночную рубашку и лечь. Вот только еще чуть-чуть побудет с ним, просто полежит, глядя на него. Она сама не заметила, как ее сморил сон.

Утром они проснулись одновременно. Обнаружив, что спала рядом с Дейви, Рашель смутилась.

– Извини. Я не собиралась проводить с тобой всю ночь.

Прежде чем Дейви успел ее остановить, она уже встала и натянула на себя второй свитер.

– Ты, наверное, спал со многими девушками.

– Но не целую ночь.

Его ответ ей понравился.

– Значит, со мной было в первый раз?

– Да.

– Но у тебя с ними было… ну, ты понимаешь.

– Конечно.

– И со сколькими ты занимался любовью?

– Я скажу тебе после того, как мы с тобой это сделаем.

Рашель рассмеялась:

– В таком случае я никогда этого не узнаю.

Она умылась на кухне и вытерлась посудным полотенцем. А когда стала готовить завтрак, неожиданно запела.

Одного за другим арестованных оформляли, заполняя необходимые бумаги, и при этом зачитывали лагерные правила. Даже мелкая провинность наказывалась восемью днями карцера – один день без еды и питья, затем три дня на хлебе и воде. Четыре раза в день перекличка на плацу, за опоздание – карцер. То же самое за передвижения или разговоры во время переклички.

Лагерь был поделен на три сектора, отгороженных один от другого рвами и колючей проволокой. Сектор А предназначался для совершивших преступление иностранцев, сектор Б – для политзаключенных, прежде всего коммунистов, а сектор В – для всех остальных. На самом деле в секторе А в основном содержались беженцы, виновные в том, что не имели документов; как правило, это были евреи. Преступники сидели в обычных городских тюрьмах.

Пастора Фавера, Анрио и Вернье определили в сектор Б. Они вошли в указанный им барак. Вместо кроватей там были устроены двухэтажные кары, тянувшиеся во всю длину по обе стороны от узкого прохода. В торцевых стенах – окна без стекол. В таких условиях обитателям лагеря предстояло провести долгую холодную зиму.

На одной из коек сидел истощенный одноногий мужчина.

– Я тут задал несколько вопросов, – сказал пастору Анрио. – Туалет здесь – выкопанная в земле канава. Вода есть, но нет мыла. Что касается питания…

Фавер рассмеялся:

– Не надо меня дразнить.

– На завтрак черный желудевый кофе.

– На обед, полагаю, дают бифштекс из вырезки, – пошутил Фавер.

– На обед и на ужин полагается похлебка с брюквой.

– Не люблю брюкву, – жалобно произнес Вернье.

– Похоже, нам предстоит посидеть на диете, – сказал Фавер. – Не волнуйтесь, не успеете оглянуться, как мы отсюда выйдем. – Он улыбнулся им притворно веселой улыбкой.

Рашель шла по запорошенному снегом городу. День был морозный и ясный. Перед «Приютом путешественника» она увидела два белых автобуса с красными крестами и крытый грузовик с опознавательными знаками германской армии. Она подошла поближе. Немецкие солдаты выводили из автобусов каких-то мужчин в больничных халатах, некоторых выносили на руках, а потом клали на носилки и заносили в гостиницу.

– Что здесь происходит? – спросила Рашель у одной из стоявших неподалеку женщин.

– Они реквизируют гостиницу. Теперь тут будут долечиваться их раненые.

У Рашели подкосились колени. Немцы могли арестовать ее и депортировать как еврейку. А если они явятся в дом к пастору, то обнаружат, что она виновна в куда более серьезном преступлении. Тогда ее расстреляют. И Дейви, наверное, тоже.

Она побежала домой и сообщила американцу, что в Ле-Линьоне разместился госпиталь оккупационных войск. Услышав эту новость, он сразу посерьезнел:

– Мне надо уходить. Я подвергаю тебя большой опасности. И весь ваш городок тоже.

– Но ты еще не можешь ходить.

– Все равно. Еще пару дней, и я отсюда уйду.

– Я не хочу, чтобы ты уходил, – сказала Рашель.