Текст книги "Русский батальон"

Автор книги: Роберт А. Фреза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Четверг (13)

Жалким остаткам инженерно-строительного батальона понадобилось три дня напряженной работы, чтобы соорудить взлетно-посадочную полосу для космических челноков на острове Хенке – в дополнение к тем объектам, что уже существовали там для самолетов с фиксированным крылом. Но для того, чтобы эта посадочная полоса заработала на должном уровне, нужно было еще несколько недель. У Верещагина в запасе этих недель не было. Тогда он сел на один из «Шайденов» и поднял самолет до самого его потолка.

На высоте в двенадцать километров он выбросил швартовочное устройство, которое поймал медленно и низко летевший челнок с «Сокаку», на котором он и продолжил свое путешествие. После стыковки с кораблем он поблагодарил команду и вошел в стыковочный отсек. Там он молча отдал честь старшему офицеру, тот так же молча ответил ему.

Молодой офицер горел желанием произвести благоприятное впечатление – возможно, даже слишком. Он показал Верещагину все, что было подготовлено для транспортировки самых упрямых африканеров, и, пережив эту и несколько других утомительных формальностей, Верещагин поблагодарил наконец молодого человека, к полному удовлетворению последнего. Он расстался с офицером возле каюты адмирала Ли, когда открыл опечатанную дверь и вошел в каюту, держа под мышкой увесистую полевую сумку. Несколько обескураженный офицер остался стоять в коридоре.

Три часа спустя он молча вышел из каюты и еще минут двадцать отдавал дань вежливости. Отказавшись от обеда, он сел в челнок и отправился в обратный путь.

Когда челнок вошел в атмосферу, пилот появился в пассажирском отсеке и сказал:

– Сэр, нам придется выбросить вас в трех километрах к северо-западу от острова – из-за сноса.

Верещагин кивнул. Этого он ожидал.

Когда загорелся сигнал готовности к прыжку, он со словами благодарности прошел мимо члена команды, облаченного в блестящий металлокера-мический скафандр, и шагнул в разреженный воздух. В течение долгих минут свободного падения он ждал, пока не раскроется его парашют, и следил, как челнок исчезает из вида. Потом стал неторопливо отстегивать от пояса полевую сумку.

Когда парашют раскрылся, Верещагин наметил место посадки и выпустил сумку из рук. Натягивая стропы так, чтобы приземлиться прямо на недостроенную посадочную полосу, он проводил взглядом сумку со всем ее содержимым, которая вскоре плюхнулась в воду. Жребий был брошен.

Предвкушая возвращение в Преторию, Тимо Хярконнен спешил по коридору из мастерской Буханова.

Буханов был по горло занят планом переселения буров. Он состоял в том, чтобы максимально сконцентрировать сельское население, а из части его создать прочный щит против ядерной атаки. Операция по насильственной эвакуации шестидесяти или семидесяти тысяч человек не могла не превратиться, как считалось, в настоящий кавардак, но, раз за дело брался Варяг, это могло стать хорошо организованным кавардаком. Главные трудности составляли строительство, транспортировка и массовое сопротивление переселению.

Если на то будет воля Варяга, Тихару Ёсида сыграет в этой операции главную роль. Хярконнен заглянул в полуоткрытые двери временных покоев Ёсиды.

Ёсида сидел за низеньким столиком, держа на расстоянии вытянутой руки кисточку, терпеливо ожидая, пока не успокоится биение его сердца. Хярконнен был хорошо знаком с японской культурой и искусством и завороженно наблюдал.

Ёсида занимался каллиграфией ежедневно. Сегодня он рисовал достаточно простые иероглифы «хи-рагана» – для просветления разума.

Хярконнен хорошо понимал по-японски, но не говорил. По мнению Хярконнена, иностранцы, пытающиеся говорить по-японски, в конце концов начинают строить ладные и гладкие вежливые фразы, не имеющие никакого отношения к истинным чувствам, спрятанным за этими словами. Ему странно было, что японцы не ладят с бурами, – ведь и та и другая нация были продуктами весьма замкнутых обществ. Он бесшумно отошел от дверей, пока Ёсида его не заметил.

Взрыв эмоций Консервного Оскала в присутствии Верещагина был совершенно нехарактерен для японца вообще. По мнению Хярконнена, эта его взрывная реакция на тщательно взвешенную грубость Матти Харьяло послужила неким очищением и должна была со временем помочь ему восстановить душевное равновесие.

Если же этого не произойдет – что ж, тогда война.

Ёсида продолжал грациозно и красиво делать выпады кистью. Потом с облегчением выдохнул и поглядел на результат.

Левый иероглиф «ро» был начертан не вполне уверенно. Он был даже немного кривоват. Ёсида взял листок, одним движением разорвал его на две равные части, и половинки отправились в стопку творческих неудач. Еще один листок испорчен. Он был очень огорчен этим.

Художник вымыл и убрал кисточки. Глаза Тихару Ёсиды потухли, он вновь задумался о заботах, которыми обременяет его мир.

Кольдеве огляделся, ожидая и не ожидая увидеть малышку Брувер.

– Каша, ты не видела Рауля и Берегового? Брувер вновь вернулась к прежнему распорядку и приходила в столовую всякий раз в разное время, а после пряталась в конторе Симадзу, словно мышка в норке.

– Нет, – мрачно ответила Каша. – Не знаешь, что творится с этими двумя?

Кольдеве покачал головой. Если Каша чего-то не знала – значит, безопасность на высоте.

– А ничего не известно об этом сукином сыне? – спросил он.

Каша встряхнула прической.

– Он был в порту, когда тот накрылся.

Кольдеве недовольно заворчал. Нелегко будет найти кого-нибудь, столь же последовательно бесчестного, как Григоренко.

– Через час придут ребята с патрульной службы. Они будут зверски голодны.

– Накормим.

– Ты видела Брувер?

Каша утвердительно наклонила голову.

Насколько Кольдеве было известно, Брувер не разговаривала с Санмартином вот уже несколько дней – с тех самых пор, как жители Йоханнесбурга собирали по улицам тела своих сыновей и любимых, а порой и жен и дочерей. Некоторые плевали в нее, а кто-то даже кинул камнем, который угодил ей в руку.

Две сильных и молчаливых личности, язвительно подумал Кольдеве. Санмартин успел позабыть то немногое, что делало его человеком, а Брувер и забывать было нечего. Он принял чашку чаю из рук Каши. Тепло постепенно разливалось по телу, но он так и не смог согреться. Когда он вошел в здание, ночная усталость и предутренняя прохлада окутали его тело словно ледяным саваном. Он прислонился к косяку двери.

– Привет, Ханс. Ну как, удачно? – спросил Санмартин. Он подошел к стене и уперся в нее ладонями – так высоко, как только мог.

– У меня двенадцать команд на двадцать четыре фермы и деревни. Может быть, завтра мы очистим все двадцать четыре.

– Нет. Отзови их. Им нужен отдых, – кратко приказал Санмартин, переходя к противоположной стене.

Кольдеве не спрашивал и не возражал. Санмартин взглянул на него.

– Ты и сам передохни. Выглядишь так, будто всю ночь провел на ногах.

– Так оно и было. Ладно, сейчас посплю. Ну а ты?

Санмартин не ответил. На низеньком столике стояла шахматная доска. Белые явно разыгрывали один из вариантов атаки Макса Ланге: старинный, рискованный и один из самых сложных шахматных дебютов. Кольдеве подержал в руке «съеденного» коня, поставил рядом с доской, а потом опустился на свою подвесную койку.

– Так вот вы где, – раздался женский голос. Кольдеве сделал слабую попытку открыть глаза.

– Выражаю вам свое соболезнование по поводу гибели вашего сводного брата.

Но она будто и не слышала.

– Я попросила Кашу проводить меня сюда, – сказала она.

Непонятно было, к кому из присутствующих она обращалась. Брувер робко присела на единственный в комнате стул. Она молчала. Санмартин продолжал внимательно изучать трещину на стене.

Кольдеве присел на койке и скрестил руки на груди.

– Ну хорошо. Эй, вы, двое! Мне плевать на то, что вы доводите друг друга, но вы начинаете действовать на нервы даже мне. Согласен быть судьей в вашем споре, если хотите.

Санмартин оторвался от созерцания стены.

– Ну, так что сейчас происходит? Есть у тебя на этот случай латинская поговорка? – резко спросила его Брувер.

– «Ното homini lupus».Плутарх. Человек человеку волк. Ты что, не понимаешь, что творится? Мы Убиваем, потом вновь и вновь убиваем. Это как гангрена. Если не принять экстренных мер, она расползется по всей планете. Жаль, что у нас нет еще хотя бы пары тысяч людей – это могло бы кое-кого заставить задуматься. Владыка небесный, некоторые идиоты там, наверху, возможно, считают, что одержали победу.

– Но вы тоже не можете победить!

– Но назовем это победой. Спорим? – спокойно произнес он.

– Нет, ты слишком уверен. Ты что-то скрываешь, – возразила она, пристально вглядываясь в его лицо.

– Да. И не только я. Как по-твоему, что все это значит? Что-то вроде глупой игры из романов Ханса?

Комната была узка, и Брувер стояла достаточно близко. Ее кулак с размаху ударил в скулу.

Голова его дернулась. Глядя на нее, он заговорил намеренно бесстрастно:

– Так ты только руку повредишь. Если хочешь драться, делай это с умом. Возьми кусок железной трубы.

С этими словами он вышел. Но когда Брувер бросилась за ним, Кольдеве оказался рядом и крепко схватил ее за запястье. Она попыталась вывернуться, но сила этого щуплого человека весьма удивила ее.

– Вы не понимаете. Но все же он прав. Дышите глубже, не то взорветесь.

Она вздохнула. Злоба постепенно утихала.

– Он так переменился. Это из-за Руди и майора Реттальи?.

– Как это – переменился? – спросил сбитый с толку Кольдеве.

Она судорожно подыскивала слова, смущенно глядя в пол.

Кольдеве вздернул подбородок и взглянул прямо ей в лицо.

– Сдается мне, я понимаю. Изменились обстоятельства. Он остался прежним. Он не переменился ни с тех пор, как оказался здесь, ни вообще. Пока нет. – Он поглядел в ее пронзительно синие глаза. – Неужели вы думаете, что Варяг дал ему роту потому, что мальчик получил приз по правописанию? Тому немногому, что он знает, его научила мать – она была профессором, до того – как попала в черный список. Она подарила ему на день рождения транзитный билет и пошла на Плаза-Федерале, чтобы получить приговор на двадцать лет. Если бы она не заставила его поступить на военную службу, теперь они, может быть, сидели бы в одной камере. А про его отца вам все известно.

Она молча кивнула.

– Вы встречались с Варягом. Он добр и благороден, но спросите Кашу о том, как этот батальон очистил Новую Сибирь. Белые и красные не могли выносить друг друга – и этому батальону пришлось хорошо поработать после того, как Исидзу под перекрестным огнем потерял больше людей, чем мог себе позволить. Он раздобыл списки самых фанатичных с той и другой стороны и послал туда Полярника. Полярник захватил пятьдесят агитаторов и выстроил их пО двое у стены. Они были похоронены с воинскими почестями, их семьи высланы, а оставшиеся в живых получили представление о том, как надо себя вести.

Он выпустил ее руку, на нежной коже остались красные отметины от его пальцев.

– Мы с Раулем не так долго были там, но на Ашкрофте мы оба делали дела не слишком мирные. Ведь именно для этого нас и послали. Мы заканчиваем войны, начатые другими. Вашему другу про это хорошо известно. И вам вовсе не обязательно ему это растолковывать. Не думаю, чтобы это было ему по вкусу.

Брувер опустила голову.

– В деревнях жены сами выталкивают мужей за двери, на войну.

– Вчера с нами связалась супруга Альберта Бей-ерса – возможно, единственная женщина на планете, обладающая хотя бы долей здравого смысла. Ее сын хотел вступить в армию, и она просила Рауля сграбастать его и хорошенько всыпать, дать пинка под зад, пока эти идиоты не прекратят играть людскими жизнями.

Он указал рукой туда, куда ушел Рауль.

– Можете счесть это за комплимент: вы единственная, кого он любит настолько, что позволяет бить себя. Манерам я его еще научу. Возможно, и уму-разуму. А коль скоро вы так любите латинские крылатые выражения, то приобщите к вашей коллекции еще одно, он все время повторял его на Ашкрофте: «Mutatis mutandis».

– Сделав соответствующие изменения, – перевела она.

Говорят, что когда-то давным-давно жил один особенно благородный викинг, которого прозвали «любитель детей», потому что он не нанизывал за– хваченных ребятишек на копье, в противоположность своим собратьям.

Пятница (13)

– Матти, если нам понадобится заполучить качественную электронику, куда нам лучше отправиться? – спросил Верещагин, ожидая прихода остальных старших офицеров.

– Все, до чего еще не добрался Корягин, находится внизу, в Комплексе, – если вообще существует. Видит Бог, мы с Юрием наворовали достаточно. А почему ты спрашиваешь?

– Можешь называть это любопытством.

– Вот ты говоришь «любопытство». Не хочешь ли объяснить мне, что вы с Раулем задумали? Ты притих дня на три. Рауль суетится, словно пчелка, и вовсе не надо им с Береговым лететь на Комплекс, чтобы до меня дошло, что происходит нечто странное.

– Иногда терпение – великая добродетель, Матти.

– Разумеется. Я сыграю свою роль лучше, если предварительно не прочитаю сценария. Полагаю, тебе известно, что у ковбоев на юге неприятности. Их пшеницу поразила какая-то грибковая зараза. Конечно, она может быть и местного происхождения, но…

– Время слишком уж подозрительно подходящее. Буры не умели выращивать пшеницу – только сорго с повышенным содержанием клейковины и просо.

– Верно. – Харьяло еще сильнее нахмурился. – Слышу шаги Юрия. Что, уже пора?

Действительно, уже слышалась неровная прихрамывающая походка батальонного сержанта. Невезучая команда Ласотовича не вернулась, и теперь Малинин выглядел старше своих лет.

– Да, Матти. Думаю, самое время, – ответил Верещагин, Потом обратился к Санмартину: – Как у тебя, Рауль?

– Мы обнаружили три лагеря. Можем обстрелять их вечером. Но не раньше.

Нужно было видеть лицо Харьяло в этот момент. Человек Эбиля, лейтенант с сонным лицом по имени Ольрогге, тоже поднял глаза с явным интересом.

Санмартин оглядел присутствующих и обратился к Матти:

– Матти, помнишь тех невинных ребятишек-африканеров, которых я отпустил?

– Тогда я подумал, что у тебя в голове замкнуло. Из этих сорока гаденышей сейчас все сорок палят по нам. Лично мне уже осточертело слышать: «Мы бедные маленькие голландские мальчики…»

Санмартин холодно улыбнулся.

– Всего двадцать семь – остальных мы с извинениями повязали. Но, хоть двадцать семь человек и палят сейчас по нам, необходимо помнить, что мы послали их в большой мир с ответчиками в казенных частях. Я привел аппаратуру в действие три часа тому назад. Мы не сможем повторить этот трюк дважды, но, возможно, этого и не понадобится. Что касается меня, я таскался на экскурсию в Кругерсдорп.

Харьяло изучал его лицо.

– Ретталья был прав, – сказал он наконец. – Ты Человек с двойным дном. А не было ли у нас сегодня предложений поприличнее, Антон?

– Нет, насколько припоминаю, – простодушно ответил Верещагин. Он оглядел присутствующих. – Тебе достается ферма Эландслаагте, Пауль. Можешь взять двадцать шестой взвод гуркхов и самолеты. Нельспрейт – Петру. У Эбиляесть две роты в зоне действия, они тоже твои, а еще оперативно созданный взвод гуркхов. В распоряжении Рауля двадцать седьмой взвод. Разведчиков и инженерно-саперный взвод поделите пополам… Остальные гуркхи отходят к службе безопасности. Помнить о маскировке и карантине. Матти, прошу, не лезь вперед, – прибавил он твердо, и никто не спросил, почему это. Чуть погодя с оттенком былой веселости в голосе он поинтересовался: – Ну что, джентльмены, чего мы ждем?

Санмартин поднялся со стула. Ханс говорил, что на этот раз все будет иначе, победят хорошие парни.

– Я не переиграл? – спросил Харьяло, когда все разошлись.

– Нет, ты сделал все как надо, Матти, – задумчиво пробормотал Верещагин.

Эти игры нужны для того, чтобы сделать из них настоящих солдат, подумал он. И тотчас же мысленно оговорился: из тех, кто выживет.

– Матти, командир седьмой роты рвется в бой, но опыта у него маловато. Мне понадобится твоя твердая рука, чтобы он не наломал дров и сохранил голову.

– А Рауль?

– Рауль растет. Думаю, можно предоставить ему самостоятельность. К тому же Лев будет рядом.

К тому времени, как Санмартин возвратился в Йоханнесбург, «Аякс» трижды прошел над Кругерс-дорпом и окрестными лесами и сделал все нужные снимки. Евтушенко и Береговой получили копии и, разложив их на полу, стали изучать с помощью увеличительного стекла, ползая на коленях. Евтушенко получил четыре команды из разведвзвода.

– Ты времени даром не терял, – бормотал он, подползая к фотографии церкви.

Кругерсдорп был самой маленькой из трех целей. Населенный пункт состоял всего из пяти десятков строений. Буры набьются туда как сельди в бочку – им будет там слишком тесно, чтобы они смогли достойно защищаться.

– Они все там, в поселке, все нормально, – спокойно отозвался Береговой. Он указал на одно из строений. – Если это не бункер, то я куплю эту штуку и передам по наследству внукам.

– У Льва как?

– Там шатается слишком много народу. Погляди на эти следы, ведущие к складам на северо-западе. Бараки. Может быть, кто-то еще есть в лесу – там, где снимок слегка пестрит, – заметил Евтушенко.

– А что насчет бункеров?

– По одному на каждом краю. Еще три вдоль дороги. Их скрывает опавшая листва, но в инфракрасном свете видны пластиковые сетки.

Санмартин поднялся и потянулся.

– Мне кажется, Берри, что у нас есть наметки плана.

Солнце уже садилось, для обмена мнениями это был не вполне традиционный час. Двое гостей Верещагина явно чувствовали себя не в своей тарелке.

Надин Джоу похоронила сестру. Джеймс Мак-клосленд, Маленький Джим, занял место отца. Эти двое могли говорить за всех фермеров.

Верещагин пригласил гостей сесть.

– Готов сообщить вам, что мы предпринимаем все усилия к прекращению конфликта с африканерами. Для восстановления мира мне потребуется ваша помощь – вам нужно будет только придержать своих сторонников и их последователей.

Маленький Джим ожидал чего угодно, только не подобного заявления.

– Вы что, к бурам нанялись? У нас нет ни одной семьи, где бы не оплакивали чью-то смерть! Они убили моего отца! На их совести пара тысяч имперцев! Они там покатываются со смеху с ружьями в руках – а вы говорите о мире?

Губы Надин Джоу искривила еле заметная циничная усмешка. Верещагин заморгал.

– Бесспорно, но, если поляжет еще несколько тысяч буров, это все равно не вернет к жизни вашего Отца. Мы довольно потрепали буров и на этом не остановимся. К тому же ваша помощь хоть и желательна, но не так уж необходима. Возможно, вам интересно будет узнать, что директор «ЮСС» слишком много разъезжал, не давая этому удовлетворительных объяснений. Это оказалось связано с некоторым дефицитом на складах боеприпасов компании – он явно не ожидал, что мы следим за этим. Мы казнили его четверть часа назад.

Молодой Макклосленд, отпрыск влиятельного рода, понятия не имел, что это значит, – в отличие от Надин Джоу. Юго Туг до самого последнего момента, пока его не удавили в собственном кресле, продолжал верить в то, что дело можно уладить «в рабочем порядке». Он умер очень нехорошей смертью.

– Терпеть не могу, когда что-то творится у меня за спиной, – продолжал Верещагин. – Я не намерен проводить геноцид против африканерской нации. Мое дело – направить энергию в нужное русло. Мы поняли друг друга?

И, поручив молодого Макклосленда нежным заботам Надин, Верещагин занялся более насущными проблемами.

Когда стемнело, войска бесшумно выступили в путь. Это была легкая трехкилометровая прогулка – в конце пути их должны были подобрать вертолеты.

Под командованием Санмартина были три его стрелковых взвода и отделение разведки. Кольдеве и Окладников возглавляли другую половину клещей, они должны были получить по дороге бронетехниг ку, группу из инженерно-саперного взвода, три миномета, а также группу разведчиков и гуркхов.

Береговой был оставлен на месте с четвертым минометом, осиротевшими птенцами Хигути и изрядным количеством тяжелого вооружения, прилипшего в разное время к рукам Матти Харьяло. Его делом было создать иллюзию, что 3-я рота находится там, где ей и надлежало быть, – именно так должны были думать повстанцы, скрывающиеся в лесах.

Шестерни хитроумного механизма бесшумно завертелись. Ночные действия разворачивались вовсю. После того как Санмартина подберут большие птички, они вернутся за Полярником. Оперативный взвод гуркхов назначили передовым отрядом Полярника. Лучевая болезнь уже начала сжимать их в своих объятиях – они не слишком маневренно передвигались, но были очень, очень злы. Роты Эбиля двигались на север по дороге вдоль Красной реки из Чалктона, они представляли собой молот, который должен будет вдребезги разбить самый крупный из трех лагерей противника, а Коломейцев – наковальню. Третьей силой был Палач. Штурмовикам и вертолетам до поры до времени велели держаться в стороне.

Было тепло, около двадцати пяти градусов, но Санмартина знобило. Ему становилось лучше, только когда он думал о предстоящем сближении с противником.

Одиннадцатый взвод десантируется с самолета. На стереоскопических снимках, сделанных с борта «Аякса», видно было, что по горам вдоль Жемчужной реки растут древовидные папоротники высотой метров в тридцать.

Спустившись с хребта, Санмартин и одиннадцатый пройдут черным ходом без лишнего шума. Взвод Караева обеспечит защиту флангов, пока они не окажутся в городе. Затем они захватят изолированный квартал из четырех домов и блокируют северо-восточный край города. Гаврилов и 10-й взвод выполнят функцию пробки – они отрежут огнем путь всякому, кто вознамерится прорваться к рудникам.

Ну а когда с черным ходом все будет в поряд-

ке, Ханс и Сергей Окладников вышибут парадную дверь.

Если верить сведениям с «Аякса», буры уходили из поселка в леса, которые местные жители некогда посадили без всякой задней мысли. Санмартин надеялся, что, когда они услышат звонок в дверь, у них тоже не возникнет никаких задних мыслей. В противном случае Евтушенко и его подручным придется взяться за ножи.

Это был совершенно идиотский план, который вполне мог сработать. Так Санмартин объяснял и Ханне.

Как нелегко это было – сидеть и рассказывать Ханне, что он уже сделал и что собирается сделать. Он помнил, как оставил ее. Она сидела на кровати, тупо глядя в стену, а руки ее были судорожно стиснуты.

Команда к выброске прозвучала совершенно внезапно.

Молча, осторожно обходя деревья, колонна Санмартина двигалась вперед, доверяясь в кромешной тьме лишь биноклям ночного видения.

Идущий впереди Евтушенко останавливался через каждые десять метров и, щелкнув кнопкой наручного прибора, сверялся с показаниями компаса. Хотя разведчик хорошо ориентировался на местности, но никогда не полагался только на чутье. Пробираясь сквозь ночную тьму, он мысленно считал шаги, поэтому всегда знал, насколько далеко ушел.

Хребет был совершенно скрыт густыми девственными джунглями, тут царили торжественная тишина и сдержанные цвета – черный и зеленый. Толстые высоченные стволы устремлялись в небо, словно гигантские зеленые копья. По толстым чешуйчатым стволам ручьями стекала вода. Огромные деревья представляли собой первую крышу, перекрывавшую свет звезд на высоте двадцати – двадцати пяти метров над их головами. Вторая крыша располагалась пониже – метрах в десяти, образованная ветвями другого вида папоротниковых деревьев.

Ян Сниман шел с 11-м взводом Муслара в качестве помощника-медика при Марио Винсенте.

– Кто выбрал эту дорогу? – спросил он шепотом у соседа. – Он явно разбирается в дерьме.

– Не знаю кто, – отвечал Санмартин тоже более-менее неслышно. – Но пристрелить его не мешало бы.

Смущенный Винсент зашипел:

– Тише! Не шуметь.

Санмартин похлопал Яна Снимана по спине и пошел к голове колонны.

Хярконнен поднял глаза от радиостанции.

– Майор Коломейцев считает, что утратил преимущество внезапности. Он требует инструкций.

– Передай, чтобы действовал по обстановке, Тимо, – резко бросил Верещагин.

Хярконнен прикрыл ладонью микрофон.

– Сэр, я уверен, что он будет действовать по. прежнему плану, если я передам это. Большой риск потерь.

– Тимо, в долгосрочном плане нам это обойдется дешевле, если они запомнят, что в эту ночь их победили в честном бою, а не заманили в ловушку или сразили вирусом.

Уже в течение девяти часов двадцать семь человек со вживленными ответчиками успешно распространяли инфекцию, которая призвана была сокрушить армию буров, но лучше будет, если их сыновья воспримут эту чуму как милость, избавившую их от нового проявления имперского гнева.

– Несколько тысяч человек, – добавил Верещагин, присовокупив до кучи батальон Эбиля и прочих, – не могут управлять целым миром, даже таким, как этот. И командование противника прекрасно это понимает. К несчастью, в этом их сила. Но вот другого они не понимают: в наших силах изменить существующую ситуацию так, что мы вполне сможем ее контролировать.

Удовлетворенный Хярконнен кивнул и принялся выдавать Полярнику краткие инструкции.

В окрестностях Нельспрейта пробил назначенный час. Толпа низкорослых солдат высыпала из леса с криками: «Айо гуркхали!» Пятеро погибли – один по имени Али, другой – Пан и трое – Тапа. Но остальные легко смяли растерянных буров из бетле-хемских ополченцев. Те окопались мелко и кучно, словно поросята, сбившиеся в одну кучу для тепла и компании.

Тем из жителей Бетлехема, кто успел запереться, крупно повезло. Другим пришлось близко познакомиться с кривыми кинжалами гуркхов. Взвод номер один под командованием Янковски оставил людей Хигути заканчивать дела в Бетлехеме и двинулся дальше.

В это время в Йоханнесбурге Ханна Брувер встала и переоделась. Она надела серый пуловер и темные брюки и обулась в грубые башмаки. Дом совершенно опустел. Никого не встретив, она направилась к юго-восточному сторожевому посту и помахала рукой двум низкорослым гуркхам. Поскольку им строжайше приказано было ни при каких обстоятельствах не стрелять в нее, они помахали ей в ответ. По потаенной тропинке она направилась через пшеничное поле к пустым, словно вымершим, улицам города.

Она остановилась у дома 27 по Вильунстраат, вспоминая слова Рауля. Возможно, это было глупо – так сблизиться с ним, поставив себя под удар, но так случилось. Он говорил, что подобно тому, как в природе существует равновесие, оно существует также и в политике – и его нельзя серьезно нарушать, не опасаясь при этом непредсказуемых последствий. Да, это правда.

Он рассказал ей, что собирается предпринять. Потом высказал еще очень много сугубо личного – ведь он полагал, что не вернется.

Ханна вспомнила, как он ушел, тяжело увешанный всевозможной амуницией, вселив в нее против воли огромную веру в себя.

Она тихонько постучалась. Внутри мелькнул слабый свет – и только.

– Я одна, тут больше никого нет, – тихо сказала она на языке африкаанс. – Можете спокойно открывать.

Свет пропал. Дверь открыл сам Альберт Бейерс. Лицо его было мрачно.

– Быстро входите, – отвечал он на том же языке. Закрыв за нею дверь, он запер замок и только после этого Отважился зажечь свет. За его спиной стояла его супруга. В руках она сжимала увесистую каменную скалку.

– Вы что, спятили? – хрипло прошептал– Бейерс. – .Что на вас нашло? Вы что, забыли про комендантский час?

– Полно, Альберт, – вмешалась его жена, уже гораздо спокойнее. Она подалась вперед, прищурясь. – А-а, это же девочка Брувер – теперь я вас узнаю. Простите, я близорука. Надо было вставить контактные линзы, да вот все недосуг. Ну, что у вас?

– Хеэр бургомистр, у меня есть для вас предложение.

Брувер мешком опустилась на стул и принялась массировать щиколотки. Напряжение последней недели давало о себе знать. Голос ее звучал хрипло.

Жена Бейерса направилась прочь.

– Нет, останьтесь! – попросила Брувер. – Это касается и вас.

И она начала рассказывать.

Шаркающей походкой совершив нечто подобное круговому обходу сторожевого поста, скучающие часовые остановились у входа в нечто похожее на бункер, располагавшийся на лесной опушке близ Кру-герсдорпа. Прямо у них за спиной возвышалась. южная оконечность горного хребта, окаймлявшего равнину, где раскинулся городок. Хотя такой обход подошел бы скорее при охране почтового отделения, чем военного сторожевого поста, молодые шахтеры чувствовали себя при этом настоящими бойцами.

Когда двое охранников приблизились друг к другу в процессе кругового обхода, в кустах, метрах в десяти от них, послышался тихий шорох, и часовые попадали, словно марионетки, когда их изображают пьяными.

У входа сидел парень. Спасаясь от жары, он выбрался из бункера и поднялся на верхнюю ступеньку без всякого оружия. Лицо его исказило беспокойство. Но стоило парню выпрямиться, как в грудь ему ударил тонкий кувыркающийся осколок пластика и повстанец завалился на спину.

От опушки отделились две фигуры. Они бежали прямо к бункеру. Когда первый из них достиг входа, он поскользнулся в луже крови, но ему удалось удержаться на ногах ровно столько, чтобы опорожнить магазин в чрево бункера. И лишь потом он позволил себе плюхнуться на пятую точку.

Щелканье затвора сопровождалось более глухими звуками – это пули рикошетили от стен. Евтушенко с величайшей осторожностью поднялся на ноги – две пули просвистели прямо у него над головой. Посветив внутрь фонариком, он увидел три скорчившиеся фигуры. Разведчик выдернул свой нож из груди трупа, валявшегося у него под ногами, и вошел внутрь.

Выйдя, он увидел стоящего на верхней ступеньке Томаса – на тощем лице его сияла идиотская усмешка. С каменным лицом Евтушенко сменил магазин. Потом вытер окровавленное лезвие ножа о брюки убитого африканера.

К ним присоединился Санмартин.

– Ну вот мы и пришли, – тихо сказал он. Евтушенко кивнул.

Санмартин поднял глаза на тонкий церковный шпиль, устремленный в небо, потом вновь посмотрел на Евтушенко.

– Лев, как говаривал ежик ежихе: будь попроще.

Окладников мог свободно браниться: все равно гул двигателей транспорта заглушал его цветистые проклятия.

Когда легкие штурмовые взводы перебрасывали по воздуху, для крупных транспортов «в большинстве случаев» назначали вполне приличные посадочные полосы, где Окладников мог хоть в белых перчатках выводить свою боевую технику. Однако это бывало как яичный рулет у одного лоточника: он также удавался «в большинстве случаев» – вчера, завтра, но только не сегодня. Если район высадки не оказывался болотом, то или хорошо простреливался, или был покрыт лесами. Гуркхи Кольдеве и даже минометы и прыгунки вполне могли лавировать между деревьев, но вот «кадиллакам» оставалось лишь плюхаться прямо в реку.

Когда транспорт стал снижаться, Окладников почувствовал, как его желудок неумолимо стремится к горлу. Он монотонно крыл все поколения буров, а особенно предшественников тех, кто поселился на Зейд-Африке, и не прекратил этого и в тот момент, когда хвост аппарата раскрылся и выбросил круглый парашют.