Текст книги "Русский батальон"

Автор книги: Роберт А. Фреза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Пятница (12)

Будучи в дурном настроении, Ретталья имел привычку расхаживать из угла в угол. Санмартин прикинул, что, если так пойдет и дальше, через неделю придется перестилать полы.

– Рауль, это тянется уже четыре дня! Мы болтаем. Они треплются. Мы делимся на комиссии и работаем над текстом. Я выправляю запятые. Скажи, пожалуйста, сколько комиссий можно создать из трех делегатов, вооруженных ультиматумом? – риторически вопросил Ретталья, дойдя до дальнего угла комнаты и повернув обратно.

– А в самом деле, сколько? – спросил Санмартин.

– Больше всего беспокоит то, что поганцы, по-моему, даже и не пытаются связать концы с концами! Я-то думал, что они тут же представят два-три идиотских проекта, адмирал их рассмотрит и, естественно, пошлет к черту. Но идиотские проекты пока что поступают только от Ириэ и Гамлиэля. А буры ведут себя так, словно все эти бумажки не имеют ни малейшего значения. И нынешние переговоры для них просто…

– А ты уверен, что происходящее можно назвать переговорами? Такой вопрос мне задал Руди. Переговоры бывают между равными, а он что-то раньше не замечал, чтобы мы считали буров равными себе.

Ретталья посмотрел на него сверху вниз.

– Даже буры знают, что именно адмирал говорит Бонду, что он ожидает от него услышать. Такова плата за то, что их не депортируют. И все же мне хотелось бы, чтобы адмирал относился к этому серьезнее. Это дымовая завеса, и я отдал бы полжизни, чтобы узнать, что происходит за ней.

Буры понятия не имели о тонкостях дипломатического этикета, из-за которых приходилось тратить по неделе на обсуждение размера помещения и количества стульев в нем. Но помимо этого Ретталья чуял что-то неладное.

Из-за того, что делегации были превращены в комиссии по обсуждению договора, майора фактически отстранили от их работы и продолжали умело держать подальше от дела. Его и де Ру задвинули в угол и приставили к ним вместо охраны старого, фанатика Оливье. Это, скорее всего, было делом рук БрехливогО Луиса. Делать вид, что они с де Ру совершенно незнакомы, было не так-то просто: они слишком хорошо знали друг друга благодаря Симадзу и слишком много успели напакостить друг другу.

Контр-адмирал Ириэ исчез с середины заседания, уехал со всеми своими помощниками и охраной. Рессоры его машины надрывно стонали. Он уже привозил на «Графа Шпее» неизвестныйтруз, таинственный ящичек со стороной в тридцать сантиметров и весом в 580 килограммов, как сообщил потрясенный сержант, который его взвешивал перед загрузкой.

Очевидно, Ириэ подсунули взятку. Возможно, золотом. Впрочем, его влияние было не столь большим. Видимо, скоро адмирал Ли устанет от него, и беднягу отправят на Землю малой скоростью, в качестве балласта. А ведь буры наверняка знали, что контр-адмирал вряд ли сумеет убедить адмирала^ Ли предпринять какой-либо важный шаг!

Возможно, Ли собирались убрать. Но если бы Бонд обсуждал такую возможность, де Ру непременно упомянул бы об этом, изображая ужас и возмущение. Тем более что, если с адмиралом что-то случится, Ириэ окажется в таком положении, что свободно сможет отказаться от любых обещаний.

– И еще тебе не нравится, что Брехливому Луису предоставили полную свободу действий.

– И это тоже, – согласился Ретталья. – Гамлиэль держится так, словно абсолютно уверен, что его дружки из Бонда предоставят ему нечто такое, что позволит натянуть нос мне.

– Но ведь они знают, что ты имеешь возможность добывать сведения о том, что происходит в ячейках. Так что либо Бонд начал чистку рядов, либо адмирал скоро утратит свое корейское хладнокровие и начнет рубить головы.

– Я знаю. Единственное толковое объяснение, которое приходит мне в голову: всю игру затеяли фанатики ради того, чтобы дискредитировать миротворцев.

Что-то было не так в этих переговорах. Непонятное, тревожное, тянущее за душу ощущение. Какую бы игру ни вели буры, при четырех батальонах на материке и военных кораблях над головой выступать открыто им было опасно. Они уже видели, что могут натворить молнии, падающие с небес. Однако говорят же, что всякая рыбка может сорваться с крючка, а Оливье, к примеру, был куда больше похож на рыбака!

– И в этот момент Брехливый Луис иссякнет и испарится, а фанатикам придется либо уходить в горы, либо отправиться на «Сокаку» в наручниках. Неужели они настолько недальновидны? – спросил Санмартин.

– Если бы знать! А я тебе говорил об этой новой загадке?

– Весом в пятьсот восемьдесят кило? Говорил! Ты знаешь, я все-таки не могу понять, кому и зачем могло понадобиться подкупать Ириэ.

– Мне хочется думать, что фанатики просчитались и что на следующей неделе сторонники мира будут помогать нам их вылавливать, независимо от того, подпишем мы договор или нет.

– Ты в это веришь?

– Нет.

– Ну, что будешь делать? – тихо спросил Санмартин.

– Что приказано. Если адмиралу угодно, чтобы Гамлиэль трепался, пусть треплется. Но «братство» все больше боится своих собственных экстремистов. С каждым днем ко мне поступают все новые и новые сведения. Скоро ловушка захлопнется, и мы начнем охоту. По крайней мере, я надеюсь…

– А что, если все это – лишь затем, чтобы вывести тебя из игры?

– Ты уверен, что у них достаточно оружия для этого?

– Нет, – согласился Санмартин. – А что, если все это – лишь прикрытие, чтобы выиграть время для подготовки восстания?

– Возможно. Но маловероятно. Мне точно известно, что Бонд не предпринимал никаких шагов в этом направлении. В Совете предложение о восстании вряд ли наберет больше двух голосов. Они не дураки. Не забывай, что у нас в любом случае остаются военные корабли и четыре батальона. Адмирал мне об этом постоянно напоминает.

– Ты знаешь, Бонд почему-то представляется мне в виде кучи студня, но со стальным ядром в середине. Хотел бы я знать, что обнаружится, когда студень растает. «Caelum non animum mutant qui trans mare currunt», – сказал Гораций. «Те, кто переплывает море, меняют небеса над головой, но не свою натуру».

– Вспоминается один стих из Горация: «Amoto quaeramus seria ludo», – ответил Ретталья. Он бегло говорил на шести языках и кое-как понимал еще семь.

Рауль недоуменно пожал плечами.

– «Отложим шутки в сторону и займемся серьезным делом», – перевел Ретталья.

Санмартин рассмеялся.

– Если повезет, к следующей пятнице весь батальон Кимуры будет помогать тебе вычищать город, – продолжал Ретталья.

– То-то постреляем! – сказан Санмартин, не совсем в шутку.

Ретталья вздохнул.

– Ладно, Рауль. Я тебя и так задержал. Когда отправлюсь к черту, займу там тебе тепленькое местечко. Чао!

– Чао!

В другое время Габриэль с удовольствием арестовал бы Стридома – если, конечно, Стридом действительно распоряжается всем этим, а не служит ширмой кому-то другому. Но Гамлиэль все взбаламутил. Стридома теперь трогать нельзя – он считается агентом Гамлиэля. Если он арестует Стридома и не найдет никаких неопровержимых доказательств его вины, через три часа он сам окажется в каюте на «Сокаку», где его будет услужливо ждать пистолет. Гамлиэль никогда не забывает о таких мелочах.

Однако говорят, что во всех разрозненных, пестрых странах Империи общим является то, что богатые становятся богаче, бедные получают то, что осталось, а буйные обитатели колоний получают по заслугам.

И Ретталья намеревался сделать все от него зависящее, чтобы это изречение оправдалось.

Суббота (12)

Матти Харьяло томился в зале, слушая Солчаву, и уже в четвертый раз за пятнадцать минут задавал себе вопрос, все ли военные врачи психи или только те, что служат при пехоте.

Клод Девуку никогда не скрывал глубокой уверенности в том, что, если бы Вселенной правили такие, как он, в ней не было бы места явным недоразумениям типа батальона Верещагина. Матти Харьяло придерживался противоположного мнения. Если кто-то способен изгадить Галактику больше, чем ассамблея, то это кучка таких медиков, как папаша Клод. Охта, бывший батальонным врачом до него, ухитрился прожить в части Антона четыре года, пройти вместе с ней две кампании и так и не расстаться с трогательным убеждением, что каждый офицер носит в боковом кармане целый склад. Предшественник Охты тоже был хорош… Но Наташа Солчава – хуже всех!

Кто-то сообщил ей, что ее подчиненных отправили заниматься военной подготовкой, и она чуть не выцарапала глаза Эско Пойколайнену.

Она кудахтала, как наседка; лицо исказилось от неподдельной ярости. В конце концов Верещагин, который мог уболтать и каменную стенку, ухитрился выпроводить ее.

Война не считается с выкладками и рассуждениями теоретиков. На самом деле у нее один закон: око за око, зуб за зуб. На удар противника следует отвечать ударом. А на колониальной войне – тем более. Этот вид драки не приемлет рыцарства. Поэтому Верещагин полагал, что выпускать на поле боя врачей, которые не владеют искусством выживания, – есть преднамеренное убийство, караемое законами Империи.

– Вы отправили их на этот остров! – бушевала Солчава. – А ведь они врачи, а не солдаты! Их не этому учили! А этот… этот…

Грудь у Наташи была маленькой, и в своем мундире врач на первый взгляд казалась мальчишкой. Тем более что она пришла из батальона Евы Мур. Но, слушая ее повествование о самодурстве Варяга, Матти думал, что она на самом деле очень даже ничего!

Палач выслушал его мнение на сей счет с искренним недоумением.

– Солчава? Да ты что! У нее лицо лошадиное и характер тоже!

– А полковник Мур – старая стерва, – заметил Пойколайнен. – Матти ее пристрелит при первой же возможности, вот увидите!

Воскресенье(13)

Они встретились в сырой маленькой комнате. Оливье не пришел, и де Ру кипел от энтузиазма. Ретталья слушал его остроумные разглагольствования, и ему все сильнее становилось не по себе. Он уже не помнил, кто предложил устроить заседание в воскресенье. В любом случае идея была дурацкая.

Внимание Лю Шу привлекли несколько весьма туманных некрологов, появившихся в бурских газетах. Все покойники были членами Ландроста. Некое шестое чувство побудило его поинтересоваться, сколько братьев устранили люди де Ру. К удивлению цензора, тот с возмущением отверг это обвинение. Ретталья зачитал полдюжины фамилий, внимательно следя за его реакцией.

Гнев де Ру сменился изумлением и растерянностью.

Ретталья поджал губы. Значит, «братство» разделилось. То, что им удается держать такие важные решения в тайне от Совета, означает, что в информации, на которую опирался Ретталья, имеются существенные пробелы. Кроме того, это означает, что де Ру и его единомышленники в Совете, скорее всего, кандидаты в покойники. Он оставил де Ру, который беззвучно разевал рот, как рыба, вытащенная из воды, и неслышно подобрался к двери.

Она была заперта. Очевидно, кто-то из «братьев», терзаемых муками совести, решил, что следует помешать Ретталье плести свои сатанинские сети.

Ретталья достал из рукава маленький пистолет и принялся терпеливо ждать, когда дверь откроют.

В Вентерстадте четверо людей, прятавшихся в полях, застрелили Аркадия Пересыпкина, который возвращался со свидания.

Аркадий был еще молод, но уже достаточно давно служил под началом Полярника. Он сунул Даниэле Котце деньги в карман платья – словно знал свое будущее. Услышав выстрелы, девушка застыла на месте.

Потом эти люди пришли к ней. Они обзывали ее шлюхой, предательницей и еще по-всякому, грубо сбили с ног и обрезали волосы ножом.

На следующее утро, прежде чем уйти к комман-дос, ее проволокут по улицам Вентерстадта, стегая кнутом. Люди будут выбегать из домов и издеваться над ней. Они будут кипеть горькой ненавистью к предателям, которую могут испытывать только те, кто сам вынужден сотрудничать с захватчиками.

С нее сорвут платье и бросят на землю. И легкие бумажки будут разлетаться по ветру…

– Ну что, Рауль? – мягко спросил Верещагин. Санмартин попытался сглотнуть комок, стоявший в горле.

– Он убит. Солчава осмотрела тело – по-моему, она ни с кем, кроме меня, и не разговаривала. Буры были недовольны. Разумеется, она ничего не нашла. Де Ру трижды выстрелил в Ретталью, потом застрелился сам. Это подтверждают три свидетеля. Причины неизвестны. Чушь собачья.

Варяг потер переносицу. У него это был знак высшего неудовольствия.

– Объясни, пожалуйста, чтобы всем было ясно. Санмартин невольно расправил плечи.

– Ретт даже в туалет не ходил без карманного пистолета и маленького магнитофона. Ни того, ни другого при нем не нашли. Томияма и Аксу могут это подтвердить. Они будут работать на-меня, пока, адмирал не назначит другого исполняющего обязанности.

– Достаточно, Матти!

– Поступили еще три тревожных сигнала. У Петра один человек отправился к девчонке. Во время радиопереклички не отозвался. Ушел в Вентерстадт. Петр хотел сровнять этот городишко с землей. Я его пока что отговорил. Пауль устроил проверку, как вы просили. Очень многих буров нет на месте. Возможно, прячутся в джунглях. Плюс активность в периметрах. Что мы имеем? Полдюжины буров пытались этой ночью забраться в наш садик. Одному оторвало руку. Я подумывал о том, чтобы разыскать его. Что задумали буры, не знаю. Но подозреваю…

– А что там думают адмирал и полковник Линч? – спросил Хенке. – Они вообще что-нибудь думают?

– Полковник Линч, похоже, думает, что мы преувеличиваем, – ответил Верещагин. – По-моему, он так и не передал мой доклад адмиралу.

– Можем мы рассчитывать на помощь других батальонов? – спросил Хенке.

Верещагин хотел ответить, но его опередил Харьяло.

– Никоим образом. Эбиля вместе с одной ротой из батальона Хигути послали вновь утихомиривать Приозерный район. Хигути замотан, как собака, хотя толку с его деятельности мало. Людей ему самому не хватает. Батальон Кимуры стоит гарнизоном, половина в Ридинге, половина в Верхнем Мальборо. От волонтеров толку мало.

– Какого ж черта они так распылили резервы! – сказал Хенке. Видно было, что настроен он очень мрачно.

– Я с тобой согласен, Пауль. Но полковник Линч другого мнения. Он полагает, что округ Боксбурга наводнен сектантами и что это единственная опасность, которая нам угрожает. Он еще прислал приказ, чтобы мы отправили подкрепление в Боксбург.

Ёсида, всегда такой сдержанный, и тот не выдержал:

– Это же безумие! Какие там сектанты? Верещагин покачал головой.

– Тихару, ты же знаешь, что, если полковник Линч уперся, его уже не сдвинешь. У вас есть какие-нибудь конструктивные предложения?

– Ну и когда же они начнут боевые действия? – спросил Хенке. – Ведь все дело к тому идет. Сегодня? Завтра? Послезавтра?

– Как ты думаешь, Рауль? – спросил Верещагин.

– Несколько часов назад Ириэ одобрил черновой вариант этого идиотского соглашения. Если они не начнут действовать тотчас же, об этом станет известно, и люди могут отказаться участвовать в восстании. По их расчетам, мы уже должны были отправить людей в Боксбург двадцать часов назад. Сегодня День Завета, так что им не придется прилагать много усилий, чтобы поднять народ. Следовательно, все должно начаться сегодня ночью или, в крайнем случае, завтра утром.

– А интересно, чего ждет от нас полковник, если заварится вся эта каша? – спросил Хенке.

– Видимо, он ждет, что мы сделаем все, что сможем, – спокойно ответил Верещагин. – Рауль, что будем делать с Боксбургом?

– С Боксбургом?! – не выдержал Ёсида.

– Если продолжим тянуть с этим, полковник Линч может решить, что мы преднамеренно игнорируем его приказы. Надо же его успокоить, – усмехнулся Верещагин. – Пауль, сколько народу вам нужно?

– Шестнадцатый взвод я могу оставить Петру, но, если мне придется иметь дело с танками, мне понадобятся все мои, саперы, разведчики и два отделения из роты Рауля.

Палач не любил ничего делать, наполовину. Да, естественным выходом было «раздеть» третью роту. Полярник стоит слишком далеко, чтобы поддержать Хенке, а Ёсиде и так людей не хватает.

Санмартин быстро прикинул в уме.

– Я дам тебе Караева и два отделения из девятого взвода, – сказал он.

– Ждите нас к завтраку! – сказал Палач.

– Комментарии будут? – спросил Верещагин.

– Рауль! – ехидно окликнул Харьяло.

– Ах да, – сказал Санмартин. Прикрыл глаза и выдал: – «Ira furor brevis est».

– «Гнев есть преходящее безумие». Так? – сказал Верещагин.

– По-моему, это мы уже слышали, – заметил Хенке.

– Ничто не ново в этом мире! – сказал Харьяло. Палач хмыкнул.

Комната тихо опустела. Одной из странностей Малинина было то, что он терпеть не мог, когда скрипят стульями. А к странностям батальонного сержанта относились с уважением. Верещагин встал и направился к выходу.

В приемной сидел Тимо Хярконнен, почесывая затылок ручкой. Он кивнул Верещагину.

Выходя из штаба, Антон задержался, чтобы полюбоваться батальонным гербом. Он был повешен так, чтобы не бросаться в глаза. Герб существовал в единственном экземпляре: одка-единственная копия могла принизить его значение, а сотня сразу превратила бы его в дешевую побрякушку. Герб был одноцветным. Простая эмблема, нарисованная эмалью на деревянной плашке, слегка стершаяся от прикосновений двух поколений новобранцев. Временами из-за него возникали скандалы при погрузке на корабль: дерево слегка фонило.

На вершине герба красовалась саламандра, которая смотрела ему прямо в глаза. Бегущая белая саламандра, усыпанная черными точками, на черном фоне. Черное на белом, белое на черном – «янь» преобладает над «инь». Этот герб им подходит: существо цвета смерти, рожденное в огне, созерцающее выжженные равнины ада.

– «И услышали они глас Будды: дни приходят и уходят, ветер воет и волны шумят», – сказал себе Верещагин и пошел дальше.

Когда говорил Хендрик Пинаар, соседи слушали. Не потому, что у него были седые волосы; не потому, что его водянистые глаза горели. Его слушали как человека, который послушно приемлет таинственные замыслы Господни и внемлет слову Его.

Все знали, что отец Пинаара погиб во время войны с банту, что его мать и два брата умерли в лагерях и что сам он ушел оттуда на последнем корабле с винтовкой в здоровой руке в тот кровавый год, когда избранники Божий были навеки изгнаны из Хайвельда. А те, кто служил в Стейндорпском корпусе коммандос были преданы Пинаару душой и телом.

В эту ночь люди слышали многих ораторов. Говорили о мощи имперцев, о трудностях, об опасностях. Хендрик Пинаар вещал другое.

Он говорил об Afwyking, Отступничестве, и об Ondergang, Падении. Он говорил о предателях, которые утратили веру в своего Господа, сурового и справедливого, которые скрылись в городах, чтобы поклоняться золотому тельцу, и забыли слово Бо-жие и закон Божий. Их были сотни тысяч, но, когда пришел час испытаний, они попрятались в свои норы и лизали ноги кафрам, как когда-то другие трусы лизали ноги англичанам. Так было всегда, и так будет, ибо те, кто теряет связь со своей землей, мертвы в глазах Господа.

Он напомнил им о верных банту, которых враги убивали сотнями тысяч. Он напомнил об англичанах, которые звали себя южноафриканцами. Их тоже были сотни тысяч, но они бежали на кораблях или ползали на брюхе перед кафрами. И лишь горстка избранников Божиих стояла насмерть, сражаясь во имя Господне. И еще он сказал о лагерях смерти, которые построили англичане, чтобы сломить дух гордого народа.

Под конец он напомнил им, что народ африканеров провел много лет, скитаясь в пустыне, ибо утратил веру. Он говорил о Великом Походе, в котором Господь открыл народу Своему Свой истинный замысел. Хайвельд был лишь горнилом, которое должно было закалить народ для великого странствия к звездам, ибо им было назначено создать новую Южную Африку здесь, на этой пустынной планете. Затем Пинаар вернулся к нынешним временам и сказал, что настал час последней битвы с воинством Сатаны, которое явилось, чтобы отнять у народа Божия плоды его трудов. А соседи Пинаара слушали.

А потом они все вместе, распевая псалмы, пошли к берегам реки, которая называлась Кровавой, чтобы скрепить завет с Господом. И, слушая их пение, Хендрик Пинаар, бывший лейтенант полка Дани Терона Второй Республики, презирал себя за то, что он наделал.

В ту ночь первые отряды коммандос собрались нанести удар, как прежде они наносили удар ковбоям и наемникам, а до того – зулусам и кафрам.

«Разве люди, сражавшиеся у Слахтерс-Нек, дрогнули перед мощью англичан? Разве те, кто принес клятву посвятить свою победу славе Господа нашего, отвратились от Бога своего? Он избрал народ африканеров и назначил ему особую судьбу. Сегодня, как и в каждый Geloftedag, все сердца африканеров поют в унисон, сливаясь в общей гармонии божественного замысла Господа нашего; и найдется ли среди вас хоть один, кто настолько погряз во грехе, чтобы отрицать, что Бог назначил особую судьбу избранникам Своим?

Но вот я смотрю вокруг себя – и что я вижу? Вижу на лицах африканеров сомнения и страх, страх и нерешительность. Вижу, что сердца маловерных и робких духом трепещут пред мощью язычников! Неужели вы боитесь довериться Господу своему? Разве ваши слабые души не ведают, что Господь правит нами и каждый миг заботится об избранных Своих? Что страдания народа есть испытание, ниспосланное нам Творцом, и знак Его великой милости? Помните об этом! Не забывайте, что за страданиями приходит избавление!

Разве дрогнули воортреккеры? Разве были в их сердцах робость и нерешительность? Усомнились ли они в Господе своем? Нет, ни на миг! Самозабвенно, вдохновленные величием своей цели, они уходили в пустыню, как народ Израиля, бегущий от фараона. Они творили волю Божию, будучи защищены божественным промыслом. Господь призвал их, Господь вел их, Господь воздвиг их и явил им путь. И ныне Он призывает нас и ведет Своим путем.

Но в этот день Памяти я говорю вам не о провидении, но о позоре! О грехе! О праздности! Ибо народ Божий отвратил взор свой от Него, люди склонились пред медными идолами, они продали детей своих и детей детей своих в рабство египтянам! Они утратили веру в ⁴Творца своего и Его праведность, они покорились, трусливо и робко, как стадо овец! Может ли Господь стерпеть такое от народа Своего? Я говорю вам – никогда! Ибо мы – народ, коему назначена высокая участь, но для того, чтобы достичь ее, народ должен осознать себя носителем своей культурной миссии и быть достойным ее. И я говорю всем вам: восстаньте, и да пребудет над вами рука Господня!»

Отрывок из проповеди, произнесенной преподобным Луисом Преториусом Сниманом в Паульскирке, в Йоханнесбурге, на День Завета.