Текст книги "Чужая здесь, не своя там. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Рина Гиппиус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Плечи Диль опустились, взгляд потух. Как кукла, которую забыли завести. И теперь она не сможет неуклюже ходить и, улыбаясь, говорить: ‘Здравствуйте! Я так рада вас видеть!’. Такую куклу мне подарили на первый день рождения, который я встречала тут, а потом ее сломала Диль.

Диль спрыгнула со стола, подошла ко мне вплотную, улыбнулась печальной улыбкой и, больно толкнув меня плечом, ушла.

На кухне я нашла аптечку. Нахлынули воспоминания. Горечь никуда не ушла, но уже не накрывала с головой, не давая больше ни о чем другом мыслить.

Прихватив с собой стакан с водой, я пошла обратно в мастерскую.

Уж не знаю, где был Рун во время моей перепалки с его сестрой, но сейчас он сидел в мастерской. Он с удивлением разглядывал новый порядок на своем столе.

Один взмах моей руки, и мокрые пряди облепляют лицо Руна, а вода с его волос стекает ему за воротник.

– Ну и мерзавец же ты! Эгоист! – прошипела я, упираясь кулаками в стол.

Я смотрела на него сверху вниз. Рун мне и слова не сказал. Он с абсолютно спокойным выражением лица вытирал его платком.

Я продолжила:

– Когда там у вас с Рини свадьба? Через полгода? А ты и счастлив – свадьба-то с любимой! Чего ж ты тогда сестру за нелюбимого собрался замуж отдавать?! Думаешь, она от этого счастлива будет? После того, как ты лишишь ее возможности быть с Инепом? Решил за нее и доволен. Молодец! Только ты знаешь, как будет лучше. Или ты вдохновился примером Диль? Думаешь, она замуж от большой любви идет? – сказала я и осеклась. Не туда меня понесло.

– Все сказала? – с убийственным холодом в голосе поинтересовался Рун.

Я кивнула. Запал-то у меня пропал. Все, выдохлась. Устало опустилась на стул.

– Ты права, – я удивленно посмотрела на него. – Я и сам знаю, как лучше для моей сестры.

Чуть не запустила в него стаканом, который оказался под рукой. Заметив мое нервное движение, Рун усмехнулся и продолжил:

– Именно поэтому я сам сначала съезжу к Инепу.

Стакан выскользнул из руки. Не послышалось ли мне?

– Не послышалось, – хмыкнул Рун и уже суровым голосом продолжил: – Иди уже домой, а то у тебя непростой день выдался.

Когда я уже подошла к двери, Рун окликнул меня.

– Не забывай, пожалуйста, Астари: я терпеть не могу, когда в моей мастерской появляются посторонние.

***

Рун сдержал свое слово – поехал к Инепу. Чета Ровенийских была категорически против, но старший Натсен был тверд в своем решении.

В отсутствие любимого жениха Рини тоже не хотела оставаться дома. Вместе с Риком она решила поехать проведать старшего брата. При этом спросила у меня, не в обиде ли я буду. Чушь какая. Что, я уже не пойму, что ли?

Во всей этой истории с Исгельной Рини оставалась вроде как в стороне. Складывалось такое впечатление. Но что-то мне подсказывало, что без мягкого вмешательства милой Рини Рун еще бы долго сопротивлялся.

Диль вместе с родителями уехала в Пранреву. Предстояло знакомство с семьей жениха, и это был ответный визит.

Резиденция наместника была погружена в тишину. Уехали всего лишь несколько человек, а казалось, что покинули ее чуть ли не все.

Исгельна успокоилась, видимо, верила, что Инеп найдет, чем убедить брата. Она нечасто покидала свою комнату. Я же к ней не наведывалась. А Сивина и так не особо обременяла своим обществом кого бы то ни было.

Меня одолела лень. Ничегошеньки не хотелось делать: ни заниматься, ни читать, ни гулять, несмотря на то, что погода была отличная. И даже конная прогулка меня не привлекала.

Я так и не воспользовалась толком подарком эдела Вистара. С этим великолепным конем, возможно, мы просто не сошлись характерами, или еще чего. Как только я к нему приближалась, настроение скакуна тут же портилось, и он отказывался терпеть меня на своей спине. Не скидывал, но всячески показывал, что такая ноша ему не по нутру. А на мои робкие попытки угостить его яблоком или чем-то еще вкусным почему-то привередливо отворачивал морду. И я, несмотря на большой опыт в верховой езде, предпочитала не рисковать.

Я бесцельно бродила по дворцу. Меня неотрывно преследовало ощущение, что я с ним как будто прощаюсь. Что должно произойти нечто такое, из-за чего я окончательно распрощаюсь с этим местом, хотя я и так здесь уже не живу. И вообще, что-то я слишком часто выдумываю про какие-то предчувствия.

Касаясь рукой стен, штор, мебели, я шла из комнаты в комнату.

Вспомнились слова из маминого письма:

” У бабушки же очень редко, но случались видения, если она прикасалась к какой-то вещи, принадлежащей какому-либо человеку. Правда, эта вещь должна была быть часто используемой хозяином или являться очень важной для него.”

Интересно, а у меня такие способности могут быть? Разумеется, мне бы не хотелось этого, иначе перчатки снимать смогу очень редко. Вот только узнать я смогу, если такой прецедент случится. Надеюсь, обойдется все же.

Не стоило вспоминать именно этот момент. Вещей вдруг оказалось слишком много вокруг меня. Стали давить стены, потолок. Казалось, что вещи надвигаются на меня, сжимают в кольцо. Еще чуть-чуть – и поглотят, раздавят, вынуждая видеть чужие жизни, смерти. И спасения ни погибающим, ни мне не будет.

Я сбежала в то единственное место, где могла чувствовать себя в безопасности.

На своей небольшой, но от этого более уютной кухне, обхватив руками большую чашку чая с ромашкой, я пыталась успокоиться.

Если так и дальше пойдет, то останется только запереться дома и никуда не выходить. Выход ли это? Два случая, но я уже не знаю и не понимаю, как жить с этим даром. Смириться и принять? Пока тяжело. Да еще и не самые приятные последствия видений: от слабости до посещения храма с сопутствующими ритуалами.

Легко вот так сказать, что мое предназначение теперь спасать людей. Мне вот артефакторика интереснее.

Видеть смерть любого человека – зрелище весьма неприятное. Все равно, что переживать самому кратковременное прощание с этим миром. Во время видения я никак не оценивала происходящее, ничего не чувствовала. Как будто листала книжку с картинками, но эмоции при этом включить забыла. Сторонний, ничего не чувствующий наблюдатель. Вот после… При общей слабости тела чувства обострялись, и эмоции острее, что ли, проявлялись. А уж убийство животного мою совесть отягчало грузом, который удержать дрожащими руками нелегко.

Можно было назвать меня эгоисткой, малодушной девицей, трусихой, но я бы очень хотела никогда не обладать этими способностями…

Чтобы и дальше не придаваться хандре, я решила продолжить свои попытки создать хоть мало-мальски действующую охранку. Пока мне удавалось лишь заставить ее реагировать на приближение человека. К сожалению, любого человека. Избирательность никак не получалось осуществить.

***

Из мастерской я перебралась в кабинет Руна, потому как там кресло удобное было. После очередной попытки создать работоспособный амулет, у меня уже мелко дрожали руки и черные точки перед глазами скакали. Так и до истощения недалеко, тем более с моим и без того малым резервом. Я слишком увлеклась.

В кабинет я предусмотрительно заранее принесла сладкий до приторности чай, но он уже успел остыть. Впрочем, сейчас я была согласна на любой: сил идти за другим не было, а докричаться до слуг отсюда было сложно.

Говорят, если о чем-то часто и помногу думать, то это могут услышать боги.

Лучше бы они оглохли в тот момент.

На глаза мне попался альбом Рини. Странно, что она его тут забыла. Как она без него в поездке? В толстую тетрадь с твердой обложкой подруга любила записывать понравившиеся ей стихи, цитаты известных людей, обязательно с глубоким смыслом. Иногда просто рисовала цветочки или узоры на полях. В общем весь тот девчачий набор. Не дневник, но мысли сокровенные, пусть и выраженные совсем другими людьми, щедро заполняли собой листы.

В последнее время я замечала, что и Рун там что-то записывает, а Рини потом с рассеянной улыбкой читала.

За-а-ависть… И эта зависть подтолкнула меня прочитать, что же там написано.

Вот только открылся альбом в середине. Там, где не очень точно и аккуратно были нарисованы эскизы двух платьев – моего и Рини. Тех самых, в которых мы предстали на первом своем балу. Подруга раньше достигла нужного возраста, но терпеливо ждала и моей очереди, из-за того, что не хотела там оказаться без меня. Оказывается, то платье придумала именно Рини…

Я захлопнула тетрадь и прижала ее к груди. Как же мы были счастливы на том балу!

Ненавидеть себя за гадкие чувства буду потом. Сейчас лучше пойду еще поработаю, пока еще есть силы, или хотя бы порядок наведу.

Не успела.

Видение было обрывочным. Образы нечеткие, размытые, еле различимые. Вот только искаженное болью лицо Рини яркой вспышкой запечатлелось в моей памяти. До самой своей смерти не забуду.

Очнулась я ближе к вечеру. Отстраненно заметила, что это видение отняло практически все мои силы, оставив лишь крохи на самом донышке резерва.

До двери я добралась с трудом. Каким-то чудом мой хриплый окрик услышал кто-то из слуг.

– Астари, что случилось? – обеспокоенно спросила Сивина, когда убрала от моего носа нюхательную соль.

Меня перенесли в мою бывшую комнату.

– Ты должна сейчас же написать Рини, чтобы она перенесла отъезд от брата на день, – взволнованно попросила я.

– Мы уже послали за эдом Хилмом. Он скоро прибудет, – не слушая меня, сказала девушка.

– А еще лучше напиши самому Рону, чтобы он не отпускал сестру и брата до завтра. Или после завтра.

– Хорошо, я напишу, – согласилась Иви, хоть и смотрела на меня с недоумением.

Мой почтовик дома, а до него еще добраться надо. Я же сейчас даже руку с трудом поднимала, но от злости меня как будто подбросило.

– Это нужно сделать немедленно!

Иви наконец-то прониклась и побежала к себе.

Я упала на подушку. Глаза застилали слезы бессилия.

Потом прибыл целитель. Вливал в меня какую-то горькую жидкость, что-то говорил, а я не разбирала. Дальше – беспамятство.

***

Первым, что я увидела, был проклятый светло-персиковый балдахин над кроватью. Ничего, кроме глухой ненависти, он у меня уже не вызывал, а ведь раньше нравился.

Дом был погружен просто в оглушающую тишину. Да так, что казалось, как будто и воздух загустел и с трудом пробивался в легкие, а шаги вязли, словно в киселе.

Никого видно не было: пока я шла до комнаты Сивины, ни единой души не встретила. Иви на месте не оказалось. Где ее искать теперь? Разве что в саду.

– Астари! Немедленно вернись к себе! Тебе нельзя пока подниматься, – укоризненно обратился ко мне эд Хилм, когда встретил в коридоре.

Да еще и неодобрительно оглядел мое одеяние: поверх сорочки я накинула только халат.

– Ты же на грани выгорания была. Поэтому марш к себе! Живее, живее, – подтолкнул он меня в сторону комнаты.

А ведь целитель шел со стороны покоев наместника. Ловко выдернув локоть, я побежала в ту сторону. Даже слегка удивилась собственной прыти, ну и эда Хилма удивила.

эдель Фордис лежала на кровати. Бледная, под цвет наволочки. Я бы даже сказала, выцветшая.

Со стоном сползла по стене. Не успела, я не успела!

Безутешная мать меня услышала.

– Ты уже знаешь? – еле слышно произнесла она. – Моя девочка…

Она всхлипнула, но слез не было. эд Хилм уже напоил ее успокоительным.

Я пробормотала: “Мне очень жаль. Соболезную” – и убежала.

Видеть раздавленную горем мать мне было нелегко. Да и я тоже была прибита не только горем, но и чувством вины.

Рини и Рик возвращались домой по горной дороге. Случился камнепад. Погибла Рини, двое сопровождающих, а Рик и кучер выжили. Вот только мальчик теперь навсегда останется хромым, хотя целители сделали все, что могли. К сожалению, помощь прибыла слишком поздно.

А пока не привезли тело Рини, я практически не выходила из дома.

Неуемное чувство вины не покидало меня: если хотя бы на час раньше я добралась до Сивины, все сложилось бы иначе.

Разумеется, маме я тут же сообщила о случившемся. В ответ – пару слов о соболезнованиях, остальное – как, при каких обстоятельствах произошло видение.

” С этой девочкой ты была очень близка, а та вещь для нее была крайне важна. Возможно, поэтому ты и смогла увидеть то, что с ней произошло. Ты неосознанно очень хотела ее увидеть – и вот результат. По-видимому, такой способ предсказаний отнимает значительно больше сил. Будь осторожна!”

Да я бы лучше все свои силы отдала без остатка, сгорела бы дотла, лишь бы Рини жила!

Рун вернулся в тот же день, когда привезли и то, что осталось от его невесты.

Гроб не закрыли, а тело лишь накрыли белоснежной простыней, из-под которой выглядывало единственное, что осталось целым, – рука, на пальце которой все также сверкало фамильное кольцо Натсенов.

Так, стоя на коленях перед телом любимой, прижавшись губами к руке, Рун и провел весь оставшийся день. Никто их не беспокоил.

Лишь на следующий день я решилась зайти проститься с Рини до того, как состоится официальная церемония прощания.

Я также опустилась на колени перед подругой, прикоснулась губами к ледяной руке…

И говорила, говорила. Мне, оказывается, так много было, что ей сказать. Я захлебывалась слезами, но продолжала торопливо говорить, как будто не успевала. Впрочем, я и так опоздала.

Меня застал Рон. Он вежливо кашлянул, прерывая мою сбивчивую речь, которая не предназначалась для чужих ушей.

– Я предлагал маме накрыть Рини мороком, но она отказалась. Говорит, пусть будет, как есть. Смерть нет смысла приукрашивать.

Он передернул плечами и подошел ближе. Я уступила ему место около Рини, досадуя, что меня прервали.

Стоя у окна в коридоре, я ждала, когда же он уйдет. Хотелось продолжить прерванное. Надолго у сестры Ронольв задерживаться не стал.

– Нам нужно поговорить.

Я поежилась. Меня вообще последнее время практически всегда знобило. эд Хилм говорил, что это нормальная реакция организма. А когда-то рядом с Роном я только и могла, что гореть…

– Разве есть, о чем? За тебя уже все сказали.

Хотелось добавить: “Сказал твой отец и твои поступки, прежде всего.”

– Мне жаль, что все сложилось именно так.

А ведь и правда, жаль. И смотрит на меня своими кристально честными синими глазищами. Вот только я в них больше не вижу своего счастливого отражения. Сейчас эти приятные черты лица ни капли меня не притягивали.

Говорят, следы пороков проявляются и во внешности. Рон выглядел все так же. Только легкой дымкой, налетом печаль приглушила его яркость. Хотя мне и казалось, что налет этот несложно и смыть. Наверно, мое предвзятое отношение.

Я уже не вслушивалась в то, что он мне говорит, не ловила каждое его слово, не восхищалась его умением доносить свое мнение, очаровывать своего собеседника красивыми фразами и обаянием. Как-то слишком отстраненно фиксировала сказанное им.

Он и сам не помнил, как все произошло тогда. Выпил, очнулся – в постели девушка. Кто она, откуда? Бездна ее знает! Она скрылась и даже не представилась. А Рону стало стыдно передо мной. До такой степени, что избегал близости со мной до свадьбы.

Он еще что-то говорил, но я его грубо перебила:

– Ты счастлив?

– Что? – полный недоумения взгляд.

Я терпеливо ожидала ответ. Переспрашивание – всего лишь попытка подобрать удобный ответ, выгадать время. Но я продолжала ждать молча.

– Не знаю, – он пожал плечами и бесцеремонно уселся на подоконник.

Бдительной эдель Фордис сейчас не до контролирования приличий в этом доме. Я была готова в данный момент думать о чем угодно, лишь бы не о Роне как таковом. Лишь бы не пустить его за преграду, которую я так старательно возводила своими выдумками о его неидеальности и такими же выдуманными в моем воображении недостатками. Без его личного объяснения я, как оказывается, все еще не до конца верила, что он подлец. Поэтому усердно строящийся до этого образ сразу разрушить было сложно. Сейчас из-за противоречивых эмоций преграда колыхалась, как занавеска на ветру. Может, я просто устала?

– Ты меня совсем не слушаешь, – укоризненно произнес Рон.

Он, оказывается, что-то спросил.

– Задумалась.

– Сама спросила, и сама не слушаешь. Я так понимаю, ты хотела узнать подробности моей семейной жизни?

– Нет, я…

– Да брось. Хотела же. Тогда слушай! Она глупа, как пробка. В чем ее обаяние, способность располагать к себе людей? Сложно сказать. Наверно, она из тех женщин, про которых, умиляясь, говорят: “Прелесть какая глупышка”. Наивная, очаровательная девушка, которую под меня, скорее всего, подложил отец. Как она только раньше времени не проболталась? Она, по мере своих возможностей, смогла понравиться моим родителям и даже Рини, – мое сердце больно кольнуло, а Рон продолжал со все нарастающим раздражением, переходящим в злость. Злость на собственную жену, тестя, но не себя любимого. – И сначала ее поведение меня также умиляло: это забавно, когда она, округлив свои и без того огромные голубые глаза, щебечет: “Я и не думала, что это может быть так!”. А потом это утомляет, раздражает. Бесит!

Ни в чем не повинный подоконник получил удар кулаком.

– Ну что ж, я рада, что ты нашел, то, что искал – тихое семейное счастье, – сухо произнесла я.

Развернулась и пошла прочь. Куда подальше от него. Еще и прощание с подругой испортил, вмешался.

– В Оттарову пустошь такое счастье!

Догнал, схватил за локоть, развернул. Смотрит сверху вниз, ноздри трепещут от гнева. Хорош! Хоть сейчас на картинку. Будет, чем мне потом камин разжигать.

С неприсущей ему неуклюжестью обнял. Я застыла. Странно, и даже сейчас мне теплее не стало – он горячий, а мне все также холодно.

– Я же толком не попросил у тебя прощения, – горячий шепот на ухо.

А мурашки по шее не от волнения, не от его близости. Омерзение?

Спас меня Рун.

– Разрешите пройти, – тихо произнес он, отодвигая нас в сторону.

Ширина коридора позволяла ему и так нас обойти.

Я воспользовалась заминкой и торопливо ушла.

На церемонии перед похоронами гроб все же закрыли. Прощались все, со скорбными лицами кладя на крышку гроба темно-бордовые, практически черные розы. Этот сорт когда-то специально вывели для таких случаев.

Я, как всегда, выделилась: принесла белые. Рини их очень любила, и я не могла прийти с другими. На меня косились осуждающими взглядами.

Огромное количество сочувствующих, соболезнующих, а кое-то и сопереживал утрате по-настоящему, подходили к семье Ровенийских. Говорили необходимые слова и тут же отходили в сторону.

В некотором отдалении, в тени туи, растущей у чьей-то могилы, я стояла и наблюдала за вереницей людей. Черной змейкой они стекались к месту прощания и разбегались темными мошками. В могилу гроб опускают только при самых близких. Смерть не терпит посторонних. Также и посещение потом храма Оттара должно было происходить каждым по отдельности. Без суеты, спешки и с заранее подготовленной молитвой, которая вроде как помогает усопшему добрести до сумеречной долины. Без такой молитвы душа погибшего рискует навечно скитаться по пустоши неприкаянной.

Диль у гроба стояла с женихом. Она вцепилась рукой в локоть Вестейра и пустым взглядом смотрела перед собой. Сейчас ее жених сбросил с себя напускные эмоции и выглядел действительно переживающим за Диль.

Когда поток прощающихся иссяк, я приблизилась. И даже через плотные черные перчатки умудрилась уколоть палец о шипы.

Рунгвальд пришел самым последним. Бледный, с кругами под глазами под цвет одеяния. В моих слезящихся глазах он выглядел полуразмытым черно-белым пятном: он, как и я, принес белые розы.

эдел Вистар дрожащим голосом начал говорить прощальную речь от имени семьи.

А я глотала слезы и шептала: “Прости”.

***

Спасением эдель Фордис стал Эйрик. Хотя мальчишку изрядно стала утомлять чрезмерная опека матери.

Спасением Диль – жених. Из-за траура свадьбу перенесли. По правилам, она должна была теперь состояться не раньше, чем через год. Но молодые решили обойтись без торжеств, поэтому им позволили устроить свадьбу через два месяца.

Как бы ужасно это ни звучало, но со смертью сестры путь к Руну для Диль был открыт. А она окончательно отказалась от него.

Для меня, эдела Вистара и самого Руна спасение было в работе. Посильнее загрузить мозг, посильнее вымотать тело – тогда и сны крепче и мыслей горестных меньше.

Инеп привел все же какие-то весомые доводы в пользу женитьбы на Исгельне. Но тут взбрыкнула сама Иса: она не хотела пока оставлять брата.

А Рун ничьей заботы не принимал и делал вид, что она ему не нужна.

Я часто приходила на кладбище к Рини, продолжала с ней разговаривать. И каждый раз, как я приходила, у надгробного камня уже лежали свежие белые розы.

Работа на износ, до края своих возможностей, спасала ненадолго.

Все чаще по вечерам Рун запирался в мастерской, не впуская даже меня. На утро я находила пустые бутылки, хотя по самому Руну заметно не было, что он столько пьет.

Он был немногословен, холоден, да и вообще, скуп на эмоции. Только Сивине иногда удавалось уговорить его на непродолжительную прогулку, помимо похода на кладбище.

Меня не покидало ощущение, что Рун катится в Бездну.

***

В один из вечеров мастерская оказалась не заперта. Я не удержалась. Женское любопытство, чтоб его!

Рун сидел на стуле спиной ко входу, закинув ноги на стол. Янтарная жидкость вливалась в него легко, словно он пил компот. Резкий запах спирта говорил о другом.

– Проходи, – не глядя на меня, произнес он. – Присаживайся.

Бутылкой он указал на стул по другую сторону стола. Мне бы уйти, но я осталась. Села на стул. Колючий черный взгляд следил за каждым моим движением.

– Дамы с горла не пьют? Стаканы где-то в столе есть. Поищи, – продолжил раздавать указания Рун.

– Я не буду пить.

– Не желаешь составить мне компанию? Предлагаешь пить в одиночку?

– Ты и до моего появления так пил.

– Зачем тогда явилась? – он не ждал ответа и сам же продолжил: – Тоже посочувствовать, повздыхать надо мной? “Бедный, несчастный Рун! Как ему сейчас тяжело”. И никто не знает на самом деле, насколько тяжело! – я не стала напоминать о родителях Рини. – Ее нет… Почему? Нет моего лучика, моей надежды, моей любви… Как же хочется сдохнуть… Будь я таким же эгоистом, как и мои родители, давно бы так сделал. А я не могу жить и уж тем более умирать без оглядки на родных. Мне же еще счастье сестер устраивать. Они-то должны быть счастливы! А я уж как-нибудь проживу. Вот, – он взмахнул бутылкой, – коньяк иногда помогает забыться, и не так тяжко жить. Да и спать крепче.

Я молчала и не прерывала его. Высказаться Руну надо. А я привыкла быть слушательницей. Вот утешать не умею, а выслушать могу.

– Точно не будешь? – он покачал бутылкой.

– Не буду.

– Мне тоже хватит.

Бутылка полетела в стену.

Я хотела уйти. Зря вообще пришла.

Рун больно схватил за руку, когда его обходила.

– Ты так и не сказала, зачем пришла?

– Мимо проходила, решила заглянуть.

– А может, утешить меня хотела?

Притянул меня еще ближе.

– Нет, ничего такого, – мне стало не по себе.

– А может, все-таки утешить? – в его голосе послышались хриплые нотки, от которых все внутри меня сжалось от страха.

Я никогда не боялась Руна, даже когда мы враждовали, а сейчас мне было жутко страшно.

Я отпрянула от него и уперлась в стол. Кажется, когда-то я уже оказывалась в подобном положении.

Рун поднялся, и я уже не успела продвинуться к выходу.

Его руки как тиски на моих предплечьях. Горячие, болезненные поцелуи на моих щеках, от которых паника накрывает меня с головой. Не страсть.

А Рун между поцелуями шепчет:

– Утешь меня. Помоги забыть хоть на короткое мгновение. Помоги забыться. Я так больше не могу. Помоги.

И вырваться не получается: он сильнее. А мои всхлипы и просьбы оставить меня он не слышит, продолжая шептать свои мольбы. Целует куда угодно, только не в губы.

Что-то с грохотом падает на пол – стол освобожден. А я вырваться не могу.

И слуги ничего не услышат или кто-то другой. Все привыкли к затворничеству Руна, и никто сюда не наведывается, кроме меня и Иви. Иви здесь нет. Вот я и попалась.

Пуговички от блузки летят в стороны. А я вырваться не могу.

Искусаны плечи. А я вырваться не могу.

Его остановило имя. Ее имя.

Полуприсев на стол, я стала неловко запахивать блузку. А меня опять начало знобить.

А Рун стоял передо мной на коленях, спрятав свое лицо в складках моей юбки. Плечи его подрагивали.

– Ничего не помогает! Понимаешь? Ни-че-го.

Мужские слезы скупые? По лицу Руна они текли не скупо, расплываясь пятнами на юбке. Он бы еще в нее высморкался. Чуть не рассмеялась. Нельзя. Иначе потом не остановлюсь. Не Рун же меня будет спасать от истерики? Сам, вон, обливается пьяными слезами.

– Не забывается. Она везде. Стоит только закрыть глаза – и вот она. Улыбается мягко. Сверкают ее глаза, в которых небо утонуло. И я тону, пропадаю. И хочу забыть. Нет, не так! Не хочу ее забывать. Хочу, чтобы не было так тяжело ее вспоминать, чтобы без нее так тяжко не было. Когда выпивка меня особо пронимает, мне кажется, что я иду за ней. Вот, уже в одном шаге. А в шаге – пропасть. Падаю – просыпаюсь.

Он переводит дыхание, поднимает на меня глаза. Взгляд трезвый и скорбный.

– Ты прости меня, – шепчет, перехватывает мою руку, в которой зажата пуговица. Разжимает ладонь, прижимает ее к своей мокрой щеке. – Не знаю, что на меня нашло. Я лишь ищу способ. Все не то. И тебя вот расстроил.

Истерический смешок все же вырвался.

Мы так и продолжали сидеть: я на столе, Рун на полу, положив голову мне на колени. Я перебирала пальцами его смоляные пряди, а он время от времени просто крепко сжимал мою другую руку. Как будто в таком простом жесте он искал успокоение или убеждался, что я рядом и поддерживаю его. Хрупкая женщина поддерживает мужчину, только что обидевшего ее.

Через три дня я уехала.

Буду строить свою жизнь в другом месте, а может, и смогу наконец-то вырваться к родителям.

Дом в Геделриме должен был стать лишь временным пристанищем, пока я не найду способ, а самое главное, не узнаю, куда бежать к родителям. Не удержалась. Выбирала недолго, не очень тщательно, так как в гостинице задерживаться не хотелось, и все же выбрала такой, в каком тут же захотелось остаться навсегда.

Только спустя некоторое время я сама перед собой призналась: я сбежала. От своих проблем, чужого и собственного горя. Эгоистично, малодушно бросила людей, заменивших мне семью. Не смогла там остаться. Вся эта атмосфера душила меня, затягивала, как в болоте трясина. Трясина печалей и безысходности.

Вот только Геделрим я выбрала специально, с определенным умыслом. Крупный город, в котором легко затеряться. И я задумала в определенный момент затеряться и сделать это максимально удачно.

Теперь мне предстояла тщательная подготовка для своего исчезновения. Прежде всего мне предстояло выяснить, куда же именно я должна буду исчезнуть.

Мама, ранее вычислившая мои попытки узнать, где же они находятся, пресекла их быстро. Поэтому мне пришлось усыпить ее бдительность. Напрямик я ничего не спрашивала, но все те крупицы информации, мелькающие в письмах, которые сами по себе мало что давали, но в целом могли сложиться хоть в какую-то картину, я фиксировала и запоминала.

Отец все также не желал писать мне и передавал приветы только через маму. Зато брат в конце каждого письма теперь делал свои приписки: делился успехами в учебе, робко расспрашивал обо мне. И как бы мама не контролировала написанное братом, в его строчках я все чаще улавливала то, что мне было необходимо: описание местности, поселения, да даже погоды и многое другое. Но самое главное – я хоть так знакомилась с братом.

Сама-то я мало что помнила про Дрину. В моей памяти почему-то ярче всплывали воспоминания о Зедениве, а не Вадоме. Поэтому Общественную библиотеку Геделрима я посещала не только для изучения книг по целительству, но и заглядывала в географические справочники. Конечно, маловероятно то, что я с точностью определю по скудным данным место, где находится моя семья. Однако, если такой шанс есть, то я им обязательно воспользуюсь.

Библиотека была самым посещаемым мною местом – у меня осталось только две цели в жизни, за них-то я и цеплялась.

Вот только как именно мне организовать свое исчезновение?

Разумеется, охрана и тут меня не оставляла, хоть и была все такой же ненавязчивой.

Сейчас я как никогда ненавидела свою внешность. Бог с ней красотой, точнее с ее отсутствием. Внешность была у меня слишком приметная.

Обжившись немного в этом городе, я узнала и некоторые интересные вещи о нем. Точнее события, происходящие здесь. Конечно, как самый крупный торговый город империи, Геделрим часто устраивал ярмарки – многочисленные, шумные, яркие. Съезжались торговцы не только со всей Адарии, но и с Лаксавирии, а также некоторых других стран. На таких ярмарках довольно часто бывали и бродячие артисты, циркачи, и самое главное для меня – появлялись и гадалки. Чаще всего они разъезжали по стране вместе с какой-нибудь цирковой труппой. Хотя предпочитали принимать посетителей гадалки в отдельных шатрах, обычно располагавшихся где-нибудь в углу площади. В центре такого шатра устанавливался стол с тем самым хрустальным шаром. Впрочем, некоторые гадали по руке или по картам. Кому с чем удобнее было работать. Эти гадалки чаще всего были родом с южного Зеденива и внешне от меня отличались только более темной кожей и цветом глаз – от светло-орехового до практически черного.

Когда я уезжала от Ровенийских, Рун в качестве извинения написал для меня рекомендацию к своему знакомому мастеру-артефактору. Он верил, что я не брошу занятия и по возможности работу. Я и не хотела, но пока мне было некогда этим заниматься. Да и я уже тогда решила, что буду заниматься организацией своего побега. Поэтому в качестве еще одного прощального подарка я выпросила у Руна один амулет, на мысль о котором навела меня Исгельна. Этот амулет не окутывал мороком полностью всю внешность, заменяя ее на другую, он лишь менял цвет глаз. Такой амулет к тому же не надо было регистрировать у Внутренней стражи. Что, несомненно, для меня было очень важным.

В новом доме, стоя перед зеркалом, я любовалась результатом. Изменив цвет глаз на карий, намазав кожу лица и шеи (руки все равно я скрывала под перчатками) кремом, придающем коже более темный оттенок, одевшись как типичная гадалка в яркую, цветастую юбку, блузку с запахом и широкими рукавами с безвкусными рюшами (и кто только решил, что такой вид добавляет загадочности?), повязав платок, концы которого обмотала вокруг головы, я выглядела как самая обычная гадалка. Такие женщины в немалом количестве мелькали среди гостей на ярмарочной площади и завлекали народ в свои шатры.

Я продумала все, что мне должно было помочь скрыться от охраны, выяснила каким путем лучше добраться до Дрины. Вот только куда именно ехать уже в Дрине, я так и не узнала пока.

Поэтому мне приходилось продолжать делать вид, что я налаживаю жизнь в новом городе, обустраиваюсь тут. А поскольку, чтобы не насторожить маму своими расспросами, выяснение деталей мне приходилось растягивать на не один десяток писем, время тянулось крайне медленно.