Текст книги "Хроники любви: повесть и рассказы"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Я усмехнулся. Это она обо мне не знает. Ну, пусть рассказывает, если ей так будет легче и спокойнее. Я откинулся на спинку кресла и ободряюще улыбнулся Агате. Из всего, что она до сих пор сказала, мне понравилось слово «завтра». Оно означало, что на самом деле она хочет быть со мной, и совсем не стремится уйти.

«Я воровка. Клептоманка – по научному… Почему ты улыбаешься? Тебе смешно?»

Я поспешил заверить, что я вовсе не смеюсь и не улыбаюсь, это я сморщился от оливки – раскусил, а она оказалась кислая. Агата взяла из вазочки оливку и медленно ее разжевала, по-моему, она даже не поняла вкуса. Она словно хотела оттянуть продолжение своих признаний, отпила вина, покрутила на запястье серебряный, с большим голубым опалом, браслет, полюбовалась им… свои кольца она уже не носила, что меня весьма радовало – к черту бывших женихов. Наконец, она решилась и продолжила. Я узнал много интересного. У женщин всё происходит совсем иначе, слишком они чувствительны и склонны каждое свое движение рассматривать под микроскопом и копаться в своих ощущениях и переживаниях.

«Ты знаешь, как это бывает, когда от чего-нибудь мучаешься… Нет, ты не знаешь! Я хорошо понимаю, что поступаю ужасно, предосудительно, но я давно не в состоянии собой управлять и себя контролировать. То, что я беру, часто не представляет никакой ценности, но я испытываю после удачи такое удовлетворение, такое довольство собой, как после… Ну, ты понимаешь, о чем я… Самое ужасное, что я нисколько не раскаиваюсь. Иногда случается, что я наберу чересчур много… но положить на место не получается, не хочется возвращать и всё. Несколько раз меня останавливали и пытались проверить, но я так смотрела в глаза охраннику, что он сразу тушевался, а один попросил мой номер телефона. По-настоящему задержали только один раз, я три дня просидела в одиночной камере… У меня были деньги, и я откупилась. Есть уже несколько магазинов, куда я не захожу, боюсь, что узнают. У меня дома помады больше сотни тюбиков… После посещения магазинов я обнаруживаю у себя в карманах пудру, тушь, конфеты, орешки и шоколадки. Я опустилась до того, что стащила дешевые серьги у своей давней подруги, так они мне понравились, и я не смогла устоять. Когда вернулась домой, меня до того замучило чувство вины, что я их выбросила в унитаз. Рем, я осознаю, что делаю! Но уже потом. И я не могу остановиться. Я вроде алкоголика, которого тянет к спиртному, или как больных булимией тянет к еде, с такой же силой меня тянет украсть, взять, я не в силах с собой бороться, мной овладевает наваждение, я себе не отдаю отчета в происходящем, порой я даже не особенно скрываюсь…»

Когда в глазах у Агаты заблестели слезы, а поток ее речи иссяк, я налил нам вина, и мы оба молча выпили. Нет, у меня происходит по-другому. Я просто не хочу платить. И порой беру какую-нибудь чепуху, и сознание того, что я не отдам за неё свои деньги, воодушевляет меня. Я испытываю такой прилив адреналина, такое несравнимое ни с чем удовольствие, и воспринимаю всё это как увлекательную игру, в которой должен получить приз. Я просто играю, значит, я здоров. Я давно это понял.

У Агаты всё иначе. Она не может остановиться, а я могу. Но не хочу. Мне это нравится. Мы оба испытываем удовлетворение, но у нас это происходит по-разному. И смотрим на свои поступки совсем по-разному. «Я знаю, что ты мне сейчас скажешь, – продолжила Агата, заглядывая мне в глаза, явно ища в них если не сочувствия, то понимания. Видимо, она расценила мое молчание, как осуждение. – Да, мне надо лечиться, я должна. Я даже пробовала, но после первой беседы с психиатром я сбежала оттуда. Вопросы, которые он мне задавал, заглядывая в бумажку, были неприятны. Он хотел, чтобы я вывернулась перед ним наизнанку… Рем, ты мне поможешь? Ты уже помог один раз, когда мы вместе убежали». «Чем же я тебе помогу?», – спросил я.

Агата своими переживаниями и последним вопросом поставила меня в тупик. Я хотел совсем другого от нее, а не мольбы о помощи. Накануне, среди ночи я проснулся и размечтался, как у нас вместе всё будет весело и ловко, в опасные моменты мы будем подавать друг другу сигналы, я уже задумал разработать целую систему сигналов, какая же начнется у нас интересная жизнь, с такой женщиной всё будет удаваться, если от нее охранники глаз не могут отвести, то я уже с первой встречи пропал, потонул в ее бирюзовых глазах. А теперь, кажется, все мои мечты побоку. Мало того, теперь я должен буду скрывать от нее самого себя, настоящего. Опять всё будет как раньше, как было с Алькой, Лизой, только теперь еще хуже. А вдруг она тоже вздумает погладить или почистить мой пиджак?.. От этой мысли я даже содрогнулся. Я должен с Агатой расстаться, и как можно быстрее.

Но расстаться с ней я не смог. После ночи нашей любви я даже помыслить на эту тему был не в состоянии. А она смотрела на меня нежными и преданными глазами, обнимала, гладила меня и мой пиджак, просила, чтобы я вернулся с работы пораньше, и поклялась никуда без меня не выходить и вообще забыть, что на свете существуют магазины. Значит, в магазины я должен ходить один, как раньше. И не будет у меня подруги, о которой я было размечтался. Агата об одном твердит, чтобы я нашел способ ей помочь.

Так прошло две недели. Я дал Агате вторую пару ключей от своей квартиры и убедил ее не спешить искать работу – ее недавно уволили с должности секретарши по причине «несоответствия должности». Секретарша обязана идти навстречу всем пожеланиям начальника, он долго ее в этом убеждал, но не убедил, и уволил. Я понимал ее начальника. Видеть перед собой ежедневно упрямые и несогласные бирюзовые глаза, и еще эту фигуру и умопомрачительную походку – да надо ангелом быть или евнухом, чтобы не уволить. И я тоже не знал, как я её «уволю», то есть, расстанусь. Тут мне явилась совсем неожиданная мысль: бросить всё это к чертям, вести себя как все люди – как все нормальные люди, я ведь все-таки понимал, что веду себя ненормально в общепринятом смысле. И не понадобится уже Агате никакая помощь, ни моя, ни психиатра, я ее вылечу нашей любовью. И себя заодно. Ох, как я тут размечтался, сам себя не узнавал – мечтательность не мой образ жизни и поведения, иллюзии давно меня оставили, но вот…

Так, в приятных думах я бродил после работы по суперу, кидал в тележку пакеты с едой, положил две бутылки красного вина – Агата этот сорт любит, и встал, разглядывая заманчивые коньячные этикетки на плоских бутылках. Дорого, черт возьми. Ну и что? Или мы ничего уже не умеем?.. Видеокамеры следят, конечно, но ведь как повернуться, как наклониться… всё! Вдруг я ощутил смутное беспокойство и огляделся. Ничего опасного, пара покупателей в конце прохода, еще мелькнул сбоку женский силуэт и исчез за полками. Но мне всё равно казалось, что за мной наблюдают, и я предпочел поспешить к выходу, к кассам.

Заплатив за покупки из тележки, с тяжелым пакетом в руке я двинулся к выходу. И вдруг увидел перед собой арку… еще на прошлой неделе ее здесь не было! Но было поздно, я уже шагнул под нее, я переступил незримую черту, об этом тут же возвестил свистящий на противной высокой ноте тревожный сигнал. Я настолько ничего подобного не ожидал, что был в полном ступоре, и даже требование охранника немедленно снять пиджак, пока он этого не сделал вместо меня, не вывело меня из оцепенения. Дюжий молодец вынул из потайного кармана моего пиджака коньячную бутылку и высоко поднял ее, показывая выскочившей из-за кассы кассирше и столпившимся невесть откуда людям. Я только надеялся, что среди них не окажется в этот час знакомых и зло посмотрел туда… Агата! Стоит и смотрит. Никогда мне не забыть её отчаянный взгляд, сколько в нем было страдания, разочарования и безнадежной тоски. Только ее глаза, единственные на свете, могли всё это выразить. Ну что ж, теперь она поняла, что я ничем не смогу ей помочь. Но она уже не узнает, что я очень хотел. Еще немного усилий, и я бы смог. Ну, зачем, зачем она зашла в магазин, зачем она меня увидела, зачем стала следить за мной…

Мне дали за кражу коньяка восемь месяцев. Это немного. Если не учитывать, что я потерял работу и достойный статус среди своих, теперь уже бывших, сотрудников.

Первый месяц я еще надеялся. Женщины, они сентиментальны и жалостливы. Второй месяц я уже не ждал её. Мой обман, видимо, оказался слишком жесток для ее открытой и чувствительной души, и труден для ее понимания. Хотя должно было быть наоборот. Кто, как не Агата, должна меня понять? Если бы она пришла, я бы ей сказал, что очень хотел ей помочь, уже был готов ее спасти, но не успел. Я верил в эту сказку, сочиненную мной для себя, а что мне оставалось делать. Не вешаться же на оконной решетке, у меня ни шнурков, ни галстука нет. Да и потом… я люблю жизнь. Я люблю женщину с бирюзовыми доверчивыми глазами. Если бы она пришла, я бы больше никогда не… Хотя я понимал, что она не придет. Ну, а вдруг?.. Верить в свои иллюзии – всё, что мне остается. Ведь надо же во что-то верить. Я не Рембо, а всего лишь Рем, и силы черпаю не в мускулах, а внутри себя.

Однажды пришла в голову спасительная идея. Я заявлю, что я клептоман. И мне надо лечиться. Я потребую психиатра, повторю ему всё, что рассказывала мне Агата, и он мне безусловно поверит, потом, с полученной от него справкой о болезни я смогу жить дальше так, как мне захочется. Я очень воодушевился своей идеей, вполне безупречной.

Психиатр с сомнением отнесся к моему заявлению. И доложил тюремному начальству, что я обыкновенный вор. И хочу увильнуть от отбывания наказания. Ну да, Агата ведь говорила, что больные клептоманией почти никогда не признаются в этом. Им легче сказать, что они преступники, воры. Когда я выйду отсюда… у меня ведь сохранился ее телефон… А что я ей скажу, что?.. Я придумаю. Время у меня еще есть.

МАМА НЕ ВЫШЛА ЗАМУЖ

1. Хочу замуж!

– Ека, я хочу замуж. – Заявила мама вечером. Ека делала уроки и не подняла головы. Мама походила кругом, рассматривая дочкину согнутую спину и повторила:

– Ека, я хотела бы выйти замуж.

Ека повернулась на крутящемся кресле, с написанным на круглом лице сожалением.

– Опять? Ты уже хотела. Три раза. И что? Тебе мало, опять неприятностей захотелось? Ты разве не поняла, что все разве – денные мужчины никуда не годятся? Они плохие мужья, и от них избавились, а ты хочешь подобрать. У Паши был характер ужасный, скандалил в каждую встречу с тобой, ревновал к прохожим на улице. Леонид деньги у тебя клянчил, а потом напивался. О Лазаре даже вспоминать не хочется, приглашал тебя в кафе, и ты сама за себя платила, ф-ф-фу! А одевался как, стыдно рядом постоять! А ты ему рубашки покупала и носки.

– Ека!..

– А что ты сердишься? Я хоть слова неправды сказала? И все они старше тебя были, то на восемь, то на целых десять лет.

– При чем тут это? Мужчина должен быть старше.

– Так то мужчина. А эти кто были?

– Ека!

– Что Ека? Екатерина я. А они со мной сюсюкали, будто мне три года, а мне 16 через месяц! Ну, и сколько лет твоему… новому?

– Тридцать пять.

– Тебе тридцать четыре… почти ровесник. Вот я ровесников терпеть не могу! Глупые, хвастливые, гамадрилы недоразвитые!

– Неужели в классе нет хороших мальчиков?

– Представь себе, нет. Есть один, ничего так… но он маленького роста.

– Но он еще вырастет… позже.

– Ага, буду я дожидаться. Он уже нашел маленькую девочку и дружит с ней, сумки носит. А сам… косится в мою сторону. Все мужчины – изменщики и ненадежные особи! Пора бы тебе это понять, мамочка! А этот… твой… тоже в разводе и детки есть?

– Лева еще не был женат. И деток нет, насколько я знаю.

– Ни фига себе! Никому, значит, не понадобился? Урод, что ли?

– Ека!!! Как можно, за глаза, такие вещи говорить? Он вполне нормальный, и даже симпатичный, где-то…

– Хм… где-то… А в кафе за тебя платит?

– Платит. И цветы покупает. Вон, букет стоит, это от него.

– Так себе букетик. Я думала, ты купила, и сэкономила. Мам… замуж собираешься, но даже не привела, я хоть посмотрю сначала. Без моего благословения ты теперь… Мы же договаривались, ты помнишь?

– Помню, как же… Я вообще стала на мужчин смотреть твоими глазами. Теперь мне – то вредный, то нудный, то жадный, то одет плохо… Так и в незамужних останусь…

– Мамуль, оставь свои комплексы. Подумаешь, замужем не была! Не твоя вина, что папа погиб, и вы не успели пожениться.

– Какая ты у меня разумная…

Мара подошла к дочке, прижала ее кудрявую темноволосую головку к груди. Кресло крутанулось, и Ека чуть не свалилась с него. Обе засмеялись.

– Завтра мы все едем в Луна-парк! – объявила мама, уходя в кухню.

– А на чьей машине? Как всегда, на твоей?

– Нет, на его.

– И правильно, пусть он бензин тратит.

2. Ека

Ну вот, опять. Каждый раз мама надеется, что это «её вариант». Ну почему женщины так хотят замуж? Непременно нужно за кем-то ухаживать, кормить, готовить немерено, стирать, рубашки гладить. И еще страдать, ревновать, в окна выглядывать – где ж он, милый друг. Совсем не ценят свободу, ну совсем. Не пойду я замуж, еще лет двадцать не пойду. А, ну да, будет мне тридцать шесть тогда. Наверно, уже можно будет выходить, если так это обязательно. А за кого?.. За нашего Вилли? Умора, он совсем старый будет. Филька-Филипок за Лейкой следом ходит, сумку таскает. А на меня смотрит. Вырасти сначала, потом смотри. Я на две головы выше его. Хотя, за эти полгода уже на одну голову, пожалуй. Вчера Лейка мне вдруг: «Пойдем, поговорим». Я ласково: «Пойдем, Леечка, пожалуйста». Вышли во двор, за угол школы. И эта козявочка стала наскакивать, коготки выставила. «Не трогай Филечку, он мой!» И лезет прямо в лицо. «Нужен мне твой Филиппок с ноготок!». Я её так легонечко толкнула, она и отлетела, упала и коленку ушибла. Побежала к Вилли жаловаться. А он этого не любит, и отшил.

Так что мне с мамой делать? Не знаю я её нового, но и знать не особенно хочу. Идея у меня есть одна. Познакомить маму с Вилли, нашим учителем математики. Математичка в декрет ушла, и он появился, и еще руководом класса назначили. Ему тридцать семь, сам сказал. И еще добавил, что не женат, поэтому у него для нас уйма свободного времени. И поехало! Собрания, походы, конкурсы… Сколько будет дюжина в пятой степени, сколько будет девочек у костра варить картошку, если мальчики уйдут на охоту, а если наоборот? Отвечать быстро! И прочие штучки. Веселый, смешливый такой. Вот с ним мама не соскучится. Против Вилли я бы не возражала. Он мне нравится. Стоп! Наверно, не надо, чтобы нравился. А вдруг влюблюсь? А вдруг он в меня? Ф-ф-у, дура! Да он ко всем девчонкам относится как к цифиркам на доске. Эта хорошая цифирка, правильно у тебя умножилась, а эта врушка, куда залезла! Брысь ее на место! – девочка у доски смеется, и он, вместе хохочут, и весь класс туда же. Смотришь, а задачка уже решена, девчонка идет на место, по пути строя ему глазки, а Вилли пишет на доске новую задачку, ему на глазки наплевать. Ему вообще всё равно, мальчишка перед ним или девчонка, лишь бы цифирки понимали, и «главное – как он всегда говорит, – чтобы не скучали, скука убьет в вас всё ценное, и даже вашу жизнь». Как это – скука убьет жизнь? Да, всё же стоит их познакомить, мама любит веселых мужчин. А этот её новый, голову наотрез даю, зануда какая-нибудь, точно. К маме все такие липнут, под теплое крылышко хотят.

– Мама! Ты где?

– Я в кухне, окно мою.

Мара мыла раму, рама мыла Мару. Наша Мара никогда не плачет, потому что не уронит в речку мячик. Мара плюс Вилли. Вилли плюс Мара. Звучит!

– Мама, тебя в школу вызывают. У нас новый руковод и всех родителей вызывает, по очереди!

– А зачем?

– Не знаю. Наверно, так ему надо.

3. Мара

Мара пришла в школу. Не пришла – прибежала, после работы, уже из дома, потому что надо было сначала домой, из багажника вытащить двух кур и упаковку мяса, и в холодильник положить, протухнет всё, пока учитель наговорится и вывалит на ее бедную голову тысячу жалоб на дочку.

Мара рассчитывала на час беседы, не меньше. Но обошлось всё пятнадцатью минутами. Учитель сидел в пустом классе и даже головы не поднял, когда Мара вошла. Тогда она подвинулась ближе и кашлянула. Он глянул на нее… Мара запомнила этот первый взгляд, сначала рассеянный, а потом… Он смотрел на нее, как будто давно не видел перед собой женщину. Вдруг сильно смутился и даже порозовел, так слегка, чуть-чуть. Теперь Мара была поражена – впервые видела смущенного мужчину. Однако, Вилли – так он представился, быстро пришел в себя, и оказалось, что он никого не вызывал, ни её, ни других родителей. Но охотно начал ей рассказывать про детей, хотя Мару интересовала только Ека. Когда перешли на Еку, Мара с удовольствием выслушала все приятные для родительского уха слова – «сообразительная, умная, быстро решает задачки, но вот имеет один существенный недостаток…». Мара напряглась. «Дает списывать домашние задания, а это нельзя. Каждый сам должен стараться, а не можешь решить… что ж, не быть тебе ни Пифагором, ни Эвклидом, но возможно, что Достоевским или Гейне».

Тут они заспорили, кем лучше быть, по Вилли выходило, что лучше Эвклидом, или Ландау, больше пользы человечеству, по Маре, так лучше Пушкиным или Ахматовой. И на весь спор и разговор ушло четырнадцать минут, и еще минута ушла на прощание – Вилли спохватился, что опаздывает на совещание у директора и сказал, что беседа была очень интересной, и он не возражает, чтобы продолжить… если у нее найдется время, конечно. При этом заглянул ей в глаза, и этот взгляд Мара унесла с собой, потому что про математику в нем не было ничего.

Дома Ека не высовывалась из своей комнаты, и Мара сама зашла.

– Ну, как? – спросила Ека с дивана, отложив задачник по математике.

– Ничего. Всё нормально.

Мара не стала говорить, что никто не вызывал ее в школу, она просто забыла об этом.

– Что? Не понравился? Совсем?

Мара щелкнула дочку по носу и ушла на кухню готовить ужин. Ей, конечно, не было видно, как Вилли, после совещания у директора по поводу ужасной дисциплины во всех классах, просматривает журнал со сведениями о родителях, и, найдя нужный телефон, долго разглядывает, словно никогда не видел столь интересных цифр.

4. Все путем!

В субботу поехали в Луна-парк. Ека, Мара и Лева. Гуляли по дорожкам, вокруг большого пруда с утками и черепахами, Ека приставала к Леве с глупыми вопросами, с интересом выслушивая ответы. Оказалось, что он всё про всё знал, и где живут утконосы, и что едят бегемоты – самые опасные звери в мире, хотя кажутся такими милыми и добродушными. Лева работал директором зоопарка, о чем Ека пока не знала, поэтому удивлялась. Мару снабдили деньгами – Лева дал ей достаточно, и она перебегала с одного аттракциона на другой, а Мара с Левой сидели на скамейке и оглядывались на жуткие взвизги со всех сторон. «Нет, я бы ни за что! Как им не страшно там? – удивлялась Мара. – А они не упадут оттуда?» Лева предложил Маре тоже попробовать покататься на чем-нибудь, хотя бы на «горках», но она отказалась, уж очень там кричат, значит, страшно. Ека вернулась возбужденная и довольная, но охрипшая.

Потом обедали в небольшом ресторанчике, Леве с Марой поставили по бокалу вина, Лева и Еке налил чуть-чуть из своего бокала, мама только покосилась, но, к удивлению Еки, ничего не вякнула. На десерт принесли красивые вазочки и большую фарфоровую «ладью» с разноцветным шариками мороженого и сверху гора взбитых сливок, Ека не заметила, как умяла добрую половину этого великолепия, и почти совсем потеряла голос, но была очень довольна.

– Знаешь, мама, а твой Лева ничего, лучше твоих прежних, – хриплым шепотом сказала Ека, когда они уселись на задние сиденья, а Лева пытался выехать с плотно забитой стоянки.

– Ну, так я вообще неплохой парень, – вдруг отозвался Лева, ловко объезжая машины и, наконец, выруливая на дорогу. – Видишь, мне таки удалось никого не стукнуть! Всё путём!»

«Но Вилли тоже… неплохой, – подумала Ека. – Значит, у мамы сразу два варианта»

Мара тоже в этот момент вспомнила Вилли, и лоб ее наморщился.

Так у Мары появились сразу два мужчины, и она ходила на свидания. С Левой она ездила в рестораны и театры, а с Вилли прогуливалась вечерами в ближайшем парке. Ека беспокоилась и однажды спросила прямо:

– Мама, а ты как? Не выбрала еще, что ли? Или передумала замуж выходить?

– А ты что посоветуешь? – ответила вопросом на вопрос Мара.

Ека задумалась.

– Я не знаю. Вилли очень умный и веселый к тому же. А Лева слишком серьезный, но тоже положительный. Тебе с ними жить! – заключила Ека.

– Каак? С ними обоими? – изумилась Мара.

Они повалились – одна на ковер, другая на диван и хохотали, не могли остановиться.

5. Встреча

Пока Мара колебалась и раздумывала, с кем же ей «жить», а может, пока ни с кем, случилось неожиданное.

Мара вышла из супера с двумя полными пакетами и потащила их к своей машине, как тут… обеим рукам вдруг стало легко, а пакеты оказались в руках у незнакомого мужчины в красивой военной форме.

– Зачем же так напрягаться? – сказал он. – Марочка, ты меня не узнаешь?

Мара ахнула. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Разве в воспоминаниях, старых, как этот мир, уже пожухлых, но всё еще иногда-иногда волнующих, как будто всё было, если не вчера, но поза-поза-вчера, значит, не так уж давно. А он, из этого поза-поза-вчера стоит перед ней и держит ее сумки, легко так держит, словно они пустые. Одноклассник, взаимная, первая и потому безумная любовь. Чувства были такие, что зашкаливало. Не зря говорят, что первую любовь невозможно забыть. Она всю жизнь где-то, если не рядом, то позади, тащится за тобой и никогда не отстанет, как бы ее ни выталкивали из жизни, она не уйдет, невзирая ни на какие другие любови. Пожизненное сентиментальное ярмо, зацементированный уголок в мозгу.

Когда он, после окончания школы уехал в военное училище, для Мары свет померк. Хоть вешайся. «Артем, Тема, Темочка!» – сутками стучало в голове. А он не написал ни единого письма. Бегала к его маме, та мялась, уходила от ответа, и, наконец, сказала: «Тема женился. Прости его. Ситуация такая вышла». Мара была беременна, и сколько могла, скрывала это, даже уехала к бабушке в другой город «учиться», только, чтобы никто не узнал. Одна мама знала, как было не догадаться, от кого ребенок. И вот, надо было прожить столько лет, растить Еку, переехать в другую страну, чтобы встретить Тему возле супера. Ничуть не изменился, такой же худющий, те же черные жгучие глаза, только густая проседь в темных курчавых волосах. На рано ли?..

– Почему смотришь так, постарел? Поседел? Это от любви к тебе, – пошутил он, а у Мары сердце прыгнуло и провалилось. Что, вот так сразу, увидеть и всё простить?

Так и простила. Мало ли, что в жизни бывает, какие обстоятельства. А у Темы обстоятельства оказались нешуточные. На него цепкий глаз сразу положила дочь начальника училища, смазливая и вертлявая. Да так, что отцепить ее не удавалось. Устроила вечеринку, напоила до беспамятства, утром он очнулся в ее постели. Было что-нибудь, или не было, про то только боженька наверху ведает. Но беременность тут же случилась. Деваться некуда. И даже не потому, что начальник пообещал: «Не женишься, сотру!». А потому, что девчонка родит, а он как бы ни при чем, и как же в глаза людям смотреть? А Лёлька только плакала и причитала. Может, только при нем…

Однажды он вышел из их квартиры, сразу после очередных причитаний, и за чем-то тут же вернулся. Лёлька стояла перед зеркалом, и строила себе веселенькие рожи. Но отступать было некуда. Товарищ по училищу Рафик, веселый балагур и юбочник, усмехался в новенькие усы и спрашивал: «А ты уверен? Уверен? Да у нее таких, как ты, пол-училища!» – и усмехался. Пришлось ему даже в челюсть дать. И жениться на Лельке. Через два года Лелька еще родила. «Так что, у меня двое детей, Севка и Мариночка. У Мариночки такие же глаза как у меня, и улыбка, точь– в– точь…».

Они сидели в Мариной машине, и она всё это слушала. Но недолго. Они начали целоваться, Темку было не удержать, он стал расстегивать ее блузку… Машина у Мары маленькая, тесно и неудобно, хотя и на заднем сиденье (Мару почему-то потянуло туда с ним сесть, вроде, так лучше разговаривать), и вообще, как-то… Мара отодвинулась и застегнула блузку. Но она уже знала, что не сейчас, так потом… Про Еку она всё равно Темке не скажет, ни при каких обстоятельствах.

– Если бы мы… если бы ты тогда забеременела, я бы никуда не уехал, и мы были бы вместе, всегда… – сказал Тема.

– Значит, ты женишься только через беременность, – отшутилась Мара. Тема грустно улыбнулся. Мару так тянуло к нему, что она испугалась. Нет, она не сможет с ним опять расстаться. Пусть Темка чужой муж, и у него двое детей…

6. На милость любви

Мара боролась с собой, сколько могла, но ничего не вышло, она сдалась на милость не судьбы, а любви.

– Мама, ты решила что-нибудь?.. Ты всё время где-то пропадаешь.

– Знаешь, Ека, я передумала.

– Что передумала? Замуж выходить? Ты же хотела! Вилли что-то даже забеспокоился и вчера спросил у меня тихо, когда я у доски стояла: «Здорова ли мама?». А Лева каждый день названивает, а мне что говорить? Что ты в подполье ушла? Интересно, с кем ты туда ушла?

– Ека, сегодня к нам придет один гость… Хороший человек…

– Понятно… Ты влюбилась в третьего. Так и скажи!

Тема пришел, с цветами и бутылкой шампанского. Ека смотрела из-под длинной челки, села за стол только после Мариного нажима, от шампанского отказалась. Тема старался разговорить ее, шутил, но ничего не помогло. «Не понравился, – подумала Мара, – но почему? Ну и пусть, мне ведь замуж за Темку не выходить». Но было почему-то обидно. Даже очень.

– Мама, а тебе Лева сегодня звонил! – заявила Ека. – А Вилли тоже интересовался, сказал, что давно не видел.

Мара потупилась от негодования. Про Вилли явное вранье, он так не скажет. Лева, может, и звонил, он каждый день звонит. Тема молчал, не отреагировал

– Вилли – учитель математики, – пояснила Мара. – А Лева… дальний родственник наш.

– Ага. Троюродный брат. Или четвероюродный? Главное – хороший человек. – Ека ухмылялась во весь большой рот. И глаза жгучие, и рот – всё от Темы.

– Ека, ты все уроки сделала? – намекнула Мара.

– Ой, не все! Пойду решать задачку, трудная такая попалась… очень странная задачка…

– Хорошая девочка, и красивая, – сказал Тема, когда Ека удалилась, бормоча под нос: «Сами позвали, шампанского не налили, и сами выгнали».

– А кто отец? Ты мне до сих пор ничего не рассказала.

– Да нечего рассказывать, – отмахнулась Мара. – Погиб он. Еще до рождения Еки. Катастрофа случилась.

Больше Мара не звала Тему в гости. Невыносимо смотреть, как Ека к нему относится. Всё равно ей замуж не выходить, так зачем звать? В гостинице, так в гостинице. Ей всё равно, где. Только Темочку видеть и обнимать его. Тема сказал, что не в силах с ней расстаться. Она тоже не в силах. «Сильна как смерть, любовь, и стрелы её – стрелы огненные»

И пусть всё горит, пока горит.

ИГРА

трагифарс

Мужчины вокруг – безумцы,

И жизнь без них – пустота.

      Дина Немировская

Она выбежала на улицу. Махнула рукой проезжавшему пустому такси. «Куда?» – спросил хмурый водитель. «Туда!». Тот глянул на нее в зеркало. Явно собирался покрутить пальцем у виска. «На кладбище!»

Она бежала по асфальтовой аллее, с зажатым телефоном в руке, оглядываясь по сторонам. Вот оно! Свежевырытая могила, немногочисленная толпа… нет, не толпа, очень мало людей, человек шесть-семь… шепчутся, переговариваются, оглядываются, словно ждут кого-то… Зашептались, склоняя головы друг к другу.

Она подошла. Очень простой, как бы сколоченный на скорую руку, длинный гроб… Будто именно ждали, когда она придет, гроб начали медленно, не торопясь, закрывать крышкой… «Подождите! Одну минуту!». Крышку сразу убрали. Она наклонилась… Лет под сорок. Спокойное лицо. Крупный рот в усмешке. Как живой. Глаза закрыты. Ровный цвет лица. Как живой. Она склонилась ниже, закрыв тело собой. Просунула телефон ему под изголовье. Чуть коснулась губами прохладного лба. Почудилось на секунду, что веки дрогнули… и углубилась усмешка. Почудилось, почудилось. Потому что так хотелось. Чтобы встал и засмеялся. Засмеялся точно так, как в заключение их последнего разговора. Его смех она слышала много раз, веселый он был, всегда. Шутил, подначивал, порой даже будто насмехался. Говорил, что она наивная молодая дурочка. И поэтому она ему нравится. Ему надоели умудренные опытом многознающие дамочки.

Они уже вот-вот должны были встретиться, увидеться. Он всё оттягивал. Завтра, послезавтра, на будущей неделе. Сначала он так говорил, а потом и она. Завтра. Послезавтра. Через неделю. Он сказал: «Боишься, красавица моя?». После этих слов она, действительно, начала бояться. Вдруг не покажется ему красавицей? И еще… ей подумалось, что, когда она согласится, то он обязательно опять откажется. Его-то она уже видела. Так ей казалось. С этой полуусмешкой на губах, с большими, чуть нависающими над глазами, веками, высокий – выше всех своих собеседников, – он стоял в фойе кинотеатра, в окружении нескольких мужчин и женщин, лицом к ней, что-то рассказывал и поглядывал поверх голов на неё. Засмеялся как-то нарочито громко. Между передними зубами у него была заметная щербинка, и его смех и эта щербинка придавали ему мальчишеское озорство. В эту минуту ей показалось, что это он, её телефонный собеседник, и голос очень похож, и… примерно таким она его представляла себе, высоким и смеющимся именно так. Фотографиями они не обменивались – он не прислал, и она тоже. Очень скоро перешли с компьютерных писем на телефонные разговоры.

А переписка началась чисто случайно, она уже и не помнила, как и с чего. Но разговаривать с ним оказалось интереснее, он был остроумен, порой даже язвителен. Голос у него был… нет таких больше голосов на свете – глубокий, то нежный, то резкий, с насмешливыми интонациями… Что-то артистическое было в его голосе. Не дешевое актерское, а тонко-артистическое. И вот он, перед ней – тот самый, его она видела фойе кинотеатра, а потом так и представляла.

Она спохватилась – зачем телефон ему положила под голову, это же неудобно… И быстро переложила черный маленький аппаратик под его сложенные на груди руки, и прикрыла руки покрывалом. Всё это недолгое время, минуты три, она слышала за спиной усиливающийся шепот, ей даже почудился зажатый смешок, словно кто-то хотел засмеяться, а ему прикрыли рот. Выпрямилась, оглянулась, отошла в сторону. Хотя ей хотелось смотреть и смотреть на него.

Она отошла еще на шаг и оказалась рядом с женщиной в надвинутой на лоб черной шляпке с коротенькой маленькой вуалью, и в черной блузке. Та смотрела в упор пристальным, испепеляющим взглядом, словно прожечь насквозь хотела. И вдруг спросила, без церемоний, тонким высоким голосом: «Вы кто?».