Текст книги "Хроники любви: повесть и рассказы"

Автор книги: Римма Глебова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Включился на столе аппарат громкой связи и мужской голос спросил:

– Диночка, там есть еще кто-нибудь? Женщина одна записалась, Левина…

– Да-да, она здесь, сейчас… – Дина махнула Моне рукой в сторону двери.

Волнуясь до дрожи и с натужной деревянной улыбкой, Мона вошла в небольшой кабинет и, послушно приглашающему жесту доктора, села напротив него на высокое креслице, чуть не упираясь своими подрагивающими коленками в колени в темно-синих, со стрелочками, брюках.

Вся беседа с доктором Розиным, худощавым и моложавым, с коротким, седеющим ежиком надо лбом и веселыми черными глазами, заняла чуть больше получаса. Были обсуждены все вопросы, «что будем делать» и «как будем делать», доктор рисовал на экране компьютера будущие изменения лица и показывал Моне линии, по которым пройдет скальпель, шутил и балагурил, обещал что «будет не больно, заснете и проснетесь почти Мэрилин Монро», внимательно рассматривал лицо Моны и ощупывал её щеки и шею. Потом сказал цену операции, увидел как у клиентки поднялись брови, улыбнулся и сказал, что сделает скидку. Но небольшую, уточнил он, ведь нужно платить анестезиологу и двум медсестрам, и всё из этой суммы.

Окончательно обо всем договорившись, Мона ушла с приподнятым настроением, в мечтах о своем молодом лице и последующей за этим новой жизни.

В чем будет заключаться новизна жизни, она не знала и в подробностях об этом не думала, просто предполагала, что счастливые изменения непременно должны последовать. Если бы Мона вдруг каким-то образом, неожиданным прозрением или догадкой узнала, что именно с ней, с ее жизнью, произойдет, она забыла бы дорогу к доктору Розину и выбросила бы в мусор номер телефона секретарши. Но… кто точно что-нибудь знает наперед. Может быть, и не забыла бы и не выбросила. Потому что пути человека так же неисповедимы, как и Господни.

Мона приехала в клинику к семи утра – как было договорено с доктором.

Через полчаса она уже сидела на стуле в небольшой комнате с кушеткой, переодетая в синие штаны и блузу с завязочками сзади на шее и напряженно смотрела на закрытую дверь. Дверь вдруг открылась, Мона вздрогнула, но вошел не доктор Розин, а другой врач – крупный пожилой мужчина в зеленом облачении. Сказал, что он анестезиолог и задал Моне несколько вопросов – о самочувствии, о принимаемых лекарствах. После него явилась молодая смуглая медсестра и измерила давление. Выходя, она уступила в дверях дорогу Розину, и Мона даже обрадовалась – скорей бы уж!

– Ну-с, дорогая… сейчас я вас сфотографирую, на память… После будем смотреть, какая вы были… Еще личико нарисую и

– вперед!

Он достал из своего чемоданчика фотоаппарат и щелкнул несколько кадров, потом синим фломастером чертил на лице Моны линии, отодвигался, смотрел и снова рисовал. «Разметка,

– пояснил он, – по этим линиям… делать будем». «Резать, – усмехнулась Мона. – Вы знаете, я однажды прочитала, как эту операцию делают… будто скальп снимают, только не с головы, а с лица, и сказала себе: чтобы я?! Ни за что! Никогда! И вот… пришла».

«Ну и правильно. Если женщина не хочет стареть, то и не должна. Надо жить в гармонии с самой собой. Вы согласны? Недаром наша клиника называется «Гармония». «Конечно», – тихо ответила Мона. Она-то согласна. Вот кое-кто у нее дома что-то не очень понимает проблемы гармонии… А может, ей только показалось. Ведь вслух Лизой ничего сказано не было. Только взгляд у нее стал странный… словно она чего-то не поняла. Но разве сейчас время об этом думать? Потом, потом разберемся. Сейчас поведут скальп снимать…

Мону уложили на операционный стол, закрытая зеленой маской до глаз медсестра привязала ей черными ремнями руки и ноги – «чтоб не брыкалась!» – засмеялась она, вторая медсестра прикрепила на локтевой сгиб какую-то штуку, поясняя: – «сюда наркоз введут». Вокруг нее еще что-то довольно долго делалось, с шутками и разговорами… Потом быстро, почти скороговоркой что-то рассказывал знакомый голос, кажется, доктора Розина…

– … ну вот, названивает она и названивает… Все подробности увеличения груди выспрашивает. Нет, чтобы придти и расспросить, так по телефону ей про всё-всё доложи! Пришла только один раз, сказала, что подумает, и как начала звонить! Дайте ей телефон кого-нибудь, кто уже сделал, увеличил, дай и всё тут! Хотя и не принято, я дал – достала! Но я, разумеется, предварительно спросил на то разрешения. И вот та женщина, телефон которой я дал, звонит мне и ужасно возмущается! Вы кому телефон мой дали, она же ненормальная! И рассказывает… Звонит ей эта дамочка, то се, как да что, а потом спрашивает: можно, я к вам приеду и посмотрю? – Ну, можно. – А можно, я потрогаю? – Н-ну, ладно. – А можно, мой муж потрогает?

Мона увидела как чья-то толстая и явно мужская рука тянется к большой и голой женской груди, грудь эта Лолкина… как сквозь вату, она одновременно услышала отдаляющийся дружный хохот и… очнулась.

Над ней слегка подрагивал белый потолок. Напротив чернел экран укрепленного на кронштейне телевизора. Слева, возле кровати на стене панелька с красной кнопкой. На второй кровати, за полузадернутой зеленой занавеской, Мона разглядела укрытую до подбородка девушку, та похрапывала с открытым ртом. Мона с трудом села и ощутила сильное головокружение. Потрогала рукой намотанный тюрбан на голове, потом потрогала две прозрачные трубочки, исходящие откуда-то с головы… нет, от ушей, нет – из-за ушей… На концах трубочек, на животе, поверх рубашки висели тоже прозрачные круглые плоские бутылочки. Внутрь бутылочек по капле стекало нечто темнорозо-вое, собираясь на донышках в красноватую жидкость. Ничего не болело, но щеки на ощупь были горячие и вздутые. «Ну вот и всё, – подумала Мона. – И больно не было. Ничего не помню. Как-нибудь пережить здесь три дня и домой»…

Оказалось, вся боль была впереди. Но уже дома. Под тугим тюрбаном болела вся голова, никак невозможно было найти ей удобное положение на подушке, из зеркала на нее смотрело узкими глазами выпирающее из повязок – не лицо, нет – опухший толстый блин с синими потеками, уходящими под бинты… Рот не открывался, в него надо было пропихивать маленькие кусочки еды. Виталий резал ей бутерброд с сыром на «вагончики», как Мона делала когда-то маленькой Лизе, чтобы заинтересовать процессом поедания. «Ту-ту-ууу…» – смеялся Виталий, пододвигая Моне кусочки. «Издеваешься, да?» – спросила Мона. Он наклонился к ней, ища на лице место, куда можно поцеловать, но не нашел и чмокнул воздух.

– А где Лиза? Уже поздно, а она не идет, и не звонит…

– Лиза… – Виталий замялся. – Она не придет… во всяком случае, сегодня.

– То есть, как… не придет?

– Ну, Мона… Лиза уже большая девочка. Она сказала, что поживет в другом месте…

– Какое еще другое место?! Что ты городишь?!

– Не кричи, я не глухой. Лиза достаточно взрослая, чтобы выбирать себе места.

– Это она так тебе сказала? Ну да, узнаю ее интонацию! Конечно, Витик, она взрослая, но как-то… как-то неожиданно… Она что, испугалась, что за мной ухаживать придется?

– Да что ты! – замахал руками Виталий. – О чем ты говоришь! Я ей ясно сказал, что ты будешь вполне работоспособна и уже хорошо себя чувствуешь, ну точно так, как ты мне по телефону сказала. Вот только тогда, когда я ей это передал, она и стала собирать вещи. А я поехал за тобой.

– Вещи!!

– Ну, сумку свою джинсовую, не чемодан же.

– И что дальше?

– А дальше… Прежде, чем уехать, я задал ей несколько вопросов… Поскольку я настаивал, Лиза снизошла и объяснила, что она будет жить у… Себастьяна. Ну, ты ведь знаешь, парень, с которым она… который ее давно добивался.

– К Севке, значит, пошла. Он ведь ей не нравился, противным называла! И еще ужом – мол, скользкий такой, никогда прямо ничего не скажет, не ответит.

– Моночка, всё когда-то меняется… Теперь, наверно, ужиком называет… Ты почему не доела, вот еще два кусочка… и кофе…

– Не хочется. Голова болит. Пойду лягу.

– Мона, а когда это всё, – Виталий покрутил рукой вокруг своей головы, – с тебя снимут?

– Через неделю. А Лола не звонила?.. Что, ни вчера, ни сегодня?

– Нет пока. А она в курсе?

– В курсе. Если не она, то кто же еще?..

Мона терпела два дня, потом позвонила Лолке. Не с целью пригласить навестить, а просто вдруг подумалось: не заболела ли подруга?

– Да, – сказала Лолка, – я тут все последние дни неважно себя чувствую. Так что извини, придти не могу.

– И не надо приходить. Даже ни в коем случае не надо! Я такая вся ужасная!

– Ну да, – не поверила Лолка. – Сочиняешь!

– Нисколько! Лицо всё опухшее и синее. Ну, прямо монстр! – Мона хихикнула. – Вот, недельки через две, я думаю, что можно уже будет показаться. Крррасоту демонстрировать! – Мона засмеялась.

– Ну, я не зна-а-ю… – протянула Лолка. – Я тут путевочку надумала купить, на Кипр, как раз через две недели уеду… А после у меня командировочка наклевывается интересная, босс уже предупредил.

– Ну вот… – расстроилась Мона. Тут ей подумалось – ни с того ни с сего, без явной причины – что Лолка вообще к ней не придет.

– Лол, а ты вообще… – Мона запнулась и не решилась продолжить. На том конце тоже повисла тишина.

– Ну ладно, Лола, когда сможешь…

– Ага! – бодро откликнулась подруга и раздались короткие гудки.

Мона сидела, уставившись на телефон, будто он мог еще что-то ей сообщить. Мало сказать, что она была шокирована. Она была уязвлена страшно. Подруга, которой она первой хотела показать свое обновленное лицо, не желает ее даже видеть! Может, друг ее бросил, и она в отчаянье? Ну как же, небось с ним и едет на Кипр, в одиночку Лолка ни за что бы не поехала. А может, – пришла в голову мысль, – она никуда и не едет, ни на Кипр, ни в командировку. Всё выдумала, и выдумку заготовила заранее. Зачем? Зачем-зачем… Об это «зачем» можно теперь голову сломать… А голова и так болит. Еще сильнее, чем до этого странного разговора.

Через две недели явилась Лиза. Поздоровавшись и скользнув по матери отсутствующим взглядом, она сказала, что пришла за своими теплыми вещами, так как вечерами уже холодно.

– Лиза! Почему ты так ко мне относишься?

– Как?

– Плохо. Ты даже не смотришь на меня…

– А почему я должна тебя рассматривать? Ты что, для меня делала операцию? И вообще, мне некогда, я спешу.

– Я могу узнать, куда?

– К Себастьяну.

– К Севке… Но ты же еще недавно заявляла, что он тебе совсем не нравится! Что он неумен, что он груб и невежлив. Однажды он тебя бросил на улице после ссоры, помнишь? Даже до дому не проводил! Ну, что ты плечами пожимаешь!

– Мама, я думаю, это мое личное дело. Ты помнишь, сколько мне лет? Двадцать пять! А ты догадываешься, почему я до сих пор не замужем? Да потому, что ты у нас всегда самая лучшая, самая красивая, лучше всех одетая и самая молодая! Ты моим знакомым парням глазки строила, когда они приходили…

– Я?! Глазки!!! – Мона от возмущения задохнулась.

– Да, ты! Ты этого даже не замечала, потому что привыкла так делать… Шуточки, улыбочки, глазки… Даже папа был не доволен. Да-да, я видела по его лицу! Но тебе всё до фени было!

– Лиза, Лиза, да что ты такое говоришь… Ну, у каждого человека свои манеры, свои способы обращения, я и не думала…

– Вот именно! Ты не думала! Ты всегда думала только о себе, тебе нужно всем нравиться, ты без этого дышать не можешь! Мне твоя Лола сказала недавно… вы выпили на твоем дне рождения, и она вышла в кухню покурить, и я с ней… Я спросила, почему она одна пришла, без своего друга, она же постоянно о нем говорила и все знали… Она немножко пьяная была и разоткровенничалась… сказала, что не хочет знакомить тебя со своим другом, потому что… потому что ты можешь…

– Лиза, нет! Лиза, она не могла такое сказать! Я ведь замужем…

– Почему же… это было бы в твоем духе. Ты помнишь, ее бросил предыдущий поклонник, Левушка – она его так называла. Лола ведь замуж за него хотела, предложения ждала… А ты… Лола мне все рассказала! Она видела, как вы обнимались на балконе!

– Да это ведь по-приятельски!

– Лола тоже так думала сначала… Но Левушка-то ушел от нее. А она потом вас встретила вместе в магазине…

– Это случайно было… Не могут разве два посторонних человека одновременно зайти в магазин?

– Могут-могут. У тебя на всё есть объяснение. Ну ладно, к чему эти разборки, я спешу…

Лиза собрала в своей комнате вещи и ушла, так и не посмотрев как следует на Мону. Она только передала папе привет и сказала, что позвонит.

Мона осталась расстроенная. Дети безжалостны независимо от возраста. Когда они маленькие, они искренне ощущают себя пупом всего мира, что их окружает. Не считаются ни с кем, потому что не умеют. Когда вырастают… в сущности, ничего и не меняется. Только «не умеют» заменяется словом «не желают». И они так и будут жить, считая себя пупами и центрами, пока их собственные детки не отнимут у них эти чудные понятия.

Эти неутешительные мысли испортили настроение. Не так, чтобы слишком. Признаться, ей даже польстили высказывания Лизы. Ну да, она нравится, всегда нравилась многим. Насчет Лизиных мальчиков – ха, под тридцать этим мальчикам – ну просто смешно. Кавалеров у Лолы она точно не отбивала. Во всяком случае, сознательно. А теперь Лолка, значит, испугалась… своей помолодевшей подруги. Действительно, лицо стало и вправду новеньким. Черты те же, но насколько всё лучше! Четкий контур, как в молодости, шея гладенькая. Синяки еще не совсем отошли, но доктор сказал, еще дней десять, и они рассосутся, следа не останется.

Чтобы не потерять новое мироощущение, Мона решила, что две недели прошло и надо Лолке позвонить! Мона так и подумала – «мироощущение», она ощущала себя сейчас среди мира совсем по-другому: она словно на двадцать лет назад вернулась, мир заиграл свежими красками, захотелось новизны, каких-то перемен и приключений, радостные чувства переполняли ее, и тягостное впечатление от разговора с Лизой отступило, почти растаяло. В сущности, это всего лишь измышления неопытной девушки, она скоро успокоится и пересмотрит свои глупости. И Лолка никуда не денется, откликнется на призыв и прибежит, не утерпит поглядеть на «новую» подругу.

Но Лолку найти не удалось. Лолка работала в модельном агентстве, не моделью, конечно, а так: полу-секретарь, полузаместитель по кастингу и по организации показов, одним словом – на подхвате. А большей частью сидела на телефоне. Сейчас телефон не откликался. Может, все на очередной показ ушли. Или еще что-то.

Пришлось звонить на домашний. Лолкина мама – худая и высокая, с тонким девичьим голосом, очень гордящаяся своей сохраненной многими усилиями фигурой, Мону почему-то не жаловала. И сейчас она сухо, но как-то путано стала объяснять Моне, что Лолочка, скорее всего, на показе, или в командировке по закупке аксессуаров… нет, наверно на показе… где происходит?.. она не в курсе, кроме того, Лолочка никаких указаний насчет того, чтобы давать кому-то сведения о ней, не оставляла, даже наоборот…

Вот-вот, «даже наоборот». Всё ясно. Никому ничего не говорить, даже Моне. Или – тем более Моне. Именно Моне ничего не говорить. А то Мона дозвонится, хуже того, найдет местоположение, приедет, скоренько отобьет поклонника очередного, умыкнет дружочка, и между собой и своим муженьком под бочок приложит.

Мону переполняли злость и обида. На дочь, на глупую Лол-ку. Еще Виталий запропастился непонятно куда, и не звонит, а уже конец дня… Мона посмотрела на часы – какой конец, уже скоро спать. Она подошла к зеркалу и опять стала себя рассматривать. Осталось чуть больше недели до выхода на работу – пришлось взять внеочередной отпуск, разумеется неоплачиваемый, очень интересно, как ее встретят. Скажут: ну и здорово ты выглядишь, или вообще ничего не заметят? Ну да, как же! Сотрудница отсутствует три недели, притом без объяснений, она или на Канарах отдыхает, или… вот в это второе «или» можно вложить что угодно. Как фантазия позволит. Так где же Виталий?.. То ли опять греть ужин, то ли… Утром он что-то долго собирался, копошился в ванной, ушел со своей полудорожной сумкой, которую берет редко. Может, он что-то говорил ей, а она не прислушалась?.. Может быть, и у него командировка…

Ну, наконец-то звонит… А может, это Лолка, дорогая подружка? Мона бросилась к телефону, подняла трубку и сказала радостно-ожидающе: «Да! Алло?!» Трубка молчала, только потрескивала и едва слышно дышала. Наконец, раздался голос Виталия.

– Мона… – и опять тишина, дыхание, вздох.

– Ну, говори же! – поторопила его Мона. – Ты где?

– Это неважно. Важно другое… Ты извини, что я утром не сказал, но ты была так занята собой… Собственно, как всегда…

– Что-то я не понимаю… я ничего не понимаю… Ты упрекаешь меня, что…

– Да нет, не упрекаю… с этим я давно опоздал… – Мона словно воочию увидела, как Виталий скривился, она так хорошо изучила его интонации и его гримасы, но почему сейчас он так странно говорит, она не понимала. – В общем так, Мона… Я не приду ночевать. Я…

– Как это? – Мона не дала ему договорить, настолько она удивилась. – Что с тобой? Ты не в городе? А где же ты? Почему ты сегодня не придешь?..

– Сегодня и всегда, – чужим голосом произнес муж. – Я ушел от тебя. Ушел!

– Куда? – не поняла Мона.

– А вот это уже мое дело. Личное, – подчеркнул он голосом.

– Ты говоришь такими загадками…

И тут до нее дошло… Разумом она еще не поняла – как это возможно сразу понять, воспринять адекватно такое сообщение, но слухом Мона уже услышала. Виталий «ушел». Куда и зачем, пока непонятно. Или не «куда», а… Чушь!

Виталий будто услышал и сказал:

– Трудно поверить, да? А ты поверь.

– Ну, Витик… Хватит шутить. Куда ты ушел? Ты обиделся на меня? За что?

– Не за что, а почему. И я не обиделся. Долго объяснять. Да и не хочется… Мона!

– Что?

– Ну, ты там… У тебя будет всё хорошо. Ты такая красивая и молодая. Тебя все любят. Всё будет отлично, вот увидишь…

После паузы раздались гудки.

За сегодняшний день Мона дважды слышала про «личное дело». Сначала дочь, потом муж. Оба ушли. Лиза, хоть известно, куда, к кому. А Виталий? Неужели возможно, что он сегодня не придет ночевать? За двадцать шесть лет такого ни разу не случалось. Неужели у него появилась другая… вот это представляется возможным менее всего. «Или я круглая дура, или…»

Мона в тоске металась по квартире, ставшей вдруг слишком просторной. Мельком глянула в зеркало и отвернулась. Собственное лицо стало на миг неприятным и ненужным. «Если у него есть другая женщина, то… зачем он позволил мне делать операцию? Зачем деньги дал?.. Нет, я не могу этого понять, я не в силах. Лолка, Лолка, где ты?.. Ты мне так нужна сейчас, сию минуту…».

Мона давно не испытывала такой радости, почти счастья, когда после нескольких длинных гудков Лола откликнулась – знакомым, родным в эту минуту как никогда, слегка застуженным хриплым голосом.

Захлебываясь в словах, слезах и всхлипах, Мона кое-как втолковала подруге о свалившихся на нее несчастьях. Лолка терпеливо слушала, иногда громко – казалось, что в самую трубку – сморкаясь и, видимо, мало что поняв и устав от сумбурных изъяснений, сказала:

– Ну, всё, хватит. Кажется, я поняла… хотя не совсем… Я завтра зайду, вечером…

– Как завтра, как вечером?! – взвизгнула Мона. – Сегодня, сейчас… – застонала она, – ты мне так нужна, я не доживу до завтра… – Мона горестно всхлипнула и Лолка сжалилась.

Через час она уже звонила в дверь. Вошла, укутанная до самого красного шмыгающего носа в большущий полосатый теплый шарф, долго его разматывала, потом долго снимала замшевое пальто и высокие, с цветными аппликациями по моде, сапоги, наконец, прошла в кухню и села на свое постоянное место, у окна. И только теперь глянула на Мону.

Мона к приезду подруги спешно подпудрилась и подкрасилась, убирая с лица следы недавнего слезного отчаянья, и тщательно подмазала мейк-апом синие пятна возле скул. В голове у нее сейчас всё смешалось: то ли обсудить с Лолкой свое новое лицо, то ли говорить про подлого Витика, – к приезду Лолки Мона точно уже поняла, что муж совершил подлость, и с чего начинать, она не знала.

– Чаю дай, – сказала Лола. – Видишь, какая я… И коньячку, если можно.

– Можно, конечно, можно, и даже нужно!

Мона бросилась включать чайник, потом к шкафчику за рюмками и за бутылкой – о, еще есть почти половина! – положила в вазочку малинового варенья, нарезала лимон, поставила на стол печенье и чайные чашечки из прозрачного белоснежного фарфора… и после всех этих действий села напротив, избегая наблюдающих глаз подруги.

– А что… – раздумчиво произнесла Лола. – Ведь неплохо получилось. – Она отпила глоток коньяку, вдруг громко чихнула и, вытирая платочком нос и покрасневшие глаза, добавила, – ну, просто класс!

Мона просияла, но только на миг, и сникла.

– Хватит кукситься, давай, бери свой сосуд… За нашу красоту!.. До дна! А теперь докладывай всё снова и по порядку: кто, куда, когда и почему.

… Когда всё было рассказано, уже без стенаний и всхлипов – притом оказалось, что и рассказывать было особенно нечего: он мне, я ему, а он… а я… а он оттуда… да не знаю я, откуда! – Мо-на, наконец, задала тот вопрос, который более всех других вопросов ее мучил.

– Скажи, Лола… Почему Витик согласился на мою операцию? Если у него кто-то есть… Хотя я не могу поверить, но все же, а вдруг… Почему деньги дал?! Я этого совершенно не в состоянии понять… А ты понимаешь?

– Я? Да. Вполне. Начнем с того, что «кто-то есть». Я дважды встречала твоего Витика с дамой. Один раз возле кафе, но не знаю, входили они или выходили, или проходили просто мимо, лично я проезжала по этой улице в шикарной машине… – Лола сделала паузу, чтобы подруга оценила данный интересный факт ее жизни. – А второй раз… он с этой же дамой перешел на другую сторону улицы… Я думала, случайно совпало, что перешел, теперь полагаю, что он меня узрел…

– А когда это было? Среди дня или…

– Среди дня, среди белого. Рабочего, заметь, дня. Только не начинай пудрить мне извилины, что он с сотрудницей, типа по производственным дела-а-ам… Знаем мы эти дела. Заметь еще, что дама сия видная была, такая, с ног до головы при модном прикиде, не хухрышка-замухрышка! Так что, ушел твой драгоценный, судя по мной увиденному, именно туда, к ней!

– А что же ты, Лол, мне ничего не говорила? Как ты могла? – возмутилась Мона.

– Как могла? – Лола некоторое время смотрела на Мону странным взглядом. Мона опустила глаза, стала вертеть в руке беленькую чашечку. После Лизиного рассказа… Лолка имела право на месть, хоть маленькую, хоть большую.

Лола усмехнулась и сказала:

– Не хотела тебя огорчать… Нет, конечно, не поэтому. Честно говоря, я тогда не придала всему этому значения. Нет, не то, что не придала, просто подумала, что все мужики одинаковые… Так, что-то ты слишком глубоко задумавшись… Вешаться-топиться ведь не будешь? С такой-то красотой! Да, перейдем ко второму твоему вопросу – к красоте. Почему не возражал и почему деньги дал? Да всё же просто! Ты помолодеешь-похорошеешь, легче другого мужчину найдешь, и он, Витик твой… уже, кажется, не твой… не будет сильно переживать, что оставил тебя, бросил несчастную женщину! Его же совесть теперь не замучает! Нет, ты поняла? Твой Виталий – благороднейший из мужчин! Я просто поражена! Я знала, что он порядочный, но не до такой же степени! Бразильский сериал!.. Ой, а коньяк кончился, когда мы успели полбутылки уговорить? А я хотела за Виталия выпить, за его удивительное благородство!

– Вино есть, – буркнула Мона. – Достать?

– Достать, достать.

Мона вынула из шкафчика бутылку токайского.

– Из Будапешта летом привезли, – пояснила она.

– Ну, ради такого случая можно и распечатать, – Лола открыла бутылку, понюхала, – ой, как чудно пахнет, – и разлила вино по рюмкам. – Ну, давай, опять за красоту! Которую подарил тебе, уходя, великодушный муж! Считай, что он тебя замуж выдал! Ну, просто рыцарь!

– Ладно тебе… не юродствуй. И не будем больше пить, только эту рюмку. Ты, Лол, уже… Ну, ладно, я тебя на ночлег оставлю, пьяную не отпущу… Сейчас кофе будем пить, и протрезве-е-м…

– Ты тоже благородная… – пробормотала Лола.

– Слушай, я ведь тебе еще не всё рассказала… Лиза-то… Пей кофе, я сахар положила…

– Что, Лиза тоже ушла?! – Лолкины, припухшие от насморка и от коньяка глазки вместе с бровями поползли до самой рыжей челки.

– Ну да.

– А она куда? И с чего вдруг?

– С чего вдруг, не знаю, а куда, знаю. К Севке, ухажеру своему давнишнему.

– Ну и прекрасно! Давно пора к кому-нибудь уйти… Ну, не переживай ты так, девка взрослая, сама знает, чего хочет.

– Да понимаю я… просто всё так совпало…

Мона заплакала. Плач перешел в громкие рыдания. Лицо жалко кривилось, плечи тряслись, глаза мгновенно покраснели и набрякли, на щеках, смоченных и омытых слезами, проявились синие пятна…

– Э, э! Ты посмотри на себя! – прикрикнула Лола. – А ну в ванную, под холодную воду, бегом! – она поволокла подругу в ванную и стала умывать ее из холодного крана. Потом бережно вытирала ей полотенцем лицо, приговаривая: – Такую красоту портить нельзя, ее беречь и холить надо. Ничего, не бойся, все мужики у наших ног будут, и мой… сволочь, неделю не звонит, и твой Витик благородный… и все другие. Вернется твой Витик, я уверена! Да неужели он такую красоту кому-нибудь подарит, да никогда! Они ж, мужики, собственники. А ты не знала? Еще какие! Точно такие же, как и мы, бабы. Ничуть не лучше! Так что, не горюй. Наше будет нашим!

Потом они допивали токайское, и Мона веселила подругу рассказами о своей соседке по палате. Девушке вторично оперировали грудь, так как на свиданиях со своим новым парнем (прежний изменил ей с вооот такой пышной девицей) груди булькали в самый неподходящий момент. Вот, парень, например, начнет прижиматься сильно, или даже хочется ему в руки взять… и тут: бульк! Бульк-бульк! А он же не знает ничего, с лица меняется и уже боится прикоснуться. А потом вдруг и приходить перестал, и звонить тоже. Она в слезах к врачу прибежала. Тот расспросил, об образе жизни, так сказать. Девушка обожала дискотеки и прыгала там чуть ли не до потолка, без лифчика! Зачем лифчик, любимому без него проще добраться до ее красот. А что доктор напутствовал – наплевать и забыть! И вот результат: гелевые имплантанты разболтались внутри настолько, что не только булькать стали, но и перетекать. Девушка на бочок, и шар под кожей туда же перекатывается…

– Ужас! Представляешь, Лол, такую картину: ты ложишься на пляже, в открытом купальнике, на правый бок, и грудь туда же, под этот бок, перетекает…

– Да уж… не позавидуешь. А я ведь тоже слегка мечтаю… увеличить. А после этаких ужасов так сто раз подумаешь!

– Ты что, Лол? У тебя всё замечательно, бюст у тебя просто изумительный!

– Да? Ты считаешь? – довольная Лола приподняла руками обе груди и слегка ими покачала. – А мужики-то любят побо-о-льше, всё им мало!

Лола вздохнула и разлила остатки токайского по рюмкам. Последний дружный тост был: «За красоту!».

А поутру подруги проснулись. Спешно наводили макияж, толкаясь у зеркала в ванной, потом пили кофе и Лолка убежала на работу, чмокнув почти в воздух Мону – не дай бог испортить наведенный антураж. Мона смотрела в окно, как Лолка быстро наискосок перебегает улицу, оборачиваясь на уже подъезжающий к остановке автобус, и глаза слегка защипало. «Если бы Лолка вчера не пришла… я бы не вынесла всего, что свалилось… Я бы не выжила…»

За прошедший месяц Виталий позвонил только раз, – как подумала Мона – хотел убедиться, что брошенная жена жива-здорова, и не повесилась на венецианской люстре. И еще он передал через Лизу конверт с деньгами, объяснив ей про мамину маленькую зарплату, которую она после отпуска еще не скоро получит, а жить на что-то надо.

Про конверт Мона узнала, когда, придя домой с работы, увидела его на столе, а потом увидела и дочь, выходящую из кладовки с чем-то квадратным и завернутым в серую от пыли бумагу.

– Лизонька, ты пришла, – просияла Мона. – А что это? – спросила она, имея ввиду квадратную вещь. – И это? – кивнула она на стол.

– Деньги от папы. Он очень беспокоится о тебе. О твоем здоровье, – уточнила Лиза.

– Ну да, конечно. Я уже слышала об этом по телефону. Он просто беспокоится, чтобы я не… хм… ну ладно, ну хорошо. Так что ты вытащила оттуда? Ой, не разворачивай, иди в ванную и вытри эту пыль сначала! Подожди, я сама… мокрую тряпку принесу!

Когда Мона вернулась с тряпочкой, Лиза стояла возле стены и смотрела задумчиво на пустое пространство между двумя небольшими пейзажами в багетных рамках.

– Я стряхнула пыль на балконе, – пояснила она и подняла, примериваясь к незанятому месту, картину в простой, потемневшей от времени деревянной рамочке. – Я думаю, она сюда прекрасно впишется…

Мона села на попавшийся рядом стул, боком, едва не свалившись с него поначалу.

– Что ты, Лиза? С чего вдруг?! Она же тебе не нравилась…

– Ты знаешь, мама, у нее в лице обнаружили восемьдесят три процента счастья! Принеси, пожалуйста, молоток!

– Счастья? Ну, значит, она сама была счастливой… Мона встала и отправилась искать молоток и гвоздь.

Когда картину повесили совместными усилиями, то стало казаться, что она здесь была всегда.

Они стояли и смотрели на женщину в рамке, а она смотрела на них. Лиза прижалась к Моне и сказала:

– Нет, ты только представь себе: восемьдесят три процента счастья и всего два процента злости! Всего два! А мы тут… злимся на все сто!

– А остальное? Остальное у нее что?

– Да… ерунда. Шесть страха, еще два на гнев, и девять… пренебрежения.

– Вот видишь. Пренебрежения. Ко всем нам, – вздохнула Мо-на. – Поэтому я ее и не любила. Я ощущала это пренебрежение всей кожей. А счастье… Я тогда еще не понимала, что это такое. Тем более, в процентах.

– А теперь… теперь ты понимаешь?…

– Не совсем, – мотнула головой Мона. – Но сейчас я его чувствую… на девяносто восемь процентов! Потому что ты вернулась, – она поцеловала дочь в щеку. – А два процента я оставила…

– Мама… но я не вернулась… Мне у Севки хорошо… так уютно. Я у него как дома. Ну, не обижайся.

– Я не обижаюсь. Я рада, что тебе хорошо. Я его не дооце-нивала, видно. А ты когда папу видела?

– Позавчера. Он меня домой пригласил… Нет, мамочка, она мне не понравилась. Она не такая красивая как ты, хотя и моложе. Мне кажется… мне кажется, что у них давно роман… Просто папа… ну, трудно ему было семью рушить…

– А потом вдруг легко стало… да?

– Не знаю. Я не знаю, почему он решился… Мам, посмотри на неё… Внимательно посмотри! Ты знаешь, у нее в улыбке… всё-всё. Не знаю, как поточнее выразиться, она… Вот! Она всех прощает! Всех нас! И тех, кто раньше были, и тех, которые сейчас, и которые еще придут… Вот бабушка так любила ее, так мечтала повидаться, и не пришлось… Мама, ты должна туда съездить!