Текст книги "Одержимый (сборник)"

Автор книги: Рик Р. Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Глава 15

Тело стало сплошным месивом.

«Ты, маленькое дерьмо, – вопила тетя Адель, – погляди, что ты натворил. Я всегда знала, что ты будешь ничтожеством».

Дуайт закрыл глаза, заткнул уши, пытаясь оградить себя от этого резкого скрипучего голоса. Он знал, что не может его слышать. «Это только в моем воображении, – шептал он себе. – Только в моем воображении. Это вызвано моим стрессом». Он снова открыл глаза, медленно отнял руки от ушей, прислушался. Оглянулся. В подвале слышалось только гудение газовой горелки, дававшей тепло, и хныканье ненавистного черного мальчишки в его ящике.

– Заткнись! – завопил он, и голос его зазвенел в пустой комнате.

Он пнул ящик ногой.

Тишина. Дуайту надо было подумать. Его взгляд снова обратился к трупу.

– Боже мой, – сказал Дуайт вслух. – Я не представлял, что кувалда может сотворить такое.

Череп человека был раскроен, кость под слипшимися от крови в колтун волосами раздроблена, серовато-розовый мозг сочился через трещину, пачкая сальные темно-рыжие волосы и смешиваясь с кровью. А сколько крови! Сколько понадобится сил и времени, чтобы убрать это месиво! Дуайт приложил трясущуюся руку ко лбу. В последнее время все, что происходит, стало выходить из-под контроля.

Ухватив Рэнди сбоку за куртку, он рывком стащил его вялое тело с ящика, в котором была Джули. Тело упало на спину, ударившись головой о пол со звуком, который производит падающая сверху перезрелая дыня.

– Ух, – прошептал Дуайт. Он сел на корточки и заглянул в раскрытые синие глаза Рэнди. – Тебе не следовало бы сюда приходить, молодой человек. Тебе вообще не следовало этого делать. Думаю, сегодня ты усвоил урок.

– Бам... бам... бам

Мальчик снова начал брыкаться в ящике. Неужели ему это не надоест? Вероятно, у него мозоли на пятках.

Ну ладно, мы не можем этого терпеть.

Дуайт встал и взял кувалду. Он стоял над ящиком, высоко подняв молот и целя в голову обезумевшего от страха мальчика.

– Вот что я делаю, чтобы утихомирить шумных и беспокойных типов, которые мне докучают. Хочешь попробовать?

Дуайт чуть опустил кувалду, приостановившись перед тем, как она соприкоснется со лбом мальчика. Ужас в его глазах красноречиво говорил о том, что между ними установилось новое взаимопонимание. Дуайт отложил кувалду и еще раз взглянул на мальчишку.

– Вижу, ты понимаешь. Очень хорошо.

Дуайт уже спокойнее смотрел на него, покачивая головой.

– Я вижу, ты опять обмарался. Надо научиться некоторому самоконтролю, молодой человек. В этом все твои затруднения. Ну ладно, у меня есть более неотложные дела.

С этими словами Дуайт поднял крышку и водрузил ее на место.

Уперев руки в бедра, он стоял над телом Рэнди и соображал. Это не было запланировано. Ну ничего, надо искать выход. Он наклонился и попытался поднять труп. Вспомнив, что поднимать надо начиная с ног, он стоял, держа тело в своих объятиях. Оно оказалось на удивление легким. Парень весил не более ста десяти фунтов.

Подняться по лестнице было делом непростым. Но Дуайт сделал это, добравшись до самого верха. Он остановился в кухне, крепко прижимая тело к себе. Пот градом катился по его лицу, рубашка взмокла под мышками. «Ты всегда был бабой и слабаком».

Голос, прорвавшись сквозь тишину дома, появился в сознании Дуайта в виде строчки, напечатанной на машинке, – так она и повисла в воздухе. Он плотно закрыл веки.

– Я не слышу тебя, – сказал он громко, почти на одной ноте. – Ты только в моем воображении.

Дуайт глубоко вздохнул и направился в ванную. Там он опустил тело в ванну. Оно уже начало остывать, и Дуайту не хотелось прикасаться к нему. Кусая губы, он начал раздевать труп, это оказалось не так легко, как он представлял себе – ведь мертвец не мог оказать ему никакого содействия. Наконец, раздев труп донага, он воззрился на него, пальцем обвел шрам на его груди в форме буквы «лямбда».

– Это сделал я? – прошептал он, пытаясь что-то вспомнить. Но воспоминание не приходило.

Решив дать крови стечь, Дуайт на какое-то время оставил тело в ванне, а сам отправился на кухню за тем, что ему было нужно: пять пакетов для мусора «Хефти» (один для торса, по одному для каждой ноги, один для рук и один для головы), немного упаковочного материала «Саран-Рэп», большой моток бельевой веревки и мешок с клапанами из ткани «деним», в который он запихал тряпки, носки и белье, собираясь позже делать уборку. Все это он сложил аккуратной стопкой у двери в кухню, затем вернулся и открыл двери в гараж. Сразу у двери висела на гвозде ножовка. Взяв ее под мышку, он вернулся в кухню, собрал все, что приготовил, и направился в ванную.

Там он, настроив радио на волну NPR [10]10
  National Public Radio – Национальное общественное радио.


[Закрыть], на минуту замер, прислушиваясь к первым аккордам произведения Дебюсси «Море».

Немного музыки всегда делает скучную работу более сносной. Дуайт встал на колени перед ванной.

Взяв ножовку в одну руку, другой он ухватился за длинные волосы Рэнди. Таща их кверху, он сумел поднять голову на уровень края ванны так, что шейные мышцы напряглись и туго натянулись. Это облегчило его работу: теперь ему легче было пилить. Прежде чем приняться за это, Дуайт сообразил, что у него нет точки опоры. И он вернул тело в прежнее положение. Теперь он пристроил голову так, чтобы она опиралась о стенку ванны, а сам, прижав зубья пилы к шее трупа, начал водить ею взад и вперед.

Кровь побежала по спине Рэнди, стекая на белое дно ванны. Работа была тяжелой и, казалось, не кончится никогда. Дуайт дышал как паровоз и заливался потом. Наконец он сумел отделить голову от тела, поднял голову за волосы и поглядел в глаза Рэнди.

– Ты подонок и мусор, – прошептал он, – очень плохо, что у меня не хватило времени наказать тебя, очистить, прежде чем ты отправился путешествовать в мир иной.

Он положил голову молодого человека на грудь (над татуировкой, изображавшей череп и скрещенные кости) и повернулся, чтобы достать упаковочный материал «Саран-Рэп». Тщательно завернув голову Рэнди, он положил ее в мешок для мусора и потянул за веревку, туго затягивая верх. Затем он обернул кусок веревки вокруг мешка и крепко завязал ее.

– Осторожность никогда не помешает, – фыркнул он, вспомнив, как быстро нашли тело этого маленького засранца, этой маленькой шлюхи там, на скалах.

Он встал, подкрутил приемник, сделав музыку чуть погромче, и вернулся к ванне. Утомительная работа. Как мясники занимаются этим изо дня в день, недоумевал он.

Потом он отдыхал в своем глубоком синем кресле, обтянутом рубчатым плисом. Его глаза закрывались. Он успел до этого загрузить мешки «Хефти» в свой пикап, уложив их аккуратно в ряд, чтобы отвезти в укромное местечко. Дуайт считал, что три-четыре часа утра самое подходящее время для такой работы – минимум надоедливых и докучных свидетелей.

Он, пожалуй, поедет по шоссе 41 на север, мимо озера Форест, озера Блафф, Уокиган, пока не доберется до настоящих лесов, где можно спрятать мешки среди сугробов и привезенного из города мусора, – тогда даже во время весеннего таяния снега не смогут обнаружить следов его деятельности (он надеялся на это). А он тогда уже закончит свою миссию очищения пригородов Чикаго.

Дуайт закрыл глаза, откинувшись на спинку своего кресла; дыхание его стало ровными глубоким, а мысли поплыли, рождая воспоминания о событиях вечера. Приняв душ, он согрелся и смыл с себя всю грязь. Ванная и подвал были выскоблены дочиста. Впрочем, это не имело особого значения: дом все равно будет предан очищающей стихии огня.

Тетя Адель стояла в комнате рядом. Дуайт приоткрыл глаза, чтобы видеть очертания ее фигуры в тусклом свете, пробивавшемся через окно. Прошел месяц с тех пор, как он видел ее в последний раз, в гробу, но сейчас она выглядела абсолютно живой. На ней было персикового цвета вышитое платье, которое он нашел среди ее вещей, чтобы одеть ее перед отправкой тела в морг. Платье облегало фигуру, и благодаря этому ее двухсотсемидесятипятифунтовая туша казалась даже стройной, а грубость форм ее крестьянского сложения смягчалась. Волосы, окрашенные в темно-каштановый цвет, были убраны с лица назад, на носу плотно сидели овальные очки в черепаховой оправе. При этом тетка не произносила ни слова.

Казалось совершенно естественным, что оба они находятся в этой комнате. Конечно, тетя Адель при жизни никогда бы не надела ничего подобного ее погребальному одеянию. Она была из тех женщин, которые предпочитают джинсы и фланелевую рубашку. Теперь он даже не был уверен, что она его видит, и тихо полулежал в уютном кресле, окруженный сумраком.

– Тетя Адель, – прошептал он и медленно повернул голову, пытаясь в темноте определить источник звука. – Я здесь, в кресле.

Их глаза встретились, и Дуайт почувствовал, как по его телу пробежали мурашки: этот контакт приблизил его к смерти.

Ее шаги были легкими, и она шла к нему так неслышно, что казалось, скользит. Она остановилась рядом, слева от него. Он почувствовал, как она взяла его руку, и хотя прикосновение было легким как бумага, рука казалась холодной как мрамор – твердая, неподатливая плоть, ледяная, как стужа за окном. Он не отдернул руки.

– Дуайт, я никогда не думала, что ты дойдешь до этого.

Ее голос был скрипучим, как всегда, и он отдавался легким эхом, потому что она говорила, как всегда, громко. Ее резкий и грубый голос не соответствовал грации и легкости движений.

– Но я думаю, что сейчас ты поступаешь правильно.

Их глаза снова встретились, и он понял, что все это время тетя наблюдала за ним, за всем, что он делает, как и раньше, когда она была жива и он мог положиться на нее и сделать правильный выбор.

Дуайт прикрыл глаза и сжал ее холодную руку. Он помнил свою тетю Адель, когда ему было одиннадцать или двенадцать лет. Жесткая женщина, крупная и мужеподобная, она заботилась о Дуайте с трех лет. С тех пор, как его матери пришло в голову ездить ради заработка на кораблях, совершавших круизы. В последний раз он видел ее на Рождество и в свой день рождения, когда ему исполнилось восемь. Больше они не встречались.

Но он видел тетю Адель, которая общалась с ним так же, как с лошадьми, которых объезжала в то время. Она ничего не прощала ему, когда возникал вопрос о наказании. Если у нее и была привязанность к нему, она ее подавляла. Но Дуайт в конце концов поверил в пользу такого опыта: она привила ему главные жизненные принципы, и наказание играло тут решающую роль. Дуайт подпрыгнул в своем кресле, будто электрический разряд прошел с головы до пят, когда вдруг ему явилось видение: улыбающаяся тетя Адель стоит над ним с раскаленным утюгом.

– Дуайт, мальчик, тебе предстоит поучиться. Не лги мне, мальчик. Это заставит тебя запомнить все как следует.

Он почувствовал приступ тошноты, вспомнив, как однажды раскаленный утюг коснулся нежной кожи у него на животе, и крепкую руку тети Адели, которую она уткнула в его грудь, вынуждая его стоять смирно, чтоб он не брыкался и не фыркал, стараясь уклониться от утюга – от боли.

Но она должна была сделать это. Иначе невозможно. Дуайт снова поднял голову и посмотрел на тетю. У нее на лице застыла слабая улыбка – знак их полного взаимопонимания в вопросах воспитания. Она говорила:

– Итак, если ты ухитришься не испортить своей игры, я смогу тобой гордиться. Бери всю эту грязную орду и делай это быстро, Дуайт. Делай быстрее.

Ее рука в его ладони становилась все более эфемерной, все более нематериальной – сначала она на ощупь была похожа на хлопчатобумажную ткань, потом на марлю и наконец превратилась во влажный холодный туман. Он смотрел, как она тает в темноте, но он знал, что теперь она с ним останется навсегда.

– Тетя Адель, – прошептал он.

Получасом позже он внезапно очнулся, вышел из забытья. Оглядел комнату, будто вещи, среди которых он жил так долго, вдруг стали незнакомыми. Сел в кресле, протирая глаза. Маленькие электронные часы в другом конце комнаты показывали 2.15. Вокруг полная тишина: непрерывный поток машин, мчащихся мимо его дома, наконец поредел и постепенно превратился в тонкую струйку.

Поднимаясь, Дуайт думал: весь мир спит. Он любил эту пору суток: возникало ощущение полного одиночества и могущества в мире.

Внизу эти твари, вероятно, ожидали своей вечерней еды. Сегодня они есть будут поздно, но они не могут на него пожаловаться: ведь он кормил их даром.

– От доброты сердца, – сказал Дуайт и направился к двери кухни.

В кухне он прихватил пятигаллонное ведро из пластика, которым пользовался для кормления зверей. Подойдя к кухонному буфету, он достал коробку с кошачьей едой, предназначавшейся в свое время полосатому коту Питти Сингу. Когда жена и дочь покидали Дуайта, они оставили чуть ли не целый ящик этого добра. Божественное Провидение. Дуайт взял три банки и вскрыл их с помощью электрической открывалки. До сих пор он не знал, что с ними делать. Теперь он обнаружил, что они составляют прекрасную основу корма для этих тварей. Для их ужина. Он вывалил месиво в ведро, потом вернулся к холодильнику.

– Посмотрим, – бормотал он, – чем мы покормим наших дорогих ребятишек сегодня вечером. – Он открыл несколько контейнеров «Тапперуейр» и нашел в них целый ассортимент закусок, настоящий пир: бобовый суп, тушеное мясо, пирог с яблочной начинкой «Пепперидж Фарм» и немного макарон. На этих объедках еще не появилась плесень – ни в одной банке.

Как им повезло! Он нашел бутылку с деревенской заправкой для салата «Ранч» и вернулся к ведру, вывалил туда все и размешал. Чтобы месиво получилось однородным, он вернулся к холодильнику и взял бутыль с молоком. Молоко увлажнило еду и довело ее до нужной консистенции, чтобы ее можно было лакать прямо из миски.

Дуайт вывалил пищу в три отдельные суповые миски, поставил их на поднос и направился к лестнице.

Джули снова наверху. Темно. Лунный свет просачивается сквозь прозрачные занавески, бросая на все предметы серебристый отсвет.

Вот кресло со скошенной назад спинкой. Джули поворачивается и видит то, чего не заметила сразу, когда он привел ее в тот день в гостиную, – маленький телевизор на хромированной подставке. Телевизор мерцает голубоватым светом, и от него в комнате делается светлее. Экран становится все ярче, и вдруг на весь экран – лицо Наны. А за ним Джули видит неприбранную жилую комнату их трейлера. Нана смотрит на нее с экрана: лицо ее – маска страха и смущения.

Джули подбегает к телевизору, вглядывается в него, прижимает к экрану руки.

– Я боюсь, Нана. Мне страшно, – говорит Джули изображению, и по ее лицу катятся слезы.

– Джули! Джули! Где ты? – Лицо Наны искажено, его прорезали морщины и борозды, оно выражает беспокойство, она все пристальнее вглядывается в темноту.

– Я здесь, в стране Оз, Нана. Я заперта в замке злой волшебницы. Я пытаюсь вернуться домой, к тебе, Нана.– Образ на экране начинает мигать и дергаться. Раздается треск, и лицо Наны тускнеет и начинает исчезать. Джули прижимает руки к экрану и кричит: – О Нана, не уходи! Я так боюсь. Вернись! Вернись!

На экране возникает мужское лицо. Бледные глаза и широкая улыбка. Он передразнивает ее:

– Нана! Нана! Вернись! Я покажу тебе Нану, моя прелесть!

Смех человека заполняет комнату. Экран становится расплывчатым, по нему идет рябь и уходит куда-то в темноту, отголоски смеха все еще звучат в комнате.

Джули проснулась. Она уже привыкла к запаху собственных экскрементов и пота. Волосы ее свалялись и прилипли к голове. После стольких дней, проведенных в кромешной тьме, она привыкла улавливать каждый звук, даже самый слабый. Теперь она различала шаги человека на лестнице в подвал. Они приближались. Раньше она видела... но она не хотела об этом думать, не хотела, чтобы ее мысли возвращались к этому.

Она позволила своим мыслям унести ее назад в Честер, Западная Вирджиния, где она часто бывала с Наной. Они обсуждали много разных вещей, и Нана соглашалась дать Джули еще один шанс. Джули снова вернется в школу и получит аттестат об окончании и станет кем-нибудь. Сейчас Джули видела лицо Наны над собой, она убирала со лба выбившуюся прядь.

Крышка, теперь уже сломанная и расщепленная, соскользнула с ящика. Джули оцепенела. Она смотрела вверх, поворачивая голову вправо-влево – гулко застучало сердце.

– Время поесть, мисс.

От этого голоса она все еще трепетала, и по всему телу прошла дрожь. От его прикосновения к ее ногам кожа на них покрывалась пупырышками – это было хуже, чем жуки, тараканы и пауки, которые сновали по ее телу, как хотели.

Он развязал веревку, связывавшую ее лодыжки, но когда она попыталась пошевелиться, ноги свело судорогой. Боль в икрах и бедрах была такой резкой, что она захныкала, но мысль о еде, которую она получит, вытеснила ощущение боли. Слюна увлажнила ее сухой рот. Он застегнул на шее девушки ошейник, и когда ее глаза привыкли к свету, она увидела, что он склоняется к ней, чтобы пристегнуть поводок.

– Пошли, – сказал он. – Вставай. Не заставляй меня поднимать тебя силой.

Джули села, вздрагивая от новой волны боли, пронизавшей ее тело. Но на время она отошла, вытесненная болью еще более резкой, когда он грубо рванул пластырь с ее губ. Она встала, еле удерживаясь на дрожащих ногах.

– Отвратительно, – бормотал он, глядя на нее и не переставая тащить за собой на поводке.

– Я ничего не могу поделать. – У нее полились слезы. – Вы должны чаще убирать за нами и позволить пользоваться ванной...

– Мне хотелось бы напомнить тебе, мисс, что парадом тут командую я. Здесь я хозяин, и если ты хочешь увидеть еду, которую я так заботливо приготовил для тебя, советую держать язык за зубами.

Джули старалась забыть о боли в ногах и позвоночнике. Она следовала за ним к миске, стоявшей на полу, где ей пришлось спуститься на колени и лакать прямо из миски, потому что руки ее были связаны за спиной.

Крошка Ти прислушивался, ожидая своей очереди. Может быть, на этот раз ему удастся смягчить Дуайта, очаровать его и убедить, что он может стать его помощником, или придумать еще что-нибудь, что облегчило бы ему бегство. Мысленно Крошка Ти уже прошел все эти стадии. Через всю кошмарную обыденщину последних двух (или прошло уже три?) дней, проведенных здесь. Он всегда первой выводил из ящика девочку (Крошка Ти думал, как она выглядит), и звуки были всегда одни и те же: обычно она плакала и жаловалась, просила освободить ее, а он обычно сообщал ей, что здесь хозяин он, и тогда слышалась бряцанье миски, которую швыряли на пол.

После этого на некоторое время воцарялась тишина. До тех пор, пока не наступала его очередь. Теперь, когда этот тип поднял крышку его ящика, Крошка Ти закрыл глаза, чтобы свет так сильно не раздражал их. Сквозь щелочки глаз и опушку ресниц он мог различить мужскую фигуру, возвышавшуюся над ним.

Человек склонился к нему, загородив свет, и сорвал пластырь с его губ.

– Привет, Дуайт, – сказал Крошка Ти, надеясь, что голос его звучал не так вяло, как ему казалось, но все же когда ты пролежал долгие часы в ящике связанным, трудно выглядеть бодрячком.

– Голоден?

– О да, мог бы чего-нибудь и пожевать. – Крошка Ти сделал гримасу, которая, как ему казалось, сошла бы за улыбку.

– Ну хорошо, приятно, что некоторые из вас выказывают известное уважение.

Крошка Ти почувствовал, что Дуайт развязывает его руки. Крошка Ти начал массировать свои запястья, чтобы восстановить циркуляцию крови. Он знал, что очень скоро они снова будут связаны за его спиной.

Когда он сел, боль прокатилась по всему позвоночнику. Он ощутил ее как раскаленную добела волну и вздрогнул.

– Все в порядке, все в порядке, – сказал он Дуайту, поднимаясь на ноги. Он позволил ему провести его по цементному полу подвала на поводке к миске на полу с беловато-серым кашеобразным месивом. Желудок его взбунтовался, но он заставил себя прошептать: – Еле дождался.

– Хорошо.

Крошка Ти опустился на пол, руки за спиной, чтобы Дуайт мог в любую минуту их связать. Приближая лицо к пище, он про себя молился, чтобы на этот раз Дуайт не заставил его подняться наверх после процедуры кормления. Там, наверху, была боль. Покрытая струпьями грудь Крошки Ти начинала судорожно пульсировать при одной мысли об этом, об обещаниях спасения (какой ценой? членовредительства? смерти?), которое сулил Дуайт. Крошка Ти предпочитал одиночество и относительный покой своего ящика.

Здесь, в ярком свете голой лампочки, Крошке Ти трудно было заставить себя надеяться на спасение.

Но случилось то, чего он опасался: Дуайт решил забрать его на «экскурсию» наверх, как только они покончили с едой.

Теперь его вели на поводке вверх по лестнице.

Впереди фигура Дуайта загораживала от него свет, падавший сверху. При мысли о том, что ему снова придется покориться и удовлетворить потребности этого человека, снова притворившись при этом, что он получает удовольствие, в животе у него начались спазмы. Снова ему придется слушать рассуждения этого идиота, мораль на тему о том, как он «добр» к Крошке Ти и как «наказание очистит» его душу.

Неужели этот тип верил собственной галиматье?

Как только они оказались на кухне, Дуайт обернулся и посмотрел на Крошку Ти. Он провел пальцами по его рыжим кудрям и заглянул в глаза. Развязал запястья, снял ошейник и поводок.

– Мой маленький ангел, – прошептал он, гладя его волосы и лицо, – я сделаю это для тебя.

Крошка Ти похолодел и замер, ощутив пальцы этого человека на своем теле. Но он заставил себя улыбнуться, застенчиво шепча слова благодарности.

– Думаю, пора повести тебя в спальню.

Лицо Дуайта приняло серьезное выражение, хотя он все еще продолжал гладить Крошку Ти по лицу.

– Пошли, – сказал Дуайт, и голос его стал хриплым, как бывало вся кий раз, когда он испытывал прилив похоти. Крошка Ти содрогнулся.

Он последовал за Дуайтом в спальню. До сих пор кухня была единственным местом, куда его допускали в доме. Он всегда чувствовал себя странно, когда выходил из подвала, странно оттого, что мог дышать воздухом, в котором не чувствовалось запаха плесени и «аромата» пота и дерьма.

Комната была такой же ободранной, как и весь дом. В спальне стояла двухспальная кровать с деревянным кленовым изголовьем в староамериканском стиле. Плетеная резиновая корзина для белья, стоявшая в одном из углов, была переполнена. Чистое там лежало белье или грязное – Крошка Ти не мог бы сказать этого.

Настольная лампа стояла почему-то на полу, придавая комнате какой-то странный и сбивающий с толку вид. От этого освещения Дуайт выглядел пугающе.

– Славная комната, – сказал Крошка Ти.

Дуайт в ответ только фыркнул. Это был язвительный смех.

– Можешь избавить меня от этой дерьмовой болтовни, парнишка.

Крошке Ти оставалось только молча улыбаться ему. Мальчик думал, что в его теперешнем положении улыбка была единственным залогом успеха. Он попытался думать о чем-нибудь постороннем: как грохочет прибой возле его прежнего дома во Флориде, о «Чикен Армз» и славных временах, когда он делил кров с Джимми, Мирэндой, Уор Зоном и Эвери, – он был готов на что угодно, только бы не оставаться здесь и избежать того, ради чего его сюда привели.

Дуайт прошелся по комнате, вынул из кармана ключ, вставил его в замок и повернул. Затем вернулся к Крошке Ти.

– Теперь тебе не удрать, – сказал он, – поэтому мы можем снять ошейник и поводок.

Дуайт повернул голову, чтобы поглядеть на Крошку Ти, пока снимал ошейник. Ошейник и поводок он положил на край кровати. Дуайт смотрел на стоящего перед ним голого мальчика.

– Красив, – прошептал он. Его взгляд впитывал каждый дюйм обнаженного тела. Он провел рукой по спине Крошки Ти сверху вниз, задержавшись на ягодицах и не обращая внимания на присохшие остатки кала. – Ты самый красивый из всех, кого я встречал: – Он взял Крошку Ти за запястья и тихо заговорил: – Сейчас мы не слишком уверены в себе, так ведь?

Прежде чем Крошка Ти успел ответить, Дуайт наклонился и полез под кровать. Он извлек пару наручников, блеснувших в тусклом свете. Звякнуло железо.

Крошка Ти чувствовал себя все хуже и хуже. Он знал, что наручники поранят руки. Но еще страшнее было то, что они символизировали неволю, эти кусочки железа и цепочка на них.

Хотя он полностью порабощен, этот символ показывал ему его положение как нельзя конкретно. Он делал его еще более уязвимым, лишал какого бы то ни было выбора. Он попытался подавить прилив желчи, которая, как он чувствовал, поднималась вверх из желудка, и молча подставил руки.

– Славный мальчик, – сказал Дуайт, защелкивая наручники.

Дуайт разделся, обнажив спину со складками и шрам в нижней части живота, а также эрекцию покрасневшего, с набухшими венами члена, выступившего из гнезда свалявшихся темных лобковых волос. Крошка Ти закрыл наконец глаза, чтобы отделить себя от всего этого, и только прошептал:

– Скорее.

– О, ты свое получишь, малыш, ты свое получишь, – сказал Дуайт.

Он начал шептать про себя:

– Такой маленький кусок дерьма, как ты, и тебе это нравится? Ты это понимаешь? Пятнадцать лет, пятнадцать лет – и так хочешь этого. Должно быть, хочешь, чтобы это было долго... Но не в этот раз, не с таким маленьким извращенцем. Я поучу его... да, сэр...

По мере того, как Дуайт приближался к нему, Крошка Ти старался представить себе, что он тряпичная кукла. Дуайт подошел и скользнул языком в ушную раковину Крошки Ти. Потом он обвил ногой его колено, подойдя сзади, и толкнул его спиной на постель. Крошка Ти повернул голову и стал смотреть в окно, в ночь и постарался представить себя там, в колыбели из дубовых ветвей, голых ветвей, уходивших в беззвездное небо. Там он мог лишь наблюдать, быть зрителем, а не участником. И когда Дуайт растянулся на нем, мальчик услышал его едва различимый шепот:

– Молись со мной, сынок.

Позже Крошка Ти оцепенело лежал рядом с Дуайтом, ожидая того, что его отведут назад, назад в уют его ящика, где он сможет остаться один. Дуайт мерно дышал рядом. Крошка Ти чувствовал, как в углу его глаза образуется слеза, выливается из него и медленно стекает по щеке вниз, затекая в ухо. У него было ощущение, что он никогда больше не сможет ходить: ему было больно везде, и малейшая попытка сделать движение вызывала у него острую боль.

Крошка Ти очень хотел умереть.

Голос Дуайта напугал его и вывел из оцепенения: – Так расскажи мне о своих друзьях.

– Что?

Дуайт сел и оперся спиной об изголовье кровати. Он пошарил под кроватью и вытащил сигарету, взял ее в рот и закурил. Крошка Ти наблюдал, как конец сигареты становился оранжевым, все ярче и ярче от каждой затяжки.

– Ты расскажешь мне о своих друзьях или нет?

– У меня нет друзей. – Крошка Ти пытался заставить свой голос звучать проникновенно, убедительно, но без успеха.

– Ты знаешь парня по имени Джимми?

Крошка Ти почувствовал, как все его тело напряглось.

Как Дуайт узнал о Джимми?

Неужели он будет следующим обитателем еще одного ящика в подвале?

– Ты слишком долго медлил с ответом, парнишка. – Дуайт глубоко затянулся, его щеки почти сошлись, когда он вдохнул дым. Он выдохнул его через нос и закричал: – Этот малец утверждает, что ничего не знает. Тетя, поверить ему?

С минуту Дуайт прислушивался, кивая и продолжая курить. Потом рассмеялся. Повернулся к Крошке Ти.

– Мне известно, что ты знаешь его. Так ведь?

Крошка Ти подумал, что хуже не может быть. Дуайт широко расставил руки:

–Ну?

Крошка Ти с трудом перевел дух.

– Я не знаю, кого ты имеешь в виду, – сказал он, – кругом полно Джимми.

– А как насчет того, который предлагает желающим свой зад на Лоренс-авеню? Зеленые глаза? Милашка?

Дуайт улыбнулся и заговорил тихо, почти шепотом:

– Помоги себе, парнишка. Помоги себе исцелиться.

Крошка Ти почувствовал, как все в нем онемело.

– Не знаю такого, – прошептал он.

– Может быть, это освежит твою память, – сказал Дуайт, глубоко затягиваясь сигаретой и прикладывая оранжевую головку к бедру Крошки Ти. Крошка Ти вскрикнул, метнулся на кровати, обжигающий жар сгустил его боль до абсолютной плотности.

Дуайт рассмеялся.

– Ну, так как насчет Джимми?

Слова Крошки Ти полились водопадом:

– Я сказал тебе. Я его не знаю. Ты должен мне поверить.

Выражение лица Дуайта – снисходительное презрение, окрашенное насмешкой, – оставалось все тем же. Он снова глубоко затянулся, но на этот раз горящий конец сигареты он прижал к яичкам Крошки Ти. И держал горящий конец прижатым к чувствительной плоти мошонки несколько секунд. Они показались несколькими часами.

Крошка Ти кричал, боль и жар прокатывались по его телу, как тысячи игл. Он пытался сопротивляться, но Дуайт удерживал его в лежачем– положении, сильно надавливая рукой на грудь. Наконец он отстранил сигарету и оставил Крошку Ти задыхающимся в волнах боли, которые все слабели, слабели. От запаха паленой кожи его мутило.

– Теперь припоминаешь?

Жмуря глаза, сжимая веки, Крошка Ти покачал головой из стороны в сторону: «нет».

– Если ты не хочешь, чтобы эта чертова штука выжгла тебе глазные яблоки, ты скажешь мне.

Крошка Ти поднял глаза на ухмыляющееся лицо Дуайта: сигарета свисала с его губ.

– Его зовут Джимми Фелз, и мы...

Крошка Ти заговорил.

Уор Зон, возможно, и слышал что-то на уровне подсознания. В конце концов, Крошка Ти был его лучшим другом и, наверное, самым близким существом за всю его короткую жизнь. Вряд ли он не слышал его стонов на расстоянии нескольких футов. Но Уор Зон теперь вообще ничего не видел, не слышал, не осязал, не ощущал. Он лишился даже обоняния. Уор Зона больше не существовало.

В глубинах его существа оставалось некое укромное местечко, где он мог укрыться. Возможно, это было такое место, где его друг Рэнди был все еще жив. А может быть, то, где мать все еще заботилась о нем, кормила его... до того, как отец начал свои игры с заключением его в чулан.

Но где бы оно ни было, Уор Зон скрывался там и отключался прежде, чем мог видеть убийство своего друга. Все, что он оставил себе, – это черную раковину, которая с каждым днем становилась все менее и менее материальной.

Он не замечал даже своего тюремщика, когда тот стоял над ним, просил его подняться и поесть, пугая, что иначе он станет настолько слабым, что даже не сможет дышать.

Но единственное, что видел Уор Зон, – это темнота. Даже в ослепительном свете лампочки в сто ватт, которая раскачивалась в подвале, отбрасывая тени и свет.

Темнота.