Текст книги "Проснуться живым"

Автор книги: Ричард Скотт Пратер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 9

Заведя машину, я сунул руку под щиток к мобильному телефону.

– Что вы делаете? – спросил Бруно.

– Вызываю копов.

– Вы можете не упоминать мое имя?

– А вам обязательно нужно уведомлять полицию, Скотт? – добавил Кэссиди.

– Обязательно. Кроме того, вам не кажется, что было бы недурно, если ваших друзей, когда они вернутся, поприветствует дюжина полицейских?

– Вы можете не упоминать мое имя? – повторил Бруно. – И Дейва тоже?

– Какое-то время – возможно. Но мне нужны веские причины. Человек, которому я звоню, сразу становится подозрительным, когда я начинаю что-то от него утаивать.

Говоря, я набирал номер полицейского управления Лос-Анджелеса и моего хорошего, но иногда чересчур подозрительного друга – капитана отдела убийств Фила Сэмсона.

– Веских причин великое множество, – сказал Бруно. – Одна – ваш собственный рассказ о последней психопатической выходке Лемминга, другая – тот факт, что один из мертвецов в доме – Андре Стрэнг. Дру наверняка говорила вам, что Стрэнг был одним из служителей церкви Второго пришествия и помощником пастора. Думаю, вы понимаете, что лучше не связывать мое имя – особенно сейчас – с новостями об убийстве Стрэнга. Тем более таком... странном убийстве.

В этот момент в трубке послышался голос капитана Сэмсона.

– Сэм? – заговорил я. – Это Шелл. Я не... Сэмсон прервал меня, и я понял по его приглушенному ворчанию, что он сжимает в зубах одну из своих черных сигар.

– Шелл, если тебе снова прострелили голову, то мой тебе совет истечь кровью до смерти.

– Ради Бога, не говори о крови!..

– Я четыре ночи подряд корпел над делом Кинсона и только что позвонил жене, что немедленно еду домой. Знаешь, что она мне сказала? «Кто это говорит? Не узнаю голос?»

– Сэм, я просто хочу сообщить о паре мертвых парней.

– О паре?!

– Расслабься, я их не убивал. По крайней мере, одного из них. Они в Уайлтоне. У меня мало времени, Сэм. Адрес – Пятьдесят восьмая улица, 1521. Одного из них убили двое мужчин, которые покинули место преступления минут сорок пять назад. Они почти наверняка вернутся, но не знаю, куда и почему они ушли.

Сэмсон попытался прервать меня, но я передал ему описания преступников, которые сообщили мне Бруно и Кэссиди, и добавил:

– Эти парни вооружены и очень опасны. Полицейским нужно приближаться к дому с осторожностью – к тому времени они уже могут вернуться. Пусть ребята сразу же их хватают и обработают дубинками, а я присоединюсь к вам позже...

– Погоди! Каким образом погибли эти люди? Какое ты имеешь к этому отношение? И еще одно...

Мы ехали по Филберт-стрит, приближаясь к Хевнли-Лейн, и часы на щитке показывали две минуты двенадцатого.

– Сэм, у меня в самом деле мало времени. Спасибо за все, старина. До встречи. – Я положил трубку.

– Благодарю вас, мистер Скотт, – сказал Бруно. Я покачал головой:

– Видели бы вы этого парня – Сэмсона. Крутой здоровяк с челюстью, как скала Гибралтара. Отличный коп, но с ним шутки плохи. Уверен, что он не даст мне долго водить его за нос.

Я начал поворачивать влево, на Хевнли-Лейн, когда заговорил Кэссиди:

– Вам лучше сейчас туда не ехать, Скотт. Я выйду и приведу свою машину, а доку там незачем показываться. Каждый из этих чертовых «леммингов» знает его в лицо, а они и так возбуждены до предела.

Он был прав. С подъездной аллеи свернула машина, за ней показалась другая. Я подъехал к обочине и остановился, не выключая мотора.

– Моя машина припаркована на этом краю стоянки, – сказал Кэссиди. – Не более чем в пятидесяти ярдах отсюда, так что мне незачем приближаться к церкви. – Он сделал паузу. – Еще раз спасибо. Произнесу благодарственную речь, когда у нас будет побольше времени, Скотт.

– Ладно, забудьте. Лучше поторопитесь. Кэссиди вышел из машины и побежал через дорогу. Я посмотрел на Бруно:

– Куда теперь? Домой?

– Я бы очень хотел позвонить Дру, если вы позволите мне воспользоваться вашим телефоном. Только объясните, как с ним управляться.

– Конечно звоните. Должно быть, у нее истерика. Я набрал номер и передал ему телефон. Появились еще три автомобиля – два свернули направо, к Уайлтону, но третий осветил нас фарами, выезжая на шоссе.

– Лучше пригнитесь, – посоветовал я и собрался включить скорость, когда услышал еще одну машину, приближающуюся значительно быстрее предыдущих.

Повернувшись, я увидел большой «линкольн». Я не знал, какой автомобиль у Кэссиди, но, судя по скорости, решил, что это он. Так оно и было. Очевидно, он в тот же момент увидел мой «кадиллак», потому что вылетел с подъездной аллеи, свернул направо, нажал на тормоза, пробуксовал футов двадцать, потом рванул назад, остановился и высунул голову из окошка не более чем в десяти футах от меня.

Кэссиди с тревогой переводил взгляд с меня на Бруно:

– В чем дело? Что-нибудь не так?

– Нет, просто звонили по телефону. Мы собирались уезжать.

– Лучше убирайтесь поскорее, – сказал он, нахмурив брови. – Увозите отсюда дока. «Лемминги» мигрируют! А там, где они роятся, не место больше ничему живому.

Я усмехнулся, помахал ему рукой и поехал в сторону шоссе.

– Конечно, Дейв Кэссиди преувеличивает опасность, – сказал я Бруно.

– Да, – ответил он, – но совсем немного. Человеческая способность к самообману не имеет границ.

Мы свернули на шоссе в направлении Лос-Анджелеса и Голливуда. Док закончил разговор с Дру, обрадованной до дикого восторга, судя по звукам, доносившимся из трубки. Она настояла, чтобы мы оба приехали в ее квартиру на Уинчестер-Армс.

– Заявление Лемминга, что я – Антихрист, – продолжал добрый доктор, – как и большинство его откровений, могло бы только позабавить или, в худшем случае, огорчить разумных людей. К сожалению, очень немногие из них вполне разумны, а достаточное количество вообще неразумно. Поэтому нам следует быть готовыми, что многие поверят, будто я в самом деле Антихрист. Этот случай – один из редких в моей жизни, когда я в замешательстве и не знаю, что делать.

– С такими вещами сталкиваешься не каждый день, – согласился я. – Откровенно говоря, я рад, что не оказался в вашей шкуре. Я был там, видел и слышал старину Фестуса и его небесный хор. Интересно, неужели «лемминги» полагают, что небеса выглядят подобным образом?

– Нет, они думают, что на небесах получат все то, в чем отказывают себе на земле. Вы слышали пение гимнов Второго пришествия, не так ли?

– Слышал, если это можно назвать пением.

– Понимаю вас. Я сам пару раз присутствовал на этой процедуре. Это было несколько месяцев назад, но их пение до сих пор звенит у меня в ушах. Такие звуки, должно быть, издают вампиры, когда им в сердце вонзают осиновый кол. Немного эровита в их священной крови – полагаю, они пьют кровь – пошло бы им на пользу, хотя, конечно, разрушило бы до основания церковь Лемминга. Это было бы великолепно!

– Очевидно. Впрочем, вам виднее. В конце концов, вы ан...

– Всему свое место, мистер Скотт, в том числе и легкомыслию. На краю могилы оно неуместно. – Он сделал паузу. – В самой могиле – еще куда ни шло, но не на краю.

Я усмехнулся:

– Дела не так уж плохи. И зовите меня Шелл, а не мистер Скотт? О'кей?

– Шелл – это сокращение от Шелдона, не так ли?

– Попали в точку.

– Тогда, если не возражаете, я буду называть вас Шелдон.

Я сказал, что не возражаю.

– Расскажите мне об эровите, ладно? Что он из себя представляет? И почему вас похитили, чтобы получить эту формулу? Что в ней такого секретного? Разве формулы фармацевтических продуктов не регистрируются в Пищевой и лекарственной администрации? Не сообщаются секретной службе или еще куда-то?

– Давайте сначала разберемся с вашим вторым вопросом, Шелдон. Только обещайте никому не повторять того, что я вам скажу.

Я обогнал грузовик и посмотрел на Бруно:

– Я не могу утаивать доказательства преступления, но все остальное...

– Я собираюсь поведать вам как раз о преступлении. – Помолчав, он добавил:

– Вернее, это преступление и в то же время не преступление. Вы знаете о философе, астрономе, астрологе, писателе и еретике шестнадцатого века, мудром и отважном человеке, также носившем фамилию Бруно?

– Что-то припоминаю. Его звали Гардан... Сердан...

– Джордано. Джордано Бруно. Он совершил преступление, и за это был сожжен на костре. После долгих трудов и размышлений, отвергнув многое из того, что считалось в его время непререкаемой истиной, Джордано Бруно сделал вывод, что ужасное и вездесущее Нечто, дающее разум мирозданию, и есть Бог. Таким образом, он отказался от по-человечески мстительного и нелепого божества, которое было тогда – да и теперь тоже – марионеткой Церкви. Хотя многие считают меня атеистом, я, как и Джордано, придерживаюсь пантеистической доктрины и верю, что Бог присутствует во всем. Впоследствии Джордано Бруно пришел к заключению, что Земля не является центром Вселенной, что она вращается вокруг Солнца, а не Солнце вокруг нее, и что наша планета – всего лишь одна, притом не самая впечатляющая, из бесчисленного множества других планет, вращающихся вокруг других солнц или звезд. В этом он был солидарен с так называемой астрономической системой Коперника, которая, как нам теперь известно, в основном соответствовала действительности.

– Тогда в чем преступление? Почему его сожгли?

– Его сожгли, потому что он был прав.

– И вы хотите, чтобы с вами произошло то же самое?

– Понимаете, это было преступлением и в то же время не было им. Это было преступлением по определению, сформулированному Церковью. Среди прочих любопытных вещей Церковь учила, что Земля – центр мироздания, иначе Бог не послал бы сюда своего единственного Сына спасать всех обитателей вселенной, именуемой тогда Израилем. Следовательно, по мнению Церкви, Джордано Бруно был святотатцем, которого требовалось предать анафеме и сжечь заживо. Проведя в тюрьме семь лет, он был отлучен от Церкви и сожжен на костре 17 февраля 1600 года в Риме, во имя Господа, сказавшего устами Сына: «Вы узнаете истину, и истина сделает вас свободными». – Бруно немного помолчал. – На месте Церкви могла оказаться любая власть. Сжигая Джордано Бруно, они сжигали правду. И продолжают это делать до сих пор.

Посмотрев на Бруно, я увидел на его губах улыбку.

– Вы – детектив, – сказал он. – Вот и дайте мне определение преступления и преступника.

– Думаю, что, послушав вас еще некоторое время, я могу окончить свои дни в Сан-Квентине.

– Как и многие хорошие люди за куда меньшие преступления. Я продолжу, а вам придется выслушать мое признание или силой заставить меня умолкнуть. Действительно, формулы фармацевтических продуктов, лекарств, творящих чудеса и даже не способных это делать, должны быть зарегистрированы Пищевой и лекарственной администрацией. Упомянутое учреждение, не говоря уже об АМА, министерстве здравоохранения и прочих, внимательно следит за подобными вещами. Это вполне правильно и разумно, когда имеет целью обеспечить, чтобы люди не травились и не портили свое здоровье такими средствами, как талидомид, проданный в качестве снотворного, хлорамфеникол, продающийся под названием хлорамицетин, ДДТ, ядовитые удобрения и прочие изделия, которыми торгуют в этой стране повсюду.

Я проехал под эстакадой и свернул на Голливудское шоссе, оставив слева мэрию и полицейское управление.

– Но эта мера далеко не так разумна, когда она защищает фармацевтическую индустрию за счет потребителя лекарства или ограничивает распространение продуктов, которые могли бы принести людям огромную пользу.

– Но власти не должны допускать подобное, – с надеждой сказал я.

– Не должны? Хм... Вижу, мне придется многое пропустить, иначе я буду просвещать вас до завтра. Поэтому перейдем к эровиту. Я представил в ПЛА список концентрированных травяных экстрактов, биохимических и гомеопатических компонентов, витаминных и минеральных добавок, животных и растительных субстанций и всего прочего, что вмещала формула эровита. И получил в положенное время патент на этот продукт.

– Патент? Почему патент?

– А почему нет? Разве не получают авторские права на книгу и патент на изобретение? Я хотел заработать на эровите деньги – вот почему. Я не желал, чтобы его у меня украли. Для потребителей эровит представляет огромную ценность, а его объем продаж составил бы миллионы и даже миллиарды. Вот почему сегодня вечером эти умственно отсталые личности схватили меня и пытались вынудить...

– Расслабьтесь. Просто я не знал, что вся процедура настолько сложна. О'кей, вы выболтали ваши секреты ПЛА, получили патент, и эровит на какое-то время поступил в продажу. Поэтому мне все еще непонятно, в чем здесь тайна и преступление.

– Я еще до этого не дошел. Ну, давайте назовем формулу, которую я представил в ПЛА, «эровит ПЛА», или «эровит А», а то, что мы продавали, – «эровит Б». Так как вы не кажетесь тупицей, возможно, кое-что вам становится понятным.

– Вы обманули государство! – воскликнул я.

– Нет.

– Но...

– Не совсем обманул. В архивах ПЛА находится ценная, полезная и целебная формула – почти супертони зирующее. Но полная формула – пожалуй, мы будем называть ее не «эровит Б», а просто «эровит», – которая оказалась настолько поразительно эффективной, что навлекла на мою голову неисчислимые проклятия, не упоминая уже о последнем блистательном откровении Фестуса, включает еще несколько компонентов, которые мы с Дейвом лично добавили в пойло на его фабрике.

– В пойло? Если эровит, по-вашему, такое чудо, как вы можете называть его...

– Шелдон, эровит – это не единственное дитя. Он всего лишь пойло, покуда не разлит по бутылкам, не упакован в ящики и не начал продаваться. Например, пенициллин – довольно мерзкая плесень, а...

– О'кей. Что бы сделала ПЛА, если бы узнала... то, что знаю я?

– Вероятно, отправила бы меня в тюрьму. Не исключено, что они это сделают в любом случае. Слава Богу, людей уже не поджаривают на костре.

– Кто знает о вашем преступлении, кроме вас и меня?

– Дейв Кэссиди и моя дочь – больше никто. Видите, как я вам доверяю? Конечно, вы спасли мне жизнь...

– Это не важно.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что наше недавнее приключение не дает ответа на мой вопрос. А именно: если всем известно, что эровит запатентован и его формула находится в архивах ПЛА, зачем кому-то понадобилось красть вас и пытаться...

– Это новость! Выходит, меня украли? А я-то думал, что такое проделывают с драгоценностями и автомобилями...

– ..И пытаться выжать из вас формулу эровита?

– Для этого могло быть множество причин. Заполучив формулу, преступник мог бы слегка изменить ее и запатентовать как новое средство. Конечно, оно было бы далеко не так эффективно, но ведь преступника интересует только добыча, а не здоровье человека и его способность наслаждаться жизнью. Или же эровит могли бы производить тайно, как производят многие лекарства и фальшивые деньги.

– Возможно. И все же что-то не дает мне покоя, хотя, как мне кажется, это должно быть очевидным. Может быть, это Фестус и его «Божьи лемминги»...

– Весьма вероятно. Не исключено, что пастор Лемминг был послан сюда Богом исключительно с целью не давать людям покоя. О нем ходят и другие слухи, которые я не успел упомянуть. Что он просматривает книги и вычеркивает слово «девушка». Что он надевает миниатюрные пояса целомудрия на пестики и тычинки весенних цветов. Что от его дыхания даже болотная трава становится стерильной. Что...

Бруно уже дал мне понять, что он хочет, чтобы я продолжал «представлять его интересы» и принимал любые меры, какие сочту необходимыми, поэтому я предоставил ему возможность придумывать другие слухи, а сам воспользовался мобильным телефоном, чтобы связаться с парой моих самых продуктивных информаторов. Они, в свою очередь, должны были войти в контакт с ворами, грабителями, «жучками» на скачках и прочими представителями преступного мира, одни из которых были мне известны, а другие – нет. Упомянутым представителям следовало смотреть и слушать в оба в поисках сведений, имеющих отношение к событиям сегодняшнего вечера, особенно касающихся троих мужчин – двух живых и одного мертвого, – которых я постарался описать как можно лучше.

Оставшуюся часть пути до дома Дру доктор Бруно продолжал сообщать новые «слухи», а мне приходилось признавать некоторые из них заслуживающими широкого распространения. Я также был вынужден признать, что распространить их мало надежды, в отличие от измышлений Фестуса Лемминга. Правда, мне казалось, что если Фестус окончательно не выжил из ума, то он должен знать, что очень немногие люди, помимо тех, кто регулярно сидит у его ног, – точнее, еще ниже – и тех, кто разделяет его верования и заблуждения, могут поверить его последним откровениям, касающимся Бруно. А я не думал, что Фестус спятил окончательно.

Таким образом, если он не найдет способ произвести впечатление на нормально мыслящих индивидуумов, массовые гнев и ненависть, которые Лемминг надеялся возбудить против Бруно, будут в основном ограничены церковью Второго пришествия. Это не такая уж маленькая компания, но едва ли та масса, которой жаждал Фестус.

Я не знал, что еще он может сделать или попытаться сделать, но меня мучило беспокойство. Возможно, причиной были недавние и все еще происходящие события, направленные против Эммануэля Бруно. Как бы то ни было, я все сильнее за него тревожился.

Я напрочь забыл, что «лемминги» и меня не слишком жалуют.

Глава 10

Дру открыла дверь, крепко обняла дока и с благодарностью посмотрела на меня. На ней по-прежнему была зеленое платье, обтягивающее грудь, талию, бедра и кое-что еще, которое само по себе являлось превосходным афродизиаком.

Дру направилась в гостиную, таща за собой Бруно.

– Ох, папа! – радостно воскликнула она. – Ты и представить себе не можешь, как я беспокоилась!

– Теперь все в порядке, дорогая. Благодаря мистеру Скотту.

Я стоял как манекен, окидывая взглядом просторную комнату. Мне понравилось то, что я увидел: белый плотный ковер, крепкая, выглядевшая дорогой мебель, яркие подушки на диване, картины на стенах, цветной телевизор – включенный, но с приглушенным звуком.

Дру казалась еще более сексапильной, чем когда появилась у меня на пороге. Те же блестящие золотисто-рыжеватые волосы, те же ленивые серые глаза и подвижные алые губы, но тревога и напряжение исчезли с ее лица.

Она улыбнулась:

– Да, благодаря мистеру Скотту.

– Шеллу, – поправил я.

Кончик ее языка быстро облизнул губы.

– Не знаю, как отблагодарить вас, Шелл. Дру лгала – она отлично это знала. Обняв меня за шею, она приблизила свое лицо к моему и поцеловала меня так, словно годами практиковалась на местных конкурсах поцелуев и сейчас участвовала в чемпионате мира, где, несомненно, победила бы, будь я судьей. Если бы губы могли размножаться, мы, возможно, произвели бы на свет пятеро ртов-близнецов.

Краем глаза я видел нечто, причинявшее мне легкое беспокойство, и, когда Дру отстранилась от меня, я повернулся к Эммануэлю Бруно, наблюдавшему за нами с благожелательной улыбкой.

– Простите, – извинился я. – Совсем забыл, что вы папа... Мне бы не хотелось, мистер Бруно, чтобы вы думали, будто я... э-э... обхаживаю вашу дочь. Просто в момент безумия...

– Чепуха, – прервал Бруно. – Взаимное влечение полов столь же естественно, как магнитное притяжение, позитив и негатив, янь и инь, солнце, луна и звезды.

– Все, что вы говорите, имеет для меня глубокий смысл, – усмехнулся я.

– Вы очень янь...

– В самом деле?

– А она – инь. Следовательно, между вами должно возникнуть сильное взаимное притяжение.

– Очевидно, я кое-что упустил. Мне казалось, что Бруно меня не слушает, но я был не прав, почти не делая паузы, он заметил:

– Мы все кое-что упустили. По той простой причине, что свободное, здоровое и естественное выражение сексуальности было проклято и вытеснено из природного русла в искусственные каналы, подобно потоку, блокированному камнями, ветками и священными коровами. К счастью, эровит в состоянии все это изменить – взорвать плотину, удалить препятствия, распугать коров, восстановить и освободить жизненные силы в человеке...

Дру все еще стояла возле меня – не так близко, как раньше, но достаточно близко, чтобы я мог ощущать исходящий от нее инь, или как там называется штука, о которой говорил док.

– Папа всегда заводится из-за этого, Шелл.

– Начинаю замечать.

– Не обращайте на него внимания.

– А как вы с ним управляетесь? Дру улыбнулась:

– Прежде всего, нужно заставить его заткнуться. – Она посмотрела на Бруно:

– Заткнись, папа.

Поток слов остановился. Бруно обернулся к дочери:

– Но, дорогая, я только начал...

– Знаю. Может, я приготовлю что-нибудь выпить? А ты расскажешь мне, что с тобой произошло.

– Отлично, – одобрил Бруно. – Я бы не возражал против большой порции бренди. А вы, Шелдон?

У Дру был маленький бар с коньяком, скотчем, бурбоном, льдом – почти всем, что только можно пожелать. Она приготовила бренди для себя и Бруно и бурбон с водой для меня, покуда доктор в сжатой и деловитой манере, которую он превосходно использовал, когда хотел, рассказывал о своих приключениях.

К тому времени, когда напитки были готовы, повествование подошло к концу – включая мои дополнительные комментарии, в том числе насчет объявления Лемминга, что Эммануэль Бруно является не кем иным, как Антихристом.

Несколько секунд Дру молчала. Потом она осведомилась:

– В таком случае кто такая я?

– Прекрасный остров в океане безумия, моя дорогая, – ответил Бруно. – Вся наша планета обезумела много столетий назад. И только потому, что я пытаюсь влить в этот океан каплю разума, меня объявили архидьяволом. Полагаю, тебя это делает архидьяволицей. Ох уж этот Лемминг и его стадо святош! Должно быть, это самая чудовищная масса кретинов, с тех пор как первая слабоумная амеба дала жизнь себе подобным...

В правой руке Бруно держал бокал с бренди, а левой привычными машинальными движениями хлопал себя по бедру:

– Хм-м... Вероятно, они прямые потомки этой амебы. Я видел их в церкви Второго пришествия, и они напоминали маленьких амебообразных существ, происшедших от одного слабоумного папаши, сбившихся в кучу в поисках тепла, но так его и не обнаруживших. Когда я из любопытства впервые посетил службу и посмотрел на них, сидящих неподвижно, ряд за рядом, они показались мне мертвецами. Но, к сожалению, они живы и накачаны Леммингом его философией спасения мира от греха, которая стала для них миссией, предписанной Богом. У них пепельные губы и потухшие глаза. Они грешат против своего же Бога, вставая по утрам наполненными до краев ненавистью к тем, кого именуют грешниками. «Лемминги» призывают к духовной жизни, но их тела больны. Они отрицают жизнь и удивляются, что умирают! – Голос Бруно повысился почти крика. Помолчав, он заговорил более спокойно:

– Да, они отрицают жизнь, плоть, чувственные радости, меняют небесные удовольствия на адские муки и требуют, чтобы другие разделили из безумие, дабы оказаться «спасенными». Знаете, Шелдон, – Бруно глотнул бренди и посмотрел на меня, – эти «Божьи лемминги» с радостью бы уничтожили порнографию, добрачный секс, послебрачный секс, брачный секс, смех, десертные блюда, сладости, запретили бы даже ходить в туалет по воскресеньям... Дру взяла меня за руку:

– Пошли отсюда, Шелл. Думаю, Антихрист засел у папы в голове.

– Может, он не привык к выпивке?

Она потянула меня к дивану в другом конце комнаты, опустилась на него и скрестила длинные стройные ноги.

Я сел рядом и уставился на ее ноги. Они отвлекали меня, хотя Бруно продолжал пророчествовать. Не делая паузы, он последовал за нами и теперь ходил взад-вперед по ковру, размахивая руками и время от времени устремляя на нас пронизывающий взгляд.

– В основном, это вопрос определения, – ораторствовал он. – Правда, за которую сожгли Джордано Бруно, была произвольно определена как преступление, вследствие которого его превратили в живую вязанку хвороста. Церковь сожгла его, чтобы состряпать еще несколько догм...

– Это становится интересным, – заметил я, с трудом оторвав взгляд от ног Дру.

– У папы иногда возникают интересные идеи, – улыбнулась она.

Бруно продолжал нестись галопом:

– Снова все дело в определении. Подумайте сами: не было бы никакой суеты из-за «порнографии», если бы половой акт сам по себе не считался порнографией – грязной и непристойной. Ибо «порнографическое» – всего лишь определение, и, следовательно, является таковым только для тех, кто определяет подобным образом какое-либо явление.

– Думаю, он прав на девяносто процентов, – сказала Дру.

– По меньшей мере, – согласился я.

– Но вы не слышали еще и половины.

– Готов держать пари, что не слышал.

– Вы не слушаете меня! – сердито произнес Бруно и продолжал на одном дыхании:

– Если бы, как в свое время на Таити, грязным и постыдным считался не половой акт, а акт приема пищи, то изображения людей, обедающих у себя дома, были бы порнографическими. Наши священники и «лемминги», ничего не смысля в кулинарии, учили бы нас, что, когда и где нужно есть; вегетарианцы, возможно, разрешили бы нам есть бифштекс по праздникам, но только прожаренным до черноты, без соли и перца.

– Вашему папе следовало бы организовать свою Церковь, – сказал я Дру. – Возможно, даже я стал бы в нее ходить. Бьюсь об заклад, что пели бы там получше.

– Но эти маньяки обрушиваются на секс и плоть, – гремел Бруно. – Наши религиозные менторы, которые, разумеется, умнее всех, в которых сосредоточена вся мудрость вселенной, произвольно решили, что секс, половое влечение, похоть, мастурбация – все, связанное с плотскими радостями и гениталиями, грязно, греховно и недостойно!

– Ну, я никогда не...

– Столетиями Церковь и ее «лемминги» изо всех сил старались сделать секс безрадостным, если не невозможным, и патологически изображали девственность и безбрачие добродетелями, а не чудовищными грехами против источника жизни. Мать Иисуса была провозглашена девой, и даже ее родители превратились в девственников – кстати, доктрина непорочного зачатия не была официальной догмой даже в католической церкви, покуда Папа Пий IX не получил в 1854 году телеграмму от Господа Бога. До второго столетия от Рождества Христова об этом и не помышляли – думаю, именно с тех пор Мария начала превращаться в вечную деву.

– Я этого не знал.

– Ну, так теперь знаете. Короче говоря, естественный акт всеми способами превращали в противоестественный и грязный. Если Матерь Божья – вечная дева, не следует ли всем прочим матерям вечно краснеть от стыда? И всем прочим отцам тоже? Задавать этот вопрос, значит, отвечать на него. Выходит, наследники иудео-христианских сексуальных психозов почти никогда не могут позволить себе полной свободы и радости в акте, которому мы все обязаны своим появлением на свет.

– Ну, это лучше, чем ничего...

– Мы углубляемся в темные лабиринты, – прогудел Бруно, – рассуждая о глупостях и грехах наших мудрых и безгрешных духовных лидеров. Логика приводит нас к вопросу: если бы Мария была не девой, а хромой, стали бы священники ломать себе ноги и опираться на костыли, восхваляя святую Хромую Марию? Логичный ответ: эти церковные акробаты произносили бы свои пророчества, стоя на голове, но тогда бы их рясы опустились, и мы узнали бы правду, а правда сделала бы нас свободными!

– Он в самом деле завелся, – сказал я.

Дру кивнула.

– Может, нам забрать у него выпивку? Кстати, бурбон весьма недурен.

Должно быть, Бруно слышал меня. Он залпом допил остатки бренди, подошел к бару, наполнил свой бокал и вернулся с бутылкой бурбона.

– Думаю, он слышал, что я сказал, – заметил я. – У вашего отца необычайно острый слух.

– Он вообще удивительный человек.

– Надеюсь, вас это не смущает? Я имею в виду разговоры о сексе и тому подобное...

– А вас секс смущает, Шелл?

– Конечно нет!

– Меня тоже.

– Выходит, секс не смущает нас обоих! Разве это не чудесное совпадение?

Дру одарила меня улыбкой Моны Лизы, но ничего не сказала.

– Вы не слышали меня? – спросил я. – Я сказал: разве это не чудесное...

– А наш Фестус Лемминг – всего лишь кончик застывшего айсберга; он стал сегодняшним символом того, что Церковь проповедовала веками. Когда возникает здоровая реакция против сексуальных заскоков Церкви, Лемминг восстает против этой реакции. Он ведет нас назад, к святому Павлу и его изречениям, что «мужчине лучше не касаться женщины».

– Святой так говорил? – быстро осведомился я, пока док переводил дыхание.

– А кто же еще? – Бруно наклонился, чтобы налить бурбон в мой стакан. – Более того, Павел вроде осуществлял на практике то, что проповедовал. Вероятно, он не мог иначе, так как «немощь плоти» не вполне ясно характеризует...

– Как мужчина он не производит на меня особого впечатления, – признал я.

– По-моему, в этом отношении он еще хуже, чем наш современный образец духовного здоровья – Фестус Лемминг. По крайней мере, Фестус публично не заявлял, подобно Павлу и его последователям, что мы все рождены оскверненными и безнадежно пораженными грехом, и не спрашивал: «Как может быть чистым тот, кто рожден женщиной?» Павел был бесполезен для женского пола – как, впрочем, и для мужского. Этот человек предлагал всем другим мужчинам фальшивый билет на небеса, требуя взамен отказа от их мужской природы. Это было настолько блестяще проделано, что его слова стали Священным Писанием, и в результате все добрые христиане почти две тысячи лет грабят Петра, чтобы уплатить Павлу[7]7
  Английское выражение «to rob Peterto pay Paul» («ограбить Петра, чтобы уплатить Павлу») означает «облагодетельствовать одного за счет другого».


[Закрыть].

– И Павел был святым? – задумчиво осведомился я.

– Был и есть. Кто был святым, остается им навсегда.

– Кто же сделал его святым?

– Бог.

– Откуда вы знаете?

– Пожалуйста, не задавайте глупых вопросов. Кроме того, вы постоянно меня прерываете...

– Заткнись, папа!

В наступившем молчании я четко расслышал два слова.

Они прозвучали по телевизору. Звук был очень тихим, но я на свой слух тоже не жаловался. Самое важное, что эти слова были мне хорошо знакомы. Одно было «Шелл», а другое – «Скотт».

Увидев на экране диктора ночных новостей, я одним прыжком очутился возле телевизора и успел повернуть регулятор громкости, чтобы в комнате отчетливо прозвучало: «Дальнейшие подробности покушения на Фестуса Лемминга, самого святого пастора церкви Второго пришествия, после рекламной паузы».

Я, шатаясь, вернулся к дивану и тяжело опустился на него. Бруно и Дру, не двигаясь, смотрели на экран.

Я тоже смотрел, как пара влажных красных губ появилась на тюбике, и сексуальный голос их обладательницы (или чей-то еще) произнес: «Мммм! Это великолепно!..»