Текст книги "Проснуться живым"

Автор книги: Ричард Скотт Пратер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 11

– Покушение? – сказала Дру.

– На Фестуса? – сказал Бруно.

– Лемминга? – сказал я.

Рекламный ролик кончился, и диктор вновь устремил дружелюбный взгляд на миллионы невидимых зрителей.

– И вновь о попытке убийства пастора Фестуса Лемминга. Только что мы получили сообщение от нашего корреспондента Джонни Кайла, находящегося сейчас в Уайлтоне, штат Калифорния, возле церкви Второго пришествия.

На экране появился Кайл с микрофоном в правой руке. Он стоял на ступеньках, по которым я недавно поднимался, за ним виднелись открытые двери церкви. Кайл заговорил хорошо знакомым тягучим голосом:

– Сейчас в Уайлтоне одиннадцать тридцать одна вечера. Ровно пятнадцать минут назад в пастора Фестуса Лемминга были произведены два выстрела, когда он стоял наверху этой лестницы, у широко открытых церковных дверей, разговаривая с членами своей паствы. Другие прихожане шли на стоянку или уже ехали домой в своих автомобилях. Большинство присутствовавших утверждает, что выстрелы были сделаны из одной из машин на стоянке, которая тут же уехала на большой скорости. Одни говорят, что это был темный четырехдверный седан, другие – что двухдверный, третьи – что это была голубая «пантера» или «чита», четвертые – что это был зеленый «стилето» или серый «кракатоа», а один свидетель заявил, что стрелял мальчик на красном мотороллере. В данный момент полиция расспрашивает свидетелей и сортирует противоречивые показания.

На экране появился общий план церкви, потом его сменила автостоянка, на которой все еще было несколько машин и где слонялись сорок – пятьдесят человек. У входа находился полицейский автомобиль с открытыми дверцами и мерцающей красной лампой на крыше.

– Большинство свидетелей, – продолжал Кайл, – заявляют, что в машине сидели двое, некоторые – что только один, а некоторые – что четверо или пятеро. Один свидетель утверждает, что в машине вообще никого не было, но это тот старый джентльмен, который видел красный мотороллер, и полиция не принимает в расчет его показания.

На экране возник общий план церковной лестницы, в середине которой виднелись двое мужчин: один с микрофоном – несомненно Кайл, а другой – тореадор в сверкающем золотом костюме, иначе говоря, Фестус Лемминг. Камера медленно приблизилась, фигуры увеличились в размере, после чего голос Кайла торжественно возвестил:

– Пастор Лемминг отказывается – повторяю, полностью отказывается – от своего первоначального заявления, что у него есть причины полагать, будто на него покушался Шелдон Скотт, который действовал как агент Эммануэля Бруно, хорошо известного создателя весьма противоречивого снадобья, именуемого эровитом.

– Снадобья! – с возмущением повторил доктор Бруно. Какая разница, подумал я, как словоохотливый корреспондент называет эровит? Куда важнее, что он упомянул меня и Бруно. Правда, Лемминг отказался от своего заявления...

Больше док ничего не сказал. Он склонился вперед и уставился на экран, опустив локоть на колено и подпирая рукой подбородок.

– Мистер Скотт, – продолжал корреспондент, – не новичок в насилии – он местный частный детектив, чьи подвиги не раз привлекали всеобщее внимание. Не только полиция, но и многие граждане выразили полную уверенность в честности и надежности мистера Скотта. Обвинение пастора Лемминга было сделано сразу же после попытки убийства, когда он был потрясен и расстроен. Сейчас к вам обратится непосредственно из Уайлтона, штат Калифорния, Фестус Лемминг, самый святой пастор церкви Второго пришествия.

На экране появились тощая физиономия, узкие плечи и верхняя часть золоченой груди Лемминга с пуговицей в виде рубинового креста на воротнике его кольчуги.

– Дети мои, – со вздохом заговорил он. – Дети Господа Всемогущего. Я глубоко признателен за предоставленную мне благословенной телекомпанией Эй-би-си возможность отказаться от своих слов, произнесенных в тот момент, когда я еще не оправился от едва не ставшей роковой встречи со смертью, здесь, у гостеприимно распахнутых дверей моей церкви Второго Пришествия, в Уайлтоне, штат Калифорния.

Лемминг выпрямился во все свои пять футов с тремя-четырьмя дюймами и слегка вскинул голову.

– Я глубоко сожалею о своем неразумном предположении, будто меня пытался убить Шелдон Скотт, действуя как агент Эммануэля Бруно. Да, я сожалею! Я не знаю человека или людей, участвовавших в покушении. Повторяю: я их не знаю. В качестве частичного оправдания моего греховного недомыслия могу только сообщить, что менее чем за час до попытки убийства мистер Шелдон Скотт удалился из этого Дома Божьего... – он описал рукой дугу, словно включая в это понятие не только церковь, но и всю Южную Калифорнию, землю и небо, – после того как прервал службу, шокировав и расстроив паству, состоящую из пяти тысяч... «Прибавил добрую тысячу», – подумал я.

– ..или шести тысяч душ, и пригрозив мне, да, пригрозив мне... телесным повреждением. Я вспомнил об этом, кода смертоносные пули просвистели мимо моей головы. Это была ошибка, о которой я сожалею, но человеку – повторяю, человеку – свойственно ошибаться. У меня нет никаких доказательств этого утверждения, и потому я публично от него отказываюсь! Повторяю: я сделал это неразумное и предосудительное заявление и совершил свойственную человеку ошибку только из-за недавнего разговора с мистером Шелдоном Скоттом и его угроз, а также из-за...

А также из-за чего?

Фестус оставил этот факт болтаться в воздухе.

Мне это показалось ловким ходом, хотя и не пробудило симпатии к Леммингу. Что еще, кроме моего опасного присутствия и моих угроз, побудило его выдвинуть преждевременное обвинение? Несомненно, что-то серьезное, хотя он об этом и не упомянул. Учитывая настойчивые повторения того, что человеку свойственно ошибаться, и старательное подчеркивание слова «человек», можно предположить, что имелось в виду нечто, человеку не свойственное, а может, вообще не имеющее к нему отношения. Маленькая птичка? Большая птица? Или нечто еще большее?

Фестус не стал ничего объяснять – он предоставил догадываться об этом слушателям.

– Ну, он изжарил мою птицу, – произнес я вслух. – Точнее, моего гуся.

Бруно и Дру промолчали.

После многозначительной паузы Фестус заговорил вновь:

– Повторяю: я глубоко сожалею о своем опрометчивом заявлении.

Еще не окончив фразы, он обернулся влево, где стоял Джонни Кайл, на языке у которого явно вертелся вопрос.

Когда камера немного отступила, обеспечив обоим место на экране, Кайл осведомился:

– Вы утверждаете, пастор Лемминг, что мистер Шелдон Скотт угрожал вам телесным повреждением? Это серьезное обвинение.

– Да! И от этого обвинения, сэр, я не откажусь – не откажусь ни за что! – Голос Фестуса вновь стал громовым, когда он повернулся и устремил в камеру взгляд сверкающих глаз. – Шелдон Скотт явился в церковь во время моей проповеди, накинулся на меня во время хорала, отвлек от моей паствы и заявил, что действует в качестве агента Эммануэля Бруно – этого воплощения зла! Он сказал, что если я не прекращу свою деятельность против Эммануэля Бруно и его нечестивого эровита, то...

– Да, пастор?

– Я колеблюсь – он не говорил, что убьет меня. Да, не говорил. – Тонкие губы скривились в улыбке, такой же теплой, как последний уголек от вчерашнего огня в камине. – Тем, кто знает мистера Шелдона Скотта, незачем объяснять, что он изъясняется весьма причудливо... Если повторить его слова точно, то он сказал, что сломает мне руки, ноги и шею – да, и шею! – каждую по крайней мере в одном месте, если не в нескольких.

Джонни Кайл не мог произнести ни слова. Ну, может, и мог, но не произнес.

– Я был близок к тому, чтобы почувствовать страх, – признался Фестус. – Мистер Шелдон Скотт – крупный и сильный мужчина... широкоплечий и мускулистый до неприличия.

Камера еще немного отодвинулась назад и, будучи не в состоянии лгать, продемонстрировала, каким маленьким и хрупким выглядит Фестус Лемминг рядом с Джонни Кайлом, чей рост составлял примерно пять футов одиннадцать дюймов, а вес – сто семьдесят фунтов. Можно было легко вообразить, как бы он выглядел рядом с таким «широкоплечим до неприличия» монстром, как я.

– Да! Я бы почувствовал страх в присутствии этого человека, живущего насилием, если бы не знал, что меня защитят семь тысяч членов моей паствы, а также...

– Он снова это проделал, – заметил я.

– Насколько я понимаю, пастор Лемминг, одна из пуль, предназначавшихся вам, ранила вашу прихожанку?

– Да. К счастью, рана легкая – очень легкая. Шок подействовал на нее сильнее раны. Крови почти не было...

– Вы должны отдать должное этому парню, – промолвил я. – Еще бы – вам не удастся спасти три миллиона душ всего за семь лет, если вы не знаете свое дело. Думаю, я недооценил...

Я умолк, услышав, как Фестус произнес «мисс Уинсом».

– Мисс Уинсом, – сказал он, – задержалась позже других прихожан, чтобы обсудить со мной некоторые ее обязанности. Она – одна их самых усердных, достойных и преданных членов Церкви Второго пришествия. Я знаю, что не должен иметь среди прихожан любимцев, но... Мы стояли у входа в церковь, когда грянули выстрелы и пули просвистели мимо моей головы. Одна из них легко ранила ее в левый бок. Но эта пуля, нацеленная в меня, могла поразить ее юное сердце! Могла убить ее! Могла разорвать мягкую плоть, проникнуть в невинную грудь...

– Да-да, пастор. С ней все в порядке, не так ли?

Я подумал, что, по крайней мере, одна из пуль не могла просвистеть мимо головы Фестуса, если она оцарапала мисс Уинсом левый бок.

– Да, благодарение Богу, – ответил Лемминг. На этой возвышенной ноте закончилось интервью с Фестусом Леммингом.

В моем стакане оставалось примерно на полдюйма бурбона с водой. Я опустошил его и заметил:

– Да, теперь этот парень достанет меня благодаря Реджине.

Дру наконец повернулась ко мне:

– Кому?

– Реджине Уинсом – девушке, о которой только что говорил Лемминг.

– Вы ее знаете?

– Познакомился с ней этим вечером в церкви, когда угрожал Леммингу «телесным повреждением». – Я сделал паузу. – Но теперь, по крайней мере, я знаю, что этот парень ко всему прочему еще и лжец. Что, возможно, делает его еще более опасным.

Бруно выпрямился.

– Лемминг – самый опасный человек в Америке, – заявил он, очевидно не ожидая возражений.

– Во всяком случае, чемпион по жарке гусей. Моего он изжарил до углей, но вашему грозит то же самое, док.

– Он пытается добраться до меня через вас.

– Ну, мы с пастором не так уж близки... Что там такое?

На экране давали краткое интервью трое прихожан.

– Да, я видел, как он стоял там и кричал, словно что-то... не знаю, что именно... в него вселилось. Казалось, стены обрушатся от его воплей.

Это был мужчина. Следующий – тоже.

– Тогда я не знал, что это Шелл Скотт. Но я видел, как что-то желтое движется взад-вперед по проходу. Он был одет в желтое, представляете? Стоял там и выл, как волк. У-у-у-у!

Потом заговорила женщина. Возможно, актриса, так как я был почти уверен, что видел ее в каком-то довольно старом фильме, где она играла главную роль.

– Я и мой дорогой муж сидели близко от него. Этот Скотт – говорят, что он детектив, – ходил туда-сюда, поминал имя Божье всуе, ругался и кричал, как дикарь. Не помню, что именно он кричал, но мне это не понравилось.

С этого момента и до конца передачи не произошло ничего существенного, но мы посмотрели и прослушали сообщения о быстром росте цен на нью-йоркской фондовой бирже, кровавых беспорядках в Вассаре и землетрясении во время урагана во Флориде, после чего Дру выключила телевизор.

Бруно медленно поднялся, когда Дру вернулась к дивану и села, посмотрел на нас и начал медленно излагать свои аргументы:

– Прежде всего, Фестус Лемминг, как вы сказали, Шелдон, лжец. Но он не обманщик. Лемминг абсолютно искренен. Он верит не только в свою миссию, но и в то, что все, осуществляемое им в подготовке ко второму пришествию, оправданно, если оно способствует приближению желаемой цели. Не только оправданно, но является его священным долгом. Я знаю этого человека, наблюдал за ним и изучал его, и не сомневаюсь в его искренности. Именно поэтому – а не потому, что он обманщик и лжец, – Лемминг еще более опасен. Искренние фанатики, убежденные в своей праведности, всегда были более опасными, жестокими, кровожадными, чем сознательные лжецы. Для них ничего не является запретным, если это спасает души от ада или мир от греха. Или, наоборот, любая мерзость становится добродетелью, если осуществляется праведником во имя Бога.

– Прошу прощения за свойственную человеку ошибку.

– Да, это было ловко проделано, не так ли? Если Бог на стороне Лемминга – пусть даже он проявит восхитительную сдержанность и не заявит об этом прямо, – кто может быть против него? И я уверен, что он сам так считает. Вы когда-нибудь видели, Шелдон, какого-нибудь другого человека, который мог бы так же твердо верить в невероятное и заставлять других верить в это и в него самого?

Бруно начал мерить шагами комнату.

– Мы в весьма интересном положении. Подумайте сами: теперь каждому психу известно, что агент Антихриста пытался убить агента Господа, который спасся потому, что силы добра сильнее сил зла, после чего безмозглая марионетка и ее хозяин бежали на красном мотороллере – разумеется, он должен быть красным! Психов не так уж много, но мы не можем их игнорировать. Однако самая большая опасность, очевидно, исходит от миллионов других людей, которые теперь знают, что некто пытался убить Фестуса Лемминга и бежал с места преступления и что за час до того мистер Шелдон Скотт угрожал нанести пастору такие повреждения, которые могли оказаться роковыми.

– В ваших устах это звучит хуже, чем есть на самом деле.

– Это действительно куда хуже, чем вам кажется, Шелдон. Вон там... – Бруно указал в никуда, – сидит торговец рыбой, который только что прослушал ночные новости. Кем, размышляет он, может быть этот таинственный некто? Он дюжину раз слышал имя Шелдона Скотта, четыре раза имя Эммануэля Бруно и шесть-семь раз имя Господа Всемогущего. Наш разумный торговец исключает Господа. Кто остается?

– Меня не спрашивайте, – отозвался я. – Ведь я всего лишь безмозглая марионетка.

– Наш торговец разберется в этом достаточно быстро. И его пока что неопределенные подозрения усилятся, когда он узнает, что Андре Стрэнг, менее святой пастор церкви Второго пришествия, сподвижник Фестуса Лемминга, был убит, и притом странным и дьявольским способом. Да еще в тот самый вечер, когда едва не прикончили самого святого пастора. А рядом с трупом Андре Стрэнга лежал мертвый незнакомец, в чьем теле три пули, выпущенные из чьего-то оружия. Мы с вами знаем из чьего...

– Стойте. Вы правы – мне следовало об этом подумать. Вы правы – положение скверное. Единственный луч света, что эти три пули были с полыми наконечниками, которые разламываются внутри тела... Но ведь именно я сообщил о двух мертвецах капитану из отдела убийств, верно? Поэтому Сэму не требуется баллистическая экспертиза, чтобы догадаться, что я побывал на месте преступления. Пожалуй, мне лучше ему позвонить. Я воспользуюсь вашим телефоном, о'кей? – Я посмотрел на Дру, и она кивнула, указав на телефон, стоящий на столике в другом конце комнаты.

Но прежде чем я поднялся, она сказала:

– Есть еще кое-что, Шелл. Должно быть, папину машину уже заметили на стоянке у церкви. Некоторым это покажется подозрительным, а для «леммингов» явится ответом на все вопросы.

– Ты права, – прогудел Бруно. – Я упустил из виду этот аспект. Да, для «леммингов» это послужит последним и бесспорным доказательством моей вины. К сожалению, мой автомобиль «силвер-шедоу» с откидным верхом...

– Вы оба сбили меня с толку. Доказательство? Я не совсем...

Доктор Бруно подошел к стулу и сел, разглядывая свои длинные пальцы.

– Большинство «Божьих леммингов» весьма бедны, – устало промолвил он. – Те немногие, кто ранее были состоятельными людьми, передали почти все свои деньги церкви, когда присоединились к ней. Иначе говоря, Фестусу Леммингу. Они считают богатство нежелательным явлением, если не смертным грехом, а бедность – добродетелью.

Он умолк, и я заговорил, воспользовавшись паузой:

– Это меня и озадачивает. Почему бедность – добродетель для «леммингов», но не для Лемминга, для овец, но не для пастуха? И я все еще не понимаю насчет доказательства...

– На этот вопрос ответить нелегко, – отозвался Бруно. – Лично мне кажется, что вовсе невозможно. Будь я на месте Церкви, я счел бы весьма полезным, если бы мои прихожане верили, что бедность, смирение, самопожертвование, покорность, вера в меня, даже целомудрие и безбрачие являются ступеньками многострадальной лестницы на небеса. Но я не Церковь. Во мне есть немало от циника, поэтому я признаюсь, что не в состоянии понять, почему закон, применяемый к членам Церкви, не применяется к ней самой. – Он снова стал разглядывать свои пальцы. – Для «леммингов» бедность – добродетель, потому что, будучи добрыми христианами, они верят, что лучше давать, чем получать, и что легче бобу пролезть сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царствие Небесное.

– Да, я тоже ходил в воскресную школу, хотя вам это может показаться невероятным. Но разве в Писании говорится о бобе?

Бруно наконец перевел взгляд с пальцев на меня:

– Слово «гамла», переведенное как «верблюд» в первых трех Евангелиях, означает также «боб» и «веревка». Если Иисус действительно сделал такое нелепое заявление насчет богачей, что вызывает сильные сомнения, то, разумеется, ему бы хватило ума выбрать из трех предметов веревку, так как она близка нитке и в то же время гораздо толще ее. Я допускаю, что Иисус был одержим божественным вдохновением, но не отношу это ко всем переводчикам Библии вплоть до наших дней. Переводчики Матфея, Марка и Луки просто допустили ошибку: написали «верблюд» вместо «веревки». Я использовал третий вариант – «боб» – просто из духа противоречия.

– "Легче веревке..." Да, пожалуй. Но доказательство...

– Я говорил, что мой автомобиль «силвер-шедоу» далеко не дешевая модель «роллc-ройса». Коль скоро бедность добродетельна, а «силвер-шедоу» стоит огромное количество бобов... я хотел сказать – долларов, то его покупатель должен быть весьма далеким от добродетели. А «силвер-шедоу» с откидным верхом – самый дорогой. Мне противно вспоминать, сколько я заплатил за грешное удовольствие владеть подобным экипажем. Следовательно, я в лучшем случае проклят, а в худшем – сознательно заключил союз с Сатаной.

– Теперь я понял. Полагаю, слишком поздно пытаться незаметно увести вашу «тачку» со стоянки. – Я пожал плечами. – У меня «кадиллак» с откидным верхом, док, так что мы встретимся в аду. Думаю, мне будет приятно увидеть дружеское лицо.

– Да, хотя посетить рай было бы приятно, мне бы не хотелось там жить. Но подумайте, как было бы печально, если бы переводчик среди сотни других ошибок совершил бы еще одну, написав слово «богатый». Что, если там имелся в виду не богатый, а подлый, низкий, жестокий, безумный – даже бедный? – Он саркастически усмехнулся. – Это всего лишь догадка – у меня нет доказательств. Лично я не утверждаю, что богатство добродетельно само по себе.

Я встал, подошел к телефону и поднял трубку. Когда я начал набирать номер, Бруно промолвил:

– Я знаю, что вам это будет нелегко, но мне кажется разумным, чтобы вы продолжали избегать упоминания моего имени – по крайней мере столько, сколько сможете.

Подумав, я кивнул. Потом я набрал номер полицейского управления Лос-Анджелеса и через полминуты услышал голос капитана Сэмсона.

– Привет, Сэм. Это Шелл. Я...

– Где, черт возьми, ты был?

– Ну, сначала в церкви, но, полагаю, ты слышал...

– Ты приедешь сам или мне придется прислать за тобой полицейских?

– Сейчас приеду, Сэм. – Я быстро принял решение, так как хорошо знал этот голос, цедящий сквозь закушенную сигару. – Мне не терпится рассказать тебе обо всем...

– Мы должны разобраться с тем, что ты вытворял в церкви...

– Брось, Сэм. Ты ведь не из тех, которые верят всему...

– Но пока что объясни эту историю с двумя «жмуриками» на Пятьдесят восьмой улице в доме 1521. Ты сказал, их там двое?

– Да. – Я начал тревожиться. Сэм просто так не стал бы задавать дурацкие вопросы. – А что, я был не прав?

– Ты хочешь знать, скольких «жмуриков» мы там обнаружили? Попробуй догадаться.

– Не двух?

– Нет.

– Ну, тогда... трех?

– Забавный ты парень, Шелл. Нет, не трех. Ни одного.

– Что значит – ни одного?

– А как по-твоему, что это может значить? Только то, что там не оказалось ни трех, ни двух, ни даже одного «жмурика».

– Ты...

Я хотел сказать, что он валяет дурака, но сразу понял, что это не так. К тому же мне не хотелось без особой необходимости злить его. Мой добрый друг Сэм без колебаний запихнет меня в кутузку, если это покажется ему недурной идеей. Он проделывал такое и раньше. Поэтому я изменил фразу:

– Ты уверен, что полицейские поехали по правильному адресу? Это легко проверить по двум трупам и целому морю крови.

– Брось свои шуточки, Шелл. Рапорт лежит на моем столе... В двадцать три двенадцать вечера полицейские вошли в дом – с величайшей осторожностью, следуя твоему совету. Адрес был правильный. В задней стене взломана дверь и разбиты два окна. Парадная дверь не заперта. В комнате с разбитыми окнами находились мебель, обрывки веревки, ленты пластыря, осколки стекла и большое количество крови, но никаких двух трупов.

– Говоришь, много крови? Значит, адрес в самом деле правильный. Но, Сэм, когда я уходил оттуда, трупы были на месте.

– Может, ты их и сделал трупами?

– Нет... Ну, только одного. В стене возле двери вы обнаружите пулю из его пистолета, которую он выпустил в меня, когда... Хотя держу пари, что пистолета там не оказалось.

– Ты выиграл.

Мне не понравился тон, которым он произнес эту фразу. Она прозвучала, как «ты проиграл».

– О'кей, Сэм. Скоро увидимся. Мне понадобится время, чтобы добраться к тебе, но думаю, ты все поймешь, когда мы поговорим с глазу на глаз, как пара старых друзей...

– Приезжай немедленно.

– Хорошо. Только дождись меня, ладно? Я положил трубку и запустил палец в ухо. Когда боль уменьшилась, я вытащил палец, посмотрел на доктора Бруно и Дру и сказал им:

– Думаю, у нас небольшие неприятности.