Текст книги "Ненависть к тюльпанам"

Автор книги: Ричард Лури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

20

Франса я нашёл на берегу канала, сидящим в инвалидном кресле и глядящим на воду, и тут же рассказал ему свою идею.

– Мы будем использовать для доставок твоё кресло! Немцы не решатся поднять одеяло с колен безногого ветерана!

Предложение Франсу понравилось! Оно позволяло ему помогать в снабжении семьи едой, надеяться на возвращение доброго отношения сестры, и, может быть, даже выставить себя после войны достойным человеком!

– Да, – сможет он сказать, – я присоединился к германской армии для борьбы с коммунистами, но я заплатил за это своими ногами! Зато, возвратившись в Голландию, я помогал скрывавшимся евреям и бойцам Сопротивления!

– Впрочем, все эти бойцы Сопротивления – дерьмо! – рассуждал Франс, продолжая смотреть на воду. – Так же как и евреи! Ты знаешь, что означает Сопротивление для большинства из них? Немецкий солдат проходит мимо, а они суют руку себе в карман и показывают там фигу! Но уж после войны они же будут повсюду рассказывать о себе героические истории! А такие люди, как я, будут отброшены прочь тем же самым дерьмом!

Этой тирадой он выразил своё согласие на моё предложение, но при этом выдвинул одно условие:

– Для моих почек будет нестерпимо разъезжать на таких изношенных шинах по ухабам через весь город. Нам нужны шины получше!

– Но где же нам их взять?

– Есть у меня дружок в мебельной торговле! – ответил Франс с усмешкой.

* * *

По дороге Франс рассказал мне, как прежде он высмеивал своего приятеля Пита за его работу в Hausraterfassung[3]3
  Hausraterfassung – департамент по сбору домашних вещей в годы войны.


[Закрыть], где тот контролировал освободившиеся еврейские жилища. Всё неучтённое имущество, начиная от медных кастрюль до мебели и автомобилей, Пит вывозил в отдалённую сельскую конюшню для сохранения на время войны. «Не будь канцелярской крысой! – уговаривал его Франс. – Поезжай вместе со мной в Россию и воюй!»

Пит поджидал нас, стоя перед своим складом.

Завидев Франса, он не смог скрыть печального выражения на лице.

В первый момент он растерялся, не зная, как ему поприветствовать друга. Сначала он протянул руку, но затем наклонился и обнял Франса.

– Ты оказался умней! – сказал Франс, пока Пит толкал кресло вверх по пандусу. Я плёлся за ними.

Склад был огромен, но почти пуст. В одном углу стояли несколько десятков инвалидных кресел, все с навешенными ярлыками и выстроенные в ряд по размеру.

– Где же всё остальное? – спросил Франс.

– Уже давно отправлено в Германию! Мы сделали своё дело слишком хорошо и остались без работы!

– Я полагал, что всех евреев посылают в трудовые лагеря! – выразил я своё удивление.

– Так оно и есть! – подтвердил Пит.

– Как же смогут трудиться калеки, если инвалидные кресла у них отняты?

На мгновение Пит онемел, но потом нашёлся:

– Им выдадут новые кресла! Там, на месте! – и повернулся к Франсу.

– Франс, давай посмотрим, сможем ли мы подобрать для тебя подходящие колёса! – Пит снял свои очки в проволочной оправе. На его носу и по бокам головы остались вдавленные красные следы.

– Что же, они до сих пор тебе платят, хотя уже нельзя найти никакой мебели? – спросил Франс.

– Кое-что мы ещё находим! Кроме того, нам теперь платят за евреев! Тридцать семь с полтиной за голову! Если сейчас десяток тысяч евреев скрываются в убежищах, то они стоят 375 тысяч гульденов!

– Вот это деньги! – воскликнул Франс.

– Приходится делиться со всеми, нас тут занято около пятидесяти человек!

– Вы сами занимаетесь поисками?

– В основном, мы находим по подсказкам!

– А информаторы получают что-нибудь?

– Официально – нет!.. – сказал Пит таким тоном, который означал, что для старых друзей всегда существуют исключения.

– Мне бы не следовало покидать свой дом, Голландию! – вздохнул Франс, ощупывая резиновые шины, как домохозяйки проверяют фрукты на рынке.

* * *

Уже имея опыт применения своих идей, я оставил Франса снаружи около склада: мне нужно было договориться с хозяином об условиях в его кабинете без свидетелей.

– Если я обеспечу доставки в полном объёме практически без всякого риска, то станете ли вы платить мне по три гульдена за доставку?

– Почему именно три гульдена?

– Такова цена двух яиц на чёрном рынке! Доктор сказал, что моему отцу необходимо съедать по два яйца в день!

– Передай своему отцу, что я желаю ему скорейшего выздоровления!

– Спасибо, я передам!

– Как же ты собираешься доставлять заказы?

Я объяснил ему своё предложение, указывая на Франса за окном.

– У тебя есть голова на плечах, Йон! Ты можешь это тоже передать своему отцу!

Диспетчер дал мне адрес бакалейного магазина на Лейлиграхт и сказал, что там следует спросить – вышел ли уже господин ван Хоуфен из тюрьмы?

– Это пароль или действительный вопрос? – уточнил я.

– И то, и другое!

На мой вопрос в магазине все только покачали головами. Ни единого слова не было сказано в ответ, и они приняли от меня десять килограммов гороха в стручках.

В этот вечер я вручил моей матери два яйца.

– Одно сейчас, – она радостно улыбнулась в ответ, – и одно завтра!

Стоя на пороге комнаты, я наблюдал, как она кормила отца яйцом и рассказывала при этом, что в дом его принёс я. Потом она приподняла голову отца от подушки и указала в мою сторону.

Выходя из комнаты и продолжая позвякивать ложкой по пустой чашке, она шепнула мне:

– Не ближе, чем от двери!

Я остался один на один с моим отцом.

Хотелось сказать ему так много, о чём невозможно поделиться ни с кем другим. Я заметил, что его губы шевелятся, выговаривая слова, и наклонился вперёд, стараясь не удаляться от дверного проёма.

– Даже, – произнёс он, – даже Королева просыпается голодной!

21

Я лёг спать счастливым! Я проснулся счастливым! Я даже спал счастливым!

Эти слова моего отца наполнили меня счастьем.

Даже Королева просыпается голодной!

Эта фраза имела значение только для нас двоих, даже моя мать не могла бы понять, что она означает в действительности. А в действительности она означала то, что были дни, когда он и я вместе посещали продовольственный рынок; когда он учил меня тому, что знал сам; когда он был горд представить меня как своего сына.

Этими же словами он благодарил меня за усилия сохранить его жизнь.

Он больше не испытывал ненависти ко мне! Я опять стал для него моим Йоном!

Мать тоже любила меня в это утро. Она улыбалась, готовя второе яйцо.

Франс, сидя за столом и обмакивая хлеб в чай, был почтителен:

– Ты возьмёшь меня с собой сегодня?

– Если появится какая-то работа для нас, то я приду домой забрать тебя!

Единственным, кто не выражал ко мне в это утро особых чувств, был ты, Уиллем!

Ты стоял у дверей, глядя на меня без злобы, без интереса, просто ожидая, пока я уйду.

* * *

Был чудесный день, начало июля. Если не приглядываться слишком внимательно, то город выглядел почти чистым и опять красивым. Лишь отсутствие на улицах легковых автомашин и велосипедов – они, в основном, были конфискованы – усиливало разницу с довоенными днями.

Существовали только такси, всегда вызывавшие у меня смех, – припряжённые к лошадям автомобили с отсечённой моторной частью: ни у кого не было возможности раздобыть хоть каплю бензина.

Родственник из деревни, навестивший нас, рассказал об одной местной графине, которая всегда выезжала в церковь со своим личным шофёром, одетым в униформу. Когда бензин исчез, она заставила его, по-прежнему в форме, возить её в церковь на двухместном велосипеде. Мы всласть похохотали по этому поводу.

Случались неурядицы и на работе. Партия очищенного гороха прибыла в прогнивших джутовых мешках, которые расползлись, как только их тронули. Пол покрылся просыпавшимся горохом по самую щиколотку. Конечно, никакой трагедии в этом не было – горошины никуда не укатились; единственной неприятностью стало, что они немного загрязнились на полу.

Был объявлен аврал – свистать всех наверх! Мы взялись за уборку, работали быстро и усердно, используя швабры, совки и всё, что подворачивалось под руки. Некоторые из нас подскальзывались и падали, что вызывало у остальных дружелюбный смех.

Одним из упавших оказался Крыса, и ему было совсем не до смеха. Он лежал на полу, с гримасой боли на лице, стараясь определить – всё ли с ним в порядке?

Однако лежание на горохе – тоже не из приятных занятий, и он быстренько вернулся в вертикальное положение. Отряхнувшись и продолжая морщиться, он сказал, обращаясь ко мне:

– Хозяин хочет с тобой поговорить!

– Как только закончу здесь, я приду!

– Нет, он требует прямо сейчас!

«Должно быть, возникла какая-то важная доставка! – подумал я. – Мне нужно будет захватить Франса с собой! Придётся вовсю мчаться домой!»

Но, войдя в кабинет хозяина, я сразу понял, что случилось что-то иное. Его лицо было красным, и глаза не излучали ничего радостного.

Поглядев на меня, он помолчал немного, как если бы не знал, с чего начать. Мне показалось, что он был сердит, но по-прежнему уважал меня и даже несколько опасался сообщить то, что следовало.

– Йон! – начал он. – Вчера ты пришёл со своей идеей, но при этом не рассказал мне, как твой дядя потерял ноги, так ведь?

– Да, хозяин!

– Вечером я узнал, что он потерял их, воюя солдатом германской армии на Восточном фронте!

– Да, это правда!

Он встряхнул головой.

– Твой дядя принадлежит к людям, нежелательным для наших особых доставок! Ты можешь это понять, Йон?

– Мой дядя больше не связан с кем-либо из NSB. С тех пор, как он потерял ноги, он говорит, что они все – дерьмо!

– Может быть, но в Голландии до сих пор есть некоторые люди, не считающие, что всё – дерьмо!

Я кивнул.

– Твой дядя хуже, чем лиса, пробравшаяся в курятник, и я не хочу иметь с ним дела! Ты свободен до начала школьных занятий осенью, тогда и вернёшься со своим школьным ранцем!

– Но это же…

Зазвонил телефон. Он схватил трубку и пальцами дал мне знак покинуть кабинет.

Всё это были промахи Бога и Франса.

Если бы Бог не послал мне мысль использовать инвалидное кресло после посещения церкви Весткёрк, когда старая женщина вытащила маленькое яблоко из-под своего одеяла, и если бы Франс не отправился воевать с русскими, а ноги ему отрезал бы трамвай в Амстердаме, как добропорядочному голландцу, то я бы не потерял работу.

Теперь мы оказались даже в худшем положении, чем раньше. Моя небольшая зарплата и возможность хоть немножко красть были потеряны для нас по крайней мере на два месяца.

Я не представлял себе, как сказать матери о том, что произошло, и решил ничего ей не говорить. Стану по-прежнему рано вставать по утрам и притворяться, что иду на работу. Может быть, в течение дня я смогу отыскать какой-нибудь заработок или украсть какую-то пищу, и это будет выглядеть, словно я всё ещё работаю на складе.

Но как мне скрыть уныние на лице? Мои глаза были полны слёз. Я пошёл в парк и попытался заплакать, чтобы они вышли из меня, но эти старания оказались безуспешными.

Я медленно плёлся по городу, чтобы не появиться дома до окончания рабочего дня, и только сумел по дороге стянуть один огурец.

Франс грелся на солнышке перед домом, когда я возвратился.

– Я не был нужен сегодня?

Я кивнул головой.

Франс схватил меня за руку. Он сразу заметил грусть и нерешительность на моём лице.

– Что-то случилось? Скажи мне!

Я посопротивлялся, но затем всё вырвалось наружу – и история с увольнением, и слёзы.

Франс освободил мою руку и замолк на некоторое время.

Потом он со скорбной усмешкой произнёс:

– Единственное, что ещё может нас спасти – евреи!

22

– Принеси яиц! – сказала мать, когда я покидал дом на следующее утро.

– Я не могу добывать их каждый день!

– Принеси яиц!

Я отправился бродить по городу.

Начинался жаркий день, напомнивший мне времена, когда мы с Кийсом шастали по улицам, разыскивая немецкий автомобиль для задуманной диверсии. После нескольких часов поисков возникло то же самое чувство тщетности, которое охватывало меня тогда. Никому не были нужны работники, никому не была нужна помощь. Не подвернулся даже случай просто стащить огурец.

Я присел под деревом у небольшого канала. Никакой еды не перепало мне в этот день, так хотя бы получить клочок тени.

Я старался думать не о еде, а о том, как разыскать каких-нибудь евреев, чтобы сообщить о них другу Франса Питу и получить за это свою долю вознаграждения. Тогда можно будет купить яйца для отца и огурец для себя.

Любые мои размышления заканчивались грёзами о еде!

Очнувшись, я разглядел баржу, проходившую мимо по каналу, затем опять откинулся назад, мечтая о белом хлебе и мирной жизни.

…Проснувшись окончательно, я почувствовал, что кора дерева вдавила свой отпечаток в спину. Я потянулся и зевнул, ощущая пустоту в недрах желудка и щемящую тоску в сердце.

«Даже Королева просыпается голодной!» – Слова отца эхом отдавались в моём мозгу.

Он использовал их как шутливое напоминание о нашем приятном совместном времяпровождении, как подтверждение того, что его любовь ко мне в действительности никогда не умирала.

Я старался отвлечься от этих слов, которые не давали мне покоя, вызывая грустные воспоминания, но они продолжали бесконечно звучать в моём сознании, покуда я не понял их смысл окончательно.

Если даже Королева просыпается голодной, то то же самое происходит и с евреями в их убежищах! Пища послужит тропой, которая должна привести к евреям! Бакалейный магазин на Лейлиграхт, куда я доставил десять килограммов гороха, скорее всего, станет начальной точкой. Там принимают особые доставки.

Это означает, что затем их либо распространяют, либо… Либо люди сами приходят за ними!

Внезапно вкус безысходности исчез изо рта, а голод – из живота.

У меня возникла цель, предназначение, шанс!

Я почувствовал себя сыщиком.

Наблюдать за магазином и стараться остаться незамеченным!

* * *

Стояла послеполуденная тишина. Никто не входил в магазин с доставками и никто не выходил оттуда чрезмерно нагруженным. Никто из редких покупателей не набирал слишком много продуктов. Наконец, когда я уже был готов закончить свой наблюдательный день, полная краснолицая женщина прошла внутрь и быстро вышла обратно, нагруженная двумя раздутыми сумками.

Я последовал было за ней, но затем заволновался.

Что, если она прячет бойцов Сопротивления? Я не хочу выдавать бойцов Сопротивления, это не будет правильным поступком! Они могут отомстить за предательство, да и Пит ничего не говорил о немецкой плате за бойцов, только за евреев!

Всё равно, я оказался не слишком способным сыщиком, потому что вскоре женщина остановилась, обернулась ко мне и спросила:

– Что ты тащишься за мной?

– Можно, я помогу вам нести сумки?

– Разве я выгляжу такой слабой?

Я продолжал идти за ней.

– Ты что, не слышал меня?

– А мне тоже нужно в эту сторону!

Как раз в этот момент четверо или пятеро детей выбежали из дверей дома с криками:

– Мама, мама!

Вслед за ними вышли двое мальчиков постарше.

Видимо, она никого не укрывала, а просто содержала большую семью.

Всё же я не был обескуражен. По дороге домой в голове родились новые мысли в поддержку задуманного плана.

Свернув на нашу улицу, я увидел Франса в его инвалидном кресле на том же месте, где он был накануне. Он поманил меня, держа свои сомкнутые ладони лодочками. Я подошёл. Улыбаясь, он раскрыл ладони. Яйцо!

* * *

– Яйца! – сказала моя мать, когда на следующее утро я выкатывал Франса за порог.

Я понимал, что она имела в виду. Одного яйца было недостаточно, чтобы поддержать моего отца, не говоря уже о нас самих: в предыдущий вечер мы опять обедали супом из тюльпановых луковиц.

Моя голова была занята решением математических задач, подобных тем, что нам предлагали в школе.

Если дано, что больному голландцу необходимо съедать в день два яйца, чтобы выжить, и что одно яйцо на чёрном рынке стоит 1,45 гульдена, и что выдача одного скрывающегося еврея оценивается в 37,50 гульдена, которые должны быть разделены пополам с информатором, то спрашивается: сколько евреев требуется отыскать и выдать, чтобы поддержать больного голландца в живых в течение месяца?

Гораздо более реальной была задача: где найти тех евреев? Франс согласился со мной, что нам нужно продолжить начатое наблюдение за бакалейным магазином на Лейлиграхт.

– Немцы не арестовали бы этого бакалейщика по пустякам! – сказал Франс. – А мы знаем, что магазин до сих пор получает незаконные поставки. Мы сами сделали одну!

Выполнение плана затруднялось ещё и тем, что мы слишком бросались в глаза. Над бакалейным магазином жила старая женщина, которая весь день проводила у окна. Она заметила нас и даже не отвернулась, когда я уставился на неё.

Время от времени, почувствовав, что мы находимся слишком долго на этой улице, я отвозил Франса в густую тень к церкви Весткёрк. Там можно было отдохнуть, обсудить наши шансы и способы их улучшения.

Мы решили, что будет гораздо умнее не крутиться подолгу около частных домов, куда я делал доставки раньше. Владельцы могли иметь своего наблюдателя, который заподозрил бы меня, зная, что доставка не ожидается.

Как раз недавно стал известен случай, когда один из членов Сопротивления застрелил опознанного информатора, который рыскал по соседству.

Район магазина на Лейлиграхт, облюбованного нами для своих целей, тоже не был подходящим – работники в магазине уже видели нас однажды, да и старуха сидела у своего окна каждый день.

Чтобы не поддаваться усыплявшему зною тягучего жаркого дня, я представлял себя знаменитым сыщиком, а Франса – своим верным помощником.

Мы выискивали зацепки для своих розысков – покупателей, тащивших сумки, излишне наполненные провизией; похожих на евреев пешеходов, передвигавшихся по городу с фальшивыми документами.

Франс заявил, что он всегда определит еврея по определённому выражению его глаз – смеси страха и чувства превосходства.

Нам не везло с преследованием людей, покидавших магазин с тяжёлыми сумками. Либо они садились на велосипеды и быстро исчезали из виду, либо мы могли следовать за ними, но, как в случае с толстой женщиной, у них оказывались большие семьи.

– Иметь восемь детей ещё ничего не значит – это может служить прикрытием! – заявил Франс.

Везло нам только с немецкими солдатами и с членами NSB. Франс заводил с ними беседы, и некоторые давали ему монетки или немного еды. Таким образом мы продержались первую пару недель, принося домой хоть что-то – хлеб, маргарин, несколько яиц, даже чуточку шоколаду, – всё же лучше, чем ничего, но недостаточно, чтобы прокормить пять человек.

Состояние отца вновь стало ухудшаться.

Однажды вечером я стоял в дверях его комнаты, из которой пахло мочой и болезнью, и смотрел на него. В течение долгой минуты мне показалось, что он перестал дышать. Слёзы выступили у меня на глазах. Когда же отец вдруг начал дышать снова, я зарыдал как младенец.

* * *

Мать больше не говорила: «Яйца!» – когда мы расставались по утрам. Она вообще ничего не говорила. Мы также не могли сказать ей что-нибудь.

Франс и я всё время старались поесть что-нибудь при раздачах бесплатного супа на улице, чтобы не приходить домой слишком голодными, и, таким образом, оставлять побольше для моего отца.

Иногда мы разделялись с Франсом неподалёку от Лейлиграхт. Особенно если я следовал за кем-нибудь, кто не выглядел на сто процентов голландцем. Это было бы невозможным, помогай я Франсу с его креслом.

Когда Франс оставался сам по себе, к нему подходили люди и спрашивали, не нужна ли ему помощь. Естественно, возникали беседы, в которых Франс выяснял всякие подробности, известные только местным жителям, и рассказывал свою историю о том, как немецкие солдаты ели лошадиные мозги на снегу. Конечно же, перепадали случайные монеты.

Однажды я вернулся после безрезультатного преследования темноволосой женщины и увидел полицейского, разговаривающего с Франсом. На мгновение я испугался – неужели кто-то сообщил про нас? Но Франс заметил меня и подозвал к себе.

– Это мой племянник! – сказал он полицейскому. – Он помогает мне передвигаться!

– Хороший мальчик! – Полицейский кивнул мне. – Вы не поверите, что совершают в эти дни дети такого возраста и даже моложе! Рассыпаются по всему городу и тащат, что только могут удержать их руки! Голод доводит людей до безумия! Всё растёт – убийства, грабежи, воровство! И цены!..

– Но только не солдатские пенсии!

– И не зарплата полицейских!

– Привет твоей жене!

– Удачи тебе, Франс!

– Я был знаком с ним ещё до войны, – сказал Франс, когда полицейский отошёл. – Смотри, что он дал мне: продуктовые карточки на хлеб и молоко! Надо найти магазин, в котором можно их отоварить!

* * *

На следующий день я впервые увидел мёртвого человека.

Было очень раннее утро. Я вёз Франса по мосту.

– Гляди! – Он указал на воду канала.

Сначала я не понял, что это было – чемодан или автомобильная шина. Но ни то и ни другое – это оказался труп очень толстого мужчины, плававший в воде лицом вниз.

– Возможно, что это пьяница упал в канал и утонул, но я сомневаюсь! – сказал Франс. – Трудно найти сейчас столько спиртного, чтобы так напиться! К тому же, этот парень слишком толст, а алкоголики обычно бывают худые… Нет, я думаю, что это был скрывавшийся еврей, который умер ночью, а голландец, прятавший его, в панике выбросил тело в воду. Конечно, плохо быть расстрелянным за укрывание живых евреев, но кто же захочет быть расстрелянным за укрывание мертвеца? Особенно, учитывая, что тебе за него уже не платят!.. Это же просто кинокомедия в стиле Чарли Чаплина! – продолжал Франс, смеясь. – Представь себе, маленький тощий голландец пытается стащить огромного жирного мёртвого еврея вниз по лестнице, стараясь не разрушить её, а потом волочит через улицу к каналу в страхе быть схваченным немецким патрулём! О, я бы заплатил, чтобы посмотреть такое кино!

* * *

Последние дни июля выдались очень жаркими. Не выпало ни единого дождя. Зной и постоянная нехватка пищи превратили нас в вялых и сонливых.

Иногда, стоя за креслом Франса, я просто дремал с открытыми глазами.

Однажды мне пригрезилось, что все каналы замёрзли и официанты на коньках развозят своим посетителям бокалы с холодными напитками на серебряных подносах.

Я зажмурился и открыл глаза; видение исчезло, но то, что предстало передо мной, оказалось не менее поразительным. Кийс стоял прямо около кресла Франса, изумлённо взирая на него и на меня.

Я улыбнулся от счастья видеть его впервые с тех пор, как мы вместе ходили разгребать снег, предупреждая жителей о предательстве Мартина. Это было как раз перед моей болезнью.

– Кийс! – воскликнул я.

Но злобная усмешка презрения на его лице говорила без слов: «Теперь я вижу, на чьей ты стороне!»

И прежде, чем я мог сказать хоть что-нибудь, он поспешил прочь. Я понимал, что мне нужно погнаться за ним, объяснить, рассказать, как болен мой отец… Но он никогда не любил своего отца так, как я моего.

– А! Второй саботажник! – сказал Франс, вспомнив, где он встречал Кийса.

Я остался стоять как вкопанный.

* * *

Доктор объявил, что больше не будет посещать нас. У него закончились лекарства, а у нас не было денег. Он спросил, чем кормили моего отца в течение последнего времени. Когда мы рассказали ему, он только покачал головой, сказав, что положение безнадёжно.

Такую же безнадёжность я чувствовал в последний день июля 1944-го, когда мы с Франсом сидели в тени старых деревьев около церкви Весткёрк.

Франс дремал. Я бодрствовал, но всё окружающее не оказывало на меня никакого воздействия, как кинофильм с непонятным содержанием.

Поэтому я не обратил особого внимания на пожилую женщину, прошедшую мимо нас.

Внезапно она развернулась и, подойдя к нам, заговорила так резко, что Франс мигом проснулся.

– Что вы оба торчите на моей улице? Я вижу вас здесь каждый день!

Только в этот момент я понял – кто она: та старуха, которая сидела у окна над бакалейным магазином.

Но вблизи она не выглядела такой старой, хотя волосы у нее были полностью седые.

– Что мы ищем? – переспросил Франс. – То же, что ищут все – немножко еды, немножко удачи!

– Сейчас во всей Голландии нечего есть! А наша удача исчезла давным-давно! – продолжала она с пугающей яростью. – И ваша также, как я вижу! – Она посмотрела на ноги Франса.

– Это верно, моя тоже. В России! Там даже хуже, чем здесь. Я видел немецких солдат, евших ложкой лошадиные мозги!

– И поделом им! – сказала она, немного успокоившись. – Ты-то, по крайней мере, вернулся домой живым!

– Это так, – вздохнул Франс. – А вы потеряли мужа?

– Его я потеряла ещё до войны. Нет, на этот раз – сына!

– Как это случилось?

– Немцы забрали его на принудительные работы в Германию, на завод в Ганновере. Англичане бомбили завод… Скажите мне, кого я должна ненавидеть, немцев или англичан?

– Ненавидьте евреев! – посоветовал Франс. – Если бы не они, Гитлер не начал бы войну!

– А я и так ненавижу их, – примирительно сказала женщина. – Особенно тех, кто спрятался с большими деньгами в потайных местах, и нет возможности отправить их на принудительные работы, как моего мальчика!

– Они всегда используют свои деньги, чтобы увильнуть от трудностей!

– А ещё, вы только подумайте, ведь они в своих укрытиях питаются лучше, чем любой из нас!

– Откуда вы это знаете? – поинтересовался Франс.

– Я живу над бакалейным магазином и вижу, что там происходит. Так вот, владельцы магазина иногда лично занимаются доставкой картофеля. Они не посылают мальчишку-разносчика, нет! Они носят сами – слышали ли вы что-нибудь подобное? Однажды я проследила за ними и узнала, куда они ходят.

– И куда же они носят этот картофель? – осторожно спросил Франс.

Женщина сделала паузу на несколько секунд, то ли припоминая, то ли колеблясь – стоит ли это нам говорить?

– На улицу Принценграхт! – медленно выговорила она наконец. – Дом 263!