Текст книги "Ненависть к тюльпанам"

Автор книги: Ричард Лури

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

5

Жизнь в семье круто изменилась с появлением близнецов.

Даже один новорождённый ребёнок создал бы в доме особенное настроение, а с близнецами этих особенностей прибыло вдвое больше! Они приковывали к себе пристальное внимание моих родителей, родственников, каждого, кто заходил в гости.

Я же невзлюбил вас обоих! Кем вы были для меня? Комочками плоти в одеяльцах!

Моя бедная мать долго не могла толком выспаться. Когда один из мальчиков спал, другой начинал плакать и будил первого. Однако постепенно близнецы приучились вместе засыпать и вместе просыпаться.

Окружающие говорили про них:

– Они как будто единый организм с двумя телами!

– Погодите, вот вырастут и станут разыгрывать шутки с вами – один будет притворяться другим!

– А некоторые из них способны посылать мысли на расстояние и разбивать чайные чашки, не касаясь их! – сказала одна старая женщина без малейшего сомнения в голосе. – Я сама такое видела!

Однажды мать положила малышей на свою кровать и сказала мне:

– Последи минуточку за братьями, мне нужно помыть руки! Не дай им упасть на пол!

Это был самый первый случай, когда я оказался наедине с близнецами.

Я приблизил лицо вплотную к ним, чтобы разглядеть, есть ли в них что-то необыкновенное.

Мои глаза смотрели прямо в ваши глаза, такие же голубые, какие бывают у всех малюток.

Вы оба заорали одновременно. Мать вбежала и оттолкнула меня в сторону мокрыми руками.

– Что ты им сделал?

– Ничего! Просто смотрел на них!

Она схватила близнецов и унесла из комнаты, оставив меня одного около постели, на которой она с отцом зачала их.

Вы, братцы, никогда не любили меня после этого!

У вас были свои тайные способы беседовать между собой: быстрые взгляды, особые движения маленьких пальчиков.

У вас были свои секретные способы беседовать и со мной тоже. Хотя вы не могли ещё говорить, я всё же слышал, как вы оба сообщали мне:

– Мы не любим тебя, но мы будем притворяться, чтобы не огорчать нашу мать! И ты тоже должен притворяться, что любишь нас, если ты действительно любишь свою мать!

Я понимал – необходимо оградить близнецов от всего плохого, что может случиться с ними. Но я не знал, как именно это сделать, и старался находиться как можно дальше от них, чтобы не стать даже косвенной причиной, если что-нибудь произойдёт.

У меня даже было чувство, что они желали для себя какой-нибудь неприятности, случившейся по моей вине – тогда вся любовь нашей матери целиком принадлежала бы им.

Однажды, спускаясь вниз по лестнице в погреб, я вдруг внезапно потерял сознание и свалился с ног. Вне сомнения, близнецы устроили это! Ведь, передавая свои мысли на расстояние, они могут при этом не только разбивать чашки, не так ли?

Гости, родственники и соседи всегда спрашивали меня – как мне нравятся мои братья? Я знал, какой ответ ожидался, и отвечал именно так. Они даже не пытались взглянуть мне в глаза, чтобы убедиться – не лгу ли я, как мог бы солгать любой ребёнок. Их на самом деле интересовало не это, а насколько правильным окажется ответ.

Один только дядя Франс заметил моё состояние:

– Помню, когда родилась моя сестра – твоя мать, я чувствовал себя ограбленным, как будто кто-то прошёл мимо и выхватил у меня из рук любимую игрушку!

При этих словах, впервые после появления в доме близнецов, я почувствовал облегчение и успокоился. Я никогда не смог бы завести такой разговор с моим отцом или с кем-либо ещё.

– Она тоже родилась очень миленькой, – продолжал дядя Франс. – Я был обязан любить её! Но для меня всё изменилось!

Понимая, что не следует задавать важные вопросы кому-либо, кроме своего отца, я, тем не менее, спросил дядю Франса:

– Как же мне относиться к близнецам?

Дядя Франс выдержал долгую паузу, поскольку это был трудный вопрос, а он хотел дать понятный мне ответ.

– Близнецы, конечно, не уродцы, рождённые без рук и без ног, но ты также не можешь сказать, что они на сто процентов обычные дети. Они – твои кровные братья! То, как мы выглядим, цвет наших глаз, форма наших ладоней, наши способности, всё это достаётся нам от родителей. Люди получают свою индивидуальность через кровь, и таким образом создаются нации. Ты никогда не должен подводить свою кровь!

– Разве это не то же самое, что говорят немцы?

– Немцы не дураки! Ты просто погляди вокруг себя! В одних семьях каждый способен петь, в других – никто не может воспроизвести мелодию. В некоторых семьях никто не пьянствует, в иных – все поголовно не выпускают стакана из рук. Почему? Потому что для одной крови по нраву вкус алкоголя, а другая кровь не любит его!

– Моя не любит!

– Твоя – полюбит!

Однако не многое из сказанного дядей в этот день повлияло на моё самостоятельное открытие – близнецы обладали тайным пониманием друг друга!

Разумеется, я беседовал обо всём этом с моими школьными друзьями.

Я говорил им:

– Близнецы ненавидят меня, потому что они вынуждены разделять со мной свою мать! К тому же, они очень сообразительные и имеют власть, которой нет у обычных людей!

– Какую такую власть?

– Например, разбивать чайные чашки, не прикасаясь к ним! Одна старуха видела такое, я сам слышал, как она рассказывала!

* * *

Дядя Франс присоединился к голландским нацистам и надел нарукавную повязку с надписью NSB[1]1
  NSB – Nationaal-Socialistische Beweging – национал-социалистическая политическая партия голландских фашистов.


[Закрыть].

– Плохие или хорошие, – говорил он, – но наступают великие времена! Настоящая история!

– История не приносит ничего, кроме неприятностей, – отвечал мой отец. – Мне это не нравится!

– Ты думаешь, историю волнует – нравится ли она тебе?

– Проваливай к чертям вместе со своей историей!

Было странно слушать их разговоры. Я чувствовал кровную связь с ними обоими и осознавал свою несправедливость к отцу, не знавшему о наших с дядей Франсом беседах.

У дяди Франса бывали некоторые здравые мысли. Он читал газеты и размышлял о разных вещах. Однако я был рад, что последнее слово оставалось за моим отцом.

И к тому же, дядя Франс оказался неправ: Гитлер не продолжил наступление на Восток.

Ранним утром ещё одного солнечного дня, 10 мая 1940 года, германские войска вошли в Голландию. И по земле, и по воздуху.

После нескольких дней ожесточённых сражений и бомбардировок разрушенный до основания Роттердам сдался. Голландское правительство капитулировало, чтобы избежать повторения подобных страданий во множестве других мест. Немцы быстро распространились по всей стране и установили повсюду свои собственные уличные знаки, чёрные и жёлтые. Королева укрылась в Англии, в тех же местах, куда уехал еврей из моей школы.

Раньше это казалось невероятным! Как может Королева покинуть свою страну?! Всё равно, как если бы собственная мать сбежала от нас прочь!..

Однако война превращала невероятные события в реальность настолько часто, что они становились обычными явлениями. Подобно массовой гибели от голода или отправке своих детей на смерть.

6

Всего неожиданнее оказалось столь вежливое поведение немецких солдат, что нельзя было требовать от них большего. Они уступали пожилым людям места в трамваях, полностью оплачивали все свои покупки в магазинах, ни на кого не повышали голос.

Голландские девушки начали гулять с ними, хотя многим людям это не нравилось. Появилось гораздо больше возможностей для работы, у населения прибавилось денег.

Дядя Франс сказал, что немцы демонстрируют нам ту прекрасную жизнь, которую Гитлер обеспечил для них после Великой Депрессии и хочет сделать то же самое для голландцев.

* * *

Все мальчишки были обеспокоены вероятной отменой из-за войны очередных Олимпийских игр.

– Как жаль! Ведь Голландия выступила совсем неплохо на прошлой Олимпиаде в Берлине!

– Тинус Озендарп был лишь на две десятых секунды позади Джесси Оуэнса в финале стометровки!

– Подумать только – какие-то две десятых!

– А в забеге на 200 метров отстал от него всего на шесть десятых!

– А кроме того, мы ведь победили в двух самых голландских спортивных видах – в велосипедных гонках и в парусной регате!

В плавании вольным стилем Рия Мастенброк завоевала золото, чем мы также гордились, хотя, конечно же, это больше касалось девчонок.

* * *

В школе у меня был закадычный дружок, Кийс. Все плохие поступки мы совершали вместе: курили, плевались, сквернословили.

– Как могут навредить немцы детям? – спросил я его.

– Как только им вздумается!

– А могут ли дети навредить немцам?

– Это интересный вопрос! – сказал Кийс. – Нам следует хорошенько подумать об этом!

У меня всегда были наготове интересные вопросы. Кийс же был гораздо смелее. Даже когда он попадался на своих проделках, его можно было заставить плакать, но никогда – просить прощения.

Жёсткие белокурые волосы и такого же цвета брови делали его глаза похожими на кусочки голубого мрамора.

– Мы могли бы насыпать песок в их бензобаки, – сказал я ему по дороге в порт, куда мы пробирались узкими улочками. – Я читал о таком случае!

Кийс молча улыбнулся в ответ.

Мы вышли на центральную улицу Дамрак, вблизи порта, чтобы оглядеться вокруг.

Транспортный поток, в основном, составляли немецкие военные грузовики. Легковых автомобилей было совсем мало, но всё ещё много велосипедов, которые пока не были реквизированы. И продолжали ходить трамваи.

Скопление немецких грузовиков образовалось у железнодорожного вокзала: одни – с работающими двигателями, другие – с заглушёнными. Немецкие солдаты – преимущественно молодые – стояли вокруг, курили, беседовали. Они радовались своей лёгкой победе и не обращали на нас внимания. Если же кто-либо из них смотрел в нашу сторону, то мы улыбались в притворном восхищении их униформой и вооружением.

Нам удалось проскользнуть между рядами грузовиков. Желтоватая весенняя грязь налипла на их колёсах, которые были почти такой же высоты, как мы сами. Крышки бензобаков не выглядели легко открывавшимися.

Солдаты в большинстве были весёлыми и доброжелательными, но, к сожалению, всегда попадается какой-нибудь придира, и один такой обнаружил нас очень скоро.

– Прочь отсюда! – засвистел он нам. – Нечего вам тут шляться!

– Ступайте учить свои уроки по-немецкому! – крикнул вслед кто-то из солдат, пока мы поспешно удалялись, но не бежали.

– Kennst du das Land?.. – запел другой[2]2
  Kennst du das Land?.. (нем.) – Знаешь ли ты ту страну?.. – хрестоматийное стихотворение из романа И.В.Гёте "Вильгельм Мейстер"; положено на музыку Ф. Шубертом.


[Закрыть].

Тем не менее, мы не отказались от задуманного и принялись наполнять песком и гравием свои школьные ранцы, которые постоянно таскали на спинах.

– Как ты думаешь, много ли этого потребуется, чтобы засорить мотор? – спросил я Кийса.

– Для немецкого мотора – очень много! – ответил он.

* * *

Школу закрыли на летние каникулы, и встречаться каждый день нам не удавалось. Мы обменялись номерами телефонов, поклявшись не упоминать в разговорах о наших планах.

Всё же мы виделись достаточно часто в это первое военное лето.

Замечательное было лето и для меня, и для Кийса, за исключением того, что так и не состоялись Олимпийские игры. Мы много бегали, и наши кости росли и крепли. А вершиной удовольствия была задуманная нами секретная игра.

Иногда я чувствовал, что должен бы рассказать о наших замыслах отцу, посоветоваться с ним. Но, опасаясь выглядеть трусом, придумывал себе оправдания: «Прямая просьба о разрешении наверняка сильно разозлит его. Можно ведь рассказать ему потом, когда ничего уже нельзя будет изменить, и тогда он станет гордиться мною!»

Собирать песок и гравий не было трудной задачей. Задача была – найти грузовик, оставленный без присмотра на достаточно долгое время, чтобы открыть бензобак и всыпать в него песок.

Мы протёрли подмётки и сбили каблуки, бродя в своих безуспешных поисках по Амстердаму вдоль и поперёк.

Для экономии времени в случае, если мы наконец встретим подходящую машину, Кийс заготовил воронку из журнальных страниц, чтобы сыпать песок в бак прямо через неё.

Проходили недели, а мы всё продолжали свои утомительные прогулки. Наш груз становился всё тяжелее под жарким солнцем, и мы начали терять первоначальный азарт.

– Мне дьявольски не везёт на этом свете! – воскликнул я, используя одно из любимых выражений своего отца.

– Бывают исключения! – заметил Кийс, не уточнив, однако, что он имел в виду.

Некоторое время мы не перезванивались и при встречах не разговаривали о нашем плане, а просто играли в обычные мальчишеские игры. Лето казалось нам одним бесконечным днём, как вдруг этот день стал приближаться к своему завершению, и уже вскоре должна была начаться учёба в школе. Нам стало стыдно за неосуществлённые намерения проявить себя в важном деле. Поэтому, без лишних слов, охота на автомобиль была возобновлена. Все усилия сосредоточились только на этом, и чувствовалось, что нам вот-вот должно повезти. Лямки ранцев резали нашу кожу, напоминая о потраченном напрасно труде, но мы презирали даже мысль о возможном отступлении.

* * *

И вот поворот за угол на маленькой улочке неподалёку от полицейского управления принёс нам удачу. Командирский «Хорьх» был припаркован наполовину на тротуаре, наполовину на мостовой, как будто он собирался поспешно умчаться. Вокруг не было видно ни души, за исключением пожилой женщины в мясной лавке.

– Мы не должны терять ни секунды! – Кийс, изогнувшись под своим грузом, пустился рысцой прямиком к автомобилю.

Я опередил его и принялся открывать крышку бака.

Запах ещё горячего двигателя означал, что машина здесь недавно, и можно было надеяться, что они не вернутся немедленно.

Крышка не сдвигалась с места, хотя я пытался повернуть её обеими руками. Безуспешно!

Кийс оттолкнул меня в сторону. Он был сильнее меня. Не намного, но всё-таки!

Мне же не хотелось, чтобы он сделал всё один, поэтому я стал скорее стаскивать с себя ранец, но лямка затянулась на моей руке, и я оказался в дурацком положении.

– Я тоже не могу открыть! – вздохнул Кийс. – Давай попробуем вдвоём!

Я ухватился одной ладонью поверх его двух, в то время как другая моя рука оставалась запутанной в лямке.

– Двумя руками! Двумя руками! – зарычал Кийс. – Обеими!

– Я стараюсь! Я стараюсь!

Но крышка по-прежнему не поддавалась.

Внезапно чья-то чужая рука сильно сжала моё плечо, и я смог только прошептать:

– Кииийс!!!

Первое, что я увидел, с трудом повернув голову, была нарукавная повязка голландских нацистов NSB, а вслед за ней – лицо дяди Франса.

– Ещё в нескольких кварталах отсюда мне показалось, что я вижу своего племянника. И я сказал себе: я хорошо его знаю, он не учебники носит в своём ранце! А теперь я убедился в том, что мой глупый маленький племянник играет в саботаж!

Он отвесил нам обоим подзатыльники и вдогонку пнул каждого ногой под зад.

Так завершилось голландское Сопротивление!

Во всяком случае, для меня.

7

Моя мать разлюбила весь белый свет и перестала отзываться на стук в дверь. Миновали дни, когда зеленщик или молочник подходили к нашему крыльцу. Теперь люди, стучавшие в дом, не приносили ничего хорошего. Прежде она регулярно вытаскивала отца на прогулки или развлечения, ныне же входная дверь внушала ей страх.

Когда я находился дома, то должен был идти на стук открывать дверь, если только не ожидали кого-нибудь в назначенное время. Но и мне тоже не нравилось подходить к дверям. Я боялся увидеть там дядю Франса, который дал бы мне очередную затрещину и потащил бы к родителям сообщить, в какую пропасть я мог ввергнуть всю семью.

Временами мать просила отца подойти к двери, при этом она укоризненно говорила:

– Сделай хоть что-нибудь полезное для семьи!

Отец стал гораздо больше времени проводить дома. Он всё ещё работал по несколько дней в неделю, но ресторан держался только благодаря немецким офицерам, которые питались там.

– Лучше любая работа, чем никакой работы! – говорил он матери. – Но я ненавижу кормить этих сволочей! – и добавлял с иронией: – Благородная профессия!

Теперь уже не имело значения – какого цвета спиртное он пил: ничто не могло порадовать его.

Многие люди, несмотря на увеличившиеся заработки, избегали тратить деньги в ресторанах, опасаясь, что отношение немецких властей к нам может поменяться, и тогда все накопления будут отобраны.

В самом деле, вскоре немцы конфисковали серебряные голландские монеты и заменили их новыми, содержащими олово. Десятицентовые монеты нацистской Голландии с изображением тюльпанов вызывали всеобщую ненависть.

* * *

Мать старалась привлечь отца, когда он был дома, для помощи в уходе за малышами.

– Я никогда не предполагала быть матерью близнецов! Это слишком тяжело для меня! Моя единственная мечта была о дочери!

– Мы имеем то, что заслужили! – огрызался отец.

– В таком случае, позволь им заслужить несколько гульденов!

Однажды раздался тяжёлый стук в дверь, и мать послала меня открывать. Моё сердце оборвалось. Я был уверен, что так стучать должен дядя Франс.

Я оказался почти прав. Это был другой голландский нацист, продававший газету «Народ и Страна». Таким путём добывались деньги для NSB и, естественно, распространялись их идеи. А заодно смотрели на реакцию – вдруг кто-нибудь откажется.

Распространителем газеты оказался жирный злой коротышка из числа вечно боявшихся быть осмеянными и обманутыми.

Мне стало необыкновенно легко оттого, что это был не дядя Франс; я даже улыбнулся и сказал:

– Мой дядя – член NSB! Он регулярно приносит нам эту газету! – и, чтобы выглядеть солиднее, небрежно добавил: – А потом мы обсуждаем прочитанное!

Он внимательно посмотрел на меня, чтобы убедиться, не лгу ли я, но половина сказанного была правдой, поэтому моё лицо выглядело безупречно.

– Очень хорошо! – сказал он и отправился к следующему дому.

Это был первый случай, когда я мог гордиться своей ложью. Я спас мою мать от огорчения, которое непременно доставил бы ей подобный тип.

Однако моё хорошее настроение длилось не долго. А что, если этот разносчик знает дядю Франса и передаст ему мои слова? Тогда у Франса будет ещё больше поводов для моего наказания!

Поэтому следующий стук в дверь напугал меня вдвое сильнее.

– Пойди посмотри, кто там! – крикнула мать из кухни, где она кормила близнецов овсяной кашей, напевая под музыку, звучавшую по радио.

На этот раз стук не был таким громким, как раньше, но ведь дядя Франс – хитрец! Он может стучать тихо, чтобы перехитрить меня!

Приоткрыв дверь совсем немного, я убедился, что это не был ни дядя Франс, ни другой взрослый. Там стоял Мартин, большой мальчишка, живший на нашей улице. Он считался в школе одним из лучших спортсменов, все уважали его.

Мартин был старше меня и никогда не снисходил до разговоров с кем-нибудь из моих ровесников.

– Идёт рейд по изъятию медных вещей! – шепнул он и кивнул в ожидании ответного кивка, подтверждающего понимание, что означает такой рейд. Я кивнул в ответ.

Гордясь тем, что Мартин заговорил со мной и доверил мне нечто важное – а это действительно было нечто, – я, в то же время, почувствовал стыд за собственную попытку участия в Сопротивлении, принёсшую мне только пинок под зад и жизнь в постоянном страхе перед дядей Франсом.

– Кто это был? – спросила мать, когда я вернулся в кухню.

– Рейд по изъятию медных вещей! – сообщил я, важничая, что её сыну доверена такая ответственная информация.

Но мать почувствовала отнюдь не гордость. Она огляделась вокруг и начала рыдать. Через секунду и близнецы своим криком поддержали её. Я стоял в растерянности среди звуков играющего радио и плачущей семьи, а отца не было дома в такой важный момент.

Тогда мгновенно, как будто я заранее знал, что нужно делать, я схватил со стола медную вазу для фруктов и вынес её в сарай, где родители хранили инструменты и луковицы тюльпанов, те самые, которые в дальнейшем нам пришлось варить для еды.

Вазу я положил за поленницей и даже разместил сверху глиняные горшки и другой хлам, чтобы отбить желание разбирать эту кучу.

– Не беспокойся, я её спрятал! – сказал я, вернувшись назад.

Тотчас мать перестала плакать и, ничего не ответив, переключила всё внимание на кормление близнецов.

Я знал, что сейчас лучше с ней ни о чём не говорить, и отправился ко входным дверям дожидаться стука, что означало бы прибытие рейда.

Я приготовился снова лгать, но теперь это будет гораздо труднее: рейд – это не то же самое, что продавец газет. Рейду следует говорить правду! Тем не менее, они могут не поверить и вломиться в дом!

Чем дольше я ждал, тем чаще стучало мое сердце. И тем более смущённым я становился.

Я, наверное, даже не сумею им солгать. Вдруг они станут кричать и избивать меня? Я не выдержу и проболтаюсь, где спрятана медная ваза. Тогда опасность для семьи будет ещё больше: ведь я был предупреждён о рейде! Я проигнорировал немецкие приказы! Как много обвинений набирается против меня: неповиновение, саботаж, ложь нацистскому газетчику!..

Но так ничего и не произошло в этот день. В войне нет ничего предсказуемого, даже жестокость. Она приближается, приближается, и – вдруг! – круто меняет направление.

* * *

В школе мы по-прежнему вели разговоры о войне. Теперь не просто повторялось сказанное нашими отцами, мы уже могли обо всём судить по своему собственному опыту.

– Я видел нескольких немецких солдат, таких тощих, что любой голландец запросто смог бы победить их!

– Среди них попадаются совсем неплохие! Один дал мне конфету!

– Им приказано хорошо относиться к голландцам, но всё переменится, если изменятся приказы!

– Говорят, что Германия скоро нападёт на Россию!

– Так зачем же они отправились сначала на Восток, а потом развернулись и пришли в Голландию?

– Сначала им нужно было разбить Польшу и создать там базы, а потом они пришли сюда, чтобы перевооружиться прежде, чем сражаться против русских!

– Но разве Голландия не считалась нейтральной?

– Немцам на это наплевать!

Мы с Кийсом попали в разные классы в этом году, но я часто встречал его на игровой площадке. Некоторое время мы не разговаривали друг с другом: нам было стыдно вспоминать, как нас поймали и пнули ногой под зад. Но вскоре молчание надоело, и мы опять стали беседовать.

– Были у тебя неприятности? – спросил он.

– Ещё нет!

– У меня тоже нет! Некоторые знакомые ребята предупреждают жителей об облавах!

– Один из них – Мартин, ты его знаешь! Он приходил к нам в дом. Но ведь они все старше нас?

– Есть парочка нашего возраста. Они выбирают только самых лучших, кто может быстро бегать и хорошо врать!

– Я теперь способен врать гораздо лучше! Да и бегаю быстро!

– Я тоже! – сказал Кийс, который имел преимущество в обеих категориях.

– Не попросишь ли ты их поручить нам что-нибудь?

– Я могу спросить.

В этот день я добирался домой длинным путём, бродя взад и вперёд по всем улицам своего района, разглядывая их, как будто впервые.

Не то чтобы я не знал эти места – проходы, ограды, переулки, жителей, – но сейчас я смотрел на всё с другой точки зрения: откуда лучше всего заметить приближавшегося прохожего, у какого дома высокое крыльцо с хорошим обзором и тому подобное.

Я так долго шёл домой, что когда, наконец, пришёл, все уже сидели вокруг стола.

Мой отец.

Моя мать.

Мой дядя Франс!