Текст книги "Цвет убегающей собаки"

Автор книги: Ричард Гуинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Часть III

Субботними вечерами на площади Реаль буквально слышишь, как распространяется зараза.

Роберт Хьюз

Не ищите меня – все равно не найдете,

А когда и найдете, то это – не я.

И когда вы ко мне на огонь забредете,

То уж в дальние путь мой направлен края.

Ману Чао

Глава 17
Искусство нисхождения

Шон смотрел на меня с большим подозрением. Евгения улыбалась. Сьюзи рисовала что-то цветными карандашами в блокноте, а Игбар Зофф, кажется, спал. Стемнело, воздух казался свежее, чем вчера вечером. Я поднялся, пошел в ванную, затем на кухню вскипятить воду для чая. Мой ум все еще был смущен кокаином и разворачивающейся историей. Мне нужно было нечто вроде балласта. Чая для этого может не хватить, текила закончилась, а пива не хотелось. Словом, я попросил Сьюзи заварить чай, а сам пошел на угол и купил бутылку фундадора. Прогулка воздействовала на меня благотворно, и, вернувшись, я подумал, что и друзья захотят немного размяться. Сьюзи укрепила на полу посреди террасы большую свечу, и в воздухе приятно запахло кедром.

Я так много говорил, что у меня даже голос сел. Забравшись в гамак, я выпил горячего чая с лимоном и щедрой порцией коньяка. Игбар, перебравшись к стене террасы и устроившись там на горе подушек, извлек из кармана трубку с коротким мундштуком и помешивал в чашке нечто мягкое и вязкое. Опиум даже в самые удачные времена – непозволительная роскошь, но золотой дождь, внезапно пролившийся на Игбара, заставил его отмести любые финансовые ограничения.

– Давай-ка лучше я займусь этим, – вызвался Шон, заметив, что уже второй раз Игбар откладывает месиво в сторону и пытается раскурить трубку.

– В общем, ты выбрался оттуда, – полувопросительно заметила Сьюзи, вынужденная из-за темноты отложить блокнот. – И давно это случилось?

– Два-три дня назад, – с улыбкой ответил я.

– Да брось ты, приятель, – вмешался Шон, поднося спичку к своей трубке с опиумом. – Что значит – случилось? Неужели мы должны верить? Я-то думал, ты просто развлекаешь нас, чтобы время убить.

– Идиот, – хрюкнул Игбар. – Невежда. Что значит «просто»? Любой рассказ это просто рассказ. И чем один просто рассказ отличается от другого просто рассказа?

– Правдивый рассказ – это не просто рассказ, – возразил Шон. – А то, что мы услышали, настолько неправдоподобно, что вряд ли заслуживает эпитета «правдивый». Даже повествовательные стили и те разнятся – целый набор. Да что там, нам явно морочат голову. Не зря же Лукас все время говорит о себе в третьем лице. Правдивый рассказ, – повторил он с упорством курильщика опиума, – это вам не психотерапевтическое лекарство от неразделенной любви. Правдивый рассказ – это правдивый рассказ.

– Бред, чистый бред, право. Для тех, кто понимает, что к чему, все рассказы правдивые.

– О Господи, закончится когда-нибудь этот детский сад? – взмолилась Сьюзи.

Шон прихлопнул комара на руке и вытер ладонь о джинсы.

– Ублюдки вы все, – изрек он.

Евгения вздохнула и поудобнее уселась на матрасе.

– Самые знаменитые ублюдки в истории, – пробормотал Игбар и глубоко затянулся. Терраса стала напоминать опиумную курильню в Бангкоке. Атмосфера та же – едкие, острые, сладкие, смолистые запахи.

Я опорожнил бокал, откинулся на гамаке и взял у Шона очередную трубку.

– И что дальше? – спросила Евгения.

– Почти ничего. К этому времени совсем стемнело, и я выбрался из Убежища. В погоню за мной послали «лендровер», но я успел добраться до леса, там развязал себе руки и двинулся в сторону гор. К утру дошел до какой-то деревушки, поднялся на фуникулере в Бергу, а оттуда автобусом в Барселону. Как приехал, сразу позвонил тебе, Евгения, оставил сообщение.

– А как Нурия? – кивнула она. – Разве вы не договаривались встретиться здесь?

– Если бы ей тоже удалось уйти, то да, конечно. Но вообще-то мы ни о чем не договаривались. Вернувшись домой, я места себе не находил. Чувствовал себя как беженец, которого ждут развалины прежней жизни. Боялся, что квартиру вверх дном перевернули. Но, судя по всему, ошибался. Все на месте – бумаги, книги, пластинки. Разве что звонок не работал. Я сел на кровать, и у меня все поплыло перед глазами. Я вернулся в целости и сохранности, ничто мне больше не угрожает. А Нурию скорее всего ждет безжалостная кара за то, что помогла мне скрыться. Заверения в том, что Поннеф не сделает ей ничего дурного, не убедили меня. Получается, это не она меня, а я ее предал и, не связавшись при первой же возможности с полицией, поставил жизнь любимой под угрозу. Правда, она сама велела мне не ходить в полицию. Словом, голова кругом. В конце концов я отправился на ее прежнюю квартиру, а потом столкнулся с Зоффом и Хоггом. В Побле-Сек. Вот и все.

На противоположной стороне узкого переулка в доме по соседству кто-то перебирал струны гитары. Раздался пронзительно-печальный, душу рвущий звук, и музыка внезапно оборвалась, точно певец забыл слова и мелодию.

Я обвел взглядом гостей. Сьюзи растянулась на матрасе, Шон, покачивая головой, недоверчиво смотрел на меня.

– Чистая фантазия, если угодно знать мое мнение, – заявил он.

– Не угодно, – парировала Сьюзи.

Евгения сказала, что уходит, но скоро позвонит. Я проводил ее до двери, и она ни словом не обмолвилась об услышанном, хотя больше других знала о моих отношениях с Нурией. Евгения казалась необычно задумчивой.

Игбар, напротив, был чрезвычайно взволнован и, повторяя, что время еще детское, предлагал тостом отметить все, что придет в голову, – мое благополучное избавление из темницы, внезапное предложение жениться на Сьюзи (предложение отвергнуто), продажу очередной картины (переговоры продолжаются) и так далее. Впрочем, предложение добавить мескалина прозвучало довольно соблазнительно, хотя я совершенно не был уверен в том, что мое и без того уже помутненное сознание справится с таким мощным галлюциногеном, особенно если вдобавок предполагается – а так оно скорее всего и будет – поход по барам и все, что с этим связано. Не говоря уже о том, что я сильно устал. Короче, я просто проводил Игбара и Шона до выхода. Сьюзи ушла с ними.

На следующий день я решил сходить в церковь Санта-Мария дель Мар. Это моя любимая в Барселоне церковь. Посидев часок под ее мощными арочными сводами, всегда почувствуешь себя хоть и безымянной, но личностью. Трудно сказать, почему именно это место показалось мне подходящим для начала поисков Нурии, только я был уверен, что расследование ни к чему не приведет. Приходилось полагаться на случай, на озарение либо просто подсказку, исходящую от чего-то невидимого и неощутимого.

Вернувшись домой, я принялся слоняться из угла в угол. Все сильнее и сильнее наваливалось ощущение безнадежности и тупика. Мало ли что Нурия говорила, будто мы непременно найдем друг друга… Всего лишь слова. Я решил наудачу позвонить родителям Нурии. Я знал, что они живут в Маканете, и нашел номер телефона в справочнике.

В голосе матери слышались тревога и подозрительность. Мне пришлось потратить какое-то время на объяснения, что ничего плохого я против ее дочери не замышляю, просто мне хочется с ней поговорить. Я представился старым лондонским приятелем Нурии. Мол, оказался в Барселоне, зашел повидаться, и выяснилось, что по старому адресу она больше не проживает. Я даже нарочно усилил английский акцент. Задав массу вопросов, касающихся меня и моей биографии и обрывая себя посредине фразы, мать Нурии в конце концов разрыдалась и сказала сквозь слезы, что уже три года ничего не слышала о дочери. И попросила, если я доберусь до нее, пусть она срочно позвонит домой. И еще умоляла передать, что прощает Нурию за то, что услышала от нее много лет назад, и надеется получить прощение за ужасные слова в адрес дочери.

Чтобы убедить мать Нурии в своей добропорядочности, я ухитрялся кое-как говорить трезвым голосом, но на том и иссяк. За завтраком прикончил бренди и пошел в лавку за новой бутылкой. Заодно заглянул на рынок. Купил анчоусов, а на обратном пути остановился у газетного киоска и взял «Эль Пайс», хотя читать не собирался. Просто покупка газеты возвращает, пусть иллюзорно, в нормальное русло жизни.

Вернувшись домой, я помыл анчоусы, присыпал их мукой и зажарил на подсолнечном масле. Затем приготовил салат, нарезал хлеб. Едва уселся за стол, как кто-то постучал в дверь. На пороге, лениво прислонившись к косяку и посасывая обычную сигару, стоял мой сосед Ману. Он поздоровался так, будто виделись мы в последний раз не десять недель назад, а только вчера, и предложил подняться с ним в патио.

Прихватив тарелку с завтраком и положив рыбу гостю, я последовал за ним. Долгое отсутствие свое я объяснил поездкой в Лондон, где меня ждала срочная работа. Усевшись на перевернутый ящик рядом с загоном, он предложил мне, в порядке любезности, шезлонг с продавленным дном, и, тыкая вилкой в тарелку, Ману заговорил. Я приготовился выслушать очередную главу «Саги о Кроликах», которая все никак не могла закончиться, несмотря на обвал угрожающих писем из городской службы здравоохранения. Ману переходил от гнева к глубокой печали. Стало ясно, что и на его долю с момента нашей последней встречи выпало немало испытаний.

– А ко всему прочему, – пожаловался он, – к нам повадились браконьеры.

Браконьеры. Не часто услышишь такое слово в большом городе.

– Не то чтобы регулярно являются. Не могу утверждать, что эти наглые ворюги опустошили мой крольчатник, но одного-двух каждую неделю я недосчитываюсь. И это точно не кошки, а люди.

О визите Рика, Фионулы и мальчишки-ниндзя я Ману не рассказывал. Если бы он узнал, что я без слов отпустил компанию с двумя его кроликами, наверняка счел бы это предательством с моей стороны. Интересно, однако, может, он и сам что-нибудь слышал, тогда или в другое время…

– Говорят, – с напускным равнодушием начал я, – что есть группа подростков, обитающих на крыше…

– А, ты тоже про них слышал, – перебил меня Ману. – Что ж, если это действительно бездомные бедняги, я бы кролика-другого на похлебку им не пожалел. Лучше уж они, чем сукины дети из мэрии. Те всех, размахивая бумажкой из суда, готовы истребить.

– Так что же ты все-таки слышал про них?

– Да мало ли что. – Ману яростно почесал пах. – Одни одно говорят, другие другое. Я-то лично ничего не видел. Как-то даже провел здесь в июле целую ночь с ружьем, но сморило, и заснул.

Он уселся на ящике поудобнее. Снова почесался. Ману попивал, но не напивался. По-настоящему не напивался никогда. Просто чем менее трезв он был, тем стремительнее избавлялся от вялости.

– Слушай, Ману, у тебя что, вши завелись?

– Что-что? A-а, дьявол. Может, и завелись, а что?

– Чешешься все время. Надо бы провериться. И еще… ты никогда не говорил, что у тебя есть ружье.

– А это секрет. Ружье есть, а лицензии нет.

– И зачем тебе оно?

– От налетчиков защищаться.

Я попытался на мгновение представить себе Ману вооруженным виджилянтом – члена «комитета бдительности», коротконогого, с большим животом, в перепачканном жилете и помятых шортах, изжеванной сигарой во рту и со старинным ружьем наперевес. Нет, невозможно.

– Ну, так это было? Ты пришел сюда и заснул…

– Не сразу. Я… как бы это сказать… присел отдохнуть. Ни в кого стрелять не собирался, просто попугать хотел. А ружье – для самозащиты.

– Но так ничего и не обнаружил, верно?

– Ну да, не совсем.

– Как это понять?

– Э-э, не хотелось бы говорить. Неловко. – Он помолчал немного, потом, перейдя почти на шепот, добавил: – Понимаешь, я никому еще об этом не рассказывал.

– Все в порядке, Ману. Тайна вклада гарантируется. Слово чести.

Нетрудно было заметить, что мой насмешливый тон ему не понравился.

– Все просто. Они приходили сюда той ночью. Я их ждал. А потом уснул.

– И пока ты храпел в своем шезлонге с ружьем в руках, они стащили кроликов.

– Не надо насмехаться. Тут не до смеха. К тому же ты дал слово чести, помнишь?

Если Ману и шутил, то только наполовину. Я прикусил язык.

– Ладно, так что случилось, пока ты спал?

– Откуда мне знать? Единственное, что я почувствовал, так это что они танцуют фламенко на моих яйцах. Может, отсюда и вошки. Если, конечно, они есть. И еще они украли двух кроликов и оставили вот эту штуку в клетке.

Ману махнул рукой в сторону крольчатника. Только теперь я заметил, что к клетке привязана за огромные уши мягкая детская игрушка – криво ухмыляющийся серый кролик в рабочих брюках из саржи. Я с трудом удержался от смеха. Подвешенный таким образом кролик был похож на нечто вроде талисмана или пугала, отгоняющего тех, кто вздумает покуситься на крольчатник.

– И еще, – продолжал Ману, – они вставили в ствол ружья цветок – гвоздику.

– Что ж, неплохо, – улыбнулся я, представив, как от души наслаждается этой игрой Фионула – девочка с многочисленными наколками и носом картошкой.

– Неплохо? – взревел Ману. – Да они из меня дурака сделали. Ты сам-то на чьей стороне? Проклятые хиппи.

– Взамен живых кроликов они оставили тебе игрушку, а ты распял ее на клетке. Зачем? Чтобы больше не приходили?

Ману долго молчал, наконец разродился:

– Ну да. Честно говоря, на это я и рассчитывал. Но что толку – они еще два раза приходили.

– Правда? И снова уносили кроликов?

– Ну да, хотя, повторяю, это меня не слишком беспокоит. Обдурили – вот что противно.

Ну не так уж трудно тебя и обдурить, подумал я.

– А как насчет городских властей? Если действительно кролики представляют собой угрозу здоровью и безопасности людей, почему их не заберут? Ведь первое-то письмо ты получил много месяцев назад.

– А, да что там письма. Ну, пишут, а все равно летом никто ничего не делает. На той неделе меня в суд вызывают. Явлюсь во всеоружии. Может, пойдешь со мной? Здорово было бы.

– Почему нет? Давай сходим. Только напомни поближе к делу.

– По правде говоря, надоела мне эта история. Даже кролики надоели. Но… дело принципа.

Так я и думал. Наплевать ему, что ночные налетчики крадут у него кроликов, а вот что дурят – не наплевать. Он примирился с тем, что город почти наверняка отнимет у него живность, но из принципа будет бороться до конца. Вот человек, который следует ясному кодексу поведения, в отличие от меня, несмотря на недавние испытания.

Мы посидели на крыше еще с полчаса, потом Ману спустился к себе. Настало время сиесты. Я тоже пошел домой и улегся в гамак.

Через два дня я взял напрокат машину и вместе с Игбаром и Евгенией поехал в Бергу. Наверное, надо было принять какие-то меры предосторожности, скажем, сходить все же в полицию, заявить об исчезновении Нурии, попросить машину сопровождения. В конце концов, мне фактически угрожали убийством. Но для начала я собирался всего лишь издали поглядеть на Убежище, себя убедить в том, что оно действительно существует. А то за сорок восемь часов, прошедшие после того, как я завершил свой рассказ о похищении и темнице, мне самому случившиеся события начали казаться страшной небылью. Мне даже пришла в голову безумная мысль, что, хоть всю округу обыщи, Убежища мне не найти. Все же я купил крупномасштабную карту и отметил место, где, по моим соображениям, оно должно бы быть: скопление крохотных четырехугольников на краю плоскогорья.

Игбар, почему-то одевшийся для поездки в горы как сводник, назначил себя штурманом, но после пары бросков в сторону, в поисках постоялого двора, где можно позавтракать, уступил место на переднем сиденье Евгении, а сам пересел назад и погрузился в нирвану, создаваемую косячками да периодическими возлияниями в придорожных кафе.

Проехав Бергу, мы с полчаса карабкались вверх, но ничего хоть отдаленно напоминающего знакомый пейзаж не обнаружили. В какой-то момент мы свернули не в ту сторону и по проселочной дороге добрались до озера, не отмеченного на моей карте. Затем вернулись на трассу. Вскоре нам попалась прилепившаяся к склонам холма деревушка. Мы припарковались у церкви, напротив единственного, судя по всему, бара, предлагающего сносное меню.

– Ну вот наконец-то, – вымолвил Игбар, – постоялый двор. – Он вопросительно посмотрел на Евгению: – Как насчет того, чтобы перекусить? Да и выпить неплохо бы.

– А время у нас есть? – Она повернулась ко мне.

– Есть. Действительно неплохо бы заправиться.

– Время. Есть. Заправиться, – как попугай пробарабанил Игбар.

Энергичная пышнотелая хозяйка бара провела нас мимо троицы любителей выпить и телевизора со светящимся экраном в комнату без окон. За одним из столиков сидела группа местных, остальные столы были свободны.

Под конец обеда Евгения начала болтать с соседями по-каталонски, пытаясь ненавязчиво подвести разговор к интересующему нас предмету. Но Игбар, разогревшийся парой бутылок вина, явно не признавал обходных маневров. Он решительно шагнул к соседнему столу и, направив смутный взор на собравшихся, категорически потребовал дать адрес Убежища. Перегнувшись через стол, цепляясь за его край своими седыми космами, с глазами, покрасневшими от выпитого, в полотняном пиджаке, несколько утратившем белизну, черной рубашке и галстуке в белый и красный горошек он выглядел неотразимо.

– Мы разыскиваем замок, где произошли страшные события, – невнятно пробормотал по-испански Игбар. – В этом замке сырые, бездонные темницы, и владычествует там еретик по имени Поннеф.

Наступившее молчание не смутило Игбара. К моему неудовольствию, он широким взмахом руки указал на меня:

– Этот человек с непривлекательной наружностью был захвачен в плен и подвергнут пыткам во владениях неподалеку от этого замка. Трусливые и мерзкие гиены терзали его.

Каталонцы посматривали настороженно. Похоже, он нарывался на неприятности. Я почуял надвигающуюся беду. Один из местных, волосатый тип, по виду откуда-то с гор, наклонился ко мне и Евгении и поднял руки вверх, словно вопрошая, что все это значит. Я покрутил пальцем у виска и выразительно посмотрел на Игбара. Волосатый схватил его за плечо, усадил на стул и, подсев поближе к нам, представился. Да, сказал он, об Убежище ему известно, но сам он туда не наведывался уже много лет. И уж точно в последний раз это было до того, как землю купил Поннеф.

В свою очередь, Евгения пояснила, что она журналист и сейчас работает над очерком о старых культах. Она даже помахала перед носом у волосатого добытым у знакомого журналистским удостоверением, что, кажется, убедило нашего нового знакомца. Евгения – хорошая спутница. Как выяснилось, за обычной каталонской замкнутостью скрывается славный, в общем, малый, который за рюмкой коньяку подробно растолковал нам, как добраться до Убежища.

Мы вернулись на трассу и, отъехав от деревни буквально несколько километров, обнаружили поворот на грунтовую дорогу.

– Видите, как я их расколол. – Игбар довольно развалился на заднем сиденье. – С местными всегда надо действовать напрямую.

После получасового подъема дорога перешла в плоскую возвышенность. Теперь я начал замечать знакомые приметы: пастбище с разбросанными на нем крупными булыжниками, внизу – лес, и со всех сторон – гранитные пики гор.

Мы остановились у небольшого оврага в километре от селения и, наладив бинокли, которые захватила с собой Евгения, внимательно осмотрелись. Место выглядело заброшенным. Не видно на привычной стоянке транспорта – двух «лендроверов», белого фургона, на котором привезли нас с Нурией, грузовика. Вокруг ни единой живой души, если, конечно, не считать, в духе катаров, животных. Впрочем, и их почти не осталось, только куры, которые с кудахтаньем заторопились навстречу, едва машина остановилась. Ну, и еще одинокая коза у входа в амбар заблеяла при нашем появлении.

– Вот это и есть логово твоего злого колдуна? – осведомился Игбар. – Козы, с десяток кур. Веселенькое местечко. Что ж, этот малый вполне мог наслаждаться здесь жизнью. Выращивать овощи. Полоть сорняки время от времени. Снизу, из долины, доставляли бы вино. Да, но где же эти проклятые еретики?

– Сбежали.

– Что ж, понятно. Еретики бегут. Инквизиция преследует. Солдаты мародерствуют.

– И захватывают трофеи.

– Ну, захватывать тут особо нечего.

Это уж точно. Я направился в зал заседаний совета и заглянул в приемную, где меня готовили к процессу. Тоже пусто.

В самом центре деревни лежала большая куча золы – останки предназначавшегося для меня костра. Все свидетельствовало о запланированной эвакуации. Значит, Поннеф намеревался покинуть это место сразу по завершении судилища и казни. Можно не сомневаться, что, пока я сидел в погребе, члены общины, готовясь к отъезду, собирали вещички и приводили в порядок хозяйство.

– Что-нибудь не так? – осведомилась Евгения.

– У меня от этого места мурашки по коже, – признался я. – И все-таки надо заглянуть вниз.

Дверь в погреб была не заперта. Я повел своих спутников вниз по лестнице, вышел в коридор. Эхо шагов напомнило мне те единственные звуки, что я слышал долгими днями и ночами своего плена. Было темно, а когда я нащупал на стене выключатель, выяснилось, что он не работает. Тут я вспомнил про генератор – наверное, так и не починили. Я щелкнул зажигалкой и при тусклом свете оглядел камеру. Ничего, кроме нежеланных воспоминаний, в ней не было.

– Вот тут я сидел, – повернулся я к Евгении.

– Какой ужас! – только и выговорила она.

– Вот именно – ужас, – протянул Игбар. – Действительно – чистый Дюма. Замок Иф.

В конце коридора обнаружилась еще одна комната с кроватью и матрасом на ней. На полу валялся французский порнографический журнал – единственное свидетельство того, что отлично организованное отступление воинства Поннефа происходило все же в спешном порядке.

Выйдя наружу, мы с Евгенией с километр прошли по дороге, на которой сохранились ясные отпечатки шин. Машины двигались на север от селения, в сторону расщелины в горах, за которой начиналась французская территория. Дальше идти бессмысленно. Вернувшись в Убежище, мы обнаружили Игбара копающимся в золе. Таким образом, был потерян последний шанс привлечь к этому делу полицию – судебная экспертиза не будет иметь дело с вещественными доказательствами, к которым кто-то уже прикасался. На душе становилось все поганее, и, хотя я был благодарен Евгении и Игбару за то, что составили мне компанию, мне сейчас хотелось остаться одному.

Мы тронулись назад в Барселону. Поначалу Евгения пыталась завязать разговор, но я не откликался, и она замолчала. Игбар храпел на заднем сиденье. В Берге мы остановились выпить кофе, и я извинился перед Евгенией за мрачность. Она вздохнула и сказала, что все понимает. Боюсь, соврала.

Барселона возвращалась к привычному ритму жизни после убийственной августовской жары. Нурия все не объявлялась. Ожидание превратилось едва ли не в физическую боль. Я с мукой вспоминал слова Нурии при нашей последней встрече: «Мы непременно найдем друг друга, как только это будет возможно». Не просто же она это говорила. С каждым днем тревога возрастала, и в конце концов пришлось признаться себе, что жизнь моя превратилась в сплошное ожидание встречи с Нурией. Злость и растерянность уступили место мрачному отчаянию.

Возвращаться на службу не было желания, и, даже отдавая себе отчет в том, что накопления мои тают, я медленно погружался в состояние душевной апатии, жалости к себе и праздности. Это было беспощадное свидетельство опустошенности, наступившей еще в ту пору, когда я находился в Убежище. Впрочем, в размышления о собственных недостатках я не погружался, сознательно заменяя это занятие плаванием в бурных водах городской жизни. Ночи напролет я курсировал из одного питейного заведения в другое, иногда в компании приятелей вроде Зоффа и Хогга, чаще – с новыми, только что обретенными знакомыми. Накачиваясь спиртным, я и наркотиками все больше баловался. Пару раз снимал в ночных клубах девочек, но, когда проходило действие винных паров и кокаина, приходилось признаваться себе, что я всего лишь гоняюсь за тенью Нурии и жду не дождусь, пока случайная партнерша не уберется восвояси. Случилось и еще одно приключение, когда я, пребывая в полной отключке, принял за девушку существо, у которого оказался большой пенис и потрясающий бюст. При серебристо-целлулоидном свете луны, проникающем сквозь окно в спальню, пышное тело гермафродита завораживало, но не притягивало. И обладатель его все никак не мог пробудить во мне желания, хотя что было тому причиной – просто холодность с моей стороны или результат действия химикатов, сказать трудно. Мы сошлись на чашке кофе и косячке, за которыми Паоло (Паола) рассказал(а) мне на бойком, с бразильским акцентом, испанском историю своей жизни, после чего отправился (отправилась) искать удачи в другом месте.

Однажды вечером, когда на душе было особенно скверно, я даже позвонил своей прежней приятельнице Финне в надежде хоть как-то развеяться, но, едва узнав меня, она тут же повесила трубку.

Время от времени я позванивал Евгении, но наша с нею дружба носила исключительно невинный характер, сводясь преимущественно к доверительным разговорам да совместным трапезам. Мы шутили, что, если бы не ее лесбийские наклонности, все равно мы не променяли бы нашу дружбу на физическую близость. Однако совместная поездка в Убежище и мои постоянные ночные звонки становились слишком сильным испытанием даже для этой, по-настоящему мной ценимой, дружбы. Весьма разумное замечание Евгении, что возвращение на службу может хотя бы вернуть самоуважение, показалось мне скрытым упреком. Во время одного из таких ночных разговоров мы условились встретиться на следующий день на площади Реаль.

Это была суббота. Смеркалось, в воздухе чувствовалось приближение осени, хотя весь день пекло солнце, и похоже, сейчас весь город высыпал на улицу. Предвкушая, как и все, изменения в погоде, я в тот день встал поздно и даже, впервые после возвращения домой, взялся за гитару. Первую половину дня провел в праздности. Читал, слонялся по дому, а потом почувствовал, что апатия постепенно проходит, и вышел прогуляться. Свернув с улицы Ферран, я вышел на площадь Реаль и присел на алюминиевый стул с мягкой обивкой.

Даже те, кто никогда не бывал в Барселоне, подозревают о существовании такого места, как площадь Реаль. Новые модные кафе и ночные заведения, по-видимому, призваны облагородить здешнюю атмосферу. И все-таки там по-прежнему витает неискоренимый дух порока. Я разглядывал господствующую посреди площади гроздь фонарей работы самого Гауди, украшенную изображениями Гермеса, когда – это случилось около девяти вечера – появилась Евгения и с места в карьер принялась ругать меня за мой образ жизни. Атмосфера задумчивой отрешенности, какой я пытался до ее прихода себя окружить, не произвела на нее впечатления. Она заявила, что я начинаю выглядеть законченным и неисправимым кретином. Вряд ли это точное наблюдение, но видно, чтобы добить меня окончательно, Евгения выдвинула идею удаления в буддистский монастырь, неподалеку от Норбона, где ей однажды случилось побывать. Раздражение мое выявилось сильнее, чем я того хотел, а увертливость была очевидна даже мне самому.

– Я понимаю, Евгения, ты хочешь как лучше. Но поверь, у отрешенности есть свои преимущества, а трезвость меня пугает, потому что все кажется так или иначе связанным с тем, что мне пришлось пережить летом. На каждом углу мне чудятся люди Поннефа. И в барах их полно, где они делают вид, будто читают газеты. Часть меня знает, что все это – игра воображения, но другая твердит, мол, все реально. Стоит совершенно незнакомому человеку посмотреть на меня с подозрением, как я целыми днями не выхожу из дома.

Конечно, такого рода рассуждения не устраивали Евгению.

– Если это действительно так, надо что-то делать, – отрезала она. – Нельзя, чтобы вся твоя жизнь пошла прахом. Я ведь беспокоюсь за тебя, дурачок. Тебя в последнее время почти не видно, а по телефону какую-то чушь мелешь. Я понимаю, летом тебе пришлось туго, но, может, пора забыть всю эту историю? Что было, то прошло, теперь надо заняться чем-то другим. Между прочим, еще весной ты обещал написать что-нибудь для каталога моей мадридской выставки, которая открывается в будущем году. Или забыл? Конечно, мой интерес тут тоже имеется, однако и тебе работа позволит отвлечься.

Я кивнул. Верно, в свое время я горячо ухватился за предложение написать статью для каталога. Но когда это было? Кажется, тысячу лет назад. Сегодня одна мысль о сочинительстве да вообще о любой творческой работе приводила меня в паническое состояние. О чем я прямо и сказал Евгении.

– Я не могу ни на чем сосредоточиться. Все мои мысли заняты тем, как найти Нурию. Но я не представляю, с чего начать. Судя по всему, община пересекла французскую границу. И поскольку я так и не узнал настоящих имен всех этих людей – они скрывались за своими катарскими псевдонимами, – то и найти их не представляется возможным. Повторилась история XIII века, во всяком случае, так, как ее излагает Поннеф, – они растворились в воздухе.

– Вот-вот, и я о том же. Они исчезли. И ты можешь сделать вид, будто их никогда и не было. Все это иллюзия, дурной сон. А ты очнись и начни сначала, займись чем-нибудь новым.

– Но Нурия-то была.

– Нурия была. Но не та, какой ты ее себе представлял. За те две-три недели, что вы провели вместе в Барселоне, ты сам создал ее. А потом выяснилось, что она – другая. Ты воплотил ее. Теперь – развоплоти.

– Но в тот последний мой день в Убежище это ведь она помогла мне вырваться. И тогда я и впрямь чувствовал, что она снова стала той, что я знал раньше.

– А может, это была часть общего представления. Неужели ты ничего не видишь? Скорее всего пьеса была написана заранее. И Нурии предстояло сыграть в ней свою роль. Судилище – тоже ход, эпизод действия. Тот малый, что остановил генератор, Зако, сделал это с согласия Поннефа. А разве, когда ты бежал ночью, тебя преследовали с фонарями, собаками и ружьями? Нет, дали спокойно уйти. И сжигать на костре тебя никто не собирался.

– Но к чему тогда все хлопоты? Смешно, право. Ведь не будешь же ты утверждать, что весь этот спектакль был затеян только для того, чтобы приобщить меня к миру грез, а Поннефа позабавить? Эдакий смешной психологический эксперимент. Или ты всерьез так думаешь?

– Это ты ищешь всякие объяснения произошедшему, – откликнулась Евгения. – А вот я даже не задумываюсь над тем, почему все случилось. Я просто призываю тебя прикинуть разные возможности. Задуматься над тем, что, возможно, на самом деле все было не так, как тебе кажется.

– Иными словами, ты находишь, что я сам себя обманываю?

– Давай представим, – тщательно подбирая слова, начала Евгения, – что есть такой романист по имени Лукас и у него появился замысел книги. Неплохой замысел, во всяком случае, для того, чтобы начать работу. В книге описывается жизнь человека в большом современном городе. Его роман с молодой женщиной, а затем похищение обоих, совершенное религиозным фанатиком. Но тут сюжет делает крутой поворот – выясняется, что похищение на самом деле не совсем похищение, по крайней мере девушка в нем – не жертва, она с самого начала участвует в заговоре. Таким образом, история любви превращается в историю предательства и паранойи. Читательский интерес подогревается: фанатик, как выясняется, поглощен событиями, связанными с одной средневековой сектой, и верит в реинкарнацию, и герой наш в какой-то момент тоже отчасти заражается этой уверенностью. Возлюбленная же его верит давно, уже многие годы, с тех самых пор, как подпала под влияние фанатика.