Текст книги "Цвет убегающей собаки"

Автор книги: Ричард Гуинн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Глава 5
Клоунада

Воскресное утро. Сквозь шторы в спальню проникает колючий ветер с моря. Спали мы долго – по моим меркам. Я взглянул на Нурию и мягко прикоснулся к щекам кончиками пальцев. Она сонно прижалась губами к моей ладони, повернулась на другой бок и снова прижалась щекой к подушке. Я поднялся с постели и посмотрел на девушку – лица не видно, лишь обнаженное тело. Загорелые ноги прикрыты простыней, сбившейся на бедрах. Я оправил простыню, пошел в ванную и пустил душ. Долго стоял под теплой струей. Я купался в пьянящих воспоминаниях о ночных сражениях, прерываемых обрывками сна. Помылся мылом, отдающим запахом кокоса, завернулся в большое голубое полотенце, потом оделся и вернулся в спальню. Нурия все еще крепко спала. Решив не тревожить ее, я отправился за покупками.

На улице было по-воскресному шумно. Миновав рынок, я завернул в первый попавшийся бар и заказал кофе с коньяком. Начал с кофе. Мне очень хотелось удержать подольше чувство отстраненности, ирреальности, что, подобно алому покрывалу, легло на меня минувшей ночью. Рюмка коньяку этому, я не сомневался, только поможет. Какое-то время побуду в таком состоянии.

Но я знал, что долго не выдержу. Крылатый мальчик, покачивающийся в некоем нездешнем пространстве, уже бьет крыльями о стенки железной клетки.

Коньяк назывался «Фундадор» – крепкий, густой и не особенно ароматный. Есть в нем какая-то прочность. Отсюда, наверное, как мне уже приходило в голову, и название. На вид он темнее большинства испанских коньяков. Сделав большой глоток, я ощутил, как горячая влага растекается по телу, и быстро пошел на дно. Словно откликаясь на сексуальную алхимию минувшей ночи, я мгновенно почувствовал себя обезоруженным. Живо вообразил все, что может расстроить перспективы долгой счастливой жизни либо даже преходящего наслаждения, которое может подарить Нурия. Как в кинематографе, замелькали передо мною кадры сейсмических возмущений и бурных разрывов, убивающих даже надежду на радость задолго до того, как она начала тебя пресыщать. Зазвенели все знакомые струны экстаза, с их неизменным контрапунктом – отчаянием и одиночеством, страхом и ненавистью к самому себе. Все это слишком хорошо мне знакомо. Выходя из бара, я попытался чисто физическим усилием стряхнуть с себя это ощущение.

У своего булочника я купил два последних круассана, в киоске на углу – газету и пачку сигарет. Я открыл входную дверь в дом и, перепрыгивая разом через три ступеньки, бросился наверх. По дороге, на площадке третьего этажа, мне попался Ману. Вид у него был растерянный. На ходу я поприветствовал его, но ответ услышал уже у себя на пороге.

Покопавшись какое-то время на кухне, я прошел в спальню. В руках у меня был кофейник и круассаны. Поднос я поставил на туалетный столик у кровати. Нурия приподнялась на локте и сонно посмотрела на меня. Присев на край кровати, я протянул ей чашку с кофе. Она сделала глоток, поставила чашку на место и, прижав ладони к моим щекам, чмокнула меня в губы.

– Ну, как самочувствие? – негромко спросила она.

Паника, охватившая меня в баре, улетучилась.

– Потрясающее, – ответил я.

Знакомство с Нурией заставило меня забыть, что уже давно я принял приглашение на какие-то посиделки, назначенные на сегодня в Барио-Готико кое-кем из английских и не только английских эмигрантов – учителями, самопровозглашенными писателями, художниками и просто бездельниками. Тем не менее, когда я вспомнил об этой встрече, Нурия выразила желание присоединиться ко мне. По причинам, на мой вкус совершенно непонятным, эта публика занимала ее. Новизной, что ли, своею привлекала? И точно по тем же странным причинам я и сам нередко ходил на подобные сборища. То есть ходил, когда приглашали, словно влекомый инстинктом собаки, которую тянет к собственной блевотине.

Встреча на сей раз была устроена в чьей-то просторной квартире, расположенной в лабиринте узких улочек между площадями де Сен-Жюст и Мерсе. Разумеется, она превратилась в настоящее бедствие. Так всегда бывает на подобного рода сборищах английских эмигрантов, участники которых надираются значительно больше, чем нужно для обычной болтовни, пусть даже шумной и бессодержательной. Начинаются сетования на приютившую их страну и ее жителей (в сочетании со страстным самовосхвалением), и демонстрируется потрясающая неспособность увидеть себя в ином обличье, кроме как почетных гостей неблагодарного мира. Чаще всего подобные эмоции и заявления сопровождаются болезненным и невнятным антибританским пафосом. В целом же эти люди удивительным образом не способны отдать себе отчет в том, что по одному своему положению учителей английского языка они представляют собой либо разновидность своих предков – служащих колониальных администраций со всеми их предрассудками, либо марионеток, миманс в мире, которым правит корпоративная Америка. Почему бы, думал я, не учить вместо английского разведению цветов или чему-нибудь еще? Но ведь я и сам раньше зарабатывал на жизнь преподаванием английского, так что, рассуждая подобным образом, просто стремился смягчить уколы собственной совести.

Двое-трое гостей умудрились нацепить на ноги сандалеты с белыми гольфами – безвкусица, которая, как мне казалось, была упразднена в Индии императорским указом. Они ревели, как ослы, громко сквернословили, не выходили из кухни, стараясь быть поближе к спиртному, и поочередно впадали то в слезливую сентиментальность, то в показной гнев.

Устроители ангажировали уличного танцовщика, по росту фактически карлика, по имени Антонио де ла Пальма. Англичане всячески ублажали его, наперебой предлагали выпить (а он и не прикасался к рюмке) и умоляли поплясать еще. Обычно Антонио де ла Пальма зарабатывал на жизнь, танцуя на улицах. По праздникам денег выпадало посолиднее. Выступление на званом обеде было для него просто работой. А на работе следует оставаться трезвым. Он ценил аудиторию, способную воспринять его мастерство, публику, которая видит в нем артиста, а не физически неполноценного паяца. Он был беден, но наделен чувством собственного достоинства, чего англичане, его-то как раз и лишенные, не могли осознать. Им бы только напиться да потешиться вволю. Они жаждали развлечений, им была нужна марионетка. Антонио нанял Гордон, коротко стриженный уроженец Манчестера, за мужественной внешностью которого скрывался несчастный, всеми отвергаемый гомик. Это приглашение было подарком на сорокалетие Алистера, длинноногого, неуклюжего, флегматичного школьного учителя, выходца из старой англо-шотландской семьи. Юбиляр был в восторге от щедрого и такого необычного подарка друга. Во время представления карлика они все время болтали и смеялись без удержу. Явно влюбленные в идею изгнанничества, Гордон и Алистер, однако же, не могли ни соучаствовать в происходящем, ни оставаться в стороне.

Подобными соображениями я не стал делиться с Нурией, чье присутствие в кругу этой швали было сродни глотку свежего воздуха. Я стыдился, что привел ее сюда. Быть может, ощущение вины да отвращение к публике и меня отчасти уподобляло ей.

Тем временем Антонио продолжал танцевать, закончив же, наконец поклонился, получил причитающийся ему гонорар (который, убедившись, что выступает перед перепившимися иностранцами, увеличил вдвое против оговоренного) и удалился. Лишь на пороге позволил себе презрительно пробормотать что-то на прощание, но большинство из присутствующих, конечно, не поняли ни слова.

Мы с Нурией оживленно болтали с дамой из Ливерпуля, которую все называли Сьюзи-Провидицей. Эта певица сформировала недавно женский оркестр под названием «Провидицы». Диапазон оркестра был весьма широк – а капелла, джаз, музыка собственного сочинения. Недавно группа записала свой первый альбом. Привлекательная, энергичная, разговорчивая, эта блондинка была единственной (кроме меня) экспатрианткой, кого явно смущал двусмысленный интерес к Антонио де ла Пальме со стороны участников сборища.

Я познакомился со Сьюзи года два назад – до самого последнего времени она жила по соседству с двумя моими знакомыми, Игбаром Зоффом и Шоном Хоггом. Сейчас они сидели неподалеку от нас и живо беседовали о чем-то, потягивая самопальное виски. Игбар-Неряха заслужил прозвище тем, что обычно по его костюму можно было судить о содержимом самых разных блюд. Хвастая принадлежностью к старинной русской аристократии и даже, по боковой линии, к царской семье Романовых, Игбар учился в лучших школах Англии, Швейцарии и США и отовсюду был изгнан. Он говорил с ярко выраженным и абсолютно неуместным в данном случае акцентом, принятым в высших кругах английского общества, – слишком уж контрастировала его речь с поразительным одеянием, каждая из частей которого словно была подобрана на свалке и к тому же с головой выдавала меню последнего завтрака. А для Игбара любая еда была завтраком, ибо садился он за стол исключительно после глубокого сна, куда обычно погружался после очередной попойки. Тем не менее этот человек обладал неотразимым обаянием, выделяющим его в обществе. Если поймать его в нужный момент, в недолгом промежутке между первой рюмкой и последовательным растворением в парах алкоголя, он мог предстать источником самой разнообразной и удивительной информации и быть весьма остроумным собеседником.

Шон Хогг, еврофил из Нью-Йорка, как бы играл роль простака – партнера Игбара-клоуна. У этого худощавого мужчины лет тридцати с небольшим, с приятной ухоженной наружностью, на округлом лице выделялись щеки и нос и довольно-таки выпученные темные глаза. Шон играл на гавайской гитаре. Этому искусству он долго учился в Хересе. Еще Шон опубликовал два-три сборника утомительно-правильных стихов, где почти не было эпитетов, и время от времени кропал статьи о современной живописи, которые печатались в разноязычных журналах, не имеющих широкого спроса. За вычетом Сьюзи, только с этими двумя во всей компании мне было приятно пообщаться, хотя краем глаза я заметил еще Дики Уайта – гастролера, пикаро и профессионального мошенника, тоже вызывающего у меня симпатию и уверяющего всех, что он пишет роман, действие которого происходит в Барио-Готико. Никто, правда, не читал ни строки из этого произведения, создание которого должно было, по словам автора, занять десять лет. Да скорее всего ничего он и не писал, занимаясь по преимуществу «сделками» с местным криминалом, накачиваясь наркотиками группы «А» и время от времени наведываясь на более или менее продолжительные сроки в тюрьму Модело. Так что если он все же что-то и кропал, то только там.

Ни у кого из этой компании не было оснований заниматься преподаванием английского как иностранного, пусть даже они всячески к этому и стремились. Скажем, для Зоффа любой язык был иностранным, отсюда и его демонстративные схватки с английской аристократической речью. Его отец, некогда известный галерист и силач-спортсмен, промотал семейное состояние в казино. Но Игбар успел узнать о живописи и живописцах (якобы ребенком он сидел на коленях у Марка Шагала и завтракал с Пикассо в Антибе) достаточно, для того чтобы выработать свой стиль в духе некоего безумного экспрессионизма, что позволяло ему время от времени с успехом демонстрировать образцы своего «искусства». Для организации полномасштабной выставки у него не хватало пороху, но тут как раз и помогала организационная хватка Шона Хогга. Правда, за последние семь лет он устроил в Барселоне только две выставки работ своего приятеля, но кое-какое шевеление в кругу, как правило, циничной художественной богемы Каталонии они вызвали, и, наряду еще с двумя выставками, в Лондоне и Берне, это какое-то время позволяло приятелям оправдывать свое изгнание из ресторанов, классом повыше тех, к которым они привыкли. На протяжении всего времени, что я знал эту парочку, Шон Хогг работал над организацией большой выставки в Нью-Йорке, которая наконец принесет его другу подлинную славу.

Заметив меня, Игбар лениво подошел и плюхнулся на диван между Сьюзи и мною. Нурия с любопытством наблюдала за ним. Я выразил удивление его присутствием.

– Вроде не твоя это публика, Игбар?

– Да меня сюда никто не звал, старина.

– Запах такого виски он за милю учует, – добавил подошедший следом за ним Шон.

– Из личных запасов Алистера. Неважно он припрятал зелье. Но не ради выпивки я сюда пришел. И уж, конечно, не ради дурацкого представления. Просто соскучился по красивым женщинам. Жить-то ведь с боровом приходится.

Он с восхищением глянул на Нурию и из вежливости перевел взгляд на Сьюзи. Та закатила глаза и вздохнула. Будучи более пассивным участником этого многолетнего союза голубых, Игбар взял себе за привычку играть роль этакого распутника в компании женщин.

Я представил Нурию Игбару и Шону и добавил специально для первого:

– Ну а со Сьюзи-Провидицей ты уже знаком.

– Поверьте, пленен, – произнес Игбар, ни к кому не обращаясь.

– Кота в мех можно одеть по-разному, – вымолвил Шон, усаживаясь, скрестив ноги, на пол и готовя себе косячок.

– Да и шкурку на киску тоже, – задумчиво откликнулся Игбар Зофф.

Нурия заморгала, прикидываясь удивленной.

– Слушайте, Игбар, это ваше настоящее имя? Игбар? И чем вы вообще занимаетесь? Я имею в виду, что… э-э, какова ваша функция?

Трудно сказать, подкалывала его Нурия либо невольно подлаживалась к беспорядочной манере речи, которая многих знакомых (Игбара впрочем, и незнакомых тоже) то ли озадачивала, то ли раздражала.

– Функция?

– Ну да. Ведь не только в том она состоит, чтобы носить имя у вас, каких не бывает. Неужели никто раньше не интересовался вашей функцией?

Игбар Зофф задумался. Он плотоядно взглянул на Нурию, облизал губы и стряхнул крошки со своих свисающих усов.

– Лучше всего ответить на ваш вопрос анекдотом или, пожалуй, аллегорией. Много лет назад, когда вас скорее всего еще не было на свете, хотя кто знает – может, лет вам не так уж мало, – а возможно, в тот самый день, когда возник вопрос о вашей собственной функции, в тот самый день, когда вы явились в этот мир, несомненно такая же безмятежная и прекрасная, как ныне, когда вы возникли из материнского чрева…

– О Боже, – простонал Шон Хогг, вычищая табак из наполовину скрученного косячка. – Ну и задница же ты.

Игбар посмотрел на приятеля и продолжил:

– Много лет назад я сошел с автобуса в бедной деревушке, затерявшейся в Центральной Индии. Кажется, это было еще до того, как хиппи сотворили с Индией то же, что русские с Афганистаном, но это не имеет отношения к делу. Впрочем, не так уж не имеет.

Игбар сделал глоток своего пойла, пошарил в карманах, извлек пачку самых дешевых испанских сигарет без фильтра и чиркнул спичкой, явно затрудняясь определить дистанцию между сигаретой и собственными губами. Выдохнув клуб дыма, он продолжал, уверенный, что аудитория ему внемлет:

– На самом деле не исключено, что это мимо цели, как и сам вопрос, и все же… Итак, я сошел с автобуса в этом богом забытом местечке. На спине у меня был рюкзак. Путешествую я, знаете ли, налегке – пара блокнотов для рисования, карандаши, пастель, одеяла.

– И ни единой пары сменного белья, – вставил Шон.

– Одет я был, как одевались в 1969 году: красные и оранжевые турецкие панталоны, сандалии, кричащая разноцветная рубаха, темные очки. И, даже признаться страшно, бусы. Разрядился, понимаешь, как какая-нибудь наложница султана. В центре деревни я заметил старика с длинными седыми волосами и такой же седой бородой. Из одежды на нем была всего лишь набедренная повязка и, можете себе представить, бусы. Нетрудно понять, как я поразился. Ведь я был для него – диковина. Местечко это, повторяю, находится в стороне от проторенных дорог. Он не видел раньше никого, подобного мне, я не видел никого, подобного ему. Факир, понимаешь. На автобусной остановке посреди ничего.

Тем временем Шон Хогг свернул наконец косячок и прикурил.

– В общем, этот факиришка посмотрел на меня. Смотрел долго, не отрываясь, а я снял очки и глянул на него. Так и стояли мы на остановке. А мимо проходили люди, суетились куры, овцы, дворняги. И вдруг он начал смеяться. Смеялся безостановочно, так что я даже испугался, вдруг его удар хватит. Затем принялся хохотать и я и смеялся до тех пор, пока челюсть не заболела. А когда я немного отсмеялся, старика и след простыл. Итак, ответ на ваш вопрос – да. – Игбар с лукавой улыбкой повернулся к Нурии. – Да, как минимум один человек интересовался моей функцией.

В ответ на предложение Шона затянуться Игбар покачал головой, и тот протянул сигаретку Сьюзи.

– Ну а вы? – вновь заговорил Игбар, демонстрируя Нурии свои желтые зубы и явно передразнивая ее манеру расспрашивать. – Какова ваша функция? Ведь не только в том, чтобы выглядеть так ослепительно?

– Моя? Я усаживаюсь на крыше и ем сырую рыбу. Околдовываю людей. Летаю на метле. Украшаю струйки дыма. И прихожу на выручку мужчинам в музеях.

– Вы, надо полагать, имеете в виду его… Ллуэллина Лукаса Моргана как-там-его.

– Выходит, так тебя зовут? – Нурия посмотрела на меня, словно раньше я скрывал от нее что-то важное.

– Ну, если он говорит, – я пожал плечами, – может, и правда.

– Ага! – выдохнул Зофф, словно я только что признал его малую победу. – Стало быть, она даже имени твоего не знает!

– Как, судя по всему, и ты, – заметил я.

– Да ладно вам, ребята, имя это всего лишь имя, – вмешался миротворец Шон. – Стоит ли говорить об этом?

– Ясно, приятель, твоя мысль понятна, старина Хогг.

Игбар выговорил имя так, словно речь шла о редкой разновидности бурбона.

– Не скажите, – возразила Сьюзи. – Может, имя – это то, во что ты врастаешь. Хотя, конечно, не мой случай. У меня-то псевдоним. Но имя, которое тебе дали при крещении, и фамилия – это то, что постепенно обволакивает тебя. И ты становишься тем, чем тебя называют.

– Вот-вот, – пробормотал Шон Хогг, – в точности мой случай.

– Чепуха все это, старичок болтает невесть что. Выше голову. Кстати, Сьюзи, а тебя-то как на самом деле зовут? Робсон? Добсон? Хобсон?

– Лоусон.

– Ну да, конечно, извини. Но лучше все же было бы Хобсон, – весело заявил Игбар. – Выбор Хобсона [2]2
  Идиома: выбор без выбора.


[Закрыть]– это был бы лишний аргумент в пользу моей теорийки.

– Надутый болван, – бросила Сьюзи-Провидица.

– В таком случае, – с энтузиазмом продолжал Игбар, – стало бы понятно, почему ты взяла псевдоним. Хобсон – выбор без выбора, Провидение – значит выбор случайный, выбор наугад.

– А ну да, ну да, – вмешалась в оживленный разговор Нурия, – по-испански это будет: серендиписмо.

– Точно, – подтвердил Игбар Зофф. – Прорицатель. Звучит бесподобно. Сер. Энд. И. Пиз. Мо. Вот что значит обладать даром делать ненароком удачные открытия.

– А этимология слова какая? – с неподдельным интересом спросила Нурия.

Больше всего на свете Игбар обожал демонстрировать эрудицию в сложных областях знания.

– Корни ее в народных преданиях Шри Ланки, страны, которая раньше называлась Цейлоном, а до того – Серендипом. Легенда гласит, что три принца Серендипа, переодевшись в одежду простонародья, чтобы познать жизнь как она есть, покинули дворец. И, естественно, обнаружилось, что за его пределами царят нищета и убожество. Это даже не одна, а много легенд, иные имеют персидский источник. Но объединяет их то, что в самых тяжелых, самых безнадежных ситуациях могут вдруг происходить самые неожиданные вещи.

Мы ждали, пока Игбар наполнит опустевший бокал и закурит очередную сигарету. При этом он вновь умудрился подпалить усы. Наконец Игбар соблаговолил продолжить:

– В одной из таких легенд рассказывается о том, как принцы столкнулись на берегу полноводной реки с рыдающим и клянущим судьбу купцом. Купец был богато одет, вокруг суетились слуги, но никакие увещевания не могли его успокоить. Принцы спросили, в чем дело, отчего он проклинает реку, богов, и купец прорыдал в ответ, мол, с ним приключилось ужасное несчастье, о котором говорить трудно. В конце концов принцы все же убедили его поведать о своей печали.

Выяснилось, что купец много лет назад отправился в поисках удачи по свету, – таков обычный зачин этих сказаний. И ему действительно везло – переезжая с места на место, он сделался очень богатым. И вот вернулся в родные края и на берегу реки, где играл ребенком, решил построить дворец. И впервые с незапамятных времен река вышла из берегов, и поток унес сундуки с драгоценностями, шедевры искусства, изразцы, которыми он собирался украсить особняк, – словом, все его богатства. Он остался ни с чем.

На принцев история не произвела впечатления. Они сказали купцу, мол, ему даже повезло. «Это было подлинное благословение, – заявили они. – И если вы поймете, что породило эту утрату, впереди вас ожидает богатство еще большее».

С этими словами – вряд ли именно их ожидаешь услышать, когда находишься в шоке, – принцы продолжили свой путь, оставив купца недоумевать, что бы могло значить предсказание. Через несколько лет, возвращаясь из странствий и оказавшись в тех же краях, принцы столкнулись с гонцом, пригласившим их пройти во дворец его хозяина – он, мол, всегда оказывает гостеприимство путникам вроде них. Принцев проводили в роскошный особняк, построенный на крутом обрыве с видом на реку. Здесь их встретил тот самый купец, который в прошлый раз выглядел таким несчастным, а сейчас, судя по всему, ему грех жаловаться на жизнь. Денег куры не клюют. Он пригласил их отобедать и за столом поведал такую историю.

«Последняя встреча, – начал он, – повергла меня в глубокое раздумье. Первоначальное место для строительства своего дома я выбрал потому, что именно здесь прошло беззаботное детство, именно здесь я так любил плавать и нырять. Но, приглядевшись повнимательнее, заметил утес и вспомнил, какой оттуда открывается чудесный вид, и решил поставить там временное жилище, всего лишь лачугу – на это жалких остатков богатства должно было хватить, – и, распустив слуг, зажить жизнью затворника. Но, расчищая площадку для будущей хибары, слуги наткнулись на место, где было полно драгоценных камней и самоцветов». И купец стал богаче, чем прежде, и построил дворец, и пригласил гостей из всех мест, где побывал во время скитаний. И случайным путникам место во дворце тоже нашлось. Иные были, как и он, богаты, и они украшали его дворец новыми драгоценностями, другие бедны, и могли предложить ему лишь свое общество и дружбу. И со временем он понял, что за дар преподнесла ему река. Она научила его тому, что гостеприимство и дружба ценнее всех бриллиантов и драгоценностей мира.

На этом Игбар завершил рассказ и затушил сигарету, использовав в качестве пепельницы пустую тарелку. Молодой американец, который о чем-то разговаривал со Сьюзи, когда мы с Нурией только появились, перегнулся через спинку дивана и вымолвил в наступившей тишине:

– Наверное, гостеприимство – прерогатива богачей.

– Напротив, – возразил я, – более всего гостеприимны бедняки.

Шон Хогг кивнул.

– Да разве в этом дело, кретины?! – завопил Зофф. – Суть в том, что любая ситуация, пусть даже самая безнадежная, чревата неожиданным прибытком.

– Вот именно, – неожиданно вмешалась Сьюзи, показывая тем самым, что и она занималась источниками происхождения своего псевдонима. – Я тоже могу рассказать историю. Это история любви, предательства и одиночества.

– Браво. Вот это, я понимаю, сюжет, – издал булькающий звук Игбар, который как раз приложился в очередной раз к виски.

– Император Берамо, кажется, именно так его звали, долго удерживал при себе трех принцев, наделенных, как он был уверен, удивительным даром прорицания. Вернувшись во дворец из очередного путешествия, принцы обнаружили, что на императора свалилась большая беда.

– Беда, беда, – проговорил Хогг, в стиле античного хора.

Сьюзи бросила на него предостерегающий взгляд и продолжила:

– Выяснилось, что во время их отсутствия Берамо влюбился в девушку-рабыню по имени Дилирама. Однажды Дилирама якобы совершила нечто, бросающее тень на доброе имя своего повелителя. Во всяком случае, такой слух прошел. Тогда Берамо велел связать наглую потаскушку и бросить ее в лесу. В таких легендах всегда есть лес, и всегда в нем оказываются женщины. Так или иначе, уже на следующий день Берамо, терзаемый угрызениями совести, отправил на поиски возлюбленной целый отряд, но девушки-рабыни и след простыл. Ни клочка кожи, ни волоска, – добавила Сьюзи, провоцируя очередную дурацкую реплику со стороны Зоффа или Хогга.

– Император Берамо, как это нередко бывает с такими людьми, даже заболел от чувства вины и печали. Ничто не могло его утешить. Принцы, само собой, выработали план. Они посоветовали императору выстроить семь дворцов в разных концах королевства и проводить по неделе в каждом. Там его гостями будут семь лучших сказочников из семи крупнейших городов государства, и расскажут они самые удивительные легенды. Если учесть, чего стоит возведение дворцов, понятно, что прошло немало времени, прежде чем император был готов к поездке по стране. Сказочники, которых к нему доставляли, рассказывали самые замечательные истории, и первые шесть недель Берамо выслушивал их с нарастающим интересом, даже поправляться начал. Сказкотерапия оказывала свое целительное воздействие.

В седьмой истории повествовалось о властителе, который отверг возлюбленную и бросил ее в лесу на съедение диким зверям. Ее нашел некий купец. Он всячески опекал бедную девушку, но та оставалась верной тому, кто жестоко с ней обошелся. Подвергнутый допросу, сказочник признался, что знает Дилираму и что она все еще любит своего господина, несмотря на зло, причиненное им.

Император послал за Дилирамой, они воссоединились и, судя по всему, зажили в мире и согласии. Следует заметить, – поспешно добавила Сьюзи, – я лично нахожу историю абсурдной и не имеющей ничего общего с прорицательством. Скорее, все это происки мерзких принцев Серендипа.

– Все дело в духе, – заметил Игбар. – Не рассказу надо предъявлять претензии, а рассказчику. Если все рассказы одинаково правдивы, возвышает их манера изложения и истолкование легенды. Мы извлекаем из них то, что нам по душе, как в гадании по картам. Рассказы о принцах Серендипа углубляют наше проникновение в удивительные промыслы вселенной.

Молодой американец еще сильнее перегнулся через спинку дивана, глубоко затянулся сигареткой, гуляющей по кругу, и произнес:

– То есть никогда не угадаешь, что ждет тебя за ближайшим углом?

Игбар Зофф хрюкнул и ответил устало:

– Вот-вот, старина, что-то в этом роде.

Около десяти мы с Нурией оставили пирушку с ее оглушительной музыкой и последовательно упивающимися гостями. Вернулись ко мне, в мою постель. Внешний мир утрачивал свое значение, превращаясь на фоне зова наших сердец и тел, звуков, раздающихся вокруг, прикосновений, возникающих видов в пустую абстракцию.

Завтра – понедельник, и Нурия ушла рано, чтобы переодеться у себя дома перед работой.

– От меня несет как от старого козла, – весело сказала она.