Текст книги "Друг Наполеона (Рассказы)"

Автор книги: Ричард Коннелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Перед началом я дам вам те же возможности, что вы мне. Сознаетесь, что вы убили Эстер Хексли?

– Нет.

– Где вы были в полночь на второе марта?

– Дома, в постели, – хотя это не ваше собачье дело!

– Так вы говорите, что не убивали ее?

– Конечно, нет. Вы же знаете, что нет.

– Врете!

– Черт вас…

– Слово в слово, как вы мне говорили. Лучше сознавайтесь… Так, говорите, вы не убивали ее?

– Нет.

– Если не сознаетесь, я применю к вам «четвертую степень». Вам известно это?

– Начинайте вашу «четвертую степень»! Что она такое? Кипящее масло или еще что-нибудь?

– Ждите, – произнес голос Деннетта и замолк.

Постель была мягкая, свежая. Ни один звук не нарушал молчания ночи, лишь море ритмично шуршало внизу. Лампа погасла, кончился керосин. А капитан Беррэдж не мог заснуть. Не мог, и все тут.

Уже рассвело, когда от двери послышался слабый звук. В нижней половине двери открылась узкая форточка, и в комнату вдвинули поднос с завтраком: кофе, яйца, фрукты… Когда капитан позавтракал, под дверь просунули ящичек с сигарами.

– Бросьте эту комедию, Деннетт! – крикнул Беррэдж. – Начинайте же вашу «четвертую степень»!

– Ждите.

В комнате нашлись старые газеты, все с описанием дела Эстер Хексли. Капитан их давно читал, но лучше все же читать, чем ничего не делать. Но недолго длилось чтение – он яростно стал рвать газеты на клочки и бросать в окно. Потом он стал звать Деннетта, выкрикивая по его адресу насмешки и оскорбления, проклиная его на все лады, угрожая… Башня молчала, и только в полдень Беррэдж убедился, что его тюремщик здесь: под дверь просунули обильный завтрак.

Насытившись, капитан бросился на постель, но сон не шел к нему. Он прислушивался, ждал чего-то неизвестного, что нависло над ним. Что?

Когда Деннетт доставил обед, Беррэдж стал буйствовать. Он бил всем телом в дверь и кричал:

– Ты, крыса! Сейчас же выпусти меня!

– Подождите.

– Думаешь сломить меня? Не боюсь я твоей «четвертой степени»!

– Не боитесь? Хорошо, подождите.

– Когда же ты начнешь наконец?

– Подождите.

Беррэдж ждал. Ему больше ничего не оставалось делать, как сидеть, курить и ждать. Иногда он подбегал к окну и кричал, кричал… Так тянулся день. Его крики наполняли ревом гулкую комнату маяка и будили слабеющие отзвуки где-то внизу, и только… Никто его не слышал, никто не мог ему помочь. Он выбился из сил, замолчал, ждал, доходя до отчаяния. Захотел спать, но теперь он гнал сон от себя; он боялся заснуть, но сон подкрадывался к нему, как осторожный, бесшумный убийца. Человек боролся изо всех сил, но сон оказался сильнее.

Перед рассветом капитан вскочил, точно от удара. Осмотрелся блуждающим взором, бросился в постель и закрылся с головой. Но не было спасения от страшных предчувствий, от холодного страха.

Когда из-под двери появился первый завтрак, в голосе капитана прозвучали просительные нотки:

– Слушайте, Деннетт, ваша шутка зашла слишком далеко. Чем дольше вы меня держите, тем дороже вам это обойдется. Начинайте же вашу «четвертую степень», в чем бы она ни состояла! Согласен, что вы имеете некоторое основание быть… недовольным мною, но, право же, вы берете на себя слишком много…

– Угодно вам сознаться, что вы убили Эстер Хеке ли? Угодно вам написать это признание на бумаге? Перо и чернила – на столе.

– Признание? Нет.

– Так вы хотите «четвертой степени»?

– Хочу! Начинайте же…

– Подождите.

Фортка закрылась. Беррэдж ждал, ходил, описывая круги по комнате, громко звал Деннетта, требовал, чтобы тот, наконец, приступил к обещанной пытке. Это все же лучше, чем ждать неизвестно чего.

– Деннетт! – кричал он, и в его голосе звучал надрыв. – Где же ваша «четвертая степень»? Давайте ее сюда! Объясните хотя бы, что это такое! Я имею право знать в конце концов!

Это было самое длинное утро в жизни Беррэджа. Когда, наконец, настал полдень, Беррэдж взмолился:

– Начинайте же, Деннетт! Нечестно заставлять меня так долго ждать. Можете меня терзать, жечь, что хотите, только, бога ради, начинайте!

Завтрак был превосходен, но капитан до него не дотронулся. Он не поверил своим часам, когда они показали всего четыре, приложил к уху, тряс… Да, он прождал всего четыре часа. От четырех до пяти прошел, казалось, не час, а сутки, а от пяти до шести тянулась бесконечная агония. Он курил сигару за сигарой, перекусывал их зубами и бросал прочь дрожащей рукой. Он представлял себе тысячи дьявольских пыток, которым подвергнет его Деннетт. Когда появился обед, капитан захныкал:

– Да начинайте же, Деннетт! Жгите меня, жарьте меня, делайте что хотите, только начинайте наконец! Я отдам вам деньги, все, что у меня есть, – тридцать тысяч долларов, только начинайте скорее!

– Я требую, чтобы вы написали чистосердечное признание, что убили Эстер Хексли. Иначе ждите «четвертую степень».

– Да я жду ее часы, дни, – голос капитана дрогнул. – Что это такое и когда она начнется?

– Ждите.

Ночь тянулась бесконечно. Беррэдж сидел, скорчившись в кресле, насторожившись, готовый к самому страшному. Ночь была напоена неведомым ужасом. Неотвязная мысль угнетала его: «Что он со мной сделает? Что за „четвертая степень“»? Он напрягал все силы. Он боролся с самим собой и с ужасом, который шаг за шагом заполнял его мысли… Когда серый рассвет чуть высветлил оконную решетку, он вдруг вскочил с кресла. Вот стол, вот перо и чернила. Он бессильно опустился на стул и дрожащими пальцами взял перо.

Когда в восемь часов утра Деннетт осторожно открыл фортку, чтобы просунуть в комнату завтрак, он увидел, что капитан лежит поперек постели и спит, как спят только бесконечно усталые люди.

Под дверью лежала бумага, на которой корявым почерком капитана было написано:

«Я убил Эстер Хексли. Сознаюсь. Пусть меня повесят, по крайней мере я знаю, что мне предстоит. Я ревновал ее. Я заманил ее в лес. Она сопротивлялась, я ударил ее мешком с песком. Этот мешок и мой окровавленный платок, – она укусила меня за палец, – вы найдете в дупле дерева в тридцати шагах от того места, где лежало ее тело. Я потерял голову, наверно, что не уничтожил сразу этих улик. Я постарался свалить подозрение на Деннетта, подбросив туда его шляпу, но он не поддался мне. Тогда я принялся за Тарвера, зная, что он слаб и его нетрудно заставить сознаться в чем угодно.

Так это и было, и я рад, что теперь могу выкинуть все это из головы. Я знаю, что мне будет за это, но я не боюсь виселицы. По крайней мере знаешь, что тебя ждет!

Меттью Дж. Беррэдж, капитан полиции».

Тоже чемпион

Кабота-Кабота IV впервые увидел я на футбольном поле университета. Игрок под буквой «А» был наиболее высокий и сильный, под буквой «Б» несколько пониже, и так далее вплоть до последнего, под буквой «К», наиболее жалкого из всех, который упражнялся больше в падении на мяч. Его руки и ноги походили на четыре спички, и над его птичьим личиком красовалась светло-желтенькая нелепая шапочка. Но особенно мне понравилось выражение его лица, – немного удивленное и решительное. Испуганными глазами он следил за тем, как мяч переходил от одного игрока к другому, нелепо вытягивая птичью головку на тонкой несуразной шее; тут я обнаружил, что он, кроме всего, еще и близорук. Он растопырил руки, готовый упасть животом на мяч, но, споткнувшись, тяпнулся носом об землю.

– Ловите мяч, Кабот! – закричал тренер.

Кабот встал, тренер опять запустил в него мячом. Кабот подпрыгнул и, обвив мяч своими паучьими лапками, свалился на землю. Я заметил блеск торжества в его бледно-голубых глазах. Но вдруг мяч выскользнул из-под него, как мокрая арбузная косточка из пальцев.

– Ловите мяч, Кабот!

Кабот яростно покатился за мячом. Поймал! Нет, мяч опять выскочил из-под него. Тренер зарычал:

– Так нам забьют пятьсот голов, пока вы будете нащупывать мяч.

Кабот, угнетенный и опечаленный, пошел на свое место.

Я повернулся к своему спутнику Брекенриджу.

– Кто этот цыпленок?

– Как, вы не знаете, кто он?

– Нет. А что?

– Это Кабот-Кабот IV.

– Не настоящий Кабот? Псевдоним?

– Настоящий. Один из династии первоклассных, несравнимых, единственных, знаменитых Каботов.

Этот цыпленок? Быть не может!

– Я же вам сказал. Он – Кабот.

– Быть Каботом нелегко.

– Особенно ему, бедняге. Будь он Джонсом или Смитом, он был бы много счастливее.

– Не понимаю. Ведь Каботы – великая спортивная династия.

– Ну, конечно; вот потому-то этот несчастный недоносок и находится здесь. Он должен не посрамить репутации семьи.

– Традиции – хорошая вещь, – ответил я, – если это – хорошие традиции.

– В том-то и дело. Кабот-Кабот IV – жертва традиции. Все Каботы – чемпионы, это – семья чемпионов. Посмотрите на этого старика, – он был первым спортсменом в колледже и мог бросить шестнадцатифунтовый молот на два километра или что-то в этом роде; во всяком случае, его рекорд не побит до сих пор. Салтонсталь Кабот, старший брат, был чемпион гребли. Халоуел Кабот – лучший бэк во всей Америке. Зигурней Кабот – великолепный игрок в теннис, взявший кубок Дауэса, и т. д. Брат Тейер считается лучшим хавбэком. Лоуел Кабот – знаменитый игрок в гольф и, несомненно, будет чемпионом мира, если не перейдет окончательно к боксу; он, кроме того, боксер среднего веса; Присцилла Кабот только что выиграла кубок на состязаниях в беге на семь тысяч метров или что-то в этом роде. Вы видите: вся семейка – чемпионы, кроме последнего. Это – единственная тридцатидюймовая грудь в семье, где у всех не меньше 44 дюймов в груди. Стыд и позор для всей семьи.

Я посмотрел на несчастного Кабби. В эту минуту он делал отчаянную попытку броситься за мячом, но его паучьи ножки заплелись одна за другую, и бедняга опять шлепнулся. Жалкое зрелище! Потом он стал на свое место. Форвард пустил мяч. Кабби поймал его носом, из которого брызнула кровь. Мяч проскочил в ворота, и тренер был в ярости.

С помощью Брекенриджа Кабби заковылял домой с футбольной площадки.

– Гм, – говорил он, – очевидно, в этом году мне не суждено стать чемпионом футбола. А тренер только-что показывал мне чудесный серебряный кубок, приз этого года.

– М-да, – пробормотал Брекенридж.

– Он не очень возражал против моего ухода из команды. Говорил, что я недостаточно тяжел. А я целое лето питался картофелем и маслом, чтобы прибавить в весе.

– В самом деле?

– Полтора фунта прибавил. Все-таки я хочу участвовать в матче. Я им покажу, что вес тут не при чем.

– Значит, вы верите в чудеса, Кабби, во внезапную интуицию и так далее?

– Я думаю, что в критическом положении человек способен подняться до необыкновенной высоты, – важно ответил Кабот-Кабот IV. – Я, например, однажды перепрыгнул через пятифутовый забор, когда за мною гнался бык.

– Что же вы теперь будете делать? – спросил Брекенридж.

– Попробую французскую борьбу. Я слышал, что нужны легковесы.

Оказалось, что, действительно, легковесы нужны, но Кабот-Кабот IV никому не нужен. Я узнал об этом, встретив его через неделю.

– Ну, как ваша борьба? – спросил я.

– Никак, – огорченно ответил он. – Как раз в то время, когда я готовился к матчу со Збышкой и разрабатывал прием бра-руле, откуда-то вынырнул маленький дьяволенок и уложил меня этим самым бра-руле… Впрочем, мало ли еще видов спорта?

– Сколько угодно, – ответил я. – Да вы же сами говорили, что уверенность – уже пол-победы.

– Ну, да, я в этом уверен.

По мере того, как я ближе узнавал Кабот-Кабота IV, он мне все больше и больше нравился. Он по-детски верил, что он может и сумеет сделать спортивную карьеру; все его попытки кончались, разумеется, крахом, но он верил упрямо, настойчиво в свою звезду. Я понял его настойчивость, побывав в доме его отца. Там мне продемонстрировали всех наличных членов рода Кабот, а отсутствовавших описали весьма подробно. Мне казалось невероятным, что этот паукообразный, головастый малыш принадлежал к их могучему роду. Это была раса загорелых, рослых, широкоплечих и мускулистых гигантов. Весь большой дом был плотно набит плодами побед могучего племени: призами, кубками и медалями. Аттестаты и отзывы просто сваливались в бельевые корзины и пылились на чердаках. В день моего приезда мать Кабби получила первый приз за игру в бридж в местном сельском клубе.

Я не мог не заметить, как все они презрительно обращались со своим неудачным отпрыском.

– Все мои мальчики спортсмены, – говорила мне мать. – Кроме бедного Кабби.

– Зато он очень настойчив.

– Знаю, что он прилагает все усилия. Но я боюсь, что из бедного Кабби ничего не получится.

Говоря о нем, всегда добавляли эпитет «бедный».

Когда мы ехали обратно, Кабот-Кабот IV вдруг сказал:

– Теперь вы понимаете, почему я должен быть чемпионом чего-нибудь?

– Понимаю.

– Ну, так я хочу быть чемпионом и буду им!

Поэтому я не удивился, услышав, что Кабби, «бедный Кабби», изучает тайны бокса. Его кулачки были не больше пуховки для пудры, а его сильнейший удар, который он называл «мой смертоносный нок аут», едва ли мог бы разбить фарфоровое блюдечко. Но Кабби был убежден, что у него задатки первоклассного боксера.

Он принимал боевую позу и воинственно вращал близорукими глазами.

Кабот-Кабот IV окончил колледж, так и не выиграв чемпионата и не получив ни кубка, ни медали, ни даже аттестата. Последовательно он искал лавров во всех видах спорта: в бэзболе, беге, гольфе, поло, теннисе, хоккее, боксе, плавании и т. д. Взбешенные инструктора-тренеры никак не могли понять, что общего между Кабби и спортом.

Я встретил Кабби через несколько месяцев по окончании им колледжа в Нью-Йорке. Накануне, обуреваемый духом Бэггси Мак-Нэтт, он имел столкновение с полисменом. Огромный полисмен поднял Кабби за шиворот и отдул его же собственной тросточкой. Но не это обстоятельство беспокоило Кабота, – а вид у него был весьма озабоченный.

– Что случилось? – спросил я. – Проигрались в биллиард? Я слышал, что он пытался стяжать лавры на зеленом биллиардном сукне.

– Проигрался, – ответил он. – Но не в этом дело.

– В чем же тогда?

Он посмотрел на меня и заговорщически шепнул:

– Влюблен…

– Поздравляю.

Он печально покачал своей птичьей головкой.

– Не надо поздравлений. Лучше соболезнования. У меня нет никаких шансов.

– Почему?

– Вы поймете, когда я скажу вам ее имя.

– Да? Кто же она?

– Диана Торндайк, – уныло ответил он. – О, пожалуйста, говорите, говорите. Я готов ко всему.

– Что говорить?

– То, что вы думаете… Скажите прямо, что я дурак, с сел, болван…

– Наоборот! Я полагаю, что влюбиться в такую прелестную девушку, как Диана Торндайк, очень умно с вашей стороны.

Собственно, я несколько уклонился от истины, желая подбодрить беднягу. Я знал Диану, и знал, что за нею тянулся след пепла от сгоревших сердец. Разумеется, бедняга Кабби был осел. Она была чемпионом спорта, высокая, стройная, умная, насмешливая, с личиком Мадонны Боттичелли; ее спортивные качества были вне конкуренции: она была лучшая наездница по эту сторону Атлантики и могла бы себе сшить не один десяток костюмов из лент-призов; она превосходно играла в теннис и гольф. Словом, более неудачного предмета для вздыхания бедняга Кабот-Кабот IV вряд ли мог сыскать.

За Дианой всегда волочился хвост поклонников.

– Да, может быть, это глупо с моей стороны, – сказал Кабби задумчиво, – но она прекрасна. Все равно, попробую.

Я пожелал ему удачи, – я знал, что бедняге она сильно нужна, – и постарался его подбодрить.

– В каком положении ваши сердечные дела?

– Плохо. Я вне чемпионата. Мой братец Зигурней держит в руках инициативу игры. Он будет ее партнером в предстоящих состязаниях в Форес-Хилле. Потом там околачивается один огромный балбес, бэк Иэльской команды, некто Гудью. Потом один паршивец по имени Чарли Сирс, из бэзболльной команды Принцтона, с бровями киногероя; он старается прельстить ее. О, около нее много ребят, и все они молодцы хоть куда… кроме меня, разумеется.

– Ну, не одна же девушка на свете…

– Только не для меня. Я люблю Диану и никого больше. Ах, если бы только я был спортсменом, как те… Тогда она бы выслушала меня.

– А почему вы думаете, что она не выслушает вас?

– Знаю. Пробовал. Именно потому-то я и сразился с полисменом.

Он пропал еще на несколько месяцев.

Встретил я его при удивительных обстоятельствах.

Будучи в Лондоне, я, конечно, решил заглянуть в Вимбледон[23]23
  Вимбледон – городок под Лондоном, где была Всебританская выставка и сооружен гигантский спортивный стадион. (Прим. ред.).


[Закрыть]. Лучшие теннисисты всех наций съехались на состязание, потому что выиграть первенство в Вимбледоне значило получить звание чемпиона мира. Это был бой чемпионов. Австралия выслала Паттерсона, Андерсона и Вуда; Япония – Шимидзу и Кумагая; Испания – братьев Алонзо; Франция – Коше, Декюжи; Италия – Бальби и Морпурго; Америка возложила все свои надежды на молодого красавца Виллиама Т. Тильдена П. Газеты утверждали, что у него было шансов больше, чем у всех остальных, и видели в нем будущего победителя.

Первый круг уже начался, когда я пришел. На всех площадках прыгали молодые люди в белом. Была пуста лишь главная площадка № 1, площадка знаменитостей. Толпы зрителей обращали мало внимания на другие площадки. Все ждали сенсационного матча. Здесь должен был впервые выступить Тильден П.

Волнение зрителей достигло апогея, когда из клуба вышли двое игроков и заняли площадку № 1. Одного я узнал сразу: это был Тильден. Его противника я не узнал, пока он не подошел близко ко мне. Я протер глаза. Это был… Кабот– Кабот IV.

Я был вне себя от изумления. Кабби был одним из худших в мире теннисистов, и теперь он готовился вступить в состязание с самим Тильденом.

Он обернулся и, увидев меня, улыбнулся.

– Какого чёрта вы тут делаете? – крикнул я.

– Тише, тише, ради всего святого! – зашептал он. – Что я делаю? Пытаюсь обыграть знаменитого Тильдена.

– Вы?!

– Почему бы и нет? Диана участвует в дамских состязаниях, а я записался в мужские.

– Но какой идиот вас допустил?

– Тс… Я назвался чемпионом Сиама.

– Да вы же никогда в жизни там не были!

Рефери[24]24
  Рефери – судья на состязаниях (Прим. ред.).


[Закрыть] возгласил:

– Мистер Кабот, вы начинаете игру.

Чемпион Сиама, внимательно осмотрев свои девять ракеток, выбрал одну и занял свое место.

По другую сторону сетки стоял Тильден, воплощение силы и ловкости. Неизвестный чемпион Сиама мало беспокоил его: и не таких он обыгрывал. Но чемпионат вообще дело серьезное. Кабот, обменявшись традиционными приветствиями, начал подачу.

В истории тенниса еще не было такой подачи. Кабот трижды перевертывал ракетку над головой, ударял себя по носкам и потом неловко подбросил мяч и ударил. Мяч перескочил через сетку тихо, точно под дуновением легкого ветерка, и, хлопнувшись со звуком разбитого яйца, остался лежать на месте.

Тильден не успел подхватить и отбить его.

– Пятнадцать – ноль, – возгласил рефери.

Чемпион Сиама взял свежую ракетку. Он опять бешено завертел ею, и все, не исключая Тильдена, были уверены, что от такого удара мяч пробьет дыру в площадке. Ничего подобного. Мяч еле перескочил через сетку, легонько подскочил и покатился в сторону. Тильден не смог отбить его.

– Тридцать – ноль.

Кабот в волнении закусил губу. По всем правилам тенниса, теперь должен последовать сильный удар, и Тильден отошел в глубину, на заднюю линию. И опять мяч еле перескочил через сетку и шлепнулся, как яйцо, на землю. Тильден, спешивший к нему, как пожарная команда, ничего не смог поделать.

– Сорок – ноль, – возгласил рефери.

Чемпион Сиама переменил ракетку и приготовился к подаче. Чемпион Америки имел озадаченный вид: он не привык к сиамскому теннису. «Эта пичуга заманивает меня, чтобы потом оглушить сильным ударом», – думал он и стал на место, готовый ко всему. Кабот опять завращал ракеткой, но в момент удара задел свое торчащее ухо, и ракетка косо ударила по мячу. Мяч полетел в сторону, проскользнул над сеткой и вдруг улегся у ног американца.

– Гэйм м-ра Кабота. Один – ноль, первый сэт, – провозгласил рефери.

Чемпион Сиама сменил ракетку. Тильден подал мяч. Это был один из типичных пушечных ударов американских игроков, и Кабот увидел мяч лишь тогда, когда его принес мальчик.

– Аут! (мимо!) – возгласил рефери.

Тильден повторил удар. Кабот отпрыгнул.

– Второй мимо. Пятнадцать – ноль в пользу м-ра Кабота.

Тильден, проиграв и второй гэйм, понял чемпиона Сиама.

Но было поздно. Все игры со своими дикими подачами брал Кабот и при реве толпы выиграл матч со счетом 6:2.

Я увидел его через два дня.

– Я сделал Диане предложение вчера, – объявил он. – Я просил сказать одно маленькое слово, которое осчастливит меня.

– И она сказала?

– Сказала.

– Значит, вас можно поздравить?

– Она сказала: нет. Впрочем, это неважно. На-днях состоится чемпионат гольфа.

– А как же теннис?

– Вчера меня выставили из чемпионата. Приехал настоящий сиамец. Я выступлю под другим именем.

Я долго не слыхал ничего о нем. Потом началась война, говорили, что он стал авиатором и в воздушном бою погиб вместе с противником. Затем я узнал, что он не убит, а спустился в Швейцарии и там интернирован. И еще другой слух: американский солдат Кабот взял в плен танк и не то убит, не то попал в плен. Все это было вполне правдоподобно, и я уже похоронил бедного горе-чемпиона.

Вскоре после заключения мира я проходил по площади Согласия, запруженной толпами ликующих солдат. В центре толпа была особенно густа, и из нее раздавался писк;

– Я Бэггси Мак-Нэтт, непобедимый боец Северной, Южной, Западной и Восточной Америки! Эй, вы, кто выйдет против меня? Я готов биться против четверых сразу. Эй, трусы, выходи на левую!

Французы, не понимая ни звука, принимали вопли за патриотическую речь и аплодировали.

Я протискался вперед и схватил Кабби за рукав. Он был пьян, без шапки, в потертой форме Красного Креста. С трудом пробуксировал я его до скамейки на Елисейских полях.

– Я слышал, вы были авиатором? – начал я беседу.

– Не я, а брат Зигурней, – горько ответил он. – Я тоже хотел, но мне ответили, что близоруким лучше ходить по земле. Я попробовал устроиться в пехоту, но у меня чего-то не хватает в плечах. В артиллерии мне ответили, что у меня не хватает веса. Во флот я не попал тоже. Словом, пришлось поступить в Красный Крест, где работала и Диана. Я надеялся, что отправлюсь на фронт и сумею выделиться, но они меня продержали здесь и заставляли обносить больных чаем и какао. И прозвали шоколадным солдатиком.

Он чуть не плакал.

– Утешьтесь. Война кончена, можно немного поразвлечься. Пойдем в театр «Фоли-Бержер».

Он задумался, потом сказал:

– Хорошо. Диана будет там сегодня с этим противным Гудью. Не понимаю, почему бы и мне не пойти?

– Ну, как Диана?

– Она отказала мне в сорок восьмой раз в среду и в сорок девятый – в пятницу. Да, кстати, прежде чем идти в театр, следует выпить бутылочку «Гвоздь Раджи».

– Что это за «Раджа»?

– Нечто в роде сода-виски, только вместо виски берется старый брэнди, градусов на 80, а вместо соды – шампанское, и получается замечательная вещь! После двух стаканов вы готовы разбить в кулачном бою целую роту.

Чтобы не обидеть его, я тоже попробовал «гвоздя», и мы пришли в театр в чудесном настроении. Зал был набит солдатами во всевозможных формах. Мы с трудом протискались на свои места. Обозрение уже закончилось, и был объявлен следующий номер. Из-за кулис вышел пухлый француз во фраке и произнес маленький спич сперва на французском, а потом на ломаном английском языке.

Под торжественный марш появился Геркулес – чемпион Армении, – гора мускулов, на которой держалась смешная маленькая головка с торчащими усами.

Он с ужимками, играя мускулами, поднимал и подбрасывал гири.

– Терпеть не могу этаких горилл! – громко заявил Кабот. – Какая самоуверенная, глупая рожа!

– Тс… Он вас услышит.

– Пусть. Наплевать.

Потом Геркулес поднял гроздь из десяти, людей; подлез под лошадь и, попыхтев, поднял ее на несколько дюймов. Все захлопали. Все, кроме Кабота, который что-то бурчал себе под нос.

Снова вылез пухлый французик и предложил желающим из публики сразиться с Геркулесом.

Все молчали. Высокий солдат-австралиец решительно шагнул вперед и полез на сцену.

– Уложи армянина, Джэк! – кричали ему товарищи.

Австралиец был высокий парень, но не такой массивный, как его противник. Быстро мелькнули цвет хаки и леопардовая шкура борца, потом что-то взвилось в воздух и шмякнулось об пол. Геркулес положил австралийца в семь секунд.

Неудачник Джэк заковылял обратно, а борец гордо раскланялся.

– Противный тюлень! – проскрипел Кабот.

На галерке завозились французские солдаты, выталкивая своего чемпиона. Тот поупрямился, но все же пошел, напутствуемый подбадриваниями товарищей. Гора мускулов в синем мундире вылезла на сцену. Борец двинулся к французу. Началась яростная схватка. Геркулес обхватил француза и стал его жать, пока тот не застонал. Тогда борец бросил его, как банановую кожуру, на пол.

– Есть ли еще желающие? – спросил антрепренер.

Вдруг Кабот сорвался с места и закричал на весь зал:

– Я, Бэггси Мак-Нэтт, чемпион Америки!

– Вы с ума сошли? Садитесь! – схватил я его за рукав. – Он вас убьет.

– Пустите меня!

И со всей энергией, внушенной ему «гвоздями раджи», он устремился на сцену. Правда, шел он зигзагами, но публика устроила ему овацию. Под гром приветствий Кабот вылез на сцену. Чемпион ждал, нагнув маленькую головку, недоверчиво посматривая на противника.

– Разнесу! – завопил Кабот и ринулся вперед. За два шага до бойца ноги изменили Каботу, и он, сделав два – три пластических движения, полетел вверх тормашками в оркестр.

Раздался страшный гул: Кабот вонзился головой в турецкий барабан.

Как-то вечером я проходил по Булонскому лесу. На всех скамейках прижимались друг к другу парочки. До меня доносились обрывки разговоров.

Я присел на скамейку, рядом с парочкой, говорившей по-английски. Он что-то горячо и долго шептал ей, она ответила ему шёпотом, потом он обнял ее и поцеловал.

– Чего требуем мы от мужчины? – говорила девушка. – Не силы, не ловкости, а храбрости и настойчивости. Вы храбры и настойчивы, милый Кабби, и я люблю вас.

Прошел год, прежде чем я вернулся в Нью-Йорк. Первый человек, которого я увидел, был Кабот-Кабот IV. Он гордо шел по улице, выпятив грудь, поблескивая глазами. Увидев меня, он раскрыл объятья и облобызал меня.

– Вы чудесно выглядите, – сказал я, – точно взяли приз.

– Ну, да, взял, – просиял он. – Не хотите ли пообедать сегодня у нас с Дианой? Я хочу показать вам наших близнецов. Они только что получили первый приз на детской выставке. Я получил титул «чемпиона отцов».