Текст книги "Друг Наполеона (Рассказы)"

Автор книги: Ричард Коннелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Акула Картера

Я бы не назвал Картера лгуном. Если человеку нравится рассказывать невероятные истории, – пусть рассказывает. Почему не послушать? В сущности, он хороший человек, и его маленькие слабости, никому не мешают. При этом он ничуть не обижается, если ему не верят.

Полная противоположность ему – Притчард. У него нет ни малейшего чувства юмора, и все он принимает всерьёз.

Я любил их обоих и познакомил в надежде, что они подружатся. Но дела сразу же пошли плохо. Картер, конечно, воспользовался случаем начать один из своих диковинных рассказов. Мы пили портвейн, классический напиток рассказчиков. Картер рассказывал, а Притчард, склонив голову, внимательно слушал, изредка скептически вставляя:

– О! Неужели?.. Странно… гм… Неужели это с вами было?

А Картер несся на всех парусах:

– … Выплыв на поверхность, я увидел, что ношусь совершенно один по необъятному простору океана. Ни человека, ни щепки не осталось от погибшего китобойного судна «Лэди Кэт»…

– Я что-то не помню сообщений о гибели «Лэди Кэт», – задумчиво заметил Притчард. – Но, разумеется, не могу же я уследить за всеми крушениями, – добавил он, точно в свое оправдание.

– Это было пять лет назад, – утешил его Картер. – Ну-с, итак, я был одинок. Но так казалось мне лишь с первого взгляда… На вершине огромной волны появился длинный ящик с гарпунами; я его заметил, когда он еще лежал на палубе. Он плыл так близко, что я мог коснуться его рукой. Вы должны принять во внимание, что это была единственная вещь, – кроме меня, – спасшаяся с погибшего корабля. Понимаете, отплыви я немного в сторону, я не встретил бы ящика; отплыви ящик немного в сторону – он не встретил бы меня. Но, к общему нашему благополучию, мы оба встретились. Это удивительно редкий случай, прямо-таки поразительная удача.

– Думаю, что у вас не было времени долго размышлять на эту тему, – возразил Притчард.

– Я быстро вскарабкался на ящик, – поспешно продолжал Картер. – К счастью, он был достаточно высок, и вода не достигала крышки, так что утонуть я не боялся. Ящик был солидный, дубовый, метра два длиной, и полтора – шириной и, как я позже обнаружил, так плотно сколочен, что не пропускал воды. Но все же мое положение было безотрадно. Ураган, о котором я уже говорил, отогнал китобойное судно на сотни миль от всех известных водных путей, и вот я очутился среди наиболее пустынной части Тихого океана без пищи, без воды, на несчастном ящике, игрушке волн.

– Но вы же говорили, что привыкли к таким вещам…

– Знаете ли, я сомневаюсь, чтобы к таким вещам можно было привыкнуть! – огрызнулся Картер. – Ну-с, пока я обдумывал свое бедственное положение, вода вокруг меня сильно взволновалась, и, к моему ужасу, я увидел, что прямо на меня плывет акула невероятных размеров, – самая большая из всех, что мне приходилось видеть. А я на своем веку видел гигантских акулищ… Она взглянула на меня и ядовито усмехнулась, – честное слово, это не плод моего воображения! – и, повернувшись, поплыла рядом с моим ящиком, продолжая улыбаться. В одну секунду я понял ее замыслы.

Коварное животное задумало ударом хвоста сбросить меня в море и там спокойненько, с чувством, с толком слопать.

– Понимаю, понимаю, – улыбаясь, закивал Притчард. – Я читал об одной новозеландской акуле, которая известна всем морякам. Она встречает все корабли и дружески приветствует их. Это очень обыкновенный случай. А то есть еще дельфины и кашалоты, которые…

– Это не была та акула, – сердито прервал его рассказчик. – Она вовсе не собиралась дружески приветствовать меня. Во всяком случае, в ее размахивании хвостом ничего дружелюбного не было. Итак, я внимательно следил за ней и, как только ее хвост показался над водой, я быстро подпрыгнул вертикально вверх. Ее хвост со свистом мазнул поперек крышки ящика, шлепнулся в воду, а я после прыжка вернулся на прежнее место.

Как только хвост акулы показался над водой, я быстро подпрыгнул. Хвост мазнул поперек крышки ящика, а я после прыжка вернулся на место.

Акула недоуменно посмотрела на свой хвост, потом на меня. На ее морде было написано удивление. Но она собралась с духом, и повторила маневр.

Я хорошо умею прыгать. Дома я всегда по утрам прыгаю десять минут перед завтраком: это прекрасная гимнастика. Словом, я был подготовлен к такого рода акульим забавам. Так мы и забавлялись некоторое время: акула ударяла хвостом в чаянье сбить меня в море, а я подпрыгивал как раз в то время, когда ее хвост со свистом проносился над ящиком. Моя роль была не трудна; требовалось лишь внимательно следить за движениями хвоста и вовремя прыгать.

Через некоторое время акуле надоело это явно бесполезное занятие, она легла в дрейф и задумалась. Потом она возобновила атаки. Теперь она решила сбить меня ударом носа. Я понял, что тут прыжками не отвертишься. Как высоко ни прыгай, все равно она ударит носом. Поэтому, как только она ударила носом в ящик, я быстро соскользнул в воду по другую сторону моего плота. Ее нос с силой ударил в крышку и один из запоров лопнул, крепко ударив меня в бок. Акула очень удивилась сперва, потом увидела меня по ту сторону ящика и сделала круг, чтобы поймать меня.

К моему счастью, она была очень велика и не могла быстро поворачиваться; мне удалось вскарабкаться на ящик и опуститься по другую сторону. Она повторила свой маневр, а я свой, потом еще раз, – и всякий раз между нами был прочный ящик.

Так мы играли некоторое время в прятки. Я опасался, что-акула догадается нырнуть под ящик, но она не догадалась. Вообще, я не высокого мнения об акульей сообразительности. Но все же обилие впечатлений дня и беспрерывное перелезание через ящик стало меня утомлять. Второй запор ящика еле держался. Я быстро сорвал его, открыл крышку, юркнул в ящик и плотно закрылся.

Акула, видя, что ее перехитрили, начала свирепеть и, очертя голову, стала биться об ящик безо всякой системы и плана. Ящик трещал и колыхался, но я крепко держал крышку и сохранял равновесие.

Я покоился на жестком ложе из гарпунов и веревок, и дрожь пробегала по мне при каждом ударе, сотрясавшем ящик. Я ломал голову, долю ли выдержит ящик страшные удары разоренного хищника? Прежде акула била глупо, анархически, как попало, но теперь она решила вести атаку организованно: она отплывала и ударялась с разбега в кряхтящие доски. Увидев, что при таких обстоятельствах ящик разлетится после четвертого-пятого удара, я выбрал один гарпун, точно рассчитал момент, вынырнул из-под крышки и…

– Понимаю, понимаю, – ласково прервал его Притчард. – Вы ее ударили гарпуном. Продолжайте. Меня очень интересует ваша история, только в ней слишком много скучных, обыденных деталей.

– Обыкновенных?! Впрочем, да…

Я думаю, что никогда в жизни эта акула не испытывала большего удивления. Она припустилась галопом, но, прежде чем она успела далеко отплыть, я успел привязать веревку к гарпуну, а другой конец прикрепить к крышке. Я вовсе не хотел быть очень близко к рыбе, но было жалко и расставаться с нею; откровенно сказать, я как-то свыкся с нею и даже немного подружился. Акула попробовала нырнуть; но ящик играл роль поплавка, – удержал ее и вытянул на поверхность.

Тогда мы хорошей рысью помчались по волнам. К сожалению, я не мог управлять акулой. Гарпун прочно сидел у нее в плече справа от спинного хребта, и я заметил, что, если потянуть веревку, акула судорожно поводила хвостом вправо. Не знаю, был ли это бессознательный рефлекс или результат раздражения, – знаете, как лошадь отмахивается хвостом от мух.

Итак, акула на вожже рулила все время вправо, и мы носились большими кругами. При таких условиях мы были осуждены мотаться среди океана неопределенное время, без надежды увидать берег.

Был только один выход, и я им воспользовался: выбрал второй гарпун и стал ожидать благоприятного положения. Чтобы иметь возможность управлять акулой, я должен был всадить ей гарпун слева от хребта на одной линии с первым. Трудная задача. Один шанс из ста. Я прицелился… и со всей силы метнул гарпун. Он вонзился точно в намеченную точку. Невероятная удача!

– Чепуха! – сказал Притчард. – Обыкновенное дело. Не в первый, так во второй, в десятый раз, но попали бы. От этого зависела ваша жизнь. И никакой особенной удачи тут нет.

– Я же и говорю… – Картер немного растерялся. Он подозрительно посмотрел на невозмутимого Притчарда и не совсем уверенно продолжал:

– Теперь я мог править акулой, как лошадью, и направил ее прямо вперед, подергивая то за одну, то за другую вожжу, на что она неизменно рулила хвостом и послушно поворачивала. Боль от пары гарпунов заставляла моего скакуна нестись во всю мочь.

Я правил акулой, как лошадью, а боль от пары гарпунов заставляла моего скакуна нестись во всю мочь.

Я бы чувствовал себя, как в моторной лодке, если бы только ящик был поудобнее.

Я ориентировался по солнцу, а когда оно зашло, – по звездам, и правил все прямо, зная, что это – единственный способ куда-нибудь приехать. И правда, в полдень на следующий день я увидел на горизонте очертания холмистого берега, и через какой-нибудь час акула подвезла меня к острову, – одному из самых прекрасных островов в мире. Удачное стечение обстоятельств: ящик, акула, гарпуны… Поразительный случай спасения от гибели! Как я потом высчитал, акула сделала больше тысячи миль в одни сутки.

– Вам повезло, – ответил Притчард. – В такой пустынной части Тихого океана вы могли бы проехать и 2.000 миль до ближайшего острова.

Картер подозвал слугу.

– Три рюмки портвейна, – обескураженно пробормотал он.

Он выпил и, немного ободрившись, продолжал:

– На берегу меня встретили островитяне. И произвели меня в вожди.

– Ничего нет удивительного, – равнодушно сказал Притчард. – Вообразите простых неискушенных дикарей, к которым торжественно приезжает человек на акуле.

– Шесть рюмок портвейну! – заявил Картер. Он откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами. Но через минуту в глазах его опять зажглось вдохновение.

– Я очень гуманный человек, – сказал он задумчиво. – А у дикарей были дурные привычки, привитые им жрецами. И в тот же день у меня вышел с жрецами конфликт. Можете себе представить, – конфликт окончился потасовкой, и я позорно бежал.

Я стремительно бросился к холмам, а за мной с воем и криками неслась целая толпа. Я бешено мчался, с трудом преодолевая крутые склоны холмов, а дикари неслись по пятам. Я чувствовал, как трещат мои легкие, и сердце наполовину пробило грудную клетку, бешено колотясь о ребра. Есть же предел силам человеческим, и я его превзошел!.. Я упал мертвым.

У Притчарда отвисла челюсть.

– Э! – побледнел он. – Вы говорите… вы хотите сказать: упал замертво?

– Ничего подобного. Мертвым, – твердо ответил Картер. – Я упал мертвым. Да… Через два дня мое истерзанное тело сварили и съели.

Притчард молчал. Затем вздохнул и позвал слугу:

– Бутылку портвейна. – слабым голосом сказал он.

Он повернулся ко мне, и в первый раз за весь вечер его лицо озарилось улыбкой.

– Мне нравится ваш друг Картер, – сказал он. – Это… это необыкновенный герой!

Крупная добыча

Я взглянул льву прямо в глаза. Он находился от меня на расстоянии около двадцати футов и не двигался. А носорог был еще ближе и тоже не двигался. Роговым рылом он метил в самую середину моей крахмальной рубашки. Надо было что-то предпринять. Я позвонил и потребовал еще одну бутылку имбирного пива.

– Мне всегда делается не по себе, когда я поднимаюсь по лестнице и вижу, как они уставились на меня! – заметил мне старый лакей. – Они совсем, как живые, не правда ли, сэр?

– Совсем! – согласился я со вздохом.

Лакей покачал седой головой.

– Они плохо действуют на тех членов клуба, которые выпили больше того, что полагалось бы. Знаете ли, сэр, в прошлом месяце я лично подобрал трех джентльменов, которые наткнулись на этих животных и от неожиданности свалились с лестницы.

Я сидел и пристально смотрел на льва и носорога. Большой университетский клуб, где я состою членом, очень гордится своей коллекцией крупных зверей, застреленных выдающимся питомцем этого университета, освежеванных его собственными руками и, возможно, им же самим и выделанных в чучела. В столовой буйволы и лоси взирают на вас свирепыми стеклянными глазами, пока вы кушаете яйца. В комнате для письма антилопы и гну заглядывают через ваше плечо и следят за тем, как ваше перо движется по бумаге. Там, где в более снисходительную эпоху помещался бар, а со времени введения «сухого» закона устроена молочная, индийский леопард угрожающе скалит зубы на прибор для отделения сливок от молока. А лев и носорог украшают собою небольшую диванную.

Продолжая созерцать самого красивого и самого безобразного из зверей, я заметил, что посетитель клуба, сидящий в соседнем с мною кресле, смотрит на них так же пристально и задумчиво, как и я. Я взглянул на него искоса. Полулысая голова, большие грустные глаза и типичная для жителя большого города бледность лица. На вид ему казалось лет сорок. На коленях у него лежала открытая книга.

Заметив, что я гляжу на него, он кивнул мне. Поспешно порывшись в памяти, я решил, что, должно быть, встречал его несколько лет тому назад. Очевидно, один из случайных знакомых по клубу, когда обычно происходит такой разговор:

– Как поживаете?

– А как вы?

– Не правда ли, как здесь жарко?

– Да, не правда ли?

– Однако, мне надо бежать. Я и так уже запоздал. Рад был познакомиться с вами. До свиданья.

– До свиданья.

Затем с месяц или больше, встречаясь в клубе, вы испытующе смотрите друг на друга. Он не заговаривает с вами, так как не вполне уверен, что вы – тот человек, с которым его познакомили. А вы не заговариваете с ним по той же самой причине. И на этом ваше знакомство кончается.

Так и теперь я ответил обычным кивком. Мне смутно мерещилось, что фамилия его Дэгдэл или Хиат.

– Когда-нибудь охотились на них? – спросил он.

– Нет, никогда. А вы?

– Тоже нет. Всегда хотелось, да не представлялось случая.

– И со мной то же самое.

Он протянул мне несколько скептически, как мне показалось, книгу, которую только-что читал.

– Читали вы это?

Я взглянул. Книга оказалась одним из тех описаний чудес с ружьем и камерой, какие считает своим долгом написать каждый охотник на крупного зверя. Насколько припоминаю, называлась она «Лицом к лицу с царем животных» и принадлежала перу майора А. Б. Дэффа, члена Королевского Географического общества, заслуженного исследователя и охотника и т. д.

– Да, читал, – ответил я. – Пожалуй, я перечитал большинство подобных произведений. Этот малый – превосходный стрелок.

– Либо превосходный враль! – отозвался Дэгдэл или Хиат. И с горечью в голосе добавил: – Счастливец!

– Вам бы хотелось поохотиться?

– А вам хотелось бы иметь биллион долларов? Я даже и во сне вижу охоту.

– Вы хороший стрелок?

– Нет! Однажды я сбил восемь глиняных трубок из десяти в стрелковом тире на Бродвее. Вот и весь мой стрелковый опыт. – Он посмотрел на льва и вздохнул. – По существу говоря, я – не охотник. У меня нет желания непременно убивать. С меня было бы достаточно просто видеть зверей в их родной обстановке, выслеживать их и делать моментальные фотографические снимки. Охотничьи приключения – вот что меня манит.

– Ну, что же, – заметил я, – насколько мне известно, кет такого закона, который препятствовал бы вам поехать в Африку и свалить пару слонов, страусов и кого вам еще заблагорассудится.

Он рассмеялся коротким ироническим смехом.

– По-вашему, нет? А как насчет законов экономики? Я прикован к Нью-Йорку. Люди моей профессии – я счетовод – не могут ездить в увеселительные поездки по Африке, даже если у них есть деньги. А у меня не хватит средств купить даже мелкой дроби для стрельбы по воробьям.

– Ну и я в таком же положении.

– Вам тоже хотелось бы поохотиться?

– Не совсем так. Моя мечта – попутешествовать. Меня манит не столько охота, сколько невиданные мною города и страны. Китай, Япония, Бирма, Сингапур, Калькутта, Каир…

– Перестаньте! Что проку бесплодно мечтать. Мы прикованы к этому городу. По крайней мере, я. Посудите сами: разрешение на охоту в британской Восточной Африке стоит сто фунтов, то-есть, почти пятьсот долларов. Дорога туда и обратно – другую тысячу, не меньше, даже если бы вы проделали часть пути вплавь. Самый дешевый «сафари» с носильщиками и проводниками и всем прочим снаряжением обойдется еще в тысячу. По средствам ли это человеку вроде меня, получающему скромное жалованье и живущему в Нью– Йорке, где съесть пару блинов стоит полдоллара, а подышать свежим воздухом – десять центов!

– По-видимому, единственное, что остается таким людям, как мы с вами, это стать философами и находить во всем хорошую сторону.

– О, ради бога, не приводите подобных самоутешений, – перебил он. – Вот я жажду приключений, ярких ощущений, трепетных охотничьих впечатлений, а что я могу поделать? Читать и мечтать. И только! Но сейчас мне этого уже мало. Может ли человек удовлетворить свой аппетит, глядя на заманчивую фотографию зажаренного индюка? Ответьте мне.

– Очевидно, нет.

– Признаюсь вам, это желание становится моей навязчивой идеей. Я так часто бывал во всех оружейных магазинах города и разглядывал охотничьи ружья, что приказчики считают меня сумасшедшим и я боюсь беспокоить их дальше. То же самое со складами фотографических принадлежностей. И в зоологическом саду то же. Если я буду и впредь там околачиваться, они посадят меня в клетку. – Он окинул взглядом льва, носорога и свою книгу. Порой я впадаю в такое отчаяние, что готов пустить себе пулю в лоб.

По-видимому, он говорил это серьезно.

– Полагаю, вы не женаты?

– Нет! И тут мне не повезло. – Он взял в руки книгу. – Послушайте только дневник этого субъекта!

«Двадцать седьмое августа. – Момбаза, типичный тропический порт, показался мне весьма скучным. Все те же дикари в туземном воинственном одеянии, с татуировкой, щитами и т. п. Целое сборище представителей племен Монумвези, Кавирондо, Мазаи и Вандоробо. Шумные, вонючие казармы. Груды свежих слоновых клыков, шкуры львов и леопардов – обычная картина африканской жизни. Побродил с час. Захотелось спать и лег в постель».

У Дэгдэла или Хиата вырвался негодующий возглас, похожий на рычание.

– Захотелось спать и лег в постель! – проворчал он. – Думаю, что этот болван заспал остаток своих мозгов.

Он стал читать дальше.

«Двадцать второе сентября. – На „сафари“. Нахожусь, приблизительно, в сорока милях к югу от озера Виктория Нианза.

Симпатичная местность. Очень живописная. Не такая красивая, как Сюррей, но приятная на вид. День прошел буднично. Увидел льва. Убил его. Напоролся на носорога.

Прикончил его. Увидал крупную антилопу, какие редко водятся в здешних местах. Промахнулся на расстоянии четырехсот пятидесяти ярдов. Сегодня у меня что-то менее меткий глаз.

Погнался за антилопой. Четыре часа шел по следу. Как-будто заприметил, но оказалось, что это – всего лишь небольшая жираффа. Убрал ее с дороги. Стал выслеживать дальше антилопу. Подкрался на расстояние выстрела. Уложил за триста восемьдесят девять ярдов. Хорошая голова. Миновал стада зебр, топи, конгони, диг-диг и бесчисленных диких зверей. Подстрелил нескольких. В моей коллекции не хватает теперь только медведя-медвяника и длинноухой однорогой антилопы.

На обратном пути к стоянке мой носильщик ружья, Думба-Думба, внезапно крикнул: „Посмотри, бвана, – вон симба! (лев)“. Так оно и было. Огромный лев сверкал на меня глазами из ветвей баобаба. (Очевидно, некоторые львы карабкаются на деревья). С диким ревом он бросился на меня. Я даже растерялся.

Думба-Думба вручил мне ружье и заорал: „Пинга, бвана! Пинга симбу в тум-тум!“ (Стреляй, господин! Стреляй льву в брюхо!).

Не теряя времени, я выпустил в него оба заряда двустволки, но он остался жив и прыгнул на меня. Пришлось прикончить его охотничьим ножом.

По прибытии в лагерь, обнаружил, что моя палатка полна павианов. Выгнал их. Съел на обед жаркое из антилопы и лег спать».

С видом унылого отчаяния Дэгдэл или Хиат отбросил книгу в сторону.

– Обычный будничный день… Я – словно львы в зоологическом саду. Им хочется попасть в джунгли, но они заперты в клетку. И со мной то же самое. Я не в силах долго выдержать это.

– Вы не совсем в том же положении, что львы, – заметил я. – Человек – приспособляющееся животное.

Он сделал гримасу:

– Опять философия!

– Человек должен найти в чем-нибудь счастье, – возразил я. – Должен научиться приспособлять хвои мечты к своим возможностям. Должен пускать в ход свое воображение и представлять себе, что он пьет не пиво, а шампанское.

– По-вашему, если вы упадете в реку, вы вообразите себя рыбой?

– Мне случалось поступать в этом духе.

– Что вы хотите сказать?

– Я говорил, вам, что мое величайшее желание – отправиться путешествовать, но я не могу осуществить его. Поскольку это касается меня, Китай, Индия и даже Италия – все равно, что на луне. У меня нет никаких шансов попасть туда. Так вот, сознавая непреложность этого факта, я, как мог, вышел из положения.

Он посмотрел на меня с недоумением.

– Я изобрел игру, – продолжал я. – Называется она: «Вокруг света в одну ночь».

– А как вы играете в нее?

– Пойдемте со мной, я вам покажу. Кстати, пора уж обедать.

– А куда?

– Первая остановка. – Шанхай.

Мы поехали поездом подземной городской дороги, вышли у Четэм-Сквера и зашагали вдоль душистой аллеи, которая вела на Мот-Стрит, вошли в один из домов и взобрались кверху по грязной высокой лестнице.

Я постучался. Дверь приоткрылась, в нее выглянуло желтое лицо с раскосыми глазами. Обладатель его издал звук удовлетворения, впустил нас и ввел в комнату, украшенную изумительными китайскими вышивками и золоченой деревянной резьбой.

Мы уселись за столиком тисового дерева с перламутровыми инкрустациями. За другими столиками сидели китайцы, делавшие чудеса с палочками, заменявшими вилки.

– Здесь вы познакомитесь с настоящей китайской кухней, – сказал я. – Ли-Ном-Чунг не поощряет американской промышленности. Предоставляет это более крупным и более кричащим китайским чайным предприятиям.

Нам подали обед: суп из птичьих гнезд, сладкую и приправленную пряностями рыбу, яйца, приготовленные особым способом, побеги бамбука, какие-то непонятные овощи, замороженные фрукты и, после некоторых домоганий, немного рисового вина.

– Взгляните кругом, – обратился я к Дэгдэлю или Хиату. – Прислушайтесь к визгливому говору китайцев. Ну, что, разве вы не в Шанхае?

– На то похоже, – ответил он и взял еще жареных каштанов.

После обеда мы ушли и очутились снова в Нью-Йорке.

– А теперь куда вы хотите попасть? – спросил я. – Называйте любую страну.

– В Италию.

Мы наняли такси и поехали к Джиакомо на Кэрмайн-Стрит.

В таверне Джиакомо было дымно. Посетители яростно жестикулировали и громко переговаривались.

Итальянцы, старики и молодежь, играли в азартные игры. В задней комнате кто-то извлекал из аккордеона «О соле мио». Мы выпили бутылку молодого бодрящего красного вина.

– Вы в Неаполе, – пояснил я Дэгдэлю или Хиату.

Он осушил бокал и ответил:

– Си, си, синьор.

– Дальше мы можем, если вам угодно, направиться в Турцию на Лексингтон-Авеню, вблизи Медисон-Сквера, и попробовать турецкого кофе или даже «шиш каба» и сдобренных виноградных листьев. Или мы можем посетить Сирию на Уэст-Стрит и полакомиться черным медом. Или поехать в Индию на Сороковую Авеню и познакомиться с пятнадцатью сортами индийского перца и пряностей. Или заглянуть к белому медведю, и выпить там кваса или водки и послушать, как хор из бывших князей в красных и зеленых рубашках поет «Вниз по матушке по Волге». А может-быть, вы предпочитаете побывать в Японии на Шестой Авеню и поесть «сюкийаки», сваренной по вашему приказанию на ваших глазах?

– Больше я ничего не в состоянии съесть.

– В таком случае, может-быть, ты пожелаете зайти в настоящую мюнхенскую пивную, где подают пенящееся темное пиво. В Иорквилле не меньше четырех таких пивных. Или, если вас тянет во Францию, можно навестить кабачок в Чельси, который, говорят, точь-в-точь повторяет кабачки Монмартра.

Мой спутник задумался.

– Сначала едем в Турцию, – решил он.

Кофе оказался густым и крепким.

Когда я наконец доставил моего нового знакомого домой, на двадцать седьмую улицу, на небе уже розовели первые полоски зари. Нашей последней остановкой была Венгрия, в конце второй авеню, где цыганский оркестр в красных куртках то слащаво пиликал венские вальсы, то переходил в бешеный чардаш, и где нам подавали огненного цвета жидкость, смело именуя ее токайским.

– Хочу увидеть льва, – запинаясь, проговорил Дэгдэл или Хиат.

– Они все спят. Зоологический сад еще закрыт.

– Хочу видеть льва! – настаивал он. – Можно разбудить его, запустив в него бутылкой из-под молока.

– Что? – строго спросил я. – Вы, любитель львов, станете будить их ради вашего собственного удовольствия? Им и без того тяжело живется.

Мой спутник всхлипнул:

– Бедные, славные львы!

Пока я помогал ему войти ставая, твердил:

– Человек – приспособляющееся животное. Человек – приспособляющееся животное. Это про меня сказано.

С месяц я не бывал в клубе. Однажды вечером, я снова заглянул туда и, усевшись в маленькой диванной, смотрел поверх стакана имбирного пива на льва и носорога.

Заскрипели чьи-то шаги. Я увидел перед собой Дэгдэля или Хиата. Он стал совсем другим человеком, с лица исчезло унылое, печальное выражение, глаза весело искрились.

– Алло! – приветствовал я его, – Как поживаете?

– Отлично.

– Что делали за это время?

– Охотился.

– В Африке?

– Нет.

– Так где же?

– В Нью-Йорке.

Я удивленно уставился на него. Внешне он казался трезвым и в здравом уме.

– Что вы хотите сказать?

– Помните ваши слова: «Человек – приспособляющееся животное»?

– Да.

– Помните, как мы в одну ночь совершили кругосветное путешествие?

– Конечно.

– Так вот, это внушило мне счастливую мысль.

– В самом деле?

– Да, сэр. И больше того: я привел ее в исполнение.

Он вытащил из кармана толстую записную книжку.

– Хотите послушать несколько записей моего дневника?

– Вашего дневника?

– Да, моего дневника, охотничьего журнала, если вам угодно.

– Валяйте.

Он перелистал записную книжку и стал читать:

«Суббота, десятое октября. Проведя предыдущую ночь в Китае, Испании, Турции, Германии и, насколько припоминаю, Венгрии, – проснулся слегка разбитый. Однако, выдался такой прекрасный для охоты день, что я вскоре позабыл странное ощущение в голове, словно она превратилась в барабан, в котором, как в колесе, крутились белки. В восемь часов покинул мою стоянку на семьдесят второй улице. Видел много дичи, исчезавшей в станции подземки на семьдесят второй улице. Обнаружил быка из породы паяльщиков и проследил его до берлоги на семьдесят седьмой улице. Миновал стадо продавцов, отправлявшихся на пастбище.

Перед самой моей конторой на тридцать девятой улице приметил красивое создание, стройную серну в образе секретарши. Очаровательная голова. Рыжие волосы. Очень изящна. Хотел включить ее в мою коллекцию, но она удалилась за пределы досягаемости и скрылась в лифте.

В полдень исследовал новые места на запад от Бродвэя. Миновал большие стаи приказчиц и клерков, мирно пасущихся в кафе. Наткнулся на свежие следы взрослого гиппопотама. Нужно заполучить такой экземпляр для моей коллекции. Снова увидел серну-секретаршу, пасущуюся в закусочной, подкрался на расстояние улыбки. Однако, она умчалась, смешавшись со стадом бухгалтеров, и я потерял ее из виду.

Вечером отправился побродить при луне по Бродвэю. Уйма дичи.

Раздобыл превосходный экземпляр фермера, впервые приехавшего в город. Он жевал свою жвачку и глядел в окно бельевого магазина. Снял его на расстоянии четырех футов…»

– Милосердное небо! – воскликнул я. – Неужели вы стреляете людей?

– Разумеется, нет, – ответил Дэгдэл или Хиат. – Замысел мой заключается в следующем. Вы устанавливаете породу – ну, скажем, удалившийся на покой содержатель бара, вы безошибочно определяете этот тип людей и следуете за ним, пока он не остановится. Затем, если вы сумели подойти к нему достаточно близко, чтобы коснуться его, это означает, будто вы его убили.

Он говорил все это совсем серьезно.

– Продолжайте, пожалуйста! – попросил я. Он снова взялся за записную книжку.

«Одиннадцатое октября. Воскресенье. Продвинулся на новую территорию в округе сто двадцать пятой улицы. Видел много превосходных образчиков танцоров блэк-боттома, парикмахеров и лакеев. Проследил целых девять кварталов красивый экземпляр боксера тяжелого веса и, в конце-концов, свалил его. Заполучил отличного жирного черного кухмистера. Туземцы сообщают, что в это время года в Гарлеме стадами ходят авторы. Надо будет посмотреть. Хорошо бы раздобыть парочку новеллистов мужского и женского пола. Возвращаясь в лагерь, увидел выводок агентов по продаже недвижимого имущества с самками и детенышами. Раздобыл молодого французского моряка в форме. Редко встречается в здешних местах. Ел на обед дичь.

Тринадцатое октября. Вторник. Ясная, бодрящая погода. Крупное передвижение дичи к югу от Бронкса на Уолл-Стрит. Слышал рев старьевщика. Выследил киноактера и заполучил его, когда он уже входил в свой отель. Перед конторой заметил серну-секретаршу. Поднялся вместе с ней на лифте. Рискнул кивнуть ей на расстоянии шести футов. По-видимому, она обратила внимание. По пути домой долго и упорно охотился за человеком, которого принял сначала за провинциального адвоката, но когда я, наконец, свалил его, оказалось, что он дантист. Отличная голова.

Четырнадцатое октября. Среда. Большой день. Двинулся по свежим следам серны в ресторан на Мэдисон-Авеню и настиг ее у углового столика. Она оказалась ручной. Зовут ее Цинтия».

– Дальше записи перескакивают несколько недель, – смущенно заметил мой собеседник. – Я был чересчур занят, чтобы заниматься охотой. Следующая запись сделана спустя месяц. Прочитать вам ее?

– Обязательно!

Он прочел:

«Двенадцатое ноября. Четверг. Погода холодная, но ясная. Видел в бюро брачных записей хороший экземпляр красноносого городского чиновника. Поймал отличный образчик пастора в церкви св. Гектора.

Четырнадцатого ноября. Суббота. Изучаю новую территорию – пароход „Атлантик-Сити“. Кругом много дичи. Цинтия и я провели весь день в охоте на палубе и заполучили много отличных экземпляров».

– Поздравляю! – заключил я.

– Мне пора бежать, – сказал счастливый охотник. – Сегодня мы с Цинтией рано обедаем, а затем едем в Бруклин. Я слыхал, что там водятся некоторые редкие породы.