Текст книги "Корпус 38"

Автор книги: Режи Дескотт

Четверг, 3 июля. У Сюзанны заключение экспертизы для президента суда присяжных Валь-д'Уаз.

Случай с женщиной, обвиняемой в убийстве сестры без видимого повода. Экспертиза поставила ей диагноз «гебефреническая шизофрения». Нечеткие симптомы этой редкой формы и слабая компетентность неофитов, составляющих жюри присяжных, могут быть причиной безответственных выводов.

Шорох пера по бумаге. За окном поют птицы. У Сюзанны всего четверть часа на критику выводов экспертизы. И тут Манжин вдруг врывается в кабинет с газетой в руке. Его старушечье лицо с длинной челкой сияет удовлетворением.

– Новости от Данте. Он посылает нам большой привет. Вы найдете это в разделе происшествий, – добавляет он и, поскольку она остается безучастной, кладет перед ней газету. – До скорого свиданья. Мои пациенты ждут меня.

Опасаясь худшего, она ищет раздел происшествий и опасливо его проглядывает, пока не находит статью на полполосы с заголовком «Мрачное открытие в Трокадеро».

Некоторые детали сразу бросаются в глаза: «извлечены внутренности», «кишечник обмотан вокруг», «расчленены», «вырезаны куски кожи». Речь идет о неопознанной жертве в возрасте около двадцати лет, чья голова не найдена. Тело нашли два молодых человека, один из которых госпитализирован.

Статья заканчивается бесполезными словами «Ведется следствие».

Сюзанна трижды перечитывает статью, пока образы в голове не прекращают свою бешеную пляску. Сердце колотится в груди и в висках. В статье не говорится о кресте из конечностей. Но полиция никогда не разглашает все детали прессе. Сюзанна подозревает, что эта деталь была умышленно пропущена. Надо проверить. Манжин так самодоволен. Возможно, он уже информирован.

Ее взгляд натыкается на футляр для ручек, подаренный Данте в апреле. Данте ее удивил. Она испугалась и грубо выпроводила его, не спросив ни о чем, что было важно для него. Нужно было проявить больше внимания.

Он покинул ОТБ полтора года назад, затем год тюремного заключения. Получается, что после выхода из тюрьмы минуло почти ровно полгода. Детали слишком соответствуют многочисленным описаниям его фантазий. Трудно отрицать очевидное.

Она вспоминает слова Манжина: «Не хотел бы я быть на нашем месте». Что следовало понимать как: «Не хотел бы я быть на вашем месте». Она снова видит его лицо. Его удовлетворенную гримасу. Может, ей показалось? Манжин знает, что она займет место Элиона, – об этом известно уже полгода. Этот подвох на ее пути может его только радовать. В его глазах ее промах важнее, чем репутация Службы. И не стоит ждать от него поддержки. Возможно, будет еще хуже.

Она встает, идет к патрону в кабинет, но он пуст. В панике она забыла, что Элион только в понедельник вернется из Канады, куда отправился посетить сеть специальных клиник, где лечат правонарушителей с сексуальными отклонениями. Повстречавшись с Одиль, Сюзанна по ее лицу понимает, что Манжин ввел ее в курс дела и, должно быть, поспешил объявить новость всем медсестрам утренней смены.

Она возвращается в свой кабинет, отодвигает доклад и набирает номер Фонтана, адвоката мужа. В данный момент речь идет только о статье, говорит она себе, слушая гудки и прижимая ухо к телефонной трубке. Журналисты знают, проинформировал ли их кто-нибудь о признаниях Данте, об их сходстве с убийством в Трокадеро и преступном оптимизме доктора Ломан. Если да – это конец. Статью перепечатают все газеты, ей посвятят целые развороты, она превратится в специальный выпуск, в подборки о сексуальных домогательствах.

Фонтана поднимает трубку. Будучи специалистом по уголовному праву, он может бывать в префектуре, куда доктор Ломан не имеет доступа.

– Жоэль? Сюзанна.

– Сюзанна!

– Я тебе помешала?

– Ну что ты! Я сейчас у моего доктора по спортивному питанию. Чем обязан этому удовольствию?

– Небольшая услуга, – бодро говорит она, чтобы не допустить насмешки.

– А я-то думал, что ты наконец ответила на мое внимание, – говорит он своим тягучим голосом, будто не чувствует, что она спешит, или хочет ее позлить. – Как поживает Жильбер? Давно мы не виделись.

– Прекрасно. Мне кажется, у него, как всегда, дела идут хорошо.

– Вы дадите мне три коробки.

– Что?

– Это я мсье Себуну. Это существенно. Хорошо. У тебя ко мне срочное дело. Я тебя слушаю.

– «Мрачная находка в Трокадеро» – слышал об этом? Ты не мог бы найти координаты ответственного за следствие?

– Стейнер. Спасибо, мсье Себун. До свидания. Извини. Он главный комиссар криминального отдела. Он возглавляет следствие. Я знаю, потому что слышал, как это обсуждали вчера. Странное дело, а? Но это не мой район. Я предпочитаю своих налетчиков. Более нормальных. А для тебя, наверное, наоборот – это же твоя область. У тебя есть догадки, кто это сделал?

Она вздыхает, поднимая глаза к небу: «Сжалься, избавь меня от твоих вопросов».

– Жоэль, я бы не хотела показаться невежливой теперь, когда ты сообщил мне все, что я хотела узнать, но мне пора. Ты меня простишь? Еще раз спасибо. До скорого. Я тебя обнимаю, – говорит она, прежде чем положить трубку, надеясь, что он не сделает слишком поспешных выводов.

Этого типа не проведешь. Фонтана хорошо к ней относится, но он болтун. И ее поспешность, ее отказ отвечать – лучшее средство разжечь его любопытство. Это она знала еще до того, как к нему обратилась.

– Черт! – говорит она вслух, опять снимая трубку и набирая номер префектуры полиции.

Нельзя терять времени. Что же касается Элиона, увидеть его реакцию она всегда успеет.

С одной стороны, существует врачебная тайна: нельзя разглашать откровения пациента. С другой стороны, есть риск, что, если Данте и впрямь виновен, это убийство – не последнее. Здесь нет места колебаниям.

Никогда в жизни Сюзанне не было так страшно.

Марсель Барон ставит свой двухцилиндровый мотоцикл на подножку. Даже в это время дня его «БМВ» позволил ему добраться от набережной Орфевр до Сан-Мандэ меньше чем за двадцать минут.

Искушенным взглядом он осматривает фасад. Небольшой особнячок конца XIX века, окнами на Венсенский лес. Некоторые дома уже заменены современными, другие на реконструкции. Этот явно знавал лучшие дни.

Он вынимает из мотоциклетного кофра картонный конверт А4, толкает заскрипевшую калитку, потом делает несколько шагов до крыльца. Не успевает он позвонить, как дверь открывается. Перед ним стоит Франсуа Мюллер в белой рубашке и полотняных брюках – как всегда.

– Заходи.

– Ты меня ждал?

– Калитка. Она вместо сигнала тревоги.

– Профессия дает о себе знать, да? Я и не подозревал, что ты живешь в таком дворце. Похоже, у тебя неплохо идут дела.

– Он достался мне от матери. Фасад давно пора перекрасить, но у меня других дел полно. Пошли в кабинет?

– Веди.

Сворачивая в первую комнату слева, Марсель Барон успевает заметить в глубине прихожей лестницу и около нее кресло на колесиках.

Войдя в кабинет, он свистит сквозь зубы. Книжные шкафы, а между ними все стены от пола до потолка увешаны фотографиями сцен преступлений и антропометрическими портретами, большей частью без рамок, пришпиленными булавками прямо к обоям.

– По крайней мере, теперь я знаю, что ты с ними делаешь.

– Славная коллекция, правда?

– Вижу неплохие фото, которые ты получил не от меня. Кстати, это не раздражает твоих близких?

– Я живу один. Жена ушла некоторое время назад.

– Сожалею.

– Ничего страшного. Покажешь последние снимки?

– Конечно. Извини.

– Не извиняйся.

Фотограф из Службы криминалистического учета высыпает снимки из конверта. Франсуа Мюллер берет пачку черно-белых снимков среднего формата и направляется к большому пустому столу с яркой настольной лампой.

– Предупреждаю тебя: это ужасно. Я с некоторых пор стал толстокожим, но в этот раз и мне поплохело.

– Понимаю, – говорит Мюллер, просматривая снимки заброшенного аквариума и останки Памелы.

– С этой историей у меня будет бешеный успех. Все постоянные клиенты хотят эти снимки.

– Ничего удивительного. И ты в них уверен?

– На все сто.

– А в префектуре никто ничего не знает? – спрашивает Мюллер, не отрываясь от фотографий.

– Никакого риска. Я печатаю тираж дома. И не я первый. Всегда есть любители.

– Знаю.

Мюллер просматривает снимки, раскладывает их – скоро на столе не остается места.

– Я положил тебе конверт на письменный стол, – говорит он, не поднимая глаз. – Возьми.

Марсель Барон берет конверт. Занавески в комнате задернуты. Его взгляд не может оторваться от тел, распростертых в лужах крови на земле, на опавших листьях, на асфальте, на коврах, под автомобилями… В положениях иногда гротескных, иногда с оружием в руке… Он замечает фото автомобиля Месрина, изрешеченного пулями, двух жертв Тьерри Полина, [11]11
  Тьерри Полин (Thierry Paulin, 1963–1989) – французский серийный убийца, действовавший в 1980-х. Был обвинен в жестоких убийствах 18 старых женщин (по его признанию, убил 21) с целью ограбления и, будучи ВИЧ-инфицированным, умер в ожидании суда во Фреснес.


[Закрыть]старых дам, найденных у себя дома среди жалкой меблировки. На другом снимке он узнает работу «Прямого действия». [12]12
  «Прямое действие» («Action Directe») – французская террористическая маоистская (и марксистско-ленинская) группировка, в период между 1979-м и 1987 г. совершившая около 50 убийств, нападений и «экспроприаций в пользу пролетариата».


[Закрыть]Наконец, более поздние фото, останки Франсиса Бельгийца, [13]13
  Франсис Ванверберге по прозвищу Бельгиец (Francis Vanverberghe le Belge, 1946–2000) – французский преступник, занимался контрабандой наркотиков. С 1988-го по 1992 г. провел в тюрьме без суда, в связи с чем Европейский суд по правам человека заставил французские власти выплатить штраф и снять обвинения; Ванверберге, в свою очередь, предложил передать этот штраф в пользу пострадавших от наркотиков. Считался «гангстером с широкой душой». Во время посещения тотализатора был убит неизвестным, стрелявшим с заднего сиденья мотоцикла.


[Закрыть]убитого на улице д'Артуа. Фотографии по большей части никогда не публиковались, они предназначены исключительно для полицейских следователей и суда.

Антропометрические портреты восходят ко временам Парижской коммуны. Внимание Марселя привлекают Петио [14]14
  Марсель Андрэ Анри Феликс Петио (Marcel André Henri Felix Petiot, 1897–1946) – французский врач, признанный виновным в убийстве 26 человек, чьи останки были обнаружены в его парижском доме после Второй мировой войны; подозревается в убийстве более 60 человек. Во время войны заманивал к себе жертв – главным образом евреев, – обещая переправить их за пределы Франции, затем умервщлял их, грабил и избавлялся от трупов. Был гильотинирован после долгого и запутанного следствия.


[Закрыть]и Ландрю, [15]15
  Анри Дезире Ландрю (Henri Désiré Landru, 1869–1922) – французский серийный убийца по прозвищу «Синяя Борода из Гамбе», который, по его собственному признанию, убил десять женщин и сына-подростка одной из них: предлагая вдовам выйти за него замуж, он получал доступ к их деньгам, а затем избавлялся от женщин. Был приговорен к обезглавливанию и гильотинирован.


[Закрыть]а также Франсис Олме. [16]16
  Франсис Олме (р. 1959) – французский серийный убийца, прозванный «Странствующим преступником».


[Закрыть]С американской стороны присутствует Джеффри Даммер. [17]17
  Джеффри Даммер (Jeffrey Dammer) – американский серийный убийца, каннибал. Был убит сокамерниками в тюрьме.


[Закрыть]На одной фотографии Марсель Барон узнает Андрея Чикатило, [18]18
  Андрей Чикатило (1936–1994) – советский серийный убийца, с 1978-го по 1990 г. убивший 53 человека – детей и женщин.


[Закрыть]ростовского мясника, на чьем счету полсотни сексуальных убийств. Под другой он читает: «Луис Альфредо Гаравито» [19]19
  Луис Альфредо Гаравито (р. 1957) – колумбийский насильник и серийный убийца. По данным колумбийских правоохранительных органов, несет ответственность за 172 убийства крестьянских, бедных или бездомных детей в возрасте от 6 до 16 лет.


[Закрыть]– монстр из Генуи, больше 180 убийств.

Книги на полках однообразны: все работы посвящены преступлениям, совершенным во Франции и за границей. Очерки о серийных убийцах, о мафии, воспоминания полицейских и преступников, руководства по криминологии…

Чтобы разговор стал конструктивнее, Марсель исследует содержимое конверта. Находит пятнадцать банкнот по сто евро.

– Послушай, здесь больше, чем обычно, – говорит он, засовывая пачку в карман.

Мюллер поглощен созерцанием.

– Это потому, что я хочу задать тебе несколько вопросов, – говорит он, не отрываясь от стола.

– Я тебя слушаю.

– В этих снимках хорошо одно – запах крови. Налить тебе чего-нибудь? – Мюллер откладывает лупу.

Он извлекает бутылку «Джонни Уокер, Черная Этикетка» и минералки для мотоциклиста. Двое мужчин сидят друг напротив друга в клубных креслах, обтянутых красной блестящей кожей.

Журналист поднимает очки на лоб, рассмотрев все снимки.

– Это не совсем законно.

– А продавать мне эти снимки законно?

– Верно… Тогда давай так. Отвечая на твои вопросы, я перешагну только одну ступеньку лестницы незаконности, не более.

Вместо ответа Мюллер поднимает стакан:

– Ну, за незаконность!

Они чокаются.

– Я понимаю, почему ты мне это предложил. Что ты хочешь знать?

– Как далеко продвинулось следствие? Слышал ли ты что-нибудь особенное? Напали ли вы уже на след? Я хочу знать все, о чем еще не написали мои коллеги.

– Почему такой особенный интерес к этому делу? Только не говори мне, что ты знал эту девчонку.

– Что ты. Несчастная… Она сама едва ли себя знала. Я готовлю работу о подобных преступлениях, которые выглядят так, словно их совершил психопат… На самом деле я бы не удивился, будь это делом рук серийного убийцы. Я бы хотел быть первым, кто нашел преступника. Это большой успех. С готовой книгой и все прочее. Это бы стоило большого конверта, который ты мог бы получить. Поэтому, как только я увидел эту резню, сразу позвонил тебе.

– Серийный убийца… В префектуре ходят слухи. Я ничего подобного никогда еще не видел. Слушай, если я тебе кое-что расскажу, будем считать, что я тебе ничего не говорил, идет?

– Само собой.

Секунду Марсель Барон смотрит на Мюллера так, будто оценивает его надежность. Кино да и только. Мюллер молчит. Он никогда не предаст такого информатора. Слишком ценен для его работы. Взамен Мюллер использует все, что тот ему сообщит. Иначе он не будет платить за информацию.

Среди фотографий трупов, развешанных по стенам, – люди, погибшие далеко-далеко, погибшие от пуль или других орудий убийства, Франсуа Мюллер – точно страж памяти. В своем убежище он объединил жертвы и палачей, ибо судьбы их связаны в памяти людей навсегда. Но, впервые разглядывая эти снимки, Марсель Барон заметил, что лишь последние обретают имена. Имена жертв обычно устанавливаются посмертно, да и тогда едва упоминаются: жертвы – всего лишь второстепенные объекты своих палачей.

– Знаешь, забавно, но здесь я понял, что общество предпочитает преступников.

Франсуа Мюллер смотрит на него, улыбаясь:

– Ты это всегда знал. Становясь мертвым, становишься ничем. Можно умилиться над проигравшим, но не над жертвой. Это угнетает. В то же время довольно занимательно узнавать, как убийца, настоящий злодей, обладая силой, восстает против судьбы или пытается освободиться. Несмотря на все, что он заставил нас вынести. Несмотря на то, что поначалу его отторгаешь.

Марсель Барон начинает понимать, почему Мюллера бросила жена.

– Ты уже слышал о комиссаре Стейнере? Его группа ведет следствие. У него хорошая интуиция. На первый взгляд это дело для него в самый раз… Пока я больше ничего не знаю. Но я наведу справки и свяжусь с тобой. Годится?

– Завтра?

– Я постараюсь.

Они поднимаются из кресел.

– Я тебя провожу?

– Послушай, у тебя уже нет места на стенах. Куда ты дальше будешь снимки вешать?

– Я мог бы тебе ответить, что в спальне, но вряд ли ты меня поймешь.

Марсель Барон не знает, шутит ли Мюллер. И ничего не отвечает. У входа кресло на колесиках снова привлекает его взгляд, как магнит притягивает металлические опилки. Мюллер решает положить конец его мучениям.

– Ты спрашиваешь себя, что оно тут делает? Это для моего сына.

– Но… ты мне не говорил?

– Я много чего тебе не говорил. Кроме того, что заказывал у тебя снимки.

– Он… он парализован?

– Прогрессирующая мышечная дистрофия. Миопатия Дюшена. Во Франции она уже три с половиной тысячи лет поражает некоторых мальчиков при рождении. Каждый год видишь, как твой ребенок слабеет. В десять лет он уже не мог подниматься по лестницам. Поражены мышцы дыхательных путей, поэтому он ловит любую бронхолегочную инфекцию. Про остальное молчу. Он живет в специализированной больнице. Совсем один. Я не могу им заниматься.

– Как его зовут?

– Грегуар. Из-за него я всем этим и занялся. Больница стоит целую кучу денег.

– А социальное обеспечение?

– Скажешь тоже! Деньги плачу я. Не смотри на меня так. Это не делает меня лучше.

Когда они вышли, солнечные лучи освещали только скалу в зоопарке Венсенского леса. Мюллер смотрел на каменную глыбу, слушая, как затихает рев двухцилиндрового двигателя мотоцикла.

– Ваша репутация вас опережает, – говорит Главный комиссар Сюзанне, вставая, чтобы поздороваться. – Добро пожаловать, – продолжает он, разглядывая ее дорогие кроссовки.

Сюзанна перехватывает его взгляд. Вместо ответа она рассеянно улыбается, ее пораженный взгляд мечется по комнате, не зная, на чем остановиться. Стены покрыты газетными вырезками о происшествиях, групповыми и выпускными фотографиями, снимками сцен преступлений, дипломами и грамотами. Имеется также и мишень с силуэтом, в углу к стене прислонены вёсла, на гвозде висят боксерские перчатки, на этажерке расставлены матрешки с лицами разных президентов бывшего СССР, портреты Рембо [20]20
  Артюр Рембо (Jean Nicholas Arthur Rimbaud, 1854–1891) – французский поэт-символист.


[Закрыть]и Пушкина. Не забыт и великолепный самовар, позади которого прячутся две бутылки «Джека Дэниэлса». Позади письменного стола под окном маленький диван, на нем валяется вчетверо сложенный плед.

В уме психиатра всплывает одна фраза Жерара де Нерваля: [21]21
  Жерар де Нерваль – псевдоним французского поэта-романтика, эссеиста и переводчика Жерара Лабрюни (Gérard Labrunie, 1808–1855).


[Закрыть]«В Вене было холодно накануне Дня святого Сильвестра, и мне было очень хорошо в будуаре Пандоры».

– Вы позволите? – говорит она, приближаясь к мишени, покрытой множеством дырок – в силуэте, впрочем, ни одной. Да, при такой стрельбе лучше всего сразу падать на землю.

Затем, оборачиваясь к нему, еще раз оглядев всю комнату:

– Вам, по крайней мере, нечего скрывать.

– Мои коллеги полицейские называют мой кабинет дачей. Все любят сюда приходить длинными зимними вечерами. А еще это сбивает с толку преступников. Так им легче даются признания, – говорит он, улыбаясь, и Сюзанна не понимает, шутит он или нет. – Но расскажите, что случилось, – продолжает комиссар. – Вы очень нервничали утром, когда звонили, и как только вошли, мне сразу показалось, что вы напряжены. Чаю?

– В такую жару – чай?

– В такую жару, как и в холод зимой, чай – самое приятное. В это время дня я пью чай с бурбоном.

– Тогда я тоже выпью.

Она не видит, как Жозеф Стейнер бросает на нее веселый взгляд из-под полуприкрытых век.

Он поднимается, идет к самовару; она тем временем его рассматривает. Таким она его и помнит: широкие плечи, рост и грудная клетка гребца, хотя весла уже многие годы не касались воды; боксерский нос. Комиссар смахивает на Роберта Митчема [22]22
  Роберт Митчем (Robert Charles Durman Mitchum, 1917–1997) – американский киноактер, прославившийся в 1940-х гг. ролями в нуар-фильмах – в частности, ролью Джеффа Маркэма в «Из прошлого» («Out of the Past», 1947) режиссера Жака Турнера.


[Закрыть]– такой же тип лица, спутанная шевелюра, слегка опущенные веки подчеркивают несколько разочарованный вид.

– Спасибо, – говорит Сюзанна, когда он протягивает ей бурбон в чашке санкт-петербургского фарфора. – Я ожидала другого приема, – говорит она, отпив. – Эксперты-психиатры обычно не пользуются симпатией полиции.

– Вы так считаете? Вы говорите так, потому что эксперты-психиатры заставляют освобождать преступников, которых мы с таким трудом поймали? Вы чудачка, право… У нас почти одно и то же дело. Во всяком случае, смежные профессии. Преступность и преступление могут проявляться как безумие. А безумие порой есть форма рассудка. Мы оба стараемся обуздать Зверя. Итак, ваша точка зрения меня очень интересует. За вас. – И он поднимает чашку.

Весьма чудной полицейский. Сюзанна улыбается.

Снимки, сделанные со вспышкой, довольно точно передают то, что было открыто два дня назад. Черно-белое изображение, пусть прошедшее через объектив, далекое от места происшествия, все равно достаточно реально. На него едва можно смотреть.

Есть снимки общего вида зала, стеклянные стены аквариумов, отражение вспышки, зажженная пасхальная свеча и нечто ужасное на земле. На других снимках это нечто – очевидный крест из конечностей и обезглавленный женский торс в корсете из внутренностей. Каждый раз эта «инсталляция» снята под другим углом.

Склонившись над столом, доктор Ломан просматривает снимки, с ужасом наблюдая, как материализуются фантазии ее бывшего пациента. Она содрогается при мысли, что он приходил к ее дому и ждал ее.

Сюзанна снова вспоминает фразу Манжина: «Он посылает нам большой привет». Завороженной, ей вновь чудится голос Данте – пациент делится своими галлюцинациями. Негромкий, монотонный голос, методичный и простой рассказ, без аффектации, которая могла бы заставить сомневаться в его серьезности и в жестокости, которую он носил в себе.

– Поэтому у меня ужасное впечатление, что он перешел к действию, – заканчивает она бесцветным голосом. – И все это, по-видимому, доказывает, что меня блестяще ввели в заблуждение. Чудовищная ошибка, из-за которой оборвалась жизнь этой несчастной. О боже мой! – Сюзанна не смогла подавить рыдание.

– Ввели в заблуждение? – переспрашивает Стейнер, протягивая ей носовой платок. – Этот Данте, как вы его называете, – вы же не могли его всю жизнь охранять. Он ушел, отбыв срок в тюрьме.

– Что? – говорит она, словно выходя из транса. – Я говорю про ошибку в диагнозе. При вынесении приговора эксперт признал его психопатом. В ОТБ, после полутора лет наблюдения, мы диагностировали его как шизофреника. И это многое меняет. Если первое – он отвечает за свои действия, если второе – наоборот. Но вы это наверняка знаете… Мы считали его стабильным. И вот что я вижу: мрачный ритуал, типичный для психопата. Понимаете, это удовлетворяет его нарциссические желания, особенно бессознательные.

– То есть?

– Эта сцена создает ему ощущение, будто он сделал нечто значительное, запечатлел свое могущество. Психопатия – это форма эгоцентризма, толкающая на крайности. И непомерному эго психопата льстят такие мизансцены.

– Я вас не совсем понимаю. Зло совершено. Какая разница, как именно оно совершено?

Сюзанна закрывает глаза и глубоко вздыхает:

– Комиссар, даже если больны оба, шизофреник считается больным, а психопат нет. Психопат может симулировать. Данте смог симулировать шизофрению.

– И он описывал вам свои фантазии?

– Почему нет? Все не так просто. Если на наших глазах Данте проявлял себя как психопат, мы тут же замечали. Мы меняли терапию, мы были очень бдительны. Может, не следовало отпускать его так скоро. Между тем, – добавляет она, – мне казалось, будто мной манипулируют. Можно было предотвратить этот ужас. Вы улавливаете разницу?

Присвистнув, он прекращает ее излияние. Пару секунд молчит, затем раздается его голос, тихий, словно он говорит самому себе; взгляд затуманен, сосредоточен на чем-то далеком:

 
Между тем, как несло меня вниз по теченью,
Краснокожие кинулись к бичевщикам,
Всех раздев догола, забавлялись мишенью,
Пригвоздили их намертво к пестрым столбам.
 
 
Я остался один без матросской ватаги.
В трюме хлопок промок, и затлело зерно.
Казнь окончилась. К настежь распахнутой влаге
Понесло меня дальше, – куда, все равно. [23]23
  Пер. П. Антокольского.


[Закрыть]
 

– Рембо, – поясняет комиссар, предупреждая ее вопрос. – Первые строчки «Пьяного корабля». По-моему, они близки к безумию, которое в некоторых аспектах соседствует с поэзией. В свое время в Германии помешанным доверяли должность лодочников, создавая таким образом дрейфующие сумасшедшие дома.

Кажется, она не понимает, пытаясь свести все к штампам, которых они уже повидали достаточно.

– Я говорю это и потому, что вы снова стремитесь… У вас свое видение безумия, научно-психиатрическое, конечно, нацеленное на лечение. У меня иное видение, более историческое, более отстраненное, которое, однако, имеет преимущество: оно не драматизирует ситуацию, не слишком сосредоточивается на ошибках в диагнозе, а главное, оценивает происшедшее со стороны.

Затем серьезно, словно возвращаясь к сути дела:

– После вашего звонка я нацелил следствие на вашего парня. Результатов пока нет, но его скоро задержат.

Комиссара прерывает телефонный звонок.

– Стейнер, – говорит он.

Пока он разговаривает, Сюзанне хочется затеряться в лоскутном одеяле сувениров, сплошь покрывающих стены, – от них веет жизнью более полной, более совершенной. Но рубашка с надписью «ПАМЕЛА» производит на нее самое сильное впечатление.

Перед тем как Стейнер вешает трубку, одна фраза – кажется на русском, что подтверждают самовар и матрешки, – выводит Сюзанну из задумчивости: «Я целую тебя, мамочка».

– Вы говорили по-русски?

– Да, немного. Несколько фраз… Расскажите, что нам полезно будет знать о вашем парне.

– В каком роде?

– Ну, я не знаю… Особые приметы, привычки, что-то из его прошлого, о чем он упоминал…

Доктор Ломан старается вспомнить.

– Данте жонглировал как профессионал. Как будто всю жизнь провел в цирке. Это всегда может его изобличить… Он родился в Бретани… Как я поняла, несколько лет бродяжничал. Вот и все, что я могу сказать. Сожалею.

Одним махом Стейнер осушает свою чашку, еще дымящуюся, потом доливает бурбона. Предлагает ей. Она отказывается.

– Я вам принесла копии всех документов, касающихся Данте, медицинское досье и все прочее.

– Я вижу, вы, недолго думая, нарушили врачебную тайну.

– В таких случаях врачебной тайны не существует. Так или иначе, я возьму на себя ответственность. Что вы на это скажете?

– Вы не представляете, сколько времени вы нам сэкономили, доктор. Без вашего вмешательства уголовный розыск мало продвинулся бы. При условии, что это именно ваш парень… Могу я вас подвезти куда-нибудь?

Под довольным взглядом полицейского она рассмеялась:

– Нет, спасибо. У меня машина.

– Жаль. Во всяком случае, нам еще придется встретиться.

– Как скажете. Кстати, – говорит Сюзанна уже в дверях. – Все полицейские кабинеты похожи на ваш или у вас очень продвинутые понятия о личном вкусе?

– Не дерзите, доктор. Прошу вас не высмеивать мое неприятие нормы. С вашими знаниями вы могли бы стать очень нелюбезной. Не волнуйтесь, мы его поймаем, вашего пациента. Теперь, когда у нас есть имя и приметы. Но на сей раз вы не станете его освобождать, правда?

Шагая к машине, припаркованной в тени деревьев у Отель-Дье, недалеко от паперти Нотр-Дам, она смотрит на свои кроссовки, вспоминая, как на них смотрел полицейский. Последний писк моды от Тодда, плоская подошва и застежки на липучках. Удобно целый день бегать по больничным коридорам. Она вообразила, как излагает комиссару неопровержимые аргументы в пользу современной тенденции приносить элегантность в жертву комфорту, а потом завела машину.