Текст книги "Корпус 38"
Автор книги: Режи Дескотт
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Сотня людей толпится в шапито. Говорят, номер потрясающий. Говорят, этот тип позволяет анаконде обвиться вокруг него, а потом освобождается от ее объятий. В свое время он выступал на сцене самых больших казино Лас-Вегаса. Много чего говорят.
Они сидят вокруг пустоты, в центре которой возвышается стеклянная клетка, где, свернувшись кольцами, спит змея. Ряд вивариев ограничивает сцену. Некоторые закрыты занавесами. Зрители будут присутствовать при кормлении рептилий. Увидят, как кролик исчезает в разверстой глотке. Эти животные едят только раз в месяц. Они переваривают кости, шерсть и зубы. Все растворяется в очень едком желудочном соке.
Занавес поднимается. Появляется укротитель змей. Говор замолкает. Ради одного укротителя стоило прийти. Без сомнения, самый впечатляющий образчик собственного зверинца. Он в тельняшке без рукавов, которая открывает длинные мускулистые руки, покрытые черными татуировками. На каждой руке голова кобры, чье тело обвивается вокруг предплечья, плеча и заканчивается под мышкой. У укротителя широкие плечи и маленькая голова. В его лице есть что-то от рептилии: голый череп, скошенный лоб, вертикальный выступ носа, погруженного в тело, полупрозрачные глаза, тонкий и широкий рот, почти незаметные уши и рябая кожа, напоминающая чешую.
Он снимает тельняшку и воздевает руки. Это движение захватывает остолбеневших зрителей врасплох. Татуировка покрывает его торс – пятнистая змея, чья голова с открытой пастью поднимается к шее, будто готовится съесть хозяина. Змея с него размером, и ее хвост исчезает под брюками – очевидно, обвивается вокруг ноги.
Снова поднимается занавес, и помощник приносит козленка, который бьется в его руках. Помощник – высокий угрюмый малый с пустым лицом, наголо стриженный, который продавал билеты при входе в шапито. Снова шум. Думали, будет лабораторная крыса. Кричит маленькая девочка. Резкий крик притягивает внимание укротителя. Мать бегом выводит малышку наружу.
Помощник опускает козленка в стеклянную клетку. Животное топчется на негнущихся ногах, едва сохраняя равновесие. Слышно, как в клетке тихонько стучат копытца. В противоположном углу сетчатый питон развертывается и поднимает голову, глядит на жертву. Козленок бежит в другой угол, копытца скользят. Змея уже в центре, делает круг. Стейнер думает о неравном бое в боксе, когда один из боксеров пытается загнать в угол другого. Козленок больше не двигается. Змея обвивается вокруг него, сжимает белый мех.
Козленок издает почти человеческий стон, очень быстро задыхается. Рептилия раскрывает челюсти, глотает козью голову. Публика отшатывается. Безжизненное животное толчками исчезает в чешуйчатом теле. Две хрупкие, точно стеклянные ноги торчат из глотки.
Змея похожа на длинный желудок, переваривающий свою жертву.
Хозяин действия дает присутствующим время проникнуться зрелищем.
Затем помощник ставит стеклянную клетку на колесики и исчезает за занавесом.
Лорэн Ковак раздвигает другой занавес, скрывающий виварий, обитатели которого висят на конструкции из срезанных веток. Он открывает дверцу, запускает туда руку, вынимает бледно-желтую змею и кладет вокруг шеи, точно боксер – махровое полотенце. Снова запускает руку в виварий и достает похожую, такую же покорную и вялую, которая присоединяется к первой. Это семейство добавляется к тем, что живут на коже укротителя. Гнездо змей настоящих и искусственных копошится на его торсе и руках. Его глазки оглядывают присутствующих в поисках почтения и страха.
Встретив его взгляд, Стейнер не может подавить содрогание. Он видел запись, которую передала ему Сюзанна. Этот самый человек выставил головы своих жертв на полке в квартире на бульваре Курсель. Этот самый человек съездил в Париж и обратно, чтобы уничтожить ту, которая могла до него добраться. Теперь, когда он считает, что убил психиатра, он наверняка чувствует себя в безопасности. Иначе малейшее подозрение вызвало бы параноическое состояние, свойственное психопатам. Гипотеза, к которой склоняется психиатр. Стейнер смотрит на часы. Цирк уже окружен.
Он видит впереди рыжую шевелюру Мельшиора. У входа корсиканец. Рядом с занавесом, за которым исчез помощник со стеклянной клеткой, – Монтесантос и Вальдек. Люссан не выносит змей и предпочла остаться снаружи. Пока идея в том, чтобы не выпустить его и использовать первую же возможность. Снаружи двое переодетых из РЕЙД. [66]66
РЕЙД (RAID – unité de Recherche, d'Assistance, d'lntervention et de Dissuasion de la police nationale française) – оперативная группа розыска, помощи и устрашения, отделение французской национальной полиции.
[Закрыть]Профессионалы, привыкшие к ситуациям такого рода.
Ковак снимает ткань с другого вивария, в три раза больше прежнего. Снова гул в шапито. Укротитель открывает стеклянную дверцу и залезает внутрь. Голова чудовища лежит на одном из колец. Ковак, не колеблясь, похлопывает ее пальцами. Голова отстраняется. Ковак захватывает змею за шею, точно соперника в греко-римской борьбе, и тащит из клетки. Через некоторое время анаконда сама развертывается, чтобы выползти из вивария. Публика в ужасе от длины ее тела. Кажется, что у нее нет конца. В первых рядах паника. Ничто не отделяет их от змеи, которая продолжает выдвигаться вперед и, кажется, выбирает ближайшую жертву. До зрителей – всего десять метров. В свою очередь, выйдя из вивария, укротитель ставит ногу на спину змее, которая поворачивается, поднимаясь со всей живостью, какую допускает ее вес. Голова монстра поднимается выше головы Ковака, он хватает ее за шею обеими руками.
Начинается борьба. Змея обвивается вокруг хозяина. Только плач ребенка и ворчание ярмарочника нарушают тишину. У человека свободны плечи, голова и руки, все остальное зажато кольцами, что покрыты рисунками, дарованными природой. Молчаливый помощник готов вмешаться в случае необходимости.
В первом ряду Мельшиор поворачивается к Стейнеру с немым вопросом. Их посещает одна и та же мысль. Старый любитель регби вынимает свою трехцветную карточку и делает знак Монтесантосу, стоящему в другом конце шапито. Франсини понимает. Выходит на два шага вперед и поворачивается к публике, размахивая карточкой:
– Полиция! Цирк эвакуируется! Все наружу! Давайте освобождайте помещение!
Ковак панически озирается. Сдавливает руками шею змеи.
Зрители начинают двигаться к выходу. Большинство оборачиваются к паре, которую образуют человек и его змея. Полицейские наблюдают за толпой, текущей к выходу.
Голова зажата между предплечьями хозяина, зубы в нескольких сантиметрах от его лица, змея ослабляет хватку. Стейнер вынимает свой 38-й калибр и, преодолевая отвращение к монстру, приближается и прижимает ствол к виску убийцы. Змея ужасно, хрипло шипит.
– Не двигаться.
Сжимая голову змеи ладонями и предплечьями, Ковак смотрит на полицейского. Молча разжимает руки, и анаконда мягко стягивает кольца.
На смену туристам шапито заполняет множество полицейских из местной бригады, члены РЕЙД, собранные в городские боевые отряды, в облегающей полевой форме и черных капюшонах, с помповыми винтовками или автоматами, руки в перчатках, и несколько пожарных, вызванных, чтобы схватить большую змею и водворить в виварий.
Вдруг Стейнер видит, что голова психопата краснеет. Змея сжимает его, как одну из своих жертв. На несколько секунд Стейнер замирает, загипнотизированный спектаклем, в котором этот человек посылает ему свою первую и последнюю улыбку.
Полицейский освобождается от наваждения.
– Змея, черт возьми! – кричит он. – Уберите от него эту проклятую тварь! Она его убьет! Он нам нужен живым!
Трое пожарных хватаются за рептилию, стараясь заставить ее ослабить хватку. Их руки скользят по чешуе. Один теряет равновесие и падает навзничь. Животное сжимает объятья. Его рисунки сдвигаются вокруг укротителя еще на несколько сантиметров. Кажется, его глаза вот-вот вылезут из орбит. Не колеблясь, Стейнер во второй раз вытаскивает 38-й из кобуры. Прижимает дуло к челюсти анаконды и спускает курок.
В шапито раздается выстрел.
Голова монстра отброшена назад в струе крови и студенистой жижи. Кольца змеи ослабевают и освобождают жертву.
Тело анаконды сотрясается в конвульсиях. Длинный хвост хлещет по воздуху над укротителем, лежащим без движения, и заставляет комиссара отодвинуться.
Пригибаясь, чтобы уклониться от ударов монстра, Стейнер торопливо прикладывает два пальца к шее Ковака. Ждет. Конвульсии анаконды утихают. Она еще движется, но уже не может оторваться от пола. Полицейский со вздохом поднимается.
– Вызывайте «скорую», – командует он, вытирая лоб. – И быстро, черт возьми!
Глава 32Вторник, 29 июля. Двое полицейских в пуленепробиваемых жилетах, вооруженные пистолетами-автоматами, стоят по обе стороны от входа в комнату. Проходящие по коридору служащие с любопытством поворачивают голову к двери.
С момента возвращения из Гримо Стейнера и его группы о присутствии Анаконды в стенах префектуры стало известно всем, включая самых мелких служащих. Как только его привезли, новость о его поимке и история о нем распространились по этажам со скоростью лесного пожара. Репортеры и фотографы настороже – сектор ими кишит.
Криминальная бригада в возбуждении. Новая информация поступает со всей Европы с регулярностью телетайпа агентства печати. Имея точные маршруты укротителя змей вплоть до 1987 года, Ветцхаузен и Болдини детализировали поиски в Германии и Италии, в результате чего количество исчезновений и потенциальных жертв Анаконды утроилось.
Не менее мрачный счет приходит из Соединенного Королевства, Бельгии, Голландии, Швейцарии, Австрии и Испании. И картина охоты представляет теперь от семидесяти до ста жертв. Другими словами, колоссальная работа, проверка всех данных, не считая сложности координации европейских правоохранительных органов.
Возбуждение по ту сторону границы добавляется к суете. Стейнер и его группа уже представляют себе запросы от всех полиций Европейского сообщества.
Комиссар вовремя среагировал, выстрелив в змею: под давлением ее колец у Ковака сломаны шесть ребер, и нескольких секунд было бы достаточно, чтобы он отправился в мир иной.
Повязка от пупка до подмышек закрывает большую часть его татуировки. Другого она бы покрыла как саван. К большому облегчению Стейнера, больничные врачи оценили состояние укротителя как совместимое с задержанием. Повязка, ограничивающая движения, и большая доза болеутоляющих дают ему возможность держаться на ногах.
Он сидит на стуле в комнате с голыми стенами и зарешеченным окном – чтобы исключить попытку выброситься из окна. Пара наручников сковывают его руки за спиной. Из-под открытой рубашки выглядывает морда змеи, готовой проглотить его голову. Едва ему показали видеозапись в квартире доктора Ломан, он стал меньше упорствовать и поведение его стало менее враждебным.
Также против него свидетельствовали цифровой фотоаппарат, принадлежавший Мюллеру и найденный в его автофургоне, и некоторые другие предметы, изъятые во время обыска, в том числе набор ножей, сечки, пилы и другие режущие орудия, несомненно необходимые для разрезания мяса для рептилий.
Происхождение фотоаппарата выяснили благодаря интуиции Мельшиора. Едва вернувшись в Париж, он отправился к Мюллеру в Сан-Мандэ, надеясь найти хоть что-нибудь. У журналиста должны быть зафиксированы результаты расследования.
Мельшиор и Франсини не нашли ничего, кроме коллекции фотографий Службы криминалистического учета, приколотых к стенам; по большей части их авторство было нетрудно установить.
Затем Мельшиор навестил сына репортера. При виде больного миопатией малыша в больничной палате сердце его сжалось, однако он нашел конверт, который оставил ребенку отец. Полицейский никогда не забудет взгляд ребенка, прикованного к постели, которым тот провожал его до двери, когда он уходил с конвертом в руке. Конверт содержал три листка, написанных от руки в форме оправдания и завещания, несколько десятков страниц машинописного текста, а также вырезки из различных ежедневных изданий европейской прессы.
Письмо было сухое, в конце немного торжественное. Мюллер сознавал, что цена его открытия – опасность. Письмо от 21 июля. За несколько дней до отъезда Мюллера в Гримо и исчезновения. Почерк аккуратный, без помарок, даже изящный, несмотря на напряжение. Репортер был силен духом.
Чтение отчета о расследовании вызвало у Мельшиора, а потом у Стейнера и других холодок в спине. Оно основывалось на сообщениях прессы, приложенных к отчету, – первое датировалось июлем 1986-го. Подборка этих заметок наверняка дело долгое, началось несколько лет назад, возобновлялось и обогащалось по мере получения новых сведений.
Постепенно вырисовывался портрет задержанного. Портрет, построенный на годах, полных тайн и предположений, которые подтверждались или опровергались, в зависимости от результатов Мюллерова улова.
В противоположность полицейским, Мюллер жил с этой идеей годами. У него было время подумать и обосновывать догадки. И впечатление, которое производил на него неясный образ убийцы, отражалось в тексте. Отражался и замысел репортера, продиктованный гордостью и соблазном заработать, самостоятельно закончить эту начатую им одним облаву.
Июль 1986-го. Он занимался этим делом семнадцать лет. Но расследование по-настоящему набрало силу, лишь когда появилась Памела.
Упоминалась психиатр. Мюллер упрекал ее за тот страх, что ей внушал, и за ее реакцию на этот страх – стремление отделаться ссылками на врачебную тайну. Как будто клятва Гиппократа имеет силу при таких обстоятельствах. С его точки зрения, ошибкой было привлекать полицию. Отношения, которые у них сложились, его забавляли. О, если бы они могли объединить свои знания, чтобы вести расследование быстрее.
Особенно трудно было поверить, что, лишь читая газеты, вычисляя связи и соответствия, Мюллер смог составить такой отчет. На основании фактов, в которых ни одна европейская полиция ничего подозрительного не увидела. И становилось понятно возбуждение, которое охватило журналиста в последние недели.
Ницца, 1986 год. Бегль, 1987 год. Страсбург, 1989 год. Глазго, 1993 год… Четыре столпа его теории, которую мог бы расшифровать всякий.
На последних страницах появилось название фирмы – шапито «Тотал Себек», цифровая фотография которой была засунута в конверт. Это и натолкнуло Мельшиора на мысль, установить происхождение аппарата, найденного у Ковака. Благодаря серийному номеру легко было доказать, что он был куплен в феврале 2002-го у розничного торговца Винсена и оплачен банковской картой Франсуа Мюллера.
Доказательство происхождения цифрового аппарата прервало молчание Анаконды. В конце концов он указал место в дубовом лесу в Варе, где скрыл останки журналиста.
Четыре часа спустя полицейские из местной бригады подтвердили наличие обезглавленного трупа, который, вероятно, был сильно искалечен перед казнью.
Эти же полицейские сообщили парижским коллегам об исчезновении некоей Кароль Жэй, двадцатисемилетней официантки из «Меру», ночного клуба в окрестностях Марселя. Последний раз ее видели в понедельник, 21 июля, при закрытии клуба около пяти утра. Ее «Р5» с пустым баком нашли на обочине дороги, по которой она возвращалась в Марсель. «Гольф» одного из клубных вышибал был украден, а затем возвращен неповрежденным на стоянку супермаркета. Внутри обнаружена красная губная помада, принадлежавшая девушке. Упомянутый вышибала, некий Пабло Ортиз, вне подозрений.
При упоминании об этом деле Лорэн Ковак ограничился улыбкой. Марсель находится вне района, где расследовались похищения вокруг парка аттракционов. Виновность Ковака в смерти Кароль Жэй означала, что число жертв еще больше, чем они думают.
Руки в наручниках за спиной, торс неподвижен из-за сломанных ребер и повязки, из-под длинных рукавов выглядывают головы кобр. Лорэн Ковак наслаждается страхом, который он внушает. Кажется, он не в обиде на Стейнера за то, что тот убил его змею. В первый раз в кругу яркого света после долгих лет сумрака укротитель рад оказаться в центре внимания. Входящие в комнату проявляют к нему такое же уважение, как слуги – к божеству, жестокому и капризному. Это заставляет его забыть о своей беде. Он вроде бы не беспокоится о будущем своего бестиария.
– Ты знаешь, что у тебя был настоящий поклонник в лице Франсуа Мюллера. Если бы только ему дали возможность, он бы воссоздал малейший твой поступок, малейший шаг. Может, ты считал себя незаметным, но он следил за тобой с июля 1986-го. Ницца. Это была твоя премьера?
Лорэн Ковак не отвечает.
– И в Бегле год спустя, с ужом, обмотанным вокруг тела, – преступление, которое он сопоставил с предыдущим. Потом он тебя не отпускал ни на миг. Как собака, взявшая след. Неплохо, да? Я восхищен. Тем более что о нас такого не скажешь. Верно?
Лорэн Ковак хотел бы засмеяться, но мешает боль.
– Мюллер – это пустяк.
Стейнер поднимает брови. До сих пор этот человек неохотно произнес лишь несколько слов. Тон изменился, голос стал громче, будто он решил начать разговор.
– Я так не считаю.
– Но вы…
Он снова хочет засмеяться, едва заметная улыбка превращается в гримасу.
– Да ты становишься раздражительным.
– Если бы он не был таким алчным. Он, вероятно, смог бы спасти шкуру… Так легко справиться с теми, кем правит соблазн наживы. Все так предсказуемо… Преследовать меня столько лет, чтобы так кончить… Он говорил мне о своем сыне перед смертью. Это для него он все это делал. Он сам сказал. Но я не собираюсь платить за медицинское обслуживание маленького миопата. О чем он думал?
Позади него Мельшиор опускает глаза.
Ковак неплохо говорит. Иногда отрывисто, с перерывами между фразами, но лучше, чем Стейнер ожидал. Голос грубее, резче. В нем есть определенная твердость. Это не относится к его взгляду. Ему приходят на ум многочисленные описания психиатра, касающиеся взгляда рептилии. Он и сам иногда отводит взгляд.
– Эрван Данте-Леган, – бросает полицейский.
Анаконда меланхолически улыбается:
– Кто бы мог подумать… Не Мюллер и тем более не психиатр. Этот фантом… Хороший маленький ученик…
– Простите?
– Но может, лучше так… – продолжает Ковак с отсутствующим взглядом. – Может, было бы лучше, если б я его убил.
– Для него – нет.
– А для его психиатра хуже, – усмехается Анаконда. – Разве что она разлюбила мужа. В таком случае я оказал ей услугу.
Стейнер не реагирует.
– Я бы охотно с ней поговорил.
– С кем?
Стейнер переглядывается с Мельшиором.
– Послушай, флик, – говорит Ковак, резко меняя тон. – Знай меру. Я готов говорить о многих вещах, об искусстве расчленения, об извлечении внутренностей у живых, об аккуратном отсечении головы… Но я не готов к тому, чтобы меня принимали за слабоумного.
– Кто сказал, что тебя принимают за слабоумного? Сейчас это было бы слишком глупо, а?
– Я хочу говорить с психиатром. Когда ты мне показал фильм, я все понял.
Полицейский не может сдержать гримасы.
– Я тебе ничего не обещаю. Недавно она пережила сильный шок, когда вернулась к себе в квартиру. Не догадываешься?
Анаконда начинает смеяться. Стейнер представляет себе радость змея. Боль утихомиривает Ковака. Но он ликует.
– Мне нравится твое чувство юмора. И потом, у тебя, по крайней мере, хватило ума все организовать. Я всегда говорил себе, что не смогу злиться на того, кто попытается меня остановить. Скажи ей, нужно немного побеседовать наедине. У меня кое-что есть – ей будет очень интересно… И если этого недостаточно, чтобы она согласилась, скажи ей: я хочу с ней поговорить о нашем общем друге, жонглере.
– Жонглере?
– Насколько я себе ее представляю, это должно подействовать… Она так искала встречи со мной. Теперь не стоит откладывать.
– Я попытаюсь. Мне тоже в высшей степени интересно. Так таинственно…
– Ты не представляешь, насколько ты прав, флик.
Настойчиво звонит телефон. Но он не беспокоит насекомых в коробочках. Кошка потягивается в кресле. Дверь в сад открывается. Ольга Энгельгарт берет трубку:
– Вас слушают. Кто у телефона?
– Жозеф Стейнер. Вы доктор Энгельгарт? По моим догадкам, Сюзанна Ломан у вас. Мне нужно с ней поговорить.
– Не буду вас обманывать. Не кладите трубку. Посмотрю, что можно сделать.
Она возвращается в сад.
Через минуту Сюзанна у телефона.
– Стейнер?
– Сюзанна, как дела?
– Плохо. Я стараюсь успокоиться. Укрылась здесь с дочерьми. Старшая в шоке. Про младшую ничего не могу сказать. Вчера похоронили их отца, вы знаете… Рада вас слышать.
– Я тоже. Рад узнать, что вы там. Я предполагал, что вы вернетесь к подруге.
– Я вам очень благодарна… Стейнер?
– Да?
– Я чувствую себя виноватой, понимаете? Я беспокоилась за дочерей. Поэтому мне нужна была Ольгина поддержка. Я совершенно разбита. Вот к чему привело это расследование…
– Я понимаю. Вы не в силах были ничего изменить.
– Не знаю.
– Невозможно все предвидеть. Вы делали то, что должны были. Благодаря вам его взяли.
– Он заговорил?
– Именно.
– Что – именно?
Он догадывается, что она бледнеет.
– В частности, поэтому я вам и звоню.
– О, Стейнер! Что?
– Он хочет вас видеть.
– …
– Лорэн Ковак.
– Вы издеваетесь надо мной?
– У него есть что вам сказать… Такое, что он хочет сказать только вам.
– Вам мало фильма?
– Он уже во многом сознался. Но тут уперся. Он мне сказал, что хочет поговорить с вами о жонглере.
Она вздыхает:
– Вы отдаете себе отчет, о чем вы меня просите?
– Я отдаю себе отчет, Сюзанна…
– …
– Без этого можно и обойтись, но я думаю, вам лучше приехать. С Данте не все ясно. Вы согласны?
– Вы мучаете меня.
– Я понимаю.
Она молчит. Смотрит на насекомых, взгляд переходит с одного на другое, не различая их. Их контуры расплываются. Ее глаза привыкли к полумраку. Пристрастие Ольги. Успокаивает. Вопреки всему.
– Стейнер? – говорит она в безмолвной гостиной. – Дайте мне пару минут. Я перезвоню.
– Я буду у телефона.
Видя полицейских с автоматами в конце коридора, она еще не знает, правильно ли было ее решение. Стейнер идет рядом. Под его ногами скрипит паркет.
Ее сердце стучит громче каблуков по полу. Ей страшно при мысли, что она увидит его, и она боится того, что услышит.
Она должна создать себе броню из медицинских знаний.
– Я мало что могу вам посоветовать. Этот тип людей вам известен лучше, чем мне, – говорит Стейнер на ходу. – У него парализующий взгляд, такой, о каком вы неоднократно мне говорили. Я полагаю, вы знаете, что делать.
– Хотелось бы в это верить, – говорит она, нервно икнув.
Они приближаются к двери. Двое дежурных тайком наблюдают за ними.
– Вам нечего бояться, понимаете?
– Надеюсь. Но видеть его, смотреть ему в лицо после того, что он сделал…
– Предпочитаете отступить?
– Нет.
– Тогда пойдем? – спрашивает он, берясь за дверную ручку.
– Пойдем.
Лорэн Ковак сидит на стуле, руки за спиной. С ним Мельшиор. Сюзанна улавливает в лице Ковака сходство со змеей. Она не заметила этого на черно-белом экране монитора наблюдения.
– Итак, вот спасшаяся чудом, – говорит он, глядя, как она входит. – Я не встаю – моей змее захотелось раздробить мне скелет. К счастью, комиссар Стейнер спас мне жизнь.
Она поворачивается к Стейнеру, который делает ей знак сесть под призрачную защиту стола.
– Вам повезло, что ваш муж был в супружеской квартире с другой женщиной. Вы ему крайне обязаны вашей…
– Что вам от меня нужно? – резко обрывает она его, что кладет конец той манере, с которой он ее встретил. – Я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать мерзости. Если вы будете продолжать, я уйду. – Оба полицейских смотрят на нее, Ковак тоже. – Что заставляет вас искать встречи с той, кого вы считали убитой? Сожаление? Угрызения совести? Нет, вы на них не способны, – говорит она с долей презрения.
Он прочищает горло.
– Я хочу говорить с доктором наедине, если это возможно, – говорит он Стейнеру.
– Боюсь, ты просишь слишком много.
– Лишь потому, что, по-моему, доктор предпочтет говорить о жонглере наедине.
– Доктор? – говорит Стейнер.
Она выдерживает взгляд Анаконды – он смотрит на нее с интересом.
– Думаю, соглашусь, – говорит она сквозь зубы. – Когда уже столько всего позади, нужно идти до конца. И дать ему позабавиться в последний раз, – говорит она еще тише.
– Что вы сказали?
– Ничего.
– В таком случае необходимо привязать его к радиатору. Надо выбрать, где его оставить. Мельшиор?
Майор просит Ковака встать, двигает его стул к стене, предлагает сесть, вынимает из кармана вторую пару наручников, защелкивает наручник на правой руке и пристегивает к чугунному радиатору.
– Вот. С двумя парами проблем не будет, – говорит он, поднимаясь. – Во всяком случае, мы за дверью.
– Я думаю, вам нечего бояться, – говорит Лорэн Ковак.
– Итак, я вас слушаю, – вызывающе говорит она, как только они остаются одни.
– Как я уже сказал, я хотел бы поговорить о жонглере. Как он?
– Плохо. С рождественской ночи в Страсбурге. Когда вы ударили его по голове.
– Он упрямый, правда? Как вы.
– Мне наплевать на ваше мнение обо мне.
– Как вам понравилась сценка с учебником по психиатрии?
– Идите вы к черту, – бормочет она.
Тут его взгляд теряется в воспоминаниях. Мгновение он будто раскаивается. Объект, который предстает перед ней, укладывается в рамки лекций о серийных убийцах и психопатах, предмете ее изучения. Быть может, она ожидала менее развитую речь. Типичную для ярмарочного торговца. Несмотря на свое положение, о котором он пытается забыть, он – центр мира. И эта надменная улыбка, и эти глаза, которые стремятся заставить ее покориться.
– Я не знаю, что с ним случилось в ту ночь, – говорит он, устремив прозрачные глаза в пустоту. – Обычно он участвовал. Может, возраст малышки. Или потому, что я попросил ее обезглавить… Ему многих удалось завлечь своим жонглированием. Он завоевывал их доверие… Образовывалась группа. Это ему нравилось… Ему хотелось вытатуировать большую змею, как у меня… Он не успел… Мне ничего не оставалось, как его ударить, – говорит он вдруг очень горячо. – Когда я увидел, как все поворачивается. Буйный помешанный. Он добивался, чтобы его схватили. Я думал, что убил его. Он лежал на земле. Я должен был закончить дело. Я нервничал. И вдруг я увидел, что он убегает, как заяц. Я не смог его догнать… Да, он был резвый. И другая еще шевелилась… Потом я понял, что такая деятельность подразумевает одиночество.
События знаменитой рождественской ночи, после которых Данте приняли в отделение «Скорой помощи» больницы Робертсо. Сюзанна все воображала совсем не так.
– Но… Кажется, вас это удивляет. Вы побледнели…
Две пары наручников, радиатор и стол кажутся ей до смешного недостаточными, чтобы сдержать взрыв ярости и агрессии. Она смотрит на застекленную дверь, замечает шевелюру Мельшиора – это ее успокаивает.
– Это не совпадает с вашим представлением о пациенте, верно? – говорит Ковак, пытаясь засмеяться.
Боль призывает его к порядку.
– А, понимаю. Статья Мюллера меня насторожила, но я понимаю… Вы думали, это я виновен, да?.. Он успешно провернул дело, рассказав вам о своих подозрениях… Это правда, Мюллер был очень хорошо информирован. Да, он был что надо. Но недостаточно силен против меня. Я не из тех, кого можно использовать. Потом вы обратились в полицию. Но вы не думали, что виновен ваш пациент. Это не мог быть он, ваш больной малыш. Шизофрения, да?.. И я, который в конце концов его забыл. А он ничего не забыл.
– О чем вы говорите? – бесцветно спрашивает она, стараясь придать голосу твердости.
Его глаза подчиняют ее своей власти.
– Вы думаете, я бы дал себя обнаружить, в то время как столько лет оставался невидимым?.. Вас этому учат в школе психиатров?.. Это жонглер виноват… Мне кажется, он хорошо воспроизвел ритуал. Хорошо выучил урок.
Доктор Ломан пытается оставаться безучастной. Но разоблачения Анаконды снова открывают перед ней пропасть, которую, казалось, устранил его арест. Он может блефовать, выводить ее из равновесия, чтобы нанести ущерб ее победе. Исключительно из-за своей извращенности. И она понимает, что он постепенно подчиняет ее. А она поддается манипулированию, как студентка.
– Могу я задать вам вопрос? – Он делает паузу, потом продолжает: – Я вот думаю – он ведь это совершил после стольких лет… Описывал вам свои галлюцинации, а потом ждал выхода из тюрьмы, чтобы сделать и надеяться, что расплачиваться буду я… Он все это сделал сознательно или не понимал, что творит? Потому что, с другой стороны, доктор, – говорит Ковак, напирая на последнее слово, – если он меня не выдавал, что было бы ему проще всего, у него должна быть проблема с головой, с памятью или не знаю с чем…
– Проблема с шизофренией. Отчасти из-за того, что вы его ударили. И из-за того, что вы ему внушили, – холодно отвечает она, чтобы ему не поддаваться.
Он игнорирует ее замечание.
– Итак, можно ли устроить подобный трюк из мести, если твой мозг наполовину спекся? Что вы на это скажете, доктор?.. Я просто снимаю шляпу перед этим маленьким негодяем. Даже несмотря на то, что я бы охотно разрезал его на куски. Если бы мне представился случай…
Анаконда в своем углу скрючился на стуле, руки за спиной пристегнуты к радиатору. Кажется, он ждет ответа. Мужчина со змеиной головой, образ побежденного дьявола. Она не отвечает, не зная, искренен ли его вопрос, или это насмешка.
– Как можно доказать, что ваши слова – правда?
– Вас это огорчает, да? Знаете, я уже признался во многих вещах. И готов признаться в других. Но не в преступлениях, которых не совершал.
Его глаза насмешливо блестят. Она мрачно смотрит на него.
– Ах да, вы хотите получить ответ… Скажите, как вы думаете, им уже не терпится? – продолжает он, глядя на застекленную дверь. – Как думаете, им уже любопытно, о чем это мы тут болтаем? Меня не было в Париже, когда умерла Памела, – говорит он, глядя ей в глаза.
– Ваш шапито там был.
– Я же к нему не приклеен. Меня там не было. Можете проверить. У меня есть доказательства, – с презрением говорит он. – Я был в Германии, лечил змею. И потом, советую вам спросить у него. Расскажите ему о нашем разговоре – наверняка это освободит его рассудок. Я удивлюсь, если он станет и дальше изображать сумасшедшего, когда вы ему сообщите, что видели меня в наручниках.
– Данте – уже овощ.
Он смеется:
– Не сдавайтесь. Даже если участвовали в его спектакле. Это благодаря вам они меня схватили. Вы хорошо понимали, что Мюллер не добьется успеха. Это благодаря вам поймали большого анаконду! Не беспокойтесь, я обязательно скажу об этом журналистам.
Она видит морду змеи, что высовывается из-под его рубашки, – раньше она эту змею не замечала. Он перехватывает ее полный отвращения взгляд. Он пытается засмеяться, и снова боль мешает ему.
– И что вы теперь будете делать, доктор?
Его тон, почти игривый, застает ее врасплох.
– Сохраним этот секрет между нами – и ваша репутация будет спасена? Или скажем всем, кто настоящий виновник? Выбор за вами. Я поступлю, как вы мне скажете.
