Текст книги "Корпус 38"

Автор книги: Режи Дескотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

По мнению медицинского эксперта, Памела умерла 19 июня, за тринадцать дней до того, как обнаружили тело. Разложение тканей замедлилось из-за относительной прохлады и небольшой влажности аквариума.

Жертва – молодая женщина белой расы, брюнетка, возраст – слегка за двадцать. Многочисленные разрезы, особенно те, что на внутренней стороне бедер, где исчезли лоскуты кожи, сделаны до смерти. Смерть вызвана кровотечением из артерии, перерезанной ножом, которым вырезали кожу. Клинок длинный и гладкий. Тем же ножом вскрыли брюшную полость; разрез от влагалища до грудины сделан после смерти. Убийца ввел нож в половые органы жертвы, сделал 36-сантиметровый разрез до ребер, через который затем извлек внутренности. Один внутренний орган отсутствовал: сердце. Оно извлечено грубо, артерии отрезаны тем же ножом. Легкие остались в грудной клетке, почки тоже на месте. Другие органы вынуты и крепко обмотаны вокруг торса. Голова и конечности отрезаны тем же ножом. На уровне плеч и в паху видны небольшие надрезы, нож послужил и для разрезания сухожилий.

Ни спермы, ни отпечатков пальцев. Значит, человек был в перчатках. Однако изнасилование не исключено. Общий вес найденных частей тела – 53 килограмма: то есть потребен большой рюкзак и мужчина крепкого телосложения либо не одна ходка, чтобы переместить все останки в аквариум. Однако несколько рейсов представляются маловероятными.

Стейнеру не нравятся такие заключения. Мысленно глядя на сцену убийства, он говорит себе, что лучше верить в господство души над материей и в жизнь после смерти. Но клинические детали, возможность восстановить события, детализировать их развитие – все это многое дает.

Впрочем, в головоломке пока не хватает многих элементов, среди которых голова жертвы, ее опознание, обстоятельства, при которых она встретила своего палача, место, где он ее мучил, убил и разрезал на куски. И это не считая всех остальных почему: почему изъяты куски кожи и сердце, почему сложен крест из конечностей, почему исчезла голова…

Столько вопросов – быть может, задержание Данте даст на них ответы. При условии, что это он и что он готов признаться. Еще важно, чтобы он был в состоянии говорить. Принимая во внимание его кризисные состояния – как описала их психиатр, – добиться этого будет непросто.

А имеющихся элементов головоломки слишком мало. О жертве – никаких данных; есть только ее татуировка на руке.

Картотека пропавших без вести ничего не дала, ничего не обнаружено и в среде проституток, тщательно изученной за последние два дня.

Если виновник Данте, девушка могла исчезнуть только в Париже и окрестностях. Но если не он, девушку могли взять откуда угодно.

Что касается двух обнаруженных на месте предметов, мяч не дал ничего, а по поводу пасхальной свечи обзваниваются все храмы и магазины, торгующие религиозной атрибутикой. Конечно, посреди этой рутины, в поисках разгадки этой мясорубки легко предпочесть ответ, предложенный доктором Ломан.

Без четверти двенадцать. Металлическая дверь лифта открывается, и он выходит. Альберт Лескин ждет его в дверях. Комиссар слышал его голос дважды: первый раз по телефону, второй – минуту назад, искаженный переговорным устройством. Сейчас он видит обладателя этого голоса.

Лысый, сухопарый человечек, поредевшие волосы коротко подстрижены. Черты лица как у марафонца – наверняка регулярно и подолгу бегает. Щелки глаз расширяются, чтобы разглядеть полицейского.

– Входите, комиссар, прошу вас, – говорит он, мягко посторонившись, что противоречит его воинственному виду.

Голос довольно громкий, ясный. Интересно, думает Стейнер, какое впечатление производил этот человек в казарме перед застывшими рядами солдат.

Полковник закрывает за ним дверь.

На секунду Стейнер захвачен открывшимся зрелищем. Внизу, по ту сторону оконного стекла, – Париж. А наверху небо, все оттенки от голубого до серого – выхлопы виноваты. Должно быть, у полковника такая жизнь, что ему важно обитать в таком месте.

Внутри потолок настолько низок, насколько высоко небо снаружи. Прямоугольная комната, белые стены увешаны военными сувенирами. Армейский флаг, фотографии военных операций, главным образом в черной Африке, мужчины в хаки и рубашках с короткими рукавами позируют перед бронетранспортерами или бронеавтомобилями.

– Выпьете что-нибудь? Горького кампари?

Стейнер улыбается. Кампари пили только в книгах Дюра. [24]24
  Маргерит Дюра (Marguerite Duras, Маргерит Донадье, 1914–1996) – французская писательница, родившаяся в Сайгоне, Индокитай.


[Закрыть]Может быть, в колониальных войсках он был популярен.

– С удовольствием.

Полковник достает из низкого шкафа два стакана и бутылку, потом исчезает и возвращается с ведерком для льда и Пастис 51. [25]25
  Пастис – общее название крепких французских анисовых настоек. Пастис 51 – 45-градусная разновидность пастиса, ароматизированная лакрицей и карамелью.


[Закрыть]

– Жены нет дома, так что можно спокойно говорить.

Он ставит стаканы и приглашает полицейского сесть на диван лицом к окну. Стейнер берет стакан, наблюдает, как лед растворяется в жидкости, потом отпивает.

– Итак, что стряслось, комиссар?

– Эрван Данте-Леган. Вы ведь им занимались…

– А! Данте… Я ему помог, да. Помог подготовиться к выходу из тюрьмы. Я работаю на добровольных началах в Общественно-воспитательной службе, с тех пор как отошел от дел. Я работал в Службе пенитенциарной администрации – опыт пригодился, – говорит он, смягчая улыбкой слова, сказанные жестко и по-военному.

Стейнер смотрит на лица черных и белых молодых людей, таких, каким был его собеседник в горах Северной Африки. Вряд ли он весил меньше, но лицо было гладким, еще не истерзанным тридцатью годами ношения тяжелого шлема или берета.

– Вы, случайно, не знаете, как у него дела?

– Нет, конечно. Я ими занимаюсь, пока они в тюрьме. Помогаю им в административных хлопотах. А тем, с кем у меня возникает взаимопонимание, даю пару наводок.

– Наводок?

– Адресов, где можно найти работу.

– Следовательно, с Данте у вас возникло взаимопонимание…

– Славный юноша, бедняга, да. Не из баламутов… Тюрьма его крепко по башке треснула. Но выход из тюрьмы совсем не легче, знаете ли. Для них всех. Они радуются, а ведь именно тогда начинаются трудности… Многие возвращаются спустя несколько месяцев, и все потому, что не хотели как следует подготовиться к свободе… Неплохой парень этот Данте-Леган. Но имя у него – просто какая-то карикатура на все бретонское. Эрван, подумать только. И притом лицо арабское… Чтоб вы знали, я видал этих смуглых. Не здесь, в Северной Африке. Совсем другое дело. Вы думаете… Что он натворил?

Старый полковник внезапно прерывает поток слов этим вопросом. Точно старался усыпить полицейского, чтобы легче получить ответ.

– Вы слишком многого от меня хотите. Пока ничего. Происшествие в аквариуме Трокадеро – слышали?.. Может, тут есть о чем поразмыслить?

– Это зверство? – хмурится старик. – Вы меня удивляете.

– Вы же знаете о его прошлых…

– Да, да. И все равно. Невозможно представить, чтобы он такое совершил. Может, его раньше и заносило, но он добрый парень. Птенчик – думал, что, освободившись, выкарабкается, занимаясь жонглированием. Видите характер? Не без способностей к тому же. Один раз мне показывал. Но это не профессия… Занятие нищего. Понимаете, таких парней может спасти только армия. Еще не изобрели ничего лучше, чтобы сформировать человека.

Стейнера подмывает спросить, что же тогда случилось с унтер-офицером Шаналем. [26]26
  Между 1980 и 1987 гг. в военном лагере Мурмелон исчезло восемь военнослужащих; в их убийстве подозревался унтер-офицер Пьер Шаналь (1946–2003), которому в итоге предъявили обвинение в убийстве трех из восьми исчезнувших. Шаналь покончил с собой, едва начались судебные слушания по его делу.


[Закрыть]Но решает не перебивать полковника.

– Я нашел ему работу у одного моего знакомого. Бывший офицер, своя строительная фирма. На этот раз настоящее дело.

– Тем не менее, когда я заговорил о Данте, вы не очень удивились…

– Просто Сегар сказал мне не далее как вчера, что он исчез. Сегар – это парень, у которого я его устроил. Бывший офицер, служил под моим командованием.

– И он вас не предупредил, что вчера… Значит, вы все-таки знали, как дела у Данте.

– Не напрямую! – хмурится полковник. – Мы им, знаете ли, не няньки. Парень приходит на стройку – тем лучше, не приходит – тем хуже. Это не значит, что надо немедленно обшаривать окрестности.

– Вы можете дать мне координаты этого Сегара?

– Надеюсь, не для того, чтобы его трясти, а? Думаете, легко найти работодателей, готовых принять таких Данте-Леганов?

Стейнер, улыбаясь, вынимает записную книжку. Налицо военная взаимопомощь: старик направляет к приятелю дешевую рабочую силу – бывших заключенных.

Полковник неохотно дает комиссару номер мобильного телефона; Стейнер записывает. Затем поднимается, еще ощущая горечь кампари во рту. И опять вид города приковывает его взгляд.

– Скажите мне, почему главный комиссар опрашивает свидетелей? Это, конечно, честь для меня, но разве это не работа инспектора? – спрашивает полковник, провожая Стейнера к дверям.

Стейнер задумчиво смотрит на него:

– Чтобы иметь удовольствие встречаться с такими людьми, как вы.

На лестничной площадке комиссар поворачивается к старику:

– Успокойте меня – неужели вы действительно думаете, что я похож на человека, который может вытряхивать сведения из людей?

Полковник смущенно смотрит на него. Стейнер не ждет ответа. Двери лифта закрываются, заливая кабину белым светом ламп.

По телефону унтер-офицер Сегар дал комиссару адрес текущей стройки. И сразу же Стейнера охватило нарастающее возбуждение охотника. Авеню д'Иена, напротив музея Гиме. Всего в нескольких сотнях метров от садов Трокадеро. Это уже интересно… Еще немного – и можно хвалить симпатичного психиатра. Всего два дня, и уже такой след.

Потом комиссар берет себя в руки.

Он играет в следователя с энтузиазмом двадцатилетнего новичка. Полковник правильно сказал: главному комиссару редко приходится выполнять такую работу. Но сейчас июль, часть подчиненных в отпуске, а у комиссара есть время и желание прогуляться.

За башнями XIII округа и домами азиатского квартала – гауссмановские строения [27]27
  Жорж-Эжен, барон Гауссман (1809–1891) – французский градостроитель, который в период Второй империи сильно перестроил большую часть Парижа, придав городу его нынешний вид.


[Закрыть]севера XVI-го. Все здания на одно лицо. И люди тоже. И шум на улице. У Стейнера создается впечатление, что ему придется пересмотреть свою парижскую географию.

Звонок не работает. Дверь приоткрыта. За ней слышится адский шум. Стейнер толкает дверь и входит. Один парень дубасит по перегородке – ломает. Другой, по-видимому, борется с чугунным радиатором. Третий орет в мобильный телефон, то ли перекрывая шум, то ли ругая собеседника.

Смахивает на квартиру в Сараево, которую неделями терзали выстрелы снайперов и противотанковые ракеты.

Унтер-офицер Сегар вешает трубку. Он массивен настолько, насколько полковник худ. В воображении Сейнера возникает толстяк, потеющий под африканским солнцем в недрах бронетранспортера. Комиссар с трудом представляет, как Сегар бегал с полной выкладкой. Еще труднее представить, что пузо у унтер-офицера появилось только в гражданской жизни. Впрочем, не легче, нежели постичь, что его собственный живот ознаменовал начало работы на посту главного комиссара. Сегар, вылитый людоед, неприязненно смотрит на комиссара. Стейнер удивляется, как полковник мог подумать, что он, Стейнер, сможет раскачать это животное. Даже вдвоем с Мельшиором из него было бы непросто что-нибудь вытрясти. Но бывший регбист-полузащитник вместе с Франсини отправился к последнему месту жительства Данте. В конце дня, сопоставив собранную информацию, они наверняка будут знать больше.

Несколько секунд знакомства – и сыщик решает проявить человечность к бульдожьей роже бывшего унтера. Тот и впрямь веселеет, сообразив, что полицейский здесь не из-за подпольных рабочих, а из-за пропавшего Данте.

– Исчез неожиданно, никого не предупредив.

– Скажите, он работал на этой стройке?

– Первую неделю да. Словом, три первых дня. Исчез 18 июня. Здесь был с 15-го. И не закончил… Триста квадратных метров. Все перегородки надо снести, а уж потом к нормальной работе приступать. Пятьдесят лет здесь жила старуха. Дала дуба месяц назад. С этого все началось. Можете себе представить.

– Как вы объясняете его уход?

– Хлюпик. Не то что мои поляки. Двужильные. Если б его не рекомендовал полковник, я бы его в свою бригаду никогда не взял. Оно и к лучшему. Ему нужна работа потоньше: отдирать электрические провода, трубы демонтировать – вот это ему подходит. С таким весом, как у него, тут вообще никого не найдешь.

Голый по пояс поляк мочалит перегородку, как дровосек мочалит дуб. Заносит топор за спину и лупит по кирпичу изо всех сил.

При каждом ударе здание дрожит. Обломки падают в облаке пыли и образуют своего рода руины на развороченном паркете. Помимо разбросанных сувениров и мебели, эти обломки – последние материальные свидетели бывшей обитательницы дома. Полицейский представляет, как старая дама при каждом ударе вздрагивает в гробу.

– А что заставило вас сюда прийти?

– Дело в аквариуме Трокадеро – это вам что-нибудь говорит?

– Нет. А должно? Это недалеко, Трокадеро.

– Там нашли разрезанную на куски жертву. Это наводит вас на какие-нибудь мысли насчет Данте?

Гигант смотрит на комиссара прищурившись:

– Разве он такое мог сделать, этот тип? Не знаю… Однажды на стройке ребята нашли кучу порнографических журналов. И представьте, один из моих поляков его застал – он их резал и мастурбировал. Мне плевать. Пока он вкалывает… В конце концов, я ему устроил хорошую взбучку, он заслужил.

– Хорошую взбучку? – Стейнер поднимает брови.

– Да, ну… Небольшой нагоняй. Вижу, что вы подумали. Их нужно держать в ежовых рукавицах, этих парней, а? Небось для Данте этого мало. В конце концов, и хорошо, что мы от него избавились!

– Вы так считаете? А если он действительно прикончил эту девушку? Когда случилась эта история?

– Ммм… Примерно за неделю до его исчезновения, – отвечает гигант, вдруг смутившись.

– Укороченная неделя, да? Видимо, несколько дней. Или даже накануне… Ладно, это может объяснить его исчезновение – за неимением вариантов. Не стану вас больше беспокоить. В любом случае я знаю, где вас найти, – говорит Стейнер, указывая на мобильник, который Сегар держит в руке.

С непроницаемым лицом гигант кивает.

– Кстати! – кричит полицейский от двери, стараясь перекрыть грохот. – Тот поляк, который застал Данте, – можно его увидеть?

– Увидеть-то можно, а вот поговорить – другое дело… Если только вы говорите по-польски. Он по-французски не говорит. К тому же вы его уже видели. Вон тот мощный парень.

Поляк почти закончил крушить стену. Покачиваясь на обломках кирпичей, он бьет последний раз. Ансамбль выпуклых мускулов спины, плеч и рук. Они выделяются четко, будто на анатомической иллюстрации, где человек изображен без кожи.

– Не говорит по-французски? Ну что ж, посмотрим. А вы – вы знаете польский? – спрашивает Стейнер, приближаясь.

– Мы же тут не литературой занимаемся, как вы заметили. Я беру кувалду, ударяю в стену, а поляк за мной заканчивает.

– Поберегитесь, однако, инспекции по делам иммигрантов, – улыбается Стейнер. – Ах да! Последний вопрос: почему вы назвали Данте птенчиком? Это колониальное выражение такое?

– Вы его когда-нибудь видели? Увидите – поймете. Лицо кузнечика и взгляд воробья. А вы что – следствие ведете?

– Это я ради удовольствия… Впрочем, не важно, – говорит наконец Стейнер, глядя на Сегара.

Как они и предполагали, клетка была пуста, птичка улетела. Получив деньги за месяц вперед, консьержка, озабоченная только сбором платы с жильцов, не беспокоилась.

Она не видела Данте, по крайней мере, дней десять. Но это не значит, что он все это время у себя не ночевал. Она ведь не может следить за жильцами днем и ночью.

Позаимствовав у консьержки ключ, майор Мельшиор и лейтенант Франсини направились в комнату.

Жилье выглядело так, будто его пора было снести лет этак десять назад. Газовые трубы и водопровод в кошмарном состоянии, электропроводка в любую секунду готова учинить короткое замыкание. О последствиях утечки газа в таком месте лучше не думать.

Комната ужасная. Пружинный матрас стоймя прислонен к стене, еще один грязный матрас на полу, в умывальнике подтекает кран. Окно от грязи непрозрачно. Никаких личных вещей, никакого багажа. Несколько пластиковых пакетов в углу, их прикрывают пустые консервные банки из-под кукурузы и сардин. Без сомнения, чтобы остановить вонь.

На потолке след какой-то пакости в виде змеи. Рисунок расползается по всей комнате. Вероятно, он это рисовал не раз.

Никакой мебели, кроме столика и табуретки. Искать нечего. Двое полицейских собираются уходить, когда Франсини замечает шар из газетной бумаги.

– Во всяком случае, 3 июля он был здесь. Взгляни, – говорит он, протягивая обрывок Мельшиору.

– Ну-ну, старина, – хрипит майор, увидев статью о Памеле. – На сей раз сомнений больше нет.

Глава 12

«Фольксваген-жук» покидает парковку у больницы и едет вдоль ипподрома Сен-Клу. Прислушиваясь к шуму мотора, Франсуа Мюллер едет с открытыми окнами, естественный воздух предпочитая кондиционеру. Безотказная механика сошла с конвейера тридцать восемь лет назад и, несмотря на растрескавшуюся искусственную кожу сидений, рассохшиеся шланги и немодную окраску, владелец заслуженно ее чтит. Заднее сиденье и пол перед пассажирским усыпаны бумагами, газетами, книгами и конвертами, в которых журналист роется, когда нужно убить пару минут в пробке. Под сиденьем можно нащупать старую портативную «Оливетти» – тех времен, когда Мюллер не считал зазорным перелезать на правое сиденье, чтобы печатать статьи, держа машинку на коленях.

В бардачке звонит мобильник. Журналист включает поворотник, съезжает на обочину и отвечает.

– Мюллер? Барон.

– А! Ну, ты нашел время звонить.

– Ничего, будешь доволен.

– Я тебя слушаю.

– Я говорил о комиссаре Стейнере? Представь себе, к нему пришла психиатр, та, что ишачит в психбольнице, лечит опасных. Сцена в аквариуме – в точности фантазии, которые один псих ей описывал, пока в больнице лежал. Она говорит, это может быть он. Поэтому Стейнер и его группа идут сейчас по его следу. Он с полгода назад вышел из Фреснес. Это все, что я пока знаю.

– Они в это верят?

– Это единственный след, который у них есть.

– Ничего другого? Совсем ничего?

– Ничего…

– Ну а ты что думаешь?

– Думаю, что сходство удивительное. Судя по тому, что мне сказали. А почему бы и нет?

– И парень исчез?

– Скажи, я увижу свой ответ послезавтра в прессе?

– Об этом не беспокойся. Это долгая работа.

– Он исчез в тот момент, когда было совершено преступление.

– Ты мне можешь найти имя этого психиатра?

– Сюзанна Ломан. Работает в Вилльеф, в Отделении для тяжелобольных Анри-Колина. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Неплохо бы еще знать судимости этого психа. Что было раньше, почему он оказался в больнице, и все такое. Если он вернулся после ОТБ во Фреснес, значит, его сначала арестовали.

– Он напал на женщину в ее доме. За деталями – в его досье, но, боюсь, достать его будет непросто.

– Послушай, Барон. Я уверен, все получится, если мы оба постараемся. С некоторых пор ты всем известен в префектуре. Можешь получить все, что захочешь… Ты рассказал неплохую историю. Мне нравится. Достанешь мне досье завтра?

– Сделаю, что смогу, Мюллер.

– Тогда до завтра. Эй, Барон?.. Спасибо! – говорит он и разъединяется.

Положив телефон в бардачок и включив поворотник, Мюллер заводит «фольксваген» и выезжает на дорогу.

Растянутая на кровати – запястья и лодыжки связаны, – Надя смотрит на своего агрессора, а тот свернулся в позе зародыша и сотрясается от судорог. Запястья болят. Но веревки на щиколотках не так уж сильно затянуты, и это обстоятельство дает Наде повод для немыслимой надежды.

Четверть часа назад в дверях ее ванной из ниоткуда появился мужчина, набросился на нее, засунул ей в рот что-то вроде мяча, потом оттащил ее в комнату и завязал глаза.

Она с отвращением трется щекой о подушку, пытаясь избавиться от спермы, которой он ее испачкал.

Он пальцами вытащил мягкий мяч, и, не успела она сообразить, в открытом рту оказался его член. Это вторжение теплого и громоздкого предмета в пространство между ее губами, языком и нёбом сделало бандита еще ужаснее.

Под оскорбления – голос, вопреки ожиданиям, не такой уж низкий и хриплый – его орудие двигалось у нее во рту все быстрее, беспорядочно, неистово. Толкалось в горло, душило, вызывая тошноту. Надя сжала бы зубы, если бы не нож – острие тыкалось между ребер над сердцем.

Оскорбления сменились хрипами и стонами.

После эякуляции семя грозило залить ей горло. Ей страшно. А лезвие разрезает ей бедро возле паха, от наружной стороны к внутренней, будто он собирается отрезать ей ногу.

Тогда она паникует. Ярость отчаяния придает ей сил, несмотря на путы и тяжесть мужчины. Под повязкой царит ночь, от чужой вони можно задохнуться.

И тут повязка сползает, и Надя глядит ему в глаза.

Надо спешить. Мужчина по-прежнему в углу. Она не видит его лица. Нож рядом с ней, лезвие покрыто ее кровью. Рана не болит. Пока не болит. Очень жарко. Надя смутно понимает, что произошло. Встретив ее взгляд, он рухнул, сунув руку в сумку. Она закричала, когда он схватил ее, но боится, что сейчас ее крики о помощи выведут его из прострации. На ее крики никто не обратил внимания. Сейчас – только стоны мужчины и шум с улицы.

Он залез к ней по фасаду и проник через открытое окно. Привязав ее к кровати, он закрыл дверь на задвижку – Надя слышала.

Она придвигает лодыжки к лезвию. Не сводя с мужчины глаз, пытается разрезать веревку. Изгибается, двигает ногами. После многочисленных попыток и многих порезов веревка поддается.

Руки связаны за спиной. Надя кидается в коридорчик и к входной двери. Затаив дыхание, поднимает голую ногу, чтобы опустить ручку. Но верхний замок не хочет открываться.

Она оборачивается, рыдая. Ее безумная, с трудом родившаяся надежда уже убита запертой дверью. Ей хочется позвать на помощь, но она не смеет кричать из страха, что он очнется.

Встав на цыпочки, она зубами поворачивает колесико замка. В комнате шум, потом движение. Зубами она поворачивает ключ английского замка. Чтобы открыть, нужно повернуть голову вправо. Зубы скользят на металлических бороздках. За перегородкой мужчина встал. Ее страх растет. Она сломала зуб о колесико. На шестой раз она справляется, ей удается отпереть дверь. За спиной скрипит паркет.

Он стоит в дверях, неподвижный. Его правое плечо скрыто косяком. Он смотрит на нее, как будто ничего не понимая и даже не замечая ее. Плача, она умоляет его о пощаде. Квартира стала ее западней. Когда он тянется к ней, она поворачивается к двери и подбородком жмет на ручку.

Лестница – спасение. Надя бежит вниз, пересекает маленький холл, не смея обернуться, думая, будто слышит его позади, с криком выскакивает на бульвар Орнано, прямо в толпу воскресных прохожих, которые расступаются перед ополоумевшей молодой женщиной – в футболке, нога в крови, руки связаны за спиной, – а затем обступают ее, сооружая заслон против источника ее ужаса.

Шесть минут спустя первая сирена оглашает бульвар со стороны Барбес. Вскоре к ней присоединяются две другие из Порт-Клианкур. Патрульные машины с трудом пробираются в общем потоке. Пожарных тоже вызвали. И вот Надин дом напротив старого кинотеатра «Орнано, 43» окружен машинами с мигалками, которые привлекают любопытных.

Девушка едва выговорила несколько слов в аптеке, куда ее отвели. Теперь она сидит в пожарной машине, где ее допрашивает один из полицейских подразделения АКБ. [28]28
  АКБ (ВАС – La Brigade anticriminalité) – Антикриминальная бригада французской полиции.


[Закрыть]Никто не видел, чтобы насильник выходил на бульвар. Должно быть, он еще в доме.

Пять сотрудников АКБ поднимаются по лестнице в квартиру. На втором этаже за открытой дверью они видят коридорчик, а в нем три двери, две слева и одна в глубине. С пистолетом в руке полицейский заглядывает в первую комнату, гостиную, – там же и кухонька с барной стойкой. Он заходит, чтобы глянуть за стойку. В это время его коллега идет по коридору до второй двери слева.

Кровать залита кровью. На стене горизонтальная полоса длиной метра два. В углу какой-то вроде бомж танцует с ножом в руке. Он стонет, что-то бормочет.

Стражи порядка колеблются. Мужчина их не видит. Его брюки спущены, промежность в крови.

В трансе он размахивает запачканным ножом, длинным и заостренным, словно пытается уклониться от нападения невидимого врага. Слезы текут по окровавленным щекам, оставляя бороздки на лице, которое подобно выжженной земле.

Один из полицейских с тонфой [29]29
  Тонфа – традиционное ударное оружие жителей острова Окинава, прообраз современной полицейской дубинки с поперечной рукоятью.


[Закрыть]приближается и старается привлечь внимание безумца. Тот ничего не видит, клинком рисует арабески в воздухе, но не там, где стоит полицейский. Потом, заметив возникшую слева фигуру, безумец замахивается оружием. Полицейский уклоняется, ударом палки по руке заставляет несчастного выпустить нож и, зайдя сзади, прижимает его к полу.