Текст книги "Они появляются в полночь"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Ричард Мэтисон (Матесон),Брэм Стокер,Генри Каттнер,Роберт Альберт Блох,Алексей Толстой,Уильям Тенн,Август Дерлет,Монтегю Родс Джеймс,Эдвард Фредерик Бенсон,Фриц Ройтер Лейбер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– А вы, ребята, что здесь делаете? Игры, небось, свои затеяли в соборе?

– Что вы, что вы, – говорю, – мистер Палмер, нас здесь и не было, мы только-только пришли. А пока я, значит, говорю старику, что ничего, мол, подобного, никаких мы здесь игр не затевали, товарищ мой – Эванс его фамилия – он туда заглянул внутрь, в разлом этот, да вдруг как отпрянет назад, бледный весь, дыхание перехватило и – прямо к нам.

– Там, – говорит, – внутри склепа что-то есть. Я, – говорит, – заметил, там что-то блестит.

– Чего там блестит? Ну и ну! – отмахивается старый Палмер. – Ладно, некогда мне тут с вами лясы точить. А ты, Уильям, иди возьми еще щебня и замазки и, пожалуйста, на этот раз поработай на совесть. А если не выполнишь моего приказания немедленно, то тебя ожидают неприятности, понял?

– Ну так вот, мужчина тот ушел, Палмер тоже, а мы с Эвансом маленько задержались в соборе, и я его возьми и спроси:

– Ты что, и вправду там что-то такое увидел, не врешь?

– Да нет, – говорит, – святая правда, видел!

Я ему тогда предложил:

– Давай засунем в расщелину какую-нибудь щепку и пошарим внутри.

Там об ту пору много всякого деревянного мусора вокруг валялось, уж как мы ни старались, что только не перепробовали, все деревяшки и обломки – ни один не лезет в дырку. А у Эванса как раз оказались с собой ноты – уж не помню, что это было, – то ли к какой-то службе, то ли гимн церковный. Так он свернул нотную бумагу в трубочку потуже и просунул в расщелину. Несколько, значит, раз он эту процедуру проделал – и ничего. Я говорю:

– Давай теперь я попробую.

И так старался, и эдак – ничего. А потом – сам не пойму почему – наклонился я к тому отверстию, вставил в рот два пальца – знаете, сэр, как это делают мальчишки, – да как свистну! А потом слышу и ушам своим не верю: там, в гробнице, что-то такое вроде пошевелилось. Испугался я и говорю Эвансу:

– Пойдем поскорей отсюда. Что-то не нравится мне все это, пойдем.

А он мне:

– Ах ты, фу-ты, ну-ты! Вертай сюда ноты.

Забрал, значит, и снова пошел ковыряться. Ох, не знаю, довелось ли мне за всю мою долгую жизнь увидеть еще хоть раз, чтобы человек вдруг так смертельно побледнел, как побледнел тогда он. Шепчет с дрожью в голосе:

– Уорби, бумага-то за что-то такое зацепилась или… или ее кто-то схватил и держит.

Ну, я в ответ ему посоветовал:

– Вытаскивай ее, – говорю, – обратно или оставляй насовсем, пойдем отсюда поскорей.

Ну, он поднатужился и вытащил ноты – по крайней мере основательный их кусок – часть так и осталась внутри, будто ее кто оторвал. Эванс стоит и смотрит с ужасом на обрывок, зажатый в кулаке, затем как-то странно каркнул и разжал руку, ноты упали на пол, и мы со всех ног кинулись прочь из собора. Когда уже были на свежем воздухе, Эванс меня спрашивает:

– Ты конец бумаги видал?

– Как же, говорю, конечно, видал. Он был оторван.

– Да, – говорит, – оторван. Только, – говорит, – это еще не все: он был весь черный и мокрый!

В общем, то ли из боязни раскрыть какую-то страшную тайну, а может, оттого, что музыку нам надо было выучить за два дня и у нас имелось время в запасе, а то, скажи мы про всю эту дьявольщину органисту, он бы нам такую трепку задал – короче, ничего мы никому не сказали, а те ноты, – я так полагаю, рабочие убрали вместе с хламом, что был разбросан на хорах. Да, ничего мы тогда никому не сказали, однако спроси вы сегодня Эванса, что он помнит о том случае, он вам поклянется, что оборванный конец свернутых в трубочку нот весь был мокрый и черный.

После того дня мальчики старались подальше держаться от гробницы, так что Уорби не знал наверное, каковы были результаты повторной починки надгробия. Только слыхал краем уха разговоры проходящих через хоры рабочих, что у них там работа не заладилась и дошло до того, что сам мистер Палмер попытался приложить свои руки к ремонту крышки надгробия. А некоторое время спустя он собственными глазами видал, как мистер Палмер стучался в дверь дома декана. Через день-другой он заключил из фразы, оброненной отцом за завтраком, что в соборе на следующий день после утренней службы предстоят какие-то необычные события.

– И я бы предпочел провести всю операцию еще сегодня, не откладывая на потом, – прибавил его отец.

– Убей, не могу взять в толк – чего еще дальше рисковать.

– Папаша, – обратился к нему младший Уорби, – а что вы там собираетесь перестраивать?

Но Уорби-старший пришел в неописуемую ярость и гневался на своего отпрыска столь активно, что тот просто растерялся – папаша ведь человек был незлобливый и серьезный, а тут ни с того ни с сего разошелся не на шутку.

– Ты, – говорит, – друг любезный, не смей ввязываться в разговоры старших, сопляк ты еще для такого дела и невоспитанный мальчишка к тому же. Что я там собираюсь или не собираюсь предпринимать завтра в соборе – это не твоего ума дело. Если я тебя завтра застану там после службы, то отправлю домой с увесистой затрещиной – так и знай.

Понятное дело, юный Уорби не заставил отца повторять угрозу дважды, извинился как положено, но был не так-то прост, как казалось отцу: он отправился к своему дружку Эвансу и изложил тому свой план.

– Мы знали, что в углу поперечного нефа имелась лестница, по которой можно было взобраться на тркфорик, и дверь в те времена частенько бывала открытой, а если паче чаяния окажется запертой, то мы, мальчишки, знали, что ключ обычно прятали под половиком. Ну и порешили мы так: отпоем свое, а потом, когда все мальчики, значит, начнут расходиться, мы тайком прокрадемся по той лестнице наверх и оттуда, из трифория, где мы, значит, затаимся, понаблюдаем сверху, чего они там собираются делать.

– Н-да, в ту самую ночь, сэр, я сразу заснул как убитый – как это бывает только в юном возрасте, – и вдруг меня будит среди ночи моя собачонка. Забралась, понимаете, ко мне под одеяло, ну, тут я сразу смекнул, что ночка нам предстоит особенная – собака-то совсем насмерть перепугалась. И точно: пяти минут не прошло, как раздался тот самый плач. Не берусь описать вам словами, что это был за звук, а главное – совсем рядом, ближе чем когда-либо. И знаете, мистер Лэйк, забавная штука – вы ведь уже успели убедиться в том, какое на площади у собора гулкое эхо, особенно с нашей стороны. А от тех жутких криков никакого эха не было и в помине. Так я вам говорил, что на этот раз крик слышался совсем-совсем рядом, перепугался я не на шутку, замер и только слушаю. И вдруг в коридоре, за дверью, что-то такое шелестит снаружи. Ну, думаю, все, пропал. Но гляжу, псина приободрилась, а там за дверью, слышу, зашептались. Я чуть было не захохотал тогда от радости: это ж папаша и родительница проснулись, разбуженные жутким криком.

– Что это такое было? – спрашивает мамаша.

– Ш-ш-ш-ш, тихо. Не знаю я, – это уже папаша ей отвечает, весь такой возбужденный, что ли, – парнишку не разбуди. Надеюсь, он ничего не слыхал.

Ну раз они тут, рядом, я уже осмелел, выскользнул из кровати и прямиком к окошку, что выходит на соборную площадь. А псина – та просто совсем зарылась в одеяло. Вот выглядываю я в окошко и поначалу ничегошеньки не вижу, а потом разобрал в тени под контрфорсом две красные точки, тусклые такие, не сравнить со светом лампы или костра: просто две точки, еле различимые во тьме. Только я их приметил, как выясняется, что мы не единственные люди в округе, разбуженные леденящим кровь воем: в окне дома, стоящего от нашего по правую руку, появился свет и стал перемещаться из комнаты в комнату. Я обернулся в ту сторону, чтобы, значит, убедиться, что зрение меня не обмануло, а когда снова оглянулся в сторону той таинственной тени, точки тусклого красного цвета уже пропали, и как я ни таращился, ни вглядывался в темноту, ничего уж больше не увидел. Вот тогда я испытал еще один, так сказать, прилив страха за ночь, но уже последний: я неожиданно ощутил чье-то прикосновение к босой ноге. Я замер от ужаса, но все оказалось в порядке: это моя собачонка выбралась из постели и полезла ко мне ласкаться, она прыгала от радости вокруг меня, но голоса – умнющая тварь! – не подавала. К скотинке, по всей видимости, вернулось хорошее настроение и всегдашняя ее игривость, я забрал ее к себе в постель, и мы в ту ночь отлично выспались.

На следующее утро я повинился матери в том, что собака ночью была в моей спальне, и как же я удивился, что она приняла это известие довольно-таки спокойно.

– Вот как? – говорит, – Если по правде сказать, то ты заслуживаешь этим проступком того, чтобы тебя оставить без завтрака. Ты нарушил свое обещание, нехорошо себя повел, однако в то же время вроде ничего страшного не произошло, так что в следующий раз ты должен испросить у меня согласия на то, чтобы забрать животное на ночь в свою комнату, понятно?

Я ответил, что понятно, а немного погодя сказал папаше, что этой ночью опять кричали кошки за окном.

– Кошки? – спрашивает он, а сам странно так на родительницу мою поглядывает, потом закашлялся и говорит:

– Ах, кошки? Да-да, конечно же, кошки. Я, кажется, и сам их слыхал ночью.

– Надо вам сказать, сэр, то утро вообще выдалось необычным, ничего не ладилось. Органист, так тот вообще захворал и остался в постели, а его помощник позабыл, что шел девятнадцатый день, и не сыграл Малый Канон, ждал, когда мы начнем «Прииди», потом затянул почему-то тему вечернего песнопения, тут уж мальчики в хоре настолько развеселились, что не могли петь, а когда дело дошло до гимна, мальчик, которому надлежало исполнять соло, совсем разошелся: хихикал и хихикал. Он притворился, что у него пошла кровь из носу, и сунул мне книгу в руки, а я-то текста не учил, да если бы даже и знал слова – все равно, солист из меня был никудышный. Да-а, времена пятьдесят лет назад были не из легких: представляете, контртенор, что стоял за моей спиной, тогда крепко меня ущипнул – как сейчас помню.

– Короче говоря, мы кое-как дотянули до конца службы, а потом ни взрослые хористы, ни мальчики не стали дожидаться, пока присутствовавший на богослужении каноник зайдет в ризницу и задаст им хорошую взбучку, но, мне кажется, каноник Хенслоу так и не зашел. Во-первых, он, по-моему, впервые в жизни прочитал не ту проповедь, – и, во-вторых, он об этом отлично знал. Но так или иначе, мы с Эвансом беспрепятственно поднялись по той лестнице, о которой я вам рассказывал, а там мы улеглись на живот и высунули головы прямо над старинным надгробием. Не успели мы наверху устроиться поудобнее, как в опустевшем соборе зазвучали шаги служителя: он закрыл железные двери, выходящие на паперть, затем запер на ключ юго-западный вход и, наконец, двери, ведущие в трансепт [2]2
  Архитектурная особенность церкви.


[Закрыть]собора, – мы, конечно, догадались, что здесь должны произойти какие-то загадочные события и их участники явно не желают посвящать в них прихожан.

– Что было дальше? Дальше через северную дверь вошли господин декан и каноник, вслед за ними мой папаша, старик Палмер и парочка лучших его людей. Палмер с деканом остановились посреди хоров и о чем-то толковали. У Палмера в руке был моток веревки, а у его людей – ломики. И все они выглядели очень взволнованными – просто ужас. Ну вот, стояли они и переговаривались, а потом я слышу, как господин декан произнес:

– Ну ладно, Палмер, не будем терять времени попусту. Если вы твердо убеждены, что такова воля и общее желание жителей Саутминстера, то я, так и быть, разрешаю вам сделать то, о чем вы просите, однако скажу вам со всей прямотой, что в жизни не слыхал подобного вздора из уст человека серьезного и практичного, каким я всегда вас считал. Как, вы согласны со мной, мистер Хенслоу?

Насколько мне удалось разобрать с такой высоты, каноник ответил что-то вроде:

– Ну что ж, ведь сказано в Писании: «Не судите других, да сами не судимы будете», не так ли?

Декан на это только фыркнул и прямиком отправился к надгробию и встал спиной к перегородке, остальные подошли тоже, только медленно так, с осторожностью какой-то, боязливо. Хенслоу остановился с южной стороны гробницы и почесал подбородок. Потом опять заговорил декан:

– Палмер, – говорит, – что для вас будет проще сделать: снять верхнюю плиту или одну из боковых отодвинуть?

Старый Палмер и его товарищи стали обходить все стороны горизонтально лежащей крышки надгробия и исследовать кладку, потом простукивали все боковые плиты – и с западной стороны, и с восточной, и с южной попробовали, разве только с северной стороны не заходили. Хенслоу высказался за то, чтобы попробовать убрать плиту с южной стороны: там, мол, и света больше и пространства для работы достаточно. Затем мой папаша, все это время наблюдавший за ними, зашел с северной стороны гробницы, опустился на колени и попробовал расшатать боковую плиту рядом с проломом, поднялся на ноги, отряхнул пыль с брюк и сказал, обращаясь к декану:

– Прошу прощения, господин декан, но по моему разумению, ежели мистер Палмер попробует эту плиту, он убедится, что ее отодвинуть легче легкого. Мне представляется, что ежели один из его людей засунет в щель ломик и наляжет на него хорошенько, используя как рычаг, то все будет проделано быстро и без хлопот.

– Замечательно, благодарю вас, Уорби, – отвечает декан, – это хорошая идея. Палмер, прикажите одному из ваших людей так и поступить, договорились?

– Ну так вот, подходит к надгробию один человек, засовывает лом в расщелину, налегает на него всем своим весом, и как раз, когда все они сгрудились там внизу, наблюдая за тем, что произойдет, а мы высунули головы, чтобы разглядеть хоть что-то с трифория, вдруг раздается жуткий грохот в западной оконечности хоров, будто там скатилась охапка дров по ступенькам лестничного пролета. Вы, понятное дело, не ожидаете от меня, чтобы я успел заметить все, что произошло одновременно в тот самый момент. Такая там внизу началась суматоха – ничего не понять. Я слышал, как отвалилась боковая плита, потом звякнул об пол ломик, потом декан придушенным голосом воскликнул:

– Господи, Боже праведный!

– Когда я снова посмотрел туда, то увидел декана, упавшего на пол. Рабочие-каменщики улепетывали в ужасе вниз по лестнице на хорах. Хенслоу пытался помочь декану подняться, Палмер – по его собственному признанию, совершенному задним числом, – вроде старался остановить своих людей, а мой отец сидел на ступеньке алтаря, закрыв лицо руками. Декан сильно был рассержен.

– Хотелось бы мне знать, Хенслоу, куда это все наши храбрецы подевались? Услыхали треск ломающейся деревяшки и – сразу наутек, все разом!

Хенслоу пытался как-то оправдаться, но его неуверенные объяснения о том, что он, мол, стоял по другую сторону надгробия, ни в коем разе декана не устраивали.

– Тут возвращается Палмер и докладывает, что не обнаружил причину грохота, который они все слышали: ничего, мол, там не свалилось. Ну а когда декан немного оклемался и успокоился, они все собрались у отваленной боковой плиты – все, кроме моего родителя, который остался сидеть там, где сидел, – кто-то зажег огарок свечи и они заглянули внутрь гробницы.

– И ничего-то тут нет, – промолвил декан, – что я вам говорил? Пусто! Ан нет, постойте, постойте, что-то все же имеется, это что такое? Обрывок нотной бумаги и кусок материи, вроде как похоже на лоскут дамского платья. И то и другое совсем свежие. Археологического интереса не представляют. Что же, быть может, в следующий раз вы все-таки прислушаетесь к мнению образованных людей и не станете доверять всяким россказням! – или что-то в том же духе, укорил их и пошел себе восвояси, только прихрамывал слегка. А когда выходил из северного входа, обернулся назад и сердито так выговорил Палмеру за то, что он якобы оставил дверь открытой настежь. Палмер ему прокричал:

– Ах, извините, сэр, извините! – но плечами весьма недоуменно пожал, а Хенслоу возьми да и скажи:

– Что-то сдается мне, ошибся мистер декан. Я отлично помню, как я закрыл за собой дверь, когда вошел в собор. Но, видно, мистер декан все еще не в себе от шока.

Тут Палмер всполошился:

– А где Уорби?

Они стали озираться и увидели моего папашу, сидящего на алтарной ступеньке, но вроде уже приходящего в себя – он утирал вспотевший лоб платком. Палмер подошел и помог ему подняться на ноги. Отец встал уже твердо, чему я был несказанно рад – не скрою.

– Они были слишком далеко, чтобы я мог расслышать их негромкий разговор, но видеть-то я видел: папаша указывал рукой вдоль прохода к северным дверям, Палмер с Хенслоу, страшно удивленные и перепуганные, слушали его, раскрыв рты. В скором времени отец с Хенслоу ушли из храма, а остальные поторопились поставить на место боковую плиту и замазать все щели. Когда часы на колокольне пробили полдень, собор уже открыли для прихожан, а мы потихоньку спустились со своего наблюдательного пункта и отправились по домам.

– Мне не терпелось услышать от отца, что же там такое произошло, что привело его в такое смятение – никогда не видел его в подобном состоянии. Когда я прибежал домой, то застал папашу сидящим за столом со стаканом крепкого бренди, а рядом стояла мать и с беспокойством смотрела на отца. Я-таки не выдержал и признался в том, что был в соборе на самом верху. Но он отчего-то не отреагировал так, как я ожидал, – то есть не шибко на меня рассердился.

– А-а, значит, ты был там? И видел все своими глазами. И ее ты тоже видел?

– Я все-все видел, папаша, – отвечаю, – все, кроме того момента, когда раздался страшный грохот.

Он посмотрел на меня пристально, да и спрашивает:

– А видел ты, что сбило декана с ног? Ну, та штука, которая вылезла из гробницы, ее ты видел? Ах, нет? И слава Богу, что не видел.

– А что, что там такое было? – это поинтересовался я.

А он не верит:

– Да ладно, смелее, признавайся, ты должен был ее увидеть. Неужели не видел? Что-то такое похожее на человека, только ужасно волосатое, и два огромных глаза горят.

– Больше я из него ничего вытянуть тогда не сумел, а позднее уже он вроде как стыдился, что так перепугался в то злополучное утро, и как только я заводил разговор о том происшествии, он быстро переводил его на другую тему. И только значительно позднее, когда я был уже в зрелых годах, он чаще прежнего разговаривал со мной о том происшествии, но всегда вспоминал минувшее в одних и тех же словах.

– Черное оно было, – говаривал папаша, – все покрытое волосьями, о двух ногах, а глаза-то, глаза так и светятся, горят адским пламенем.

– Вот какая история приключилась, мистер Лэйк, с тем надгробием. Мы ее никогда не пересказываем столичным гостям, и я буду, так сказать, чрезвычайно вам признателен, сэр, если вы сохраните ее в тайне до того по крайней мере времени, пока я не сойду в могилу. Не сомневаюсь, сэр, что мистер Эванс попросит вас о точно таком же одолжении, если вы поинтересуетесь его мнением на этот счет.

Так оно на самом деле и оказалось. Но прошло уже с той поры более двух десятков лет, могилы Уорби и Эванса давно поросли травой, таким образом, мистер Лэйк посчитал возможным передать мне свои записки, сделанные им в 1890 году в ту ночь, когда он услышал странную легенду. К своим записям рассказа Уорби он приложил набросок карандашом с того надгробия короткой надписи, начертанной стараниями доктора Лайелла прямо посередине металлического креста на северной стороне надгробия. Это цитата из общеизвестного текста Книги Пророка Исайи, глава 34. Она очень короткая – всего из трех слов.:

IBI CUBAVIT LAMIA. [3]3
  Здесь покоится Ламия. (лат.).
   Ламия – в греческой мифологии чудовище, дочь Посейдона, похищавшая и пожиравшая детей. Так как Гера лишила ее сна, Ламия бродит по ночам. Зевс даровал ей возможность вынимать свои глаза, чтобы она могла заснуть. В Европе Ламия ассоциировалась с ночным кошмаром Марой.


[Закрыть]

Август Дерлет
Башня летучей мыши

Август Дерлет вряд ли нуждается в представлении широким кругам любителей леденящих душу произведений о Вампирах: как автор многочисленных рассказов о зловещих явлениях и о нечистой силе, да, впрочем, и как составитель различных сборников, включающих самые яркие образцы литературы этого жанра, он, пожалуй, не имеет себе равных в своей области знаний. С того самого момента, когда он впервые в начале двадцатых годов начал писать, Дерлет успел создать сотни замечательных рассказов и некоторые из них посвятил Вампирам. Несколько рассказов хорошо известны заинтересованному читателю, другие Дерлет откровенно предпочитал не переиздавать, но из всего богатейшего литературного наследия, оставленного писателем, пожалуй, рассказ «Башня Летучей Мыши» является наиболее ярким перлом его творчества. Рассказ этот давно уже не переиздавался и, несмотря на некоторые элементарные неточности и погрешности, которые, несомненно, простительны начинающему автору, отличается незаурядным мастерством художника-рассказчика и захватывающим сюжетом.

Среди бумаг покойного сэра Гарри Эверетта Барклая, проживавшего в Лондоне на Чарингкросс, было найдено письмо следующего содержания:

10 июня 1925 года.

Мой дорогой Марк,

Не получив ответа на мою открытку, могу лишь предположить, что она не дошла до тебя. Пишу тебе из своего летнего дома, расположенного в очень уединенном месте на вересковой пустоши. Питаю надежду, что скоро ты меня приятно порадуешь своим приездом (на вероятность которого ты намекал), потому что этот дом как раз из разряда тех, что могли бы тебя заинтересовать. Он очень схож с родовым замком Баскервилей, описываемым сэром Артуром Конан Дойлем в романе «Собака Баскервилей». Ходят туманные слухи о том, что это место – пристанище злых духов, но я им совершенно не верю. Тебе известно, что мир духов мало меня волнует: мой основной интерес распространяется на колдовство. Мысль о том, что сие тихое местечко, затерянное среди мирных английских пустошей, сделалось пристанищем сонма злых духов, кажется мне весьма глупой. Как бы то ни было, местные окрестности крайне благоприятны для здоровья, да и сам дом в некоторой степени образчик старины, что питает мою слабость к археологии. Поэтому, как ты понимаешь, существует достаточно много вещей, способных отвлечь мое внимание от глупых слухов. Здесь со мной находятся Леон, мой камердинер, и старый Мортимер. Ты помнишь Мортимера, который готовил для нас такие великолепные холостяцкие ужины?

Я здесь только двенадцать дней, но уже обследовал весь дом снизу доверху. На чердаке я наткнулся на ветхий сундук, в котором обнаружил девять старых книг. У некоторых из них были оторваны титульные листы. Я поднес книги к чердачному окошку, чтобы рассмотреть их повнимательнее, и в одной из них узнал наконец «Дракулу» Брэма Стокера, причем, это я сразу установил, одного из самых первых изданий.

По прошествии первых трех дней на пустошь опустился сильный, типично английский туман. Как только погода закапризничала, угрожая полностью испортить прекрасное настроение от стоявших погожих деньков, я перетащил все находки с чердака в дом. О «Дракуле» Стокера я уже упоминал. Кроме него, есть книга де Роша о черной магии. Книги Орфило, Сведенборга и Калиостро я пока что отложил в сторону. В моем распоряжении также «Ад» Стриндберга, «Тайное учение» Блаватской, «Эврика» По и «Атмосфера» Фламмариона. Ты, мой дорогой друг, легко можешь себе представить, как взбудоражили меня эти книги, имеющие непосредственное касательство к теме колдовства. Орфило, как ты знаешь, был только химиком и физиологом; Сведенборга и Стриндберга обоих можно зачислить мистиками; По, чья «Эврика» оказала мне мало пользы в деле изучения черной магии, тем не менее, восхитил меня; остальные же пять были для меня дороже золота: Калиостро, придворный фокусник из Франции; мадам Блаватская, жрица оккультного учения; «Дракула» со всеми его вампирами; «Атмосфера» Фламмариона с описанием различных верований; и де Роша, о котором могу процитировать несколько строк из «Ада» Августа Стриндберга:

«Я не снимаю с себя ответственности, а только лишь прошу читателей запомнить, что если когда-нибудь у них появится желание заняться магией, особенно тем, что именуется волшебством, или, точнее, колдовством, то они должны знать, что его реальность бесспорно доказал де Роша».

Честно говоря, друг мой, мне захотелось узнать, и у меня были на то веские причины – что за человек жил здесь до меня, каким был тот, кто так увлекался столь разными писателями, как По, Орфило, Стриндберг и де Роша. И я решил это выяснить несмотря на туман. Поскольку по соседству со мной никто не живет, то ближайший источник информации – это деревня, расположенная в нескольких милях отсюда. Этот факт сам по себе довольно-таки странен, тем более что место для летнего дома здесь, похоже, хорошее. Я отложил книги и, сообщив камердинеру о своем намерении прогуляться до деревни, отправился в путь. Не успел я удалиться от дома, как меня нагнал Леон, который решил прогуляться со мной. Мортимер остался один в окутанном туманом доме.

В деревне мы мало что узнали. Из разговора с одним бакалейщиком, единственным общительным человеком, встретившимся нам на пути, мы выяснили, что последнего обитателя дома звали баронет Лорвилль. У меня сложилось впечатление, что местные жители побаивались покойного и поэтому говорили о нем неохотно. Наш бакалейщик рассказал нам историю о том, как однажды темной ночью несколько лет назад здесь исчезли четыре девушки. Люди верили, да и сейчас верят, что они были похищены баронетом. Эта мысль мне кажется крайне нелепой, тем более что суеверные местные жители ничем не могут обосновать свои подозрения. Кстати, тот же самый бакалейщик, кроме всего прочего, сообщил нам, что дом Лорвилля называют «башней летучей мыши». Это также представляется мне бездоказательным, потому что за все время моего пребывания в доме я не заметил ни одной летучей мыши.

Мои размышления по данному поводу были бесцеремонно прерваны Мортимером, который пожаловался на летучих мышей в погребе – довольно странное совпадение. По его словам, они все время задевали его по лицу и он боялся, что они запутаются у него в волосах. Мы с Леоном, конечно, спустились вниз, чтобы посмотреть на них, но так ни одной и не увидели, хотя Леон и утверждал, что одна наткнулась на него, в чем я сомневаюсь. Вполне возможно, что эти заблуждения вызваны внезапными сквозняками.

Данное происшествие, Марк, было лишь предвестником странных событий, которые происходят с тех пор. Я перечислю тебе наиболее значительные из них в надежде, что ты сможешь дать им разумное объяснение.

Три дня назад события начали принимать серьезный оборот. В тот день Мортимер подбежал ко мне и, едва переводя дух, сообщил, что в погребе лампа постоянно гаснет. Мы с Леоном провели расследование и установили, что, как и говорил Мортимер, и лампа и спички в погребе гасли. Я могу объяснить данный факт только вероятным возмущением воздушных потоков. И действительно, электрический фонарик не гас, но при этом, казалось, светил тускло, чему я даже не берусь дать объяснения.

Вчера Леон, а он благочестивый католик, отлил немного святой воды из флакона, который он всегда носит при себе, и направился в погреб с твердым намерением изгнать оттуда всех злых духов, если таковые там имеются. Как я недавно заметил, у основания ступенек лежит большая каменная плита. И вот когда Леон спустился по ступенькам вниз, большая капля освященной воды упала на эту плиту, и сквозь заклинания, которые он бормотал, послышалось ее шипение. На середине заклинаний Леон вдруг замолк, а потом стремительно побежал прочь, невнятно выкрикивая, что погреб вне всякого сомнения, является ни чем иным, как вратами в ад под охраной самого дьявола.

Сознаюсь тебе, мой дорогой Марк, что это необычайное происшествие повергло меня в замешательство.

Вчера вечером, когда мы сидели втроем в просторной гостиной, лампа вдруг без всякой причины погасла. Я пишу «без всякой причины», потому что не сомневаюсь, что лампа погасла не просто так, а под воздействием сверхъестественных сил. За окном стояла безветренная погода, а я, сидя как раз напротив лампы, почувствовал прохладное дуновение. Больше этого никто не заметил. Впечатление было такое, что кто-то, сидевший прямо напротив меня, сильно дунул на лампу или же ее обдала крылом пролетевшая над ней крупная птица.

Нет сомнений в том, что с домом что-то действительно неладно, и я намереваюсь выяснить, что, чего бы мне это ни стоило. (Здесь письмо резко обрывается, как будто его собирались закончить позднее).

* * *

Два врача, склонившиеся над телом сэра Гарри Барклая в поместье Лорвилля, наконец закончили обследование.

– Я не могу объяснить причину столь невероятной потери крови, доктор Мордант.

– Я тоже, доктор Грин. Он настолько обескровлен, что лишь чудо могло бы спасти ему жизнь! – Доктор Мордант негромко засмеялся: – Что касается потери крови, то я было подумал о внутреннем кровоизлиянии и апоплексии, но абсолютно не нахожу признаков чего-либо подобного. Судя по выражению его лица, а оно столь ужасно, что мне даже трудно на него смотреть…

– Вы правы…

– …он умер от сильного испуга или же от того, что стал свидетелем чего-то ужасного.

– Последнее более вероятно.

– Я считаю, что нам следует засвидетельствовать смерть в результате внутреннего кровоизлияния и апоплексии.

– Согласен.

– Значит так и сделаем.

Врачи склонились над открытой тетрадью на столе, внезапно доктор Грин выпрямился, порылся рукой в кармане и достал спичку.

– Вот спичка, доктор Мордант, сожгите эту тетрадь и никому о ней не говорите.

– Да. Так будет лучше.

Выдержки из дневника сэра Гарри Э. Барклая, найденного рядом с его телом в поместье Лорвилля 17 июля 1925 года.

25 июня.прошлой ночью мне привиделся странный сон. Мне снилось, что в лесу вокруг замка моего отца в Ланкастере я встретил красивую девушку. Не знаю почему, но мы обнялись, и наши губы сошлись в поцелуе, и это продолжалось не менее получаса! Какой странный сон! Похоже, мне снилось еще что-то, хотя я и не могу вспомнить что именно, но когда утром я взглянул на себя в зеркало, то увидел бледное, без единой кровинки и довольно искаженное лицо.

Позднее Леон сказал мне, что он видел похожий сон, а так как он убежденный женоненавистник, то я не могу дать этому сколько-нибудь убедительное объяснение. Странно то, что мы одновременно видели совершенно схожие сны.

29 июня.Ранним утром ко мне подошел Мортимер и сообщил о своем твердом намерении немедленно покинуть дом на том основании, что прошедшей ночью он точно повстречался с привидением. Красавцем стариком, добавил он. Похоже, Мортимер пришел в ужас от того, что старик поцеловал его. Должно быть все это ему приснилось.

И лишь благодаря этому доводу мне удалось убедить его остаться, причем я взял с него торжественное обещание не распространяться по данному случаю. Позже Леон сказал мне, что прошедшей ночью его сон повторился во всех подробностях и что он неважно себя чувствует. Я посоветовал ему обратиться к врачу, но он наотрез отказался. Что касается, как он выразился, ужасного кошмара, то нынешней ночью он окропит себя святой водой, что, по его утверждению, избавит его от всякого воздействия сил зла, если таковое имеется и каким-либо образом связано с увиденными снами. Странно, что он все приписывает действию злых сил!