Текст книги "Зелёная ночь"

Автор книги: Решад Гюнтекин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

В особенности старался ходжа по прозвищу «Долмаджи» – «Пожиратель голубцов»,– его называли так потому, что был он человеком очень жадным и заставлял богатых учеников по очереди приносить ему долму ^[63]. Так вот этот самый Долмаджи-ходжа был настоящим мастером по части клеветы. Сегодня ходжа утверждал, что Шахии-эфенди получает деньги от безбожников. На следующий день, забрав у одного ученика Эмирдэдэ тетрадь для рисования, он шлялся по кофейням, показывал каждому встречному рисунок, где линии пересекались в виде креста, и вопил истошно: «Эй, люди правоверные!.. Глядите! Этот человек заставляет детей рисовать кресты. До каких пор терпеть будем?!»

Престиж школы Эмирдэдэ падал в глазах населения, на неё смотрели, как на заведение весьма подозрительное, где детей учат невесть чему, проповедуют вольнодумство и безнравственность.

Долмаджи-ходжа после уроков уже не отпускал учеников, а, построив их парами, водил по улицам, заставляя распевать божественные гимны, и только перед зданием Эмирдэдэ, на площади, отправлял по домам.

Споры и разногласия, царившие среди взрослых, передавались и детям. Ученики Долмаджи творили перед зданием Эмирдэдэ всякие безобразия, затевали драки с выходящими оттуда учениками, а совсем маленьких нещадно били.

Того и гляди, в драку между детьми ввяжутся взрослые, и тогда жди настоящих столкновений среди населения городка...

Однажды в четверг кто-то из учеников Долмаджи разбил камнем из пращи стекло в школе Эмирдэдэ. В тот же день хулиганы из этой шайки поймали малыша, вышедшего из школы, свалили на землю и разбили ему нос.

До сих пор Шахин-эфенди тщетно пытался жаловаться. В ответ он слышал одно и то же: «Ведь дети... Что с них возьмёшь... Они не понимают...» Но после двух последних происшествий, уже требовавших вмешательства полиции, на сцену был выпущен четвёртый союзник Шахина-эфенди: комиссар Кязым во главе команды своих молодых полицейских вызвал страшный переполох среди учеников Долмаджи-ходжи. Хулиганы больше не появлялись на площади перед школой Эмирдэдэ.

Обычно, когда родители или опекуны приходили в школу, чтобы забрать своих детей, Шахин не считал нужным отговаривать их. Только однажды он спросил одного из них, с виду ремесленника, показавшегося ему человеком толковым. Тот смутился и уныло ответил:

– Валлахи, брат-эфенди, ей-богу, я очень доволен школой. И разным слухам, что ходят про вас, всякой болтовне про школу, где, дескать, учат безбожию, всей этой чепухе я не верю. Но вот, понимаете, заказчики говорят: «Почему ты своего мальчика держишь в этой школе?» – и заказов становится меньше, торговля страдает. Что поделаешь, так уж мир устроен!..

Шахин-эфенди держался спокойно, – на него как будто не действовали все эти провокации, которыми руководил так умело Эйюб-ходжа.

В ответ на хитрости, что устраивали его противники, Шахин также платил хитростью. Очень помогали глупые выходки Долмаджи-ходжи и ему подобных, которые из кожи вон лезли, чтобы кое-кому угодить. Когда дети в чалмах шатались по улицам, распевая божественные гимны, Шахин показывал на них Джабир-бею и, стараясь припугнуть его, говорил:

– Послушайте, неужели вот эти дети будут мстить за насилия на Балканах? Если их воспитывать подобными методами, из них, пожалуй, вырастут лишь софты, способные повторить события тридцать первого марта... Вот вы представитель партии, которая борется за прогресс и обновление,– что ж, выходит, они вас не боятся? Что за дерзость!..

Между тем власти были заняты тем, что чуть ли не каждый день посылали в школу Эмирдэдэ всё новых и новых инспекторов, которые тщетно пытались уличить Шахина-эфенди в каком-либо предосудительном поступке или злоупотреблении, требующем наказания.

Однажды в школу прибыл и Джабир-бей. Он велел детям построиться и проделать несколько гимнастических упражнений, потом, выразив своё удовлетворение результатами, крепко пожал руку Шахину-эфенди и поздравил его с успехом.

Посещение школы и особенно поздравления ответственного секретаря явились для Шахина-эфенди своего рода гарантией, что пока его оставят в покое: и власти не тронут, и ходжи утихомирятся.

Во всей этой истории только одно радовало Шахина-эфенди: он видел, с какой любовью дети относятся к своей школе, как привязаны к ней. Ребята отлично понимали разницу между собою и учениками квартальных школ, и, несмотря на бесконечные разговоры окружающих, никогда не проявляли непослушания или недоверия по отношению к самому Шахину-эфенди или к другим учителям.

Учитель Расим тоже радовался.

– Ну разве могли мы ожидать,– говорил он весело,– что наш посев так скоро даст всходы?

– Знаешь, Расим, не будем наивными оптимистами,– отвечал Шахин, иронически улыбаясь. – Порою между детьми и взрослыми нет большой разницы. В конце концов, эти ребята – просто наши сторонники, больше ничего... Наши враги оказались настолько глупы, что натравили своих учеников не против нас и нашей школы, а против наших учеников. Конечно, наши, видя, что на них нападают, вынуждены были сомкнуть теснее ряды. А мы с тобой радуемся по этому случаю... Нет, мы должны стараться, чтобы преданность общим интересам, чувство товарищества превратились в подлинную привязанность к новой школе.

Бедри больше не посещал школу. Соседи, и в особенности отцы города, люди именитые, на этот раз так нажали на старого имама, что вынудили его взять Бедри из Эмирдэдэ.

Впрочем, мальчик пока не мог приступить к занятиям у Хафыза Рахима. Мать Бедри, Назмие-ханым, подбадриваемая Шахином-эфенди, упорствовала.

– Умру, а ребёнка не отдам!.. кричала она, устраивая очередной скандал.

Тревога и отчаяние несчастной женщины передавались и другим женщинам квартала. И если раньше они всего только сочувствовали горю матери, потерявшей своё дитя, то теперь женщины принимали сторону Назмие-ханым и, заступаясь за неё, ссорились со своими мужьями.

А тут ещё началась комедия с болезнью Бедри.

Городской доктор Кяни-бей был седобородый и краснолицый старик, очень милый и весёлый. Родился он в Эдирне, но, приехав в Сарыова лет двадцать пять назад, так прижился в городке, где всё ему нравилось, что перестал даже вспоминать о своей родине. И в Сарыова, кажется, не было человека, который бы его не любил. С детьми он вёл себя как ребёнок, со взрослыми – как взрослый. Кяни-бей был очень набожен: что бы ни случилось, он никогда не пропускал ни одного из пяти намазов. В городе он славился не только своим врачебным искусством, но и приятным голосом. Поэтому доктор частенько читал касыды ^[64]в теккэ. Вместе с тем он любил петь и народные песни, правда, такое он позволял себе только на тайных попойках, которые устраивали иногда господа чиновники.

Старики и знатные люди очень его любили, и, несмотря на это, доктор не зазнавался, был со всеми прост в обращении, с крестьянами и людьми бедными обходился, как с родными.

Славился он также своей благожелательностью и добротой. Вновь прибывшим в город врачам он старался всячески помочь, по-братски делился с ними, передавая им часть своих клиентов.

После смерти первой жены он женился на девушке из Сарыова, обладательнице богатого приданого. Принадлежавшую ей усадьбу он превратил в настоящее поместье.

Кяни-бей старался держаться подальше от городских сплетен, правда, это не мешало ему прислушиваться ко всему, что говорилось вокруг. Если его спрашивали, какого он мнения по тому или иному вопросу, доктор обычно улыбался, потирал руки и говорил:

– Право, не знаю, что и сказать... И наука, и моя профессия приучили меня, знаете ли, судить только о том, в чём я хорошо разбираюсь. Ваш рассказ как будто бы правдоподобен... Но насколько это точно, ещё неизвестно...

За двадцать пять лет жизни в Сарыова у него ни разу не было расхождений с представителями власти.

Короче говоря, любили его все: ходжи – за набожность и смирение; дервиши – за его приверженность к религии и за касыды; любители повеселиться – за его жизнерадостность; люди знатные и богатые – за скромность, а бедняки – за деликатность и доброту.

Только один Неджиб Сумасшедший почему-то никак не желал с ним ладить. Городской инженер нередко говорил:

– Не лежит у меня сердце к этому человеку, вот и всё...

И вместе с тем, чем больше Неджиб недолюбливал доктора, тем лучше тот к нему относился.

В то утро, когда должны были привести Бедри на осмотр Шахин-эфенди и Неджиб навестили доктора дома. Он был ещё не одет, сидя в ночной энтари ^[65]в саду, пил утренний кофе и попутно растолковывал стоявшему перед ним крестьянину, где находится дом одного из его коллег, который недавно прибыл в Сарыова. Завидев старшего учителя и инженера, он побежал им навстречу, испуская радостные крики:

– Бай, эфендим! Какое счастье, какое снисхождение! Вспомнили, наконец, эфендим!.. Когда речь заходит о Неджибе-бее-эфенди, я всегда говорю: «Наш городской инженер – настоящий мастер своего дела, этот молодец знает вдоль и поперёк весь наш уезд... И единственно, чего он не знает,– так это дороги к дому вашего покорного слуги». Оказывается, я и тут ошибся.

Казалось, все в Кяни-бее выражало беспредельную радость, даже тело его, без конца сгибавшееся и разгибавшееся в поклонах, стремилось передать радость встречи, даже ключи, висевшие на поясе, как-то радостно позвякивали. Но вдруг лицо его омрачилось, словно тревожная мысль пришла ему в голову.

– Надеюсь, нет надобности в моей услуге или помощи?

– Не извольте беспокоиться,– поспешил заверить его Неджиб,– дурная трава не сохнет.

– Ох-ох-ох!.. Как я рад, эфендим, очень рад! Мы, доктора, сами понимаете, эфендим, что совы,– постучат в дверь или из друзей кто вдруг неожиданно пожалует,– так и вздрогнешь, господь всезнающий тому свидетель, сразу молнией пронесётся в голове: «Уж не болезнь ли какая, не беда ли стряслась?» Господь бог каждому определил, чем кормиться, где хлеб насущный свой искать. Нам же, врачам, суждено кормить себя за счёт страданий и смерти людской... И всё же, несмотря на это, каждый раз, когда я намаз творю, то возношу мольбу и простираю руки: «О господи! Сохрани народ Сарыова от болезней! Пусть никто к рабу твоему ничтожному не обращается за помощью. Уж лучше я с голоду умру...»

Кяни-бей внезапно обернулся к крестьянину:

– Прости, братец, я заставил тебя ждать. Ты понял, что я тебе объяснял?.. Этот доктор очень учёный человек.

Не смотри, что он молодой... По милости божьей,– с помощью всевышнего болезнь пройдёт. Ежели понадобится, я тоже приеду, посмотрю. Ну, иди, голубчик, иди, братец. При поддержке аллаха и пророка его всё обойдется, всё пройдёт...

Пока доктор выпроваживал крестьянина, ласково поглаживая его по спине, Неджиб потихоньку говорил Шахину:

– О господи, ну и пройдоха этот чёртов сын! Ты обрати внимание, как он говорит, как держится... Вот тип, такого больше не сыщешь!

Доктор распорядился, чтобы подали кофе с молоком, и вернулся к гостям.

Неджиб сразу же приступил к делу, но, по мере того как он рассказывал, весёлая и довольная физиономия доктора быстро мрачнела. Пощипывая бородку, он о чём-то долго размышлял, наконец изрёк:

– Неджиб, дитя моё!.. Ты ведь знаешь, что для тебя я даже жизни своей не пожалею!.. Но тут вопрос чисто научный... Ты уж позволь... Скажем, к примеру, тебя попросят засвидетельствовать, да ещё справку дать, что какое-то крепкое здание вот-вот развалится... А?.. Сам понимаешь, какое это щекотливое дело... Вот и меня о божьем создании спросят: «Каково оно?» Я осмотрю, исследую его, и что наука мне скажет, то и я скажу. Ведь мы являемся в своём роде судьями. Как судья обязан выносить свой приговор, не поддаваясь никакому влиянию, в полном согласии с шариатом, законами и справедливостью, так, разумеется, и я должен поступать. Вот то-то и оно... Однако всё, что в моих силах, я сделаю... Конечно, при условии незыблемости принципов...

Шахин хотел было пуститься в объяснения, чтобы возбудить в докторе интерес и жалость к Бедри, но Неджиб Сумасшедший не дал ему даже заговорить и перевёл разговор на другую тему.

Когда они покинули дом Кяни-бея, инженер сказал своему товарищу:

– Ну, только попусту чесал языком... Убеждать его бесполезно... Я сразу понял его позицию. Этот тип в курсе дела. У него ни за что на свете не получишь справки, которая может вызвать недовольство партии ходжи Эйюба.

– Но ведь это ты всё твердил: идём да идём к доктору!

У меня была слабая надежда. Впрочем, ты, Доган-бей, знаешь, иной раз я такое выкину, что ишак может позавидовать.

По правде сказать, и Шахин-эфенди недолюбливал доктора. Но учитель наивно и слепо верил в точные науки, в учёных, он не мог не доверять знаниям, основанным на опытах и фактах.

Поэтому Шахин считал людей науки,– а их было всего-то в Сарыова несколько человек,– своими естественными союзниками. Он был убеждён, что, если надо, он всегда сумеет с ними договориться. Вот почему ему было трудно поверить, что нашёлся человек, как раз из этих самых учёных, который вздумал хитрить и лукавить, когда всё так ясно.

– Дорогой мой, ведь это же доктор, понимаешь,– врач...

– А чего стоит такой врач? – Инженер презрительно пожал плечами.– Доктором-то он стал, да человека из него не вышло. Помнишь ремесленника, который взял своего мальчика из школы, потому что боялся растерять недовольных заказчиков и разориться. Так вот Кяни-бей из этой же породы, настоящий доктор-ремесленник. Понял, Доган-бей?.. Этот человек не только образец лицемерия, он является олицетворением лицемерия, само лицемерие!.. Право, этот мерзкий тип подлее, чем Эйюб-ходжа, Зюхтю-эфенди и все им подобные. Те хоть верны себе и своей профессии, преданы своим принципам и идеалам. А этот, с позволения сказать, служитель науки свою профессию превратил в орудие чужих интриг. Дорогой мой, набожность этого субъекта ничего не стоит, он и здесь лицемерит, потому что боится ходжей. Кроме того, набожность ему нужна. Тебе известно, сколько у нас ещё людей, которые не знают, кому верить: доктору или знахарю. Те, кто побогаче, частенько приглашают к больному и доктора и знахаря – от одного пользы не будет, другой поможет. В Кяни-бее как раз соединены качества и доктора и знахаря. Невежественные люди верят, что если не излечат его лекарства, то поможет святость, а если от святости толку не будет, так от лекарства вдруг помощь придёт. И потому не грех ему деньги давать...

А жаден он!.. Такой жадности к деньгам ты, наверно, никогда не встречал... Сколько раз мои уши слышали его голос, восхваляющий господа бога в обителях дервишей, а ведь на попойках и увеселительных сборищах благочестивый доктор распевает любовные газели, как самый настоящий базарный певец. Среди знатных он снискал себе славу скромного и кроткого, но ведь он на самом деле прилипчив, как мёд. Льстец и прихлебатель, лизоблюд... А что до сладеньких слов и улыбочек, которые он расточает народу, так это тоже известный трюк. Прослыть отцом народа – сам понимаешь, какая реклама!.. Ну, а если кое-кто у нас замешан в грязных делишках, то Кяни-бей всё узнает: замечательный нюх... Когда к нему обращаются больные, которые не в состоянии платить, он их перепоручает докторам-новичкам, недавно прибывшим в город,– они ведь не решатся с ним соперничать. И тут он разыгрывает комедию, какой он добрый, ты сам только что видел, как это делается. Так он завоёвывает себе всеобщую признательность и наносит в то же время удар конкурентам – другим городским врачам, подсовывает больных бедняков... Впрочем, он умеет извлекать прибыль и из своих конкурентов. Молодые врачи очень часто прибегают к консультациям. Естественно, приглашается «профессор», «маэстро», и львиную долю надо отдать ему. Вот у ходжи Эйюба есть партия, состоящая из софт и простонародья, так и у Кяни-бея тоже своя партия – партия врачей, которые создают ему рекламу, выдавая «маэстро» за второго Локмана ^[66]. А чтобы упрочить свою репутацию и поддержать славу, Кяни-бей нуждается в поддержке властей. Поэтому пост городского врача он сохраняет за собой, хотя он ему, в общем-то, не нужен. У Кяни-бея тут чисто стратегический расчёт, как у военных,– любой ценой занять и удержать командные высоты...

Неджиб Сумасшедший так разошёлся, что удержать его уже было нельзя.

– Теперь посмотрим, что же собой представляют другие врачи? Тоже, конечно, не бог весть что... Сам понимаешь, зачем тащиться в Сарыова человеку образованному? И всё же по сравнению с этим Кяни-беем они – настоящие Пастеры. Но им трудно устоять в борьбе против Кяни-бея и ему подобных. И врачам приходится заниматься разными делишками. Другого пути нет, иначе сдохнешь с голоду. Вот послушай-ка, я тебе расскажу историю весьма поучительную и даже забавную. Живёт здесь некий Бузджуоглу Абдурахман-бей, человек знатный, именитый и глупый, подобно ослу.

Когда-то был бандитом и сдался властям. Теперь он очень набожен и богобоязнен, правда, может быть, не так, как Хаджи Эмин. Удивительно, почти все местные бандиты на склоне дней своих становятся не в меру религиозными, словно аллах ниспосылает на них благочестие. Перед смертью они приобщаются к лику святых, а то оружие, которое когда-то в горах служило им против жандармов, они направляют против врагов веры. Бузджуоглу из этой же породы. Он всегда покровительствовал разным знахарям из ходжей и был яростным противником врачей. В прошлом году Абдурахман-бей свалился с лошади и разбил себе голову. Принесли его в аптеку. Наконец-то он попал в руки врагов! По старой бандитской логике, враг не может щадить своего врага и, уж конечно, не станет ему читать «Житие Мухаммеда». Попался, дело ясное, сейчас его прикончат разными лекарствами, которые и предназначены только для того, чтобы убивать... Абдурахман-бей метался, бился и умолял: «Сжальтесь, не трогайте меня!» – словно его собирались резать... Кое-как врачи успокоили его, сказали, что, если он не желает лечиться, его в коляске отошлют домой, а между прочим добавили: «Рана очень серьёзная, требует лечения и ухода... Жизни угрожает смертельная опасность! Вас об этом предупреждаем, чтобы не брать греха на душу...» Услышав слово «смерть», Бузджуоглу пришёл в ужас и сдался. Теперь послушай, какую с ним сыграли штуку. Рана-то была пустяковая, обыкновенная ссадина, но врачи объявили, что у него в черепе трещина! Бузджуоглу умолял их о помощи, обещал щедро заплатить. Тогда врачи смазали ему голову коллодием и заставили месяц лежать на спине без движения, посещая его чуть ли не каждый день...

– И знаешь, чем дело закончилось, Доган-бей? – продолжал Неджиб.– С тех пор Бузджуоглу везде прославляет своих прежних врагов и твердит: «Я был несправедлив и зря обвинял докторов... Я грешен... У меня череп треснул, а эти молодцы его склеили!..» Ну а врачи, можно сказать, отплатили ему сполна: и кучу денег загребли, и отомстили, и, больше того, ещё самого горячего сторонника приобрели. Спрашиваю тебя, Доган-бей, разве подобает людям науки подобное шутовство и издевательство? Совместимо ли такое поведение с профессиональной этикой? Нет! Без сомнения, нет!..

И ещё очень и очень досадное оостоятельство – эти доктора совсем не такие уж пропащие люди. Но что поделаешь? Столкнёшься в жизни с Кяни-беем и разными проходимцами, вот и приходится идти на обман. А чтобы снискать уважение среди невежественного населения, доктора порой совершают разные махинации, несовместимые с достоинством учёного. Вот и выходит, что они ничем не отличаются от обыкновенных шарлатанов, которые продают на углах да перекрестках средства от мозолей, или от бродячих дантистов, которые на улице выдирают зубы пальцами... И этим занимаются врачи, те самые люди, которые должны быть не только самыми честными, самыми просвещёнными и передовыми, но и придавать величайшее значение профессиональной этике. Вот как влияет воздух нашего городка на людей, даже на самых лучших... А теперь, Доган-бей, подумай, чего же ждать от остальных...

События очень скоро подтвердили слова Неджиба Сумасшедшего. Доктор дал мальчику только укрепляющее лекарство.

– Мальчик на самом деле слабенький,– заявил Кяни-бей, но, слава аллаху, никаких болезней я у него не обнаружил. Можно приступить к занятиям у хафыза прямо сейчас же, не вижу к тому особых препятствий. Что же касается справки, то, если из официального учреждения последует запрос и распоряжение, я тотчас же напишу.

Шахин-эфенди и Неджиб всячески пытались помочь матери, они обращались и к другим врачам. Некоторые находили, что у Бедри слабая грудь, но никто не осмеливался открыто признать, что состояние здоровья не позволяет мальчику заниматься у хафыза. А врачи евреи и христиане испуганно заявляли:

– Нас о таких вещах не спрашивайте! Мы не можем вмешиваться в дела, касающиеся вашей веры.

И только один молодой военный врач, капитан, подтвердил, что Бедри не выдержит чрезмерной нагрузки, умственной и физической.

Шахин-эфенди, разумеется, не ожидал, что почти все врачи будут вести себя подобным образом. Ещё одна рана, ещё один удар в больное место!.. Однако это не могло сломить ни убеждённости, ни решимости Шахина.

Глава шестнадцатая

Интерес к маленькому Бедри постепенно угас.

Новая война, разгоревшаяся между чиновниками вакуфного управления и членами городской управы, завладела умами жителей городка и заставила их на некоторое время забыть об Эмирдэдэ и о Шахине-эфенди.

Однако учителя не могло обмануть такое затишье, он прекрасно понимал, что из искры, тлеющей пока где-то в глубине, в один прекрасный день снова вспыхнет пламя.

Школа по-прежнему находилась под непрестанным надзором. Как раз в эти дни по рекомендации Эйюба-ходжи назначили инспектором начального обучения некоего софту по имени Хулюси-эфенди.

Новый инспектор стал чуть ли не ежедневно являться в Эмирдэдэ в самое неожиданное время и подолгу просиживал на уроках, просматривал тетради, беседовал с учителями и детьми и всё тщательно записывал.

Шахин-эфенди и его друзья вели себя с чрезвычайной осторожностью, много работали, усердно и очень аккуратно. Для них школа превратилась как бы в осаждённую крепость, которую противник может захватить лишь внезапной атакой, поэтому они всячески стремились укрепить оборону.

Самое серьёзное обвинение, которое выдвигали против школы,– это безбожие и вероотступничество. В народе ходили всякие нелепые слухи, грозившие превратиться в страшную лавину, которая может нежданно-негаданно обрушиться на школу и смести всё на своём пути.

Долго раздумывал и искал выхода Шахин-эфенди, наконец решил: если невозможно вырвать с корнем это зло, нужно каким-то образом хоть нейтрализовать воздействие сплетен на людей серьёзных и сознательных, преградить путь к дальнейшему их распространению.

Вскоре представился удобный случай: в газете «Сарыова» появилась статья под заголовком: «Неуважение к обители усопших». Автором статьи был местный знаменитый поэт и летописец Ресаи-мулла.

Прочитав заглавие, Шахин-эфенди сначала не мог понять, в чём дело, но, ознакомившись со статьей, сообразил, что речь идёт о кладбищах.

Оказывается, Ресаи-мулла недавно побывал на кладбище и нашёл его в плачевном состоянии.

Стены гробниц кое-где обвалились, многие могилы сровнялись с землёй... Городская управа зря тратит деньги на прокладку водопровода, на строительство проспекта, а о кладбищах совсем не думает... Разве может быть благополучен и счастлив народ, который забыл о могилах, находящихся в запустении. Если так будет продолжаться, то страна скоро погибнет... Аллах низвергнет на Сарыова каменный дождь...

Шахин-эфенди нашёл именно то, чего искал. Два дня трудился он, составляя ответ на статью. В своём ответе он отчасти соглашался с мнением почтенного Ресаи-муллы. Конечно, управа должна следить за кладбищем, однако эта обязанность нисколько не важнее, чем доставка воды в город или прокладка дорог. По законам истинной мусульманской религии, могилы и гробницы вовсе не имеют такого важного значения и не являются обителями святости, как принято обычно думать.

Свои утверждения Шахин-эфенди аргументировал многочисленными ссылками на мусульманские предания и традиции.

В общем-то, старшему учителю не было никакого дела ни до дорог, ни до кладбища, и он совсем не собирался брать под защиту городскую управу. Просто статья была для него удобным предлогом, чтобы дать всем понять, что он человек сведущий в вопросах религии и шариата, и если он является противником мракобесия и реакционности, то это не мешает ему оставаться ревностным мусульманином.

Когда разыгрался скандал из-за маленького Бедри, Шахин воспользовался поддержкой ответственного секретаря Джабир-бея, теперь же он намеревался именем мюдерриса Зюхтю-эфенди защитить школу от тех, кто обвинял её в распространении безбожия. И свой ответ, предназначенный для публикации в газете, он написал только с этой целью.

Однако в газете «Сарыова» напечатать статью отказались, и на очередном вечернем сборище в учительском обществе Шахин пожаловался Зюхтю-эфенди:

– Нашему почтенному учителю, может быть, не понравилась моя статья? Вы считаете, бей-эфенди, она неудачно написана? Однако вы не можете не согласиться с теми положениями, которые я выдвигаю. В сущности, мысли эти не новы и представляют не что иное, как выражение, может быть, несколько в иной форме, тех самых истин, которые мы так часто слышим от вас, нашего учителя... С вашего разрешения я прочту статью. Если высказанные мною суждения ошибочны, прошу меня поправить, ибо только вы можете наставить нас на путь истинный.

Шахин-эфенди прочитал свою статью перед собранием, где присутствовало человек тридцать, – тут были учителя и в фесках и в чалмах.

С некоторых пор Зюхтю-эфенди стал недолюбливать учителя Эмирдэдэ. Однако на этот раз он вынужден был согласиться со статьей.

– Что ж, вы правы,– нехотя процедил почтенный мюдеррис.

Старшего учителя явно не удовлетворяло столь неохотно высказанное одобрение, поэтому он счёл нужным поделиться с мюдеррисом-эфенди некоторыми соображениями о религиозном воспитании и обучении. И на этот раз Шахин получил одобрительный ответ: «Весьма удачно... Уместно... Верно...»

На следующий день Неджиб Сумасшедший, встретив своего товарища, сказал сердито:

– Что это с тобой! Уж не собрался ли ты стать обновленцем?

Шахин-эфенди слегка покраснел и опустил голову.

– Ничего не поделаешь, не хотелось мне, да так нужно. Только заступничество Зюхтю-эфенди может прекратить сплетни о том, что я безбожник. Мюдеррис-эфенди соизволил подтвердить, что мои познания в вопросах религии и шариата дают мне право быть учителем школы, а это в настоящее время только в нашу пользу...

Поистине все меры предосторожности, которые можно было принять в школе Эмирдэдэ, были предприняты: школа походила на крепость, готовую отразить штурм неприятеля. Но Шахин-эфенди прекрасно знал, что в крепости есть предатели, тайком работающие на врага,– два учителя из чалмоносцев и несколько великовозрастных учеников...

Инспектор Хулюси-эфенди получал от них доносы даже тогда, когда не бывал в школе.

На театре военных действий шла перегруппировка. Раньше войска Эйюба-ходжи, сосредоточив все свои силы на одном участке, ставя своей целью захват «маленького Бедри», атаковали единым фронтом, однако успеха не имели и, отступив, решили изменить тактику. Теперь все усилия они направили на сбор разведывательных сведений, проводя в то же время серию небольших атак с целью измотать противника и ослабить его обороноспособность. Они надеялись, что бои местного значения, мелкие стычки с каждым днём будут всё эффективнее и, в конце концов, перерастут в генеральное наступление, которое с божьего благословения разрушит до основания очаг гнусности и безбожия, именуемый школой Эмирдэдэ.

Уход мальчика с уроков, драка учеников на улице, громкий смех в классе, шум и возня ребят в коридоре – всё становилось происшествием и превращалось в дело; тайные наблюдатели сразу же посылали обстоятельные докладные инспектору Хулюси-эфенди.

Используя эти сведения, незадачливый инспектор пытался учинить настоящее расследование. Однако в дела учебные он не осмеливался вмешиваться, ибо знал, что Шахин-эфенди весьма образован, хорошо разбирается как в религиозных науках, так и в вопросах воспитания и легко положит его на обе лопатки. Инспектор очень боялся наделать каких-нибудь глупостей,– ему обещали, правда, пока ещё неофициально, должность директора учительского института, поэтому любой ложный шаг мог привести к краху всех надежд...

Шахин-эфенди был доволен своими коллегами по школе. С одним он подружился, почти сразу же, как прибыл в Сарыова. Других двух учителей, которые были как-то близки с софтами, он быстро привлёк на свою сторону, завоевав их доверие. Правда, бедняги не ведали, какому делу служат, но работали хорошо, твёрдо шагая по указанному им пути. Что же касается ещё двух учителей, зловредных смутьянов, то Шахину-эфенди пришлось чуть ли не защищать их от своих же собственных товарищей.

– Вот вы считаете, – говорил он им, – что даже два недруга – это много. А ведь когда в корзине с яйцами находят два тухлых, никто от этого в ужас не приходит.

Шахин-эфенди даже не мог сердиться на своих врагов, он их просто жалел. Впрочем, он давно решил при первом же удобном случае отделаться от них, уволив из школы.

И к ребятам, ставшим доносчиками, Шахин чувствовал только жалость, он понимал, что низости и подлости несчастные научились у своих родных, поэтому трудно было их в чём-либо обвинять.

Глава семнадцатая

Иногда в школу приходили женщины; правда, такие посещения были крайне редки. Обычно приходили уже немолодые матери или бабушки, которые не стеснялись разговаривать с мужчинами, во всяком случае, не видели в этом ничего предосудительного.

Однажды возле своего кабинета Шахин-эфенди увидел женщину, закутанную в чёрный чаршаф; лицо её было закрыто пече. Шахин в застенчивости склонил голову и спросил:

– У вас, наверно, какое-нибудь дело ко мне, валидэ-ханым ^[67]?

При словах «валидэ-ханым» незнакомка оживилась, складки чаршафа кокетливо заволновались. Приятный свежий голосок произнёс:

– Благодарю вас за внимание, эфендим. Да, у меня к вам просьба... Если разрешите, я войду.

Не дожидаясь ответа, женщина проскользнула в кабинет. Кажется, на этот раз посетительница была молодой. Но Шахин-эфенди просто не представлял, что такое, в сущности, женщина. В Сарыова он привык слышать надтреснутые и грубые голоса старух. Поэтому незнакомка показалась ему сразу же существом необычайным. Старший учитель настолько растерялся и даже испугался, что застыл в дверях в нерешительности, не осмеливаясь поднять глаза.