Текст книги "Никогда не смотри через левое плечо"

Автор книги: Рене Маори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Куда ты меня тащишь? – попытался возмутиться Фил, но она только поудобнее его перехватила и зажала рот широкой мозолистой ладонью.

Она заперла его в кладовке, сказав, что за свое поведение он будет сидеть там до прихода родителей. Подумать только! Его, мыслящего человека, наследника огромного состояния, запирает в кладовке какая-то деревенская девка. В этот момент Фил осознал, что вот он враг, и поклялся отомстить. А когда поклялся, то сразу успокоился и затих. Пусть эта стерва думает, что он задохнулся и умер. Кладовка была вместительной, а в нижней части двери даже было устроено вентиляционное окно, к которому он и приник лицом. Пока он так лежал, свернувшись калачиком и созерцая ножки мебели, все было тихо. Но только он отлип от своего окна и мыслями вернулся к своему заточению, как сразу же почувствовал за спиной что-то странное. Это были тихие скребущие звуки. Наверное, одинокая голодная мышь искала себе поживы среди пустых ящиков. Испуганный мальчик встал во весь рост, почти задевая головой за какие-то полки, и медленно обернулся, взглянув в темноту через левое плечо…

Лукреция освободила его через полчаса, спокойного и задумчивого. «Вот и ладно, – подумала она, – мальчик осознал, что был неправ».

– Бог любит покорных, – увещевала она Фила, – а непокорных наказывает. Так пусть лучше кто-то вразумит тебя теперь, чем Бог займется этим после твоей смерти.

– Да-да, я все понял, – пробурчал мальчик. – И спасибо тебе за заботу о моей душе.

«Главное, чтобы она ничего не заподозрила, – думал он. – У меня пока нет никакого плана. Но ненавижу я ее уже теперь».

– Ма, – сказал он утром, – надо уволить Лукрецию. Она меня вчера закрыла в кладовке. Никто не имеет права запирать меня – я свободнорожденный человек. Она нарушила мои конституционные права, уволь ее.

Алекс нахмурилась:

– Но ведь это ты назвал ее дурой. Или ты думаешь, что подросток может называть взрослых, как ему вздумается?

– Не как вздумается, а как есть на самом деле, – ответил Фил. – Значит, ты ее не уволишь?

– Нет. И вопрос закрыт.

Он пошел к отцу, но Ленни объяснил ему, что Лукреция помогает маме, а значит, все решения должна принимать только она, и тут он не вправе распоряжаться.

– Вот повара я могу уволить, потому что ем больше всех. И если мне не понравится, что он готовит – то могу, гипотетически. Но сначала я объясню ему, что мне не нравится в его работе. И вполне возможно, он начнет стараться, учиться и будет готовить лучше.

– Ну и ладно, – сказал Фил. – Раз вам всем наплевать на мои унижения, буду справляться сам.

– Вот и умница, – погладил его по голове Ленни, – достойное решение.

Мальчик вздохнул. Его предавали собственные родители. Конечно, не их же тащили, прижимая к рыхлому боку и обдавая запахом пота. Не их запирали в пыльной кладовке с пауками. Не их пугали картинками с горящими людьми. На ум пришло непонятное и неприятное слово «политкорректность». Фил смутно понимал, что именно вот эта самая политкорректность и позволяет служанкам так обращаться с сыном хозяина дома. И не позволяет называть их дурами, даже если это чистая правда. А в своей правоте он не сомневался ни минуты. В благоустроенном мире взрослых многое требовало перемен, но что он мог сделать – несчастный, поруганный и никем не принятый всерьез?

Но Лукреция еще узнает, кого она так унизила. Фил полагал, что решение часто приходит само, и не сомневался, что рано или поздно он придумает, чем отплатить противной няньке.

Пока же он удалился на третий этаж, потому что считал его своим, честно отвоеванным пространством. Планшетка лежала на том же месте, где он ее оставил. Указатель слегка дернулся при появлении мальчика, словно желал привлечь его внимание. Фил потрогал его пальцем, и круглая пластинка задвигалась, складывая буквы. «Сыграй с ней шутку», – прочитал Фил.

– С кем? – спросил он, хотя прекрасно знал, о ком идет речь,

– Лукреция, – ответила доска.

– Ты знаешь, как?

– Знаю.

Шутка – это не страшно. Мальчик был еще в том возрасте, когда не знают, что шутки могут быть злыми и даже смертельно опасными. Шутка – это когда смешно.

То, что поведала планшетка, и вправду выглядело смешным. Никогда бы Филипп не додумался до такого сам. Давясь от смеха, он понесся вниз готовиться к великолепному представлению.

Для начала он выкрал листок бумаги, на котором Лукреция записала какой-то рецепт, да так и забыла его на столе. Потом прихватил из кухни бутылку оливкового масла. Продолжение сценария зависело теперь только от ловкости рук. Нужно было лишь дождаться, когда родители снова куда-то уедут и оставят его в обществе Лукреции. Анна после ужина сразу удалялась к себе, а Якоб надевал шляпу и уходил дышать свежим воздухом. Химическая реакция на этот воздух у него была странной, потому что когда он возвращался, Фил чувствовал исходящий от него запах больницы и замечал, что глаза повара покраснели, и его слегка пошатывает. Якоб сразу же уходил в служебное крыло через дверь под лестницей и уже не появлялся до самого утра. Ночами ведь повара не работают.

Несколько часов Фил потратил на короткую записку, которую вывел на чистой половинке украденного у Лукреции рецепта, тщательно воспроизводя ее почерк. Он чувствовал себя охотником, поджидающим добычу, и ждать был готов сколько угодно, лишь бы задуманное прошло без накладок. С таким упорством индеец часами высматривает из кустов оленя, чтобы потом свалить его одной лишь стрелой.

Наконец наступил долгожданный вечер. Фил поднялся на чердак, туда, где был выход на крышу, сделанный специально для рабочих. Он выходил на довольно плоский гребень крыши, шириной примерно в полметра. На нем вполне мог бы устоять взрослый мужчина. За гребнем начинался крутой металлический скат, выкрашенный в зеленый цвет. Фил аккуратно полил скат оливковым маслом, и, на мгновение остановившись, залюбовался блеском, отражающим свет луны.

Потом он на цыпочках спустился вниз, прошел по третьему этажу, стараясь не скрипеть половицами, и замер в самом низу лестницы, ведущей на второй этаж. В доме было тихо, лишь из детской комнаты раздавалось гугуканье Магги и противный голос Лукреции, напевающий ей какую-то детскую песенку. Фил заглянул в щелку. Нянька сидела под лампой и пришивала тесемку к детскому чепчику, а Магги ползала по огромному манежу, раскидывая попадавшиеся на пути игрушки. Она была крупной девочкой и уже довольно своевольной.

Фил вошел в комнату, почему-то ожидая очередного выговора. Но Лукреция не проронила ни слова, лишь скользнула по нему недовольным взглядом. После случая с кладовкой она начала сдерживать свою неприязнь к мальчику. Наверное, кто-то из родителей все-таки поставил ее на место. Но какое это уже имело значение?

Пора было приступать к задуманному, и Фил склонился над манежем.

– Магги хочет посмотреть что-то интересное? – проворковал он.

Лукреция насторожилась, мышцы напряглись под синтетической блузкой, делая ее похожей на борца.

– Магги, – продолжал Фил, искоса поглядывая на няньку, – пойдем, твой братик хочет тебе что-то показать.

Магги радостно потянулась к брату и обхватила его за шею мягкими ручками. Он чмокнул ее в нежную щеку и осторожно вытащил из манежа. Нужно было торопиться. Фил взглядом измерил расстояние между манежем и напружинившейся, готовой к прыжку Лукрецией, и вдруг одним махом оказался у двери, и бросился бежать по коридору к заветной лестнице, крепко прижимая к себе сестренку.

– Стой! – раздался за спиной громовой вопль. – Стой, антихрист! Вот я тебе сейчас покажу!

Она понеслась по коридору за беглецом и его добычей, но увидела лишь, как он взбегает по лестнице на третий этаж. Лукреция заколебалась – мысли о привидениях не выходили из ее головы, но чувство долга заставило ее поставить мощную ногу на первую ступеньку, застонавшую под ее тяжестью. Медленно она поднялась наверх и оказалась в мрачном коридоре с дубовыми дверями по обеим сторонам. Все двери были плотно закрыты, и она облегченно вздохнула, надеясь, что всё самое страшное осталось за дверями. Ни Фила, ни Магги нигде не было видно. А означало это только одно, что они находятся в одной из этих жутких комнат, куда Лукреция ни за что бы не решилась войти. Но с другой стороны, нянька жутко боялась нагоняя от хозяев, что, мол, не уследила за ребёнком. Такое преступление вполне могло окончиться увольнением, а следовательно, возвращением в деревню к тяжелому и ненавистному труду. И страх потерять работу перевесил. Лукреция осторожно потянулась к деревянной ручке в виде морды льва, намереваясь чуть-чуть приоткрыть дверь, чтобы заглянуть в щелочку и сразу же ее захлопнуть, если комната окажется пуста. Но стоило ей только прикоснуться к теплому дереву, как стены дома потряс вопль.

Где-то наверху душераздирающе кричал Фил, и Лукреция, забыв обо всем на свете, огромными прыжками понеслась в конец коридора, где узкая чугунная лесенка вела на чердак.

Фил стоял у распахнутой двери на крышу и вопил на одной ноте без пауз, словно ему не нужно было набирать в легкие воздух для крика.

– Ааааааааааааа!!!

– Что случилось? – воскликнула Лукреция не менее страшным голосом. – Где Магги? И замолчи!!!

Фил умолк, глядя на нее безумными глазами.

– Там, она там, – бормотал он, тыча пальцем в проем двери. – Я только хотел показать ей луну и звезды, а она уползла туда…. Я боюсь…. Иди на крышу, – он подтолкнул Лукрецию к дверному проему. – А то она сейчас упадет.

Перед глазами Лукреции в одно мгновение пронеслась вся ее жизнь. Она увидела себя в зале суда, услышала обвинение: «по недосмотру, по халатности… действия, приведшие к гибели ребенка» и с ревом упала на колени.

– Иди же, – подтолкнул ее Фил. – Она сейчас упадет!

Нянька неуклюже вылезла на крышу. И уцепившись руками и ногами, легла на плоский гребень, который оказался слишком узким для ее широкого тела.

– Где же она?

– Уползла за трубу, – ответил мальчик.

Лукреция решила подняться, чтобы заглянуть за трубу. Она отцепилась от крыши и поднялась во весь рост, неуклюже балансируя. До трубы была лишь пара шагов, и эти шаги решили участь няньки – она успела сделать лишь один-единственный. Ее нога соскользнула, тело накренилось, и нянька с воем заскользила вниз по облитому маслом скату. Она ухитрилась один раз перевернуться, и даже немного задержалась на слегка приподнятом краю, а потом исчезла из поля зрения. Фил с чувством удовлетворения услышал глухой удар о землю – как если бы уронили большой пузырь с водой, – а потом заспешил вниз, где в одной из комнат сидела Магги, занятая изучением оленя на крышке шкатулки.

Там было окно, которое выходило как раз на нужную сторону. Фил убедился, что с сестренкой все в порядке, подкинул ей яркий расписной веер, чтобы выгадать еще пару минут, и по пояс высунулся в окно.

Лукреция лежала на земле, хорошо видимая в слабом свете, льющемся из окон. Сверху она была похожа на резинового пупса с толстыми руками и ногами и большой головой. Неестественная поза говорила о том, что девушка не просто прилегла отдохнуть, а свернула себе шею, падая с большой высоты.

Фил полюбовался останками своего врага, теперь абсолютно не страшного – что бы такого могла с ним сделать эта чертова кукла? В это время откуда-то сверху спустилась черная тень, похожая на огромную старушечью шаль, и плотно облепила светлое тело, ставшее почти невидимым, словно слившимся с землей.

Мальчик напряг глаза, не понимая, что произошло, но тут край «шали» поднялся и глянул на него светящимися красными глазами, которые было видно даже с высоты третьего этажа.

– Ты все забыл, – прошептал бархатный голос.

Фил отошел от окна, механическим движением поднял с пола довольную Магги, не желавшую выпускать из рук веер, и деревянной походкой сошел вниз.

Анна только всплеснула руками, завидев детей на пороге флигеля, но не смогла добиться от Фила ни слова. Он только прижимал Магги и смотрел перед собой замороженным взглядом. Она взяла его за руку, осторожно повела к дому и тут же наткнулась на распростертое тело, на которое бросали желтый свет окна первого этажа.

Вернувшиеся Лени и Алекс были неприятно удивлены, обнаружив возле своего дома несколько полицейских машин с мигалками. Алекс занервничала и первая выскочила из автомобиля. На пороге стояли зареванный Филипп и растерянная Анна с маленькой Магги на руках. Поодаль, возле группы полицейских маячила высокая фигура Иштвана Беркеши.

– Идите в дом, – крикнул он, увидев Алекс. – Все идите в дом, я скоро подойду.

Ленни подтолкнул Алекс к дверям и подошел к Иштвану.

– Что здесь, черт возьми, произошло? – закричал он. В его голосе проскальзывали растерянные, едва не истерические нотки. Законопослушный гражданин Ленни не то чтобы боялся, но настороженно относился к полиции.

– Ваша нянька совершила самоубийство, – Иштван успокаивающе похлопал Ленни по плечу. – Ничего страшного, с няньками и не такое случается.

Заметив, что Ленни нервничает все больше, он наклонился к самому его уху и прошептал: «Иди уже в дом, я все решу».

Анна, Ленни и все еще всхлипывающий Фил расположились в гостиной. Вскоре к ним присоединилась Алекс. Магги спокойно посапывала в своей кроватке наверху. Ее одну не трогали события минувшего вечера.

Ленни нервничал и постоянно поглядывал на дверь. В голове его роились мысли одна страшнее другой. Он был уверен, что сейчас его с Алекс арестуют и посадят в тюрьму, а потом и казнят. Дети отправятся в приют, а имущество будет конфисковано. Он смотрел на жену и сына взглядом загнанной лани, в уголках глаз затаились слезы, готовые брызнуть фонтаном при появлении полицейских с наручниками. Полицейские все не шли, зато появился Иштван, как всегда деятельный и обворожительный. Он торжествующе выложил на стол полицейскую справку о разрешении захоронения.

– Это не убийство, – сообщил он, ослепительно улыбаясь. – Это самоубийство, а посему вскрытия не будет, и тело закопают не позднее завтрашнего утра. Они даже вернули ее записку.

Он покопался в кармане и вытащил половинку тетрадного листа, сложенного вдвое и испещренного масляными пятнами. Развернул и прочитал вслух:

«Прошу в моей смерти никого не винить. Я добровольно ухожу из жизни, потому что мой жених решил жениться на другой. Лукреция». А ошибок-то, ошибок. Прашу… гм…– он насмешливо улыбнулся, удивляясь не смерти няньки, а ее безграмотности.

– Но почему же полиция так быстро уехала, – недоумевал Ленни, сроднившийся со своими страхами и не желающий так быстро с ними расставаться. – Обычно они копаются в любом, даже пустяковом деле по нескольку дней и раздувают из него черт знает что.

– Во-первых, – обстоятельно начал Иштван, – вы не кое-кто, а уважаемые жители города. Это, я думаю, означает, что ваша семья вне подозрений. На момент смерти этой «достойной» девицы в доме, кроме детей никого не было. Никто посторонний в дом не пробирался – все окна целы, замки на месте, ключи от третьего этажа и чердака нашлись в кармане фартука означенной девицы. Во-вторых, записка написана ее собственной рукой. Ее сличили с записями из ее дневника, который обнаружили в комнате. Содержание дневника примерно такое же душещипательное, и жених в нем наличествует. В-третьих… Я дал им взятку, чтобы они не вздумали трепать ваши имена в судах и прессе.

Беркеши окинул пораженное семейство Карми торжествующим взглядом прекрасных черных глаз и уселся в мягкое кресло, вальяжно закинув ногу на ногу.

– Ваши версии, господа…

– Мне очень неудобно… Сколько мы вам должны? – поинтересовался Ленни.

– Ничего, – ответил Иштван. – Могу я сделать подарок людям, которые мне симпатичны? Поверьте, я не последний кусок доедаю.

– Пойду-ка я сварю кофе, – поднялась Анна, – хоть и поздно уже кофеи распивать, а подкрепиться нужно.

Алекс взглянула на измученного сына:

– Пора в постель, милый.

Фил молча поднялся и ушел к себе.

Мать проводила его долгим взглядом, в котором сквозило беспокойство.

– Как думаешь, Ленни, может, его завтра показать врачу? Такое потрясение… и выглядит он каким-то заторможенным, точно в шоке.

– А что ты хотела, вторая смерть и опять прямо на его глазах, – проворчал Ленни, – еще немного, и дом превратится в похоронную контору. Как бы нам с тобой тоже не пришлось бегать по врачам. Иштван, вы верующий?

– Да, конечно, – тот отогнул уголок воротника, и продемонстрировал всем маленький крестик белого металла. – Но как оказалось, крещение не спасает человека от самоубийства. На Лукреции висел крест раза в два побольше моего, да еще и золотой. Но она не сняла его, перед тем как спрыгнуть с крыши. Я думаю, что она о нем даже и не вспомнила, только если, конечно, не надеялась, что ангел явит ей чудо, и, презрев законы природы, мягко опустит на траву.

– Не шутите с такими вещами, господин Беркеши, – Анна появилась в дверях, толкая перед собой низенький столик на колесах. Она осуждающе посмотрела на венгра, – грех это.

– Милая Анна, – ответил Иштван, – я прекрасно знаю, что является грехом, а что нет. Ваша распрекрасная Лукреция своим поступком сегодня вышла из-под юрисдикции Господа Бога, и даже лишилась права быть похороненной на освященной земле. Хотя за определенную сумму для нее можно устроить даже и такое святотатство. Вот только места в раю мы не сможем для нее купить, так что не стоит надеяться, что она когда-то присоединится к сонму ангелов, распевающих псалмы на небесах.

– Странно вы как-то говорите, – подивилась Анна. – Иногда я думаю, что вы изучали богословие

– Изучал, изучаю и буду изучать, – любезно ответил Иштван.

В тот вечер он был чрезвычайно мил и любезен. И поддавшись очарованию, уже через час чета Карми забыла о своих тяжелых думах. Разошлись все далеко за полночь.

Филипп так и не вспомнил, что произошло в тот проклятый вечер. Ему пришлось ходить на приемы к психологу чуть ли не два месяца, но даже сеансы гипноза не смогли прояснить, чем же занимался мальчик в тот день с шести до восьми часов вечера. Может быть, планшетка могла бы помочь разъяснить эту загадку. Но доска навсегда исчезла, и никто больше ее не видел. Может быть, ее и вовсе не было?

Глава 6

Александра Карми мучилась жестокой бессонницей. После неприятных событий прошлого вечера она немного пришла в себя благодаря усилиям Иштвана Беркеши, но потом опять скисла. С переездом в дом бабушки Елизаветы их семью постоянно преследовала смерть. Пока она ходила осторожно, забирая лишь малознакомых людей, но Алекс твердо знала, что смерть не интересуется кровными связями и уж если начала косить, то не остановится, пока не будет полностью удовлетворена. Сколько ей еще понадобится душ? Две? Десять? А может быть, такова плата за неожиданное богатство? Алекс твердо знала, что ничего не дается за просто так, и если в чем-то повезло, то в уплату придется отдавать гораздо больше. Вы можете сказать, что она была пессимисткой. Да, пожалуй, так оно и было.

Будучи единственным ребенком слишком старых родителей, не сумевших в силу своего возраста стать ей друзьями, она получила от них большой список правил для «порядочных женщин». Список включал в себя все, что должна или не должна делать женщина из хорошей семьи. Эти правила можно было бы заключить всего в два слова: «Все запретить!», но процесс воспитания обычно основывается на длинных беседах, долженствующих донести до отпрыска, почему именно запрещено то или иное действие. В то время, когда ее ровесники гоняли по улицам или читали «запрещенные» книги, Алекс пребывала в обществе родителей и выслушивала нудные нравоучения, которые по художественности исполнения напоминали проповеди.

Так прошло ее детство и часть юности. Поистине Александра обладала адским терпением и дочерней покорностью. Но любому терпению приходит конец, и в восемнадцать лет она выпорхнула из отчего дома, выйдя замуж за первого, кто попросил ее руки. Этим смельчаком оказался Леонид Карми. Алекс испытала пьянящее чувство свободы, которое длилось целых два дня, после этого она автоматически перешла под опеку мужа, который, в некотором смысле заменил ей родителей. Хотя Ленни не отличался строгими правилами поведения, Алекс сама приняла рабскую роль безоговорочного подчинения мужу. Правила, с детства посеянные в ее душе, дали буйный рост. Она твердо знала, «что должна», но понятия не имела о собственных нуждах и желаниях. По сути, Алекс должна была всем: мужу, детям – появление которых она восприняла с некоторым удивлением, – родителям, которые холодно относились к Ленни, но как воспитанные люди присылали открытки на все праздники.

Оказавшись вдруг владелицей огромного дома, она делала одну ошибку за другой. Для начала Алекс слишком приблизила к себе Анну, ища в ней опору. Постепенно к экономке перешло все управление домом, она принимала даже такие решения, которые должны были принимать хозяева. Именно ею Лукреция была принята на работу, и вот чем все закончилось. Но Алекс не могла, не умела нанимать слуг и выбирать меню для обеда. Она вообще была не способна принимать решения. Сначала за нее это делали родители, а потом муж.

Печальная гибель Лукреции, а в особенности оставленная ею посмертная записка, пробудили у Алекс какие-то странные ощущения. Деревенская девица была способна на сильные чувства, на чувства такой силы, что даже рассталась из-за них с жизнью. Почему же счастливая и удачливая Алекс (а она считала себя таковой) до сих пор не знает, что такое любовь?

В вещах, оставшихся от горничной Элен, Анна обнаружила стопку любовных романов в мягких обложках. Поскольку родственники покойной не нашлись – или таковых просто не оказалось – все вещи Элен остались в доме. Шкатулку с драгоценностями Анна решила приберечь на случай появления наследников (в наше время всякое бывает). Одежду и постель она сожгла на заднем дворе, а вот книги (питая к ним почтение не очень грамотного человека) отнесла в библиотеку и положила в один из шкафов.

Понятно, что среди со вкусом подобранных книг и солидных собраний сочинений подобной литературе было не место. Тем более в шкафу с глубочайшими и драгоценнейшими философскими произведениями. И найди их кто-то другой, книги отправились бы на помойку. Но нашла их Алекс.

Мучаясь бессонницей, она спустилась в библиотеку, чтобы как-то скоротать оставшиеся до рассвета часы. Но унылые корешки изданий, скрывающих бесценное наследие мыслителей прошлого, не привлекли ее внимания. Они почему-то ассоциировались у Алекс с ее родителями. Поэтому, наткнувшись на пеструю стопку любовных романов, она несказанно обрадовалась. Ведь это было именно то, «что не должна читать порядочная женщина». И хотя уже давно ей никто ничего подобного не запрещал, она лелеяла этот запрет как один из столпов своего существования. Но сейчас ей хотелось совершить нечто этакое, нарушить хотя бы одно правило. Добровольная темница, в которую она себя загнала, начинала ее тяготить.

Первые же строчки книги вели рассказ словно бы о ее серой жизни. Никогда еще Алекс не видела себя с такой стороны, и вот теперь ей открыли глаза. Все дело было в том, что в прошлом Алекс читала все больше мужскую литературу, а что мужчина может понять в женской психологии? Теперь же доступным языком дама-писатель говорила, что Алекс такая дура, каких еще и свет не видывал. Тридцать лет ее жизни в подробностях излагались на десяти первых страницах, а следом начиналось что-то уж совсем невообразимое. Оказалось, в тридцать лет жизнь только начинается. А уж если у тебя есть сколько угодно денег и не нужно думать о хлебе насущном – ты можешь получить сколько угодно удовольствий. Наряды, драгоценности – все это просто падает к твоим ногам. Алекс задумалась. Как же так могло получиться, что она до сих пор не купила себе даже вечернего платья? И не поинтересовалась содержимым сейфа, в котором, как сказал Ленни, находятся семейные драгоценности рода Карми, всегда передававшиеся по женской линии, но так и осевшие на девяносто лет у бездетной Елизаветы.

Далее писательница продолжала соблазнительные речи: неотъемлемой частью небесного блаженства является любовь. И только любовь! Хотя и флирт признавался достойным времяпрепровождением.

Госпожа Карми закрыла глаза и задумалась. Любила ли она Ленни? Можно было бы его выбрать объектом неземной страсти? И тут же с грустью отметила, что муж совершенно не подходит для такой роли. Они были знакомы слишком давно, и она просто привыкла к его каждодневному присутствию, привыкла к запаху его одеколона, к дурной привычке засовывать грязные носки под кровать, отчего она часто просыпалась посреди ночи с жесточайшей мигренью. Да и о какой романтике можно было говорить, когда она знала его как облупленного, часто договаривая за ним начатую фразу. Грустно, но это было так. А вот книга рассказывала совсем о другом. О дорогих отелях, о теплых пляжах и синем море. И всегда, и везде присутствовал таинственный красавец, будивший в героине нечеловеческие страсти.

Алекс дочитала недлинный роман до конца, а потом еще долго сидела, уставившись на блестящие малиновые буквы, грубо вытисненные поперек пестрой обложки.

Забравшись под теплое одеяло, она потом долго не могла уснуть, а через час ее разбудили крики птиц за окном, и она поднялась хмурая и разбитая. Посмотрев в зеркало, она убедилась, что под глазами залегли глубокие тени, волосы, давно не знавшие умелых рук парикмахера, неопрятными блеклыми прядями висели вдоль щек. Неужели она снова закрутит их в тощий узел и наденет черный домашний вельветовый халат? Почему никто до сих пор не сказал ей, как должна выглядеть жена богатого человека? И о чем только думает сам богатый человек, каждый день натыкаясь на подобное чучело в собственном доме?

– Ленни, – спросила она за завтраком мужа, – ты не мог бы отвезти меня сегодня в город?

– Ну, конечно, – с готовностью отозвался муж. – Фил уйдет в школу, но Магги придется взять с собой. Это будет чудесной прогулкой.

– Я бы хотела зайти в парикмахерскую. А потом купить что-то из одежды, – потупив глаза, сказала Алекс.

– Наконец-то, – обрадовался муж, – значит, ты уже пришла в себя после всех кошмарных событий?

– Да, – сдержанно ответила Алекс. – Мне хотелось бы привести себя в порядок…

Она хотела добавить «для тебя», но слова почему-то застряли у нее в горле.

Пока жена сидела в парикмахерской, Ленни, подхватив на руки Магги, исследовал лавку, торговавшую игрушками. Вышли они оттуда довольные. Магги крепко обнимала синюю улитку на больших желтых колесах, а Ленни тащил в свободной руке коробку с роскошной куклой. Обнаружив неподалеку скамейку, они расположились на ней и принялись катать улитку, дергая ее за веревочку.

Поэтому когда Алекс вышла из парикмахерской они ее не заметили, а если бы и заметили, то не узнали бы. В двери парикмахерской зашла домохозяйка, а вышла – дама. Она сделала короткую стрижку и выкрасила волосы в золотистый цвет, совсем такой же, как у героини прочитанной накануне книги. Нельзя сказать, чтобы все это ей не шло, но она стала другой. Даже вечно растерянный взгляд серых глаз стал глубже и увереннее. Ее ногти были тщательно подпилены и покрашены перламутровым сиреневатым лаком.

– Красота! – Воскликнул Ленни, вытаращив глаза.

– А теперь за одеждой, – томно произнесла Алекс. – То, что на мне – ужасно.

И она провела еще два восхитительных часа в магазине одежды, где позволила себе приобрести малиновую блестящую блузку точь-в-точь того самого цвета, каким было написано название романа.

Усталая Магги давным-давно спала, когда они вернулись домой. Но Алекс, несмотря, на усталость, чувствовала лихорадочное возбуждение, словно человек, проспавший двадцать лет, и вдруг проснувшийся в давно изменившемся мире. Она приказала Анне достать бутылку шампанского к ужину.

Ленни не верил своим глазам, наблюдая, как привычная и домашняя Алекс в мгновение ока превратилась в светскую львицу, уверенным голосом отдающую приказания слугам. Куда подевалась та милая серая мышка, беззвучно шныряющая по дому?

К ужину она вышла в декольтированном платье того глубокого синего цвета, каким бывает небо перед самым наступлением ночи. На шее у нее переливались сапфиры бабушки Елизаветы. Все было бы прекрасно, если бы Ленни не насторожил ее взгляд. Широко открытые глаза смотрели в никуда, в какие-то никому не доступные дали. Изящно накрашенные ресницы и красиво подведенные брови придавали взгляду оттенок рассеянной презрительности.

Теперь в доме все переменилось. Трапезы происходили в одно и то же время, уборка дома – строго по расписанию. Анна сумела нанять новую горничную и няньку. Горничная носила романтическое имя Нора, традиционное для героинь любовных романов. Поэтому Алекс встретила ее с заметным удовольствием, хотя в самой женщине не было ничего романтичного. Это была топорная особа, с плоским лицом и маленькими, вечно воспаленными глазками, светлыми настолько, что они казались белыми. Она была небольшого роста и макушкой доходила Алекс только до плеча. Впрочем, дело свое она знала, и вскоре дом мог соперничать с каким-нибудь музеем. Алекс прекрасно справлялась с новой ролью богатой хозяйки. Новая прислуга слушала ее приказы, как откровения свыше, беспрекословно выполняя любой ее каприз. В комнатах витал запах воска, а мебель была расставлена по местам с безукоризненной точностью. Одним словом, это был идеальный дом для идеальной семьи.

Приехала и новая нянька – Маргарита Бонне. Эта чернявая девица имела примесь французской крови, чем очень гордилась. Впрочем, что же еще оставалось бедняжке при такой внешности? Близко посаженные друг к другу карие глаза можно было принять за карнавальную полумаску, а крючковатый нос и выдающийся подбородок, казалось, стремились соединиться в вечном объятии над тонкогубым большим ртом. Зато сердце у нее было доброе. Как принято говорить в таких случаях: «Он урод, но зато очень хороший человек».

Таким образом, Алекс в мгновение ока оказалась избавленной от бытовой рутины, и уйма свободного времени только подстегнула ее лихорадочную активность.

Однажды вместе с ворохом газет и рекламных листков горничная принесла письмо. Письма семье Карми приходили редко – ни к чему такая роскошь и атавизм, когда есть телефон и Интернет. Но это письмо было особым. Сам мэр уведомлял, что в преддверии Нового года состоится костюмированный бал-маскарад для лучших людей города. Само собой, семейство Карми принадлежало к лучшим, ведь в наше время ценность человека определяется не его личными качествами, а размером капитала на счету.

Алекс никогда в жизни не бывала на таких балах, если не считать елок в доме родителей, где ее неизменно наряжали снежинкой. Предстоящее празднество целиком и полностью завладело всем ее существом. Она уже представляла себя таинственной незнакомкой в объятиях загадочного незнакомца, который кружит ее в танце и что-то страстно шепчет на ухо.