Текст книги "Над «пугачевскими» страницами Пушкина"

Автор книги: Реджинальд Овчинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Научная сотрудница Башкирского филиала Академии паук СССР И. М. Гвоздикова разыскала в одном из фондов ЦГА БАССР книгу ревизской переписи населения Уральского казачьего войска по VI ревизии, проводившейся в 1811 г., где имеется запись об отставном 69-летнем казаке Михаиле Пьянове^[77] и его семье^{370}. Имя «Дмитрий Пьянов» в этом списке не значится.

Отсутствие имени Дмитрия Пьянова среди уральских казаков, учтенных именным списком 1776 г. и ревизскими переписями 1811 и 1834 гг., вызвало вопрос: а был ли у Дениса Пьянова сын Дмитрий? Вместе с тем возникли следующие предположения: 1) Пушкин ошибочно назвал Дмитрием Михаила Пьянова, проходящего по учетным документам 1776, 1811 и 1834 гг.; 2) собеседником Пушкина был Михаил Пьянов; 3) Пугачев был посажёным отцом на свадьбе у Михаила Пьянова.

Последнее из этих предположений документально подтвердилось протоколом следственных показаний пугачевского секретаря и «думного дьяка» Ивана Яковлевича Почиталина. На допросе в Оренбургской секретной комиссии он рассказал, что, находясь в январе 1774 г. в Яицком городке, Пугачев выбрал «двух девок, который ему были нравны, и женил двух своих любимцев: меня – Почиталина и Михайлу Пьянова; свадьба была на щот Пугачева, и платье на невест положил он свое; моя жена – дочь казака Семена Головачева, которой убит, а Пьянова – дочь же казака Ивана Пачколина, которой ныне на Яике»^{371}.

Показание Почиталина и данные о Михаиле Пьянове, содержащиеся в именном списке 1776 г. и ревизских переписях 1811 и 1834 гг., удостоверяют, что младшего сына Дениса Пьянова звали Михаилом Денисовичем, а следовательно, Пушкин, называя его Дмитрием Денисовичем, допустил ошибку в имени. Ошибка произошла, скорее всего, оттого, что Пушкин записал свою беседу с Пьяновым не сразу же в Уральске, а несколько недель спустя в Болдине, при доработке и дополнении текста третьей главы «Истории Пугачева». Прочие же факты биографии Михаила Пьянова, изложенные Пушкиным, соответствуют в основных чертах содержанию рассказа Почиталина (характер отношения Пугачева к семейству Пьяновых, его участие в свадьбе Михаила и др.). Почиталин называл Михаила Пьянова любимцем Пугачева, а его любовь можно было заслужить верной службой и преданностью. Пушкин с удивлением и, пожалуй, не без уважения отмечал непоколебимую привязанность престарелого Михаила Пьянова к памяти Пугачева, который по-прежнему почитался им не иначе, как «великий государь Петр Федорович» (IX, 373).

Нашлось документальное свидетельство об участии Михаила Пьянова в Пугачевском восстании. В августе 1774 г., когда преследуемый карателями Пугачев отступал со своим войском на юг, в безлюдную степь Нижнего Поволжья, и дело близилось к трагической развязке, генерал-майор П. С. Потемкин, действуя по полномочию Екатерины II, обратился с увещеванием к укрывающимся на Яике казакам-пугачевцам. Потемкин предлагал им сдаться властям, принеся «души и сердца с повиновением», обещал им исходатайствовать у Екатерины II помилование, угрожая вместе с тем, что «естли сие последнее объявление не приведет в раскаяние окаменелый в злости сердца, тогда над таковыми излиется уже весь праведный гнев монархини, и оружие ея величества умножится на истребление и казнь всех преступников»^{372}. Многие из пугачевцев восприняли призыв Потемкина к капитуляции как последний шанс избегнуть наказания. Среди сотни казаков, явившихся с повинной к начальнику Яицкой секретной следственной комиссии гвардии капитан-поручику С. И. Маврину, был и Михаил Пьянов.

На допросе у Маврина Пьянов сообщил, что он «от роду себе имеет 22 года»^{373}, происходит «из казачьих детей». При первом приступе повстанцев к Яицкому городку (18 октября 1773 г.) против них была отряжена казачья команда старшины А. И. Витощнова, где был и Пьянов. Но команда Витошнова почти в полном составе, включая и Пьянова, перешла на сторону Пугачева. Потом Пьянов был в походе пугачевского войска на Оренбург, при взятии Илецкого городка и крепостей Рассыпной, Нижне-Озерной и Татищевой, а позднее, в октябре – декабре 1773 г., участвовал в осаде Оренбурга, где «противу высылаемых из онаго команд в сражение употреблялся», В конце декабря того же года повстанческий отряд атамана М. П. Толкачева вступил в Яицкий городок и осадил находящуюся в центре, у собора Архангела Михаила, крепость, где засел гарнизон во главе с подполковником И. Д. Симоновым и верные властям казаки. В январе 1774 г. на помощь Толкачеву пришел из-под Оренбурга отряд атамана А. А. Овчинникова, а вслед за ним приехал и сам Пугачев, в свите которого был и Пьянов. В течение трех месяцев, с начала января по начало апреля 1774 г., Пьянов участвовал в боевых действиях при осаде в Яицком городке внутренней крепости, был «на приступах к воинскому ретраншаменту», который так и не удалось взять ни штурмами, ни голодной блокадой.

Когда в начале апреля 1774 г. руководители восставших узнали о движении к Яицкому городку корпуса генерал-майора П. Д. Мансурова, то отправили против него отряд Овчинникова, который вскоре потерпел поражение, после чего бежал через оренбургские степи и горы Южного Урала на соединение к Пугачеву в Магнитную крепость. Пьянов не ушел с Овчинниковым, а остался в Яицком городке с казачьей командой, по-прежнему содержавшей в блокаде городовую крепость, но «противу следующих сюда воинских команд не выезжал». А когда каратели «приближились к Яицкому городку, тогда, убоявся того, что он состоял з бунтовщичьей стороны, скрылся у себя в доме, где до сего времени тайно и пробавлялся». В августе 1774 г. он, «пришед в раскаяние, сам явился». Свои показания заключил заявлением, что за время пребывания в рядах восставших он «воровства, грабительства и смертного убивства не чинил»^{374}.

Рассмотрев дело, Маврин записал в решении, что Михаил Пьянов «хотя и сам явился, но верные казаки донесли, что имел довольно случаю в прошедшую зиму явитца, следовательно, верил злодею, что государь», а посему он «сечей плетьми, приведен к присяге и написан без очереди на четыре месяца на дальныя форпосты»^{375}.

При чтении этих документов обращают на себя внимание два обстоятельства. Первое – ни Маврин, ни «верные казаки» вполне обоснованно не поверили в искренность раскаяния Пьянова; 60 лет спустя это подтвердилось словами Пьянова в беседе с Пушкиным. На вопрос поэта: «Расскажи мне… как Пугачев был у тебя посажёным отцом?» – последовало: «Он для тебя Пугачев, отвечал мне сердито старик, а для меня он был великий государь Петр Федорович» (IX, 373). Второе – умолчание Пьянова о том, что он был одним из любимцев Пугачева и что тот был посажёным отцом на его свадьбе; умолчание понятное, ибо эти факты были бы явно предосудительными в глазах властей и могли повлечь за собой более суровое наказание.

В беседе Пушкина с Пьяновым средн других тем речь зашла о своеволии яицких казаков в их отношениях с предводителем восстания. Переданные Пьяновым слова Пугачева «Улица моя тесна» выразительно увенчали собой пушкинскую характеристику положения предводителя восстания в ближайшем его окружении, среди яицких казаков – инициаторов и вожаков восстания. Пугачев, по словам Пушкина, «ничего не предпринимал без их (яицких казаков. – Р. О.) согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах, и распевая бурлацкие песни. Пугачев скучал их опекою. Улица моя тесна, говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына» (IX, 27). Для данной характеристики Пушкин использовал и другие источники, в частности, показания корнета Федора Пустовалова из «Хроники» П. И. Рычкова (IX, 324), а в качестве иллюстраций привел рассказы о судьбе близких к Пугачеву людей, писаря Д. Н. Кальминского и майорши Е. Г. Харловой, казненных яицкими казаками (IX, 27–28).

Теперь нам известны и другие высказывания Пугачева относительно своевольства яицких казаков. Когда однажды, будучи со своим войском на правобережье Волги, Пугачев выразил атаману Л. А. Овчинникову недовольство по поводу самочинных расправ казаков над пленными, то атаман резко ответил ему: «Мы-де не хотим на свете жить, чтобы ты наших злодеев, кои нас раззоряли, с собою возил, ин-де мы тебе служить не будем». И Пугачев, выслушав эти дерзкие слова, вынужден был, по собственному его признанию, замолчать, ибо Овчинников был «первой человек во всей его толпе»^{376}. В другом следственном показании Пугачев заявил, что яицкие казаки вообще держались при нем независимо и «делали што хотели»^{377}. При этом имелись в виду лишь некоторые из лидеров яицкого казачества, выдвинувшие Пугачева на роль «императора Петра Федоровича» и стремившиеся использовать его в узкосословных казачьих интересах; они стесняли его действия и не давали возможности развернуть его богатые дарования, нанося существенный урон делу восстания^{378}. Но к этому не были причастны ни рядовые казаки, люди подобные Михаилу Пьянову, ни такие видные вожаки движения, как И. Н. Зарубин – Чика, И. Я. Почиталин, тот же строптивый атаман А. А. Овчинников и многие другие, которые оставались верпы Пугачеву и шли с ним до конца.

Следует заметить, что слова Пугачева «Улица моя тесна», услышанные от Михаила Пьянова, Пушкин ввел в разговор Пугачева с прапорщиком Гриневым во время их поездки из Бердской слободы в Белогорскую крепость 1(в одиннадцатой главе «Капитанской дочки»). На вопрос Гринева: «А ты полагаешь идти на Москву?» самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою» [(VIII, 352).

Предание

о Василии Плотникове

В дорожной записной книжке Пушкина есть краткая заметка: «Вас. Плотников. Пуг[ачев] у него работником» (IX, 493), внесенная для памяти о предании, услышанном поэтом от кого-то из казаков-старожилов в Уральске. К тому времени поэт располагал всего лишь одним документальным свидетельством о Плотникове – приговором Сената от 10 января 1775 г. по делу Пугачева и его сподвижников, опубликованным в т. 20 «Полного собрания законов». Василий Плотников и ряд его товарищей (Денис Караваев, Григорий Закладнов и др.) как первоначальные сторонники Пугачева, которые, «условясь с ним о возмущении яицких казаков, делали первые разглашения в народ», осуждены были Сенатом к жесточайшему наказанию, их надлежало «высечь кнутом, поставить знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу» (IX, 189–190). Этими крайне скупыми данными и исчерпывались все комментарии к пушкинской заметке о Плотникове в специальной литературе^{379}.

Для установления истинности уральского предания о Плотникове нужно было изучить протоколы следственных показаний Пугачева и его ближайших сподвижников И. И. Зарубина – Чики, М. Г. Шпгаева, Т. Г. Мясникова, И. Я. Почиталина, Г. М. Закладнова, Д. К. Караваева, Я. Ф. Почиталина и самого В. Я. Плотникова. Ни один из них ничего не говорил о том, что Пугачев служил в работниках у Плотникова накануне восстания, летом и в начале осени 1773 г., когда Пугачев скрывался в степных прияицких хуторах. Убедительнее всего невероятность такой ситуации устанавливается при чтении следственных показаний Василия Яковлевича Плотникова.

Наиболее обстоятельные автобиографические показания Плотников дал на допросе 24 июня 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. Как сообщил Плотников, родился он в 1734 г.; 19-летним юнцом начал казачью службу, но, прослужив около шести лет, вышел в отставку из-за болезни ног. В восстании 1772 г. на Янке Плотников не участвовал, но как сторонник «мятежной» стороны казачьего войска не избежал репрессий, был осужден к выплате 15-рублевого денежного штрафа. Оп пытался уклониться от этого взыскания, не будучи в состоянии из-за крайней его бедности «заплатить толикого числа денег», но был арестован, закован в кандалы и содержался в заключении до тех пор, пока не внес в казну половину штрафной суммы.

В конце августа 1773 г. Плотников, встретившись с казаком Денисом Караваевым, узнал от него, что в Таловом умете появился неведомый человек (это был Пугачев), который выдает себя за «императора Петра Третьего» и готов вступиться за казаков Яицкого войска. После некоторых колебаний Плотников вошел в группу заговорщиков, действующих в Яицком городке в пользу новоявленного «государя Петра Федоровича». Они вербовали ему сторонников среди верных казаков, обсуждали план выступления, заготавливали знамена и оружие.

Вечером 15 сентября Плотников вместе с Иваном Почиталиным и Тимофеем Мясниковым выехали из Яицкого городка на речку Усиху (в 40 верстах от городка), где находился в то время Пугачев, и на другой день добрались до степного лагеря. Там и состоялось знакомство Плотникова с Пугачевым. В их беседе обсуждались возможности и перспективы казачьего выступления. «Што, чадо, говорят обо мне в городе, хочет ли войско меня принять?» – спросил Пугачев. «Говорят, ваше императорское величество, разно, – ответил Плотников, – иныя согласны, и говорят, што отказать вам нельзя». Взвесив эти слова, Пугачев раскрыл собеседнику свой замысел, учитывающий двоякое развитие событий в зависимости от той или иной позиции яицкого казачества: «Мне бы-де несколько надобно людей, ежели бы-де сот пяток, так и довольно. Я бы-де пришел с ними к Яицкому городку, и коли-де примут в город, так хорошо, а не примут, так и нужды нет: я бы мимо прошел. Мне-де нужно, штоб Яицкое войско проводило меня до Санкт-Петербурга». Вечером 16 сентября в лагерь Пугачева примчался на взмыленном коне казак Степан Кожевников, он поднял тревогу вестью о выступившей сюда из Яицкого городка розыскной военной команде, которой велено арестовать «государя» и его сторонников. Пугачев тотчас велел седлать лошадей и бежать с Усихи к Яику-реке, в хутор братьев Толкачевых. Плотников, не имевший верховой лошади, остался в брошенном лагере, ему обещали, что за ним позднее приедет казак с запасной лошадью. Всю ночь, и утро следующего дня провел Плотников в напрасном ожидании, а в полдень его нашла здесь и схватила розыскная команда. Вечером 18 сентября Плотникова привезли в Яицкий городок. Он был допрошен в комендантской канцелярии, причем допрос шел с пристрастием, с битьем плетьми, но он скрыл многие обстоятельства своей поездки к Пугачеву и не выдал его сторонников, находившихся еще на свободе. В течение девяти месяцев Плотников находился в тюремном заключении в Яицком городке, откуда в июне 1774 г. был перевезен в Оренбург и сдан для следствия в Оренбургскую секретную комиссию^{380}.

В ноябре Плотникова с партией колодников доставили из Оренбурга в Москву, где в Тайной экспедиции Сената началось главное дознание по делу Пугачева. 17 ноября предстал перед следователями и Плотников, на этом допросе он подтвердил свои показания, данные им ранее в Оренбурге^{381}. 10 января 1775 г., сразу же по свершении смертной казни над Пугачевым и четырьмя его товарищами, партию приговоренных к каторжным работам, среди которых были В. Я. Плотников, Д. И. Караваев, Г. М. Закладное, И. Я. Почиталин, М. Д. Горшков, И. И. Ульянов, А. Т. Долгополов и Канзафар Усаев, отправили из Москвы в прибалтийский город Рогервик. В пути Плотников тяжело заболел, а по прибытии в Ревель (Таллин) скончался, где и был похоронен 29 января 1775 г.^{382}

Судя по протоколам показаний Плотникова и других пугачевцев на допросах в Оренбурге, уральское предание о службе Пугачева в работниках у Плотникова лишено было реальных оснований: Плотников был малоимущим казаком и не имел возможности нанимать работников; к тому же и встретился-то и познакомился он с Пугачевым лишь за день до начала восстания, когда тот действовал уже в роли «императора»^{383}. Предание о Плотникове, услышанное в Уральске, покоилось на устойчиво жившей здесь народной легенде, которую принял во внимание Пушкин, когда в начале второй главы «Истории Пугачева» писал: «В смутное сие время, по казацким дворам шатался неизвестный бродяга, нанимаясь в работники то к одному хозяину, то к другому, и принимаясь за всякие ремесла» (IX, 13)^{384}.

Который из Федулевых?

После посещения Уральска в бумагах Пушкина появилась запись: «Федулев, недавно умерший, вез однажды Пугачева пьяного – и ночью въехал было в Ор[енбург]» (IX, 497), отображающая рассказ, услышанный от уральских казаков. Поэт вспомнил эту запись при работе над третьей главой «Истории Пугачева». Повествуя о боевых стычках, происходивших под стенами осажденного Оренбурга между повстанцами и командами гарнизона, Пушкин поведал о том, что «нередко сам Пугачев являлся тут же, хвастая молодечеством. Однажды прискакал он, пьяный, потеряв шапку и шатаясь на седле, – и едва не попался в плен. Казаки спасли его и утащили, подхватив его лошадь под устцы» (IX, 27)^{385}. В примечании к этому тексту Пушкин использовал свою запись о Федулеве, значительно расширив описание эпизода введением ряда выразительных деталей: «В другой раз Пугачев, пьяный, лежа в кибитке, во время бури сбился с дороги и въехал в оренбургские ворота. Часовые его окликали. Казак Федулев, правивший лошадьми, молча поворотил и успел ускакать. Федулев, недавно умерший, был один из казаков, предавших самозванца в руки правительства» (IX, 102).

При обработке первоначальной записи Пушкин дополнительно ввел пояснение, что Федулев – «один из казаков, предавших самозванца в руки правительства». Источником этого утверждения послужил не рассказ, услышанный Пушкиным в Уральске, а официальные документы. Поэт знал об яицком казаке Иване Петровиче Федулеве из трех правительственных публикаций, помеченных в т. 19 и т. 20 «Полного собрания законов», перепечатанных в составе приложений к «Истории Пугачева». Федулев упоминается в «Описании происхождения дел и сокрушения» Пугачева, обнародованном при манифесте Екатерины II от 19 декабря 1774 г. (IX, 179), в приговоре Сената по делу Пугачева, объявленном 40 января 1775 г. (IX, 191), в «Объявлении прощаемым преступникам», опубликованном Сенатом 11 января 1775 г. (IX, 193). Иван Федулев в июле – августе 1774 г. служил полковником в войске восставших, а позднее, встав на путь предательства, организовал заговор против Пугачева, 8 сентября он с группой заговорщиков-арестовал Пугачева и неделю спустя выдал властям. Невзирая на «пугачевское» прошлое Федулева и главных его сообщников по заговору, правительство помиловало их, но все-таки сочло необходимым выслать на поселение в Прибалтику^{386}.

В дни восстания возникали самые неожиданные коллизии и повороты событий, но как-то не хотелось верить в то, чтобы Иван Федулев, запятнавший себя предательством, мог совершить незадолго перед тем такой поступок, как спасение Пугачева. И благодаря архивным документам удалось установить, что казаки, рассказывая Пушкину о приключении с Пугачевым у стен Оренбурга, наверняка имели в виду не Ивана Федулева, а его однофамильца и родственника. Из неопубликованного протокола показаний Ивана Федулева на допросе в Яицкой секретной комиссии видно, что он примкнул к восстанию в январе 1774 г. в Яицком городке, где и находился до середины апреля, а в пугачевских отрядах под Оренбургом вовсе не бывал^{387}. Следовательно, он и не мог участвовать в упомянутом происшествии с Пугачевым, случившемся «в бурю», зимой 1773/74 г. у Оренбурга. Это косвенно подтверждается еще одним наблюдением. По документам, хранящиеся в Центральном государственном историческом архиве Эстонской ССР, известно, что Иван Федулев умер в Пернове 11 декабря 1803 г.^{388} Исходя из этого, следует признать, что казаки, говоря Пушкину о «недавно умершем» Федулеве, имели в виду, конечно, не Ивана Федулева, скончавшегося за 30 лет до приезда поэта в Уральск.

Но что за человек был тот, другой Федулев, спасший Пугачева от поимки под Оренбургом? В ходе архивных разысканий выяснилось, что им был яицкий казак Василий Максимович Федулев (родился в конце 1740-х годов)^{389}.

В конце января 1774 г. при сватовстве Пугачева к Устинье Петровне Кузнецовой Василий Федулев заочно фигурировал в роли подставного жениха. Аксинья Петровна Толкачева, жена атамана М. П. Толкачева, бывшая свахой у Пугачева, рассказывала на следствии, что Пугачев при сватовстве «приказал заложить в сани лошадь, и велел ей, Аксинье, ехать с Почиталипым и с ее мужем к Кузнецову и дочь ево еще посмотреть, подтвердя притом, когда-де спросят: «За ково ее смотрите?», то скажите, что за гвардейца Василия Федулева (которой из яицких же казаков)»^{390}. Василия Федулева называли «гвардейцем», потому что он служил в «гвардии», созданной в октябре 1773 г. для охраны Пугачева. «Гвардия» эта, по свидетельству ее командира сотника Т. Г. Мясникова, состояла «из выбранных нарочно для сего лутчих яицких казаков двадцати пяти человек. И буде куда бы отлучался, то всегда за ним ездили, и для сего и назывались они гвардиею»^{391}. Потому-то Василий Федулев как «гвардеец» личной охраны и мог сопровождать Пугачева в той памятной поездке в буран, которая едва не закончилась пленом, чего удалось избежать благодаря редкому самообладанию в критическую минуту казака-«гвардейца».

Упоминание о Василии Федулеве встретилось в протоколе московского допроса Пугачева. 31 августа 1774 г. отряд повстанцев, следуя левым берегом Волги, приблизился к Николаевской слободе (расположенной напротив правобережного г. Камышина) и тут натолкнулся на неприятельскую заставу. Произошла схватка, в ходе которой, как вспоминал Пугачев, из числа неприятелей «двух человек скололи: одного он, Емелька, а другова – племянник казака Федулева (Ивана.—Р. О.), Василий Федулев»^{392}.

Архивные разыскания других документальных источников для уточнения биографии Василия Федулева увенчались успехом. Среди следственных материалов Яицкой секретной комиссии, хранящихся в ЦГАДА, был обнаружен протокол допроса Василия Федулева, освещающий его участие в Пугачевском восстании^{393}. В середине октября 1773 г. он был включен в карательную казачью команду сотника П. Л. Копеечкина, отправленную из Яицкого города в Ранние хутора по Яику, где появились пугачевские эмиссары, собиравшие казаков под знамена восстания. По приезде на хутора никого из пугачевцев не застали, но в самой команде поднялся мятеж. Казаки, в том числе и Василий Федулев, предводительствуемые есаулом Яковом Серебрецовым, арестовали Копеечкина и его сторонников, а затем отправились в Бердскую слободу к Пугачеву. Там Копеечкина казнили, а казаков его команды зачислили в войско восставших. Тогда-то Василий Федулев и был зачислен в «гвардию» Пугачева. В ноябре – декабре 1773 г. он участвовал в боях под Оренбургом, не раз «выходил на сражение против оренбургских вылазок». В один из дней этого периода осады Оренбурга и произошел памятный эпизод со спасением Пугачева, но Василий Федулев ничего не сказал об этом на допросе. Это умолчание было продиктовано защитной тактикой подследственного: не в его интересах было усугублять свою вину и меру наказания.

В начале января 1774 г. Василий Федулев отправился с отрядом атамана А. А. Овчинникова из Бердской слободы в Яицкий городок, а вскоре туда приехал и Пугачев. Казаки осадили находившуюся в центре городка крепость, Василий Федулев «стоял вокруг ретраншамента на карауле». В начале апреля того же года, по приближении к Яицкому городку карательного корпуса генерала П. Д. Мансурова, Василий Федулев бежал из городка в верховья р. Чеган, где пристал к отряду атамана Овчинникова, с которым, пройдя сотни верст через оренбургские степи и горы Южного Урала, вышел на соединение с Пугачевым к крепости Магнитной. В составе пугачевского войска Василий Федулев проделал поход от верховий Яика до низовий Волги, участвовал во всех боях и во взятии крепостей Карагайской, Петропавловской, Степ-рой и Троицкой, городов Красноуфимска, Осы, Казани, Саранска, Пензы, Саратова и Камышина. 25 августа $774 г. Пугачев потерпел решительное поражение в битве у Солениковой ватаги под Черным Яром, бежал с остатками своего войска в заволжские степи и к 8 сентября вышел к р. Большой Узень. Здесь Василий Федулев узнал об аресте Пугачева группой заговорщиков во главе с «чиновными старшинами» И. П. Федулевым, Ф. Ф. Чумаковым и И. А. Твороговым. Казаки поехали к Яицкому городку принести повинную властям и сдать им в руки своего бывшего предводителя. Василий Федулев, заболевши в пути, отстал от них и в течение месяца отлеживался у знакомых казаков в Песчанных хуторах. В Яицкий городок он явился 17 октября 1774 г., был допрошен в секретной комиссии и заключен в тюремный острог^{394}.

Пять месяцев спустя, 14 марта 1775 г., состоялось определение Тайной экспедиции Сената по делу 219 уральских^{395} казаков – бывших пугачевцев (в их числе был и Василий Федулев). В определении объявлялось, что хотя все они за их преступления «достойны смертной казни», но, учитывая добровольную явку с повинной, предписано их «от смертной казни, а равно и от всякого наказания избавить и из-под караула освободить». Определение было утверждено резолюцией Екатерины II «Быть по сему»^{396}.

Василий Федулев прожил после восстания около 40 лет. Последнее документальное известие о нем относится к кануну Отечественной войны 1812 г. В книге ревизской переписи населения Уральска по VI ревизии (1811 г.) назван 67-летний отставной казак Василий Федулев^{397}, а так как его нет в книге VII ревизии (1817 г.), то он, видимо, скончался между 1811–1817 гг. Потому-то казаки, рассказывая Пушкину об истории, приключившейся с Пугачевым и Федулевым у стен Оренбурга, и говорили об этом Федулеве как о «недавно умершем».

Кто именно из казаков поведал Пушкину о примечательном приключении? Отвечая на этот вопрос, нельзя выйти за границу предположений, ибо никаких прямых свидетельств пока не найдено. Возможно, что рассказчиком был Михаил Денисович Пьянов, любимец Пугачева, узнавший об этом происшествии либо от самого предводителя восстания, либо от «гвардейца» Василия Федулева. Вероятнее же всего, на наш взгляд, предположение, что история эта была сообщена поэту кем-то из потомков Василия Федулева, в доме которого давний эпизод со спасением Пугачева мог служить излюбленной темой семейных рассказов. Если так и было, то информаторами Пушкина могли быть сыновья покойного Василия Федулева отставные казаки Федор и Пимен, жившие в то время в Уральске: они учтены в книге ревизской переписи населения Уральска по VIII ревизии (июнь 1834 г.). Федору Васильевичу было тогда 48 лет, а Пимену Васильевичу – 34 года^{398}.

Предание

об аресте Пугачева

Будучи в Уральске, Пушкин услышал от казаков предание об аресте Пугачева заговорщиками 8 сентября 1774 г. у степной реки Большой Узень. Предание это поэт кратко изложил в своих дорожных заметках: «Когда казаки решились выдать Пугачева, то он подозвал Творогова, велел ему связать себе руки, но не назад, а вперед. – Разве я разбойник, говорил Пугачев» (IX, 497). Значительно полнее воспроизвел Пушкин рассказ казаков об аресте предводителя восстания в восьмой главе «Истории Пугачева». Когда заговорщики, окружив Пугачева, заявили ему, что они намерены явиться с повинной в Яицкий городок и выдать самого его, Пугачева, властям, тогда произошла такая сцена: «Что же? сказал Пугачев, вы хотите изменить своему государю? – Что делать! отвечали казаки, и вдруг на него кинулись. Пугачев успел от них отбиться. Они отступили на несколько шагов. Я давно видел вашу измену, сказал Пугачев, и подозвав своего любимца, илецкого казака Творогова, протянул ему свои руки и сказал: вяжи Творогов хотел ему. скрутить локти назад. Пугачев не дался. Разве я разбойник! говорил он гневно. Казаки посадили его верхом, и повезли к Яицкому городку. Во всю дорогу Пугачев им угрожал местью великого князя. Однажды нашел он способ высвободить руки, выхватил саблю и пистолет, ранил выстрелом одного из казаков, и закричал, чтоб вязали изменников. Но никто уже его не слушал» (IX, 77), Воспроизведенное Пушкиным предание^[78] отходило от истины в отдельных лишь деталях, но в основе своей верно передавало картину ареста Пугачева и события, происходившие при его конвоировании в Яицкий городок. Это устанавливается при обращении к следственным показаниям главарей противопугачевского заговора И. А. Творогова, Ф. Ф. Чумакова, И. П. Федулева и И. С. Бурнова.

Наиболее обстоятельно арест Пугачева изображен в протоколе показаний Творогова. Когда Пугачеву открылось предательство «чиновных старшин», то он «переменялся в лице, – то побледнеет, то покраснеет, а напротив того, и мы, – вспоминал на следствии Творогов, – дрожмя дрожали». Когда же казак Бурнов бросился, по знаку Федулева, к Пугачеву и «схватил его спереди за руки, повыше локтей», то Пугачев, «помертвев, робким и прерывающимся голосом говорил: «Што ето? Што вы вздумали? На ково вы руки подымайте?» Но заговорщики были непреклонны, они заявили Пугачеву: «Мы не хотим больше тебе служить», – и потребовали сдать оружие, шашку, кинжал и патронницу. Пугачев пытался было оговорить старшин: «Ай, робята, што вы ето вздумали надо мною злодействовать! Вить вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете! Полно, не можно ли, детушки, ето-во отменить! Напрасно вы меня губите», – но в конце концов, уступая силе, вынужден был сдать оружие, сказав при этом Буркову, который все еще держал его за руки: «Мне-де бесщестно отдать ето тебе»^[79], а я отдам полковнику своему Федулеву». Обезоружив Пугачева, заговорщики посадили его на лошадь, и, «ведя оную за повод, ехали все вокруг него»^{399}.

При аресте Пугачев не был связан, ехал, как и другие, на верховой лошади. Он решил воспользоваться слабым присмотром за собой, чтобы бежать и укрыться в степи. Подозвав Творогова, он отъехал с ним в сторону и направился к густым зарослям камыша. Пугачев снова стал уговаривать Творогова: «Иван! Што вы ето делаете? Вить ты сам знаешь божие писание: кто на бога и на государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну што вам пользы, – меня потеряете и сами погибнете! Полно, подумайте-ка хорошенька, не лутче ли кинуть ето дело!» Но Творогов твердо ответил: «Нет, уж, батюшка, и не говори! Што задумали и положили, то так тому и быть, – отменить нельзя». Внезапно Пугачев стегнул лошадь плетью и бросился в степь к камышам, крикнув Творогову: «Ну, прощай, Иван! Оставайся!» Творогов, а вслед за ним и другие заговорщики, Т. Д. Железнов, И. Ф. Астраханкин и И. П. Федулев, кинулись в погоню за Пугачевым, после ряда приключений настигли его, заломили руки за спину и связали их. И тут, как вспоминал Творогов, связанный Пугачев, «злобствуя» на заговорщиков, кричал: «Как-де вы смели на императора своего руки поднять? За ето-де воздастся вам, – естли не от меня, так есть у меня наследник Павел Петрович!», но потом уже стал просить, чтобы его развязали, что и было сделано после обещания Пугачева, «что не уйдет уже более» от них^{400}. В несколько ином свете изобразил это событие Иван Федулев. Когда? Пугачева схватили и собирались было связать, то он «закричал: «Ково вы вяжете? Ведь естли я вам ничего не зделаю, то сын мой Павел Петрович ни однова человека [из вас] живова не оставит!» И так ево связать поопасались»^{401}. Отправившись в путь от Большого Узеня к Яицкому городку, заговорщики везли Пугачева не связанного, но крепко присматривали за ним.