Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 10"

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

Соавторы: Николай Шпанов,Александр Линевский,Ричард Коннел,А. Смирнов,Владимир Ветов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

ВСЕМИРНЫЙ СЛЕДОПЫТ
1928 № 10

*

ЖУРНАЛ ПЕЧАТАЕТСЯ

В ТИПОГРАФИИ «КРАСНЫЙ ПРОЛЕТАРИЙ»

МОСКВА, ПИМЕНОВСКАЯ, 16

□ ГЛАВЛИТ № А—22150. ТИРАЖ 125.000

СОДЕРЖАНИЕ:

Эпопея «Красина». Очерки Ник. Шпанова. – Таинственный заповедник. Фантастический рассказ И. Дельмонта. – За байкальским омулем. Промысловый рассказ В. Ветова. – Умный Апис. Рассказ Редиарда Киплинга. – Как это было: По следам доисторического человека. Приключения археолога. Рассказ A. Линевского. – Загадка Голубевой пещеры. Приключения следопыта в курских лесах. Рассказ Ал. Смирнова. – Приключения двух каннибалов. Юмористический рассказ Ричарда Коннеля. – Золотой лев Норвегии. (К рисунку на обложке) – Из великой книги природы. – Шахматная доска «Следопыта». – Галлерея народов СССР: Чеченцы. Дагестанцы. Очерки к этнографич. таблиц. на посл. стр. обл.

Вниманию подписчиков!

1. Всем подписчикам «Следопыта» по II абонементу выписаны две экспедиционных карточки: одна – на книги Дж, Лондона, а вторая – на «Следопыт» с остальными приложениями. Эти карточки должны находиться в местком почтовом отделении.

2. При наличии карточки– все справки подписчику о доставке должно давать это почтовое отделение (в адрес которого Изд-во направляет журнал). Почтовое отделение обязано полностью удовлетворять подписчика по карточке, и уже само требует от Изд-ва досылки, в случае нехватки журнала или приложения.

Поэтому обращайтесь в Изд-во с жалобой лишь тогда, когда карточки вовсе нет, или когда почта отказывается выдать очередной экземпляр помеченного в карточке издания (журнала или приложения).

3. По техническим причинам, на карточках многих годовых подписчиков в рассрочку обозначен срок подписки условно 3 мес. Высылка очередного взноса влечет автоматически продление подписки. При неуплате в марте-апреле очередного взноса, высылка издания с апрельских, номеров приостанавливается.

4. Приложения к «Следопыту» рассылаются по мере их выхода из печати (отдельно от журнала). В силу ряда причин, редакция лишена возможности помещать в журнале (как это просят многие подписчики) сведения о сроках рассылки изданий «Следопыта». О выходе в свет и рассылке журнала и приложений объявляется в очередных воскресных номерах газеты «Известия ЦИК и ВЦНК СССР».

БЕРЕГИТЕ СВОЕ И ЧУЖОЕ ВРЕМЯ! Все письма в контору пишите возможно более кратно и ясно, избегая ненужных подробностей. Это значительно облегчит работу конторы и ускорит рассмотрение заявлений, жалоб и т. п.

При высылке очередного взноса подписной платы не забудьте обязательно указать на отрезном купоне перевода: «ДОПЛАТА на «Всемирный Следопыт». В случае отсутствия этого указания, Контора может принять ваш взнос, как новую подписку, и выслать Вам вторично первые номера журнала.

Не откладывайте на последние дни возобновления подписки. Высылайте очередной взнос подписной платы заблаговременно.

ОТ КОНТОРЫ «СЛЕДОПЫТА»

Для ускорения ответа на ваше письмо в Изд-во – каждый вопрос (о высылке журналов, о книгах и по редакционным вопросам) пишите на ОТДЕЛЬНОМ листке.

При высылке денег обязательно указывайте их назначение на отрезном купоне перевода. О перемене адреса извещайте Контору по возможности заблаговременно. В случае невозможности этого, перед отъездом сообщите о перемене местожительства в свое почтовое отделение и одновременно напишите в Контору Журнала, указав подробно свой прежний и новый адрес и приложив к письму на 20 коп. почтовых марок (за перемену адреса).

Адрес редакции и конторы «Следопыта»: Москва, центр, Ильинка, 15. Телефон редакции: 4-82-72. Телефон конторы: 3-82–20.

Прием в редакции: понедельник, среда, пятница – с 3 ч. до 5 ч.

Рукописи размером менее ½ печатного листа не возвращаются. Рукописи размером более ½ печатного листа возвращаются лишь при условии присылки марок на пересылку.

Рукописи должны быть четко переписаны на одной стороне листа, по возможности – на пишущей машинке.

Вступать в переписку по поводу отклоненных рукописей редакция не имеет возможности.

ЭПОПЕЯ «КРАСИНА»

Очерки участника похода Н. Н. Шпанова

От автора.

Уже много веков холодные льды Арктики притягивают к себе внимание путешественников всех национальностей, стремящихся открывать все новые и новые области в этих закованных в белый панцырь, безнадежно холодных пустынях. Казалось бы, нет никакой надобности человеку стремиться в эти края, лишенные солнца, тепла, растительности, а между тем уже из самых названий этих мест мы можем видеть, что наиболее видные мореплаватели побывали здесь и оставили скалистым островам Арктики на память свои славные имена. Так было до нашего столетия, так продолжается и теперь, когда крупные ученые и исследователи приносят в жертву свои жизни задаче изучения северных областей.

Это не только спорт, не только стремление к открытию новых земель, к шумихе сенсационных газетных новинок. Это – борьба за познание закрытого до сих пор для человечества района, который, несмотря на свою кажущуюся ненужность, повидимому, призван сыграть в жизни народов далеко не последнюю роль. Арктическая область в недалеком будущем, очевидно, будет служить мостом между Европой и Северной Америкой, между европейскими водами Атлантического бассейна и северной частью Тихого океана. Только пересекая прямиком полярную область, можно связать воздушными путями Голландию с Сан-Франциско, Англию – с Токио.

Но для того, чтобы это было возможно, необходимо с полной отчетливостью, во всех деталях, представлять себе область, которая своей ледяною грудью разделяет континенты и преграждает путь морским кораблям.

Более двух веков человечество стремится пробиться морским путем вдоль так называемого Северо-Восточного прохода из Европы к Берингову проливу, но лишь двое-трое счастливцев могут похвастаться тем, что ценою затраты, нескольких лет им удалось преодолеть этот тяжелый путь. Можно с полной определенностью теперь сказать, что, как правило, морское сообщение Европы с Азией вдоль северного побережья Азии невозможно. Остается только один путь – воздушный, которому теоретически не должны быть страшны никакие, преграды, находящиеся на земной поверхности.

Фактически это, конечно, не так. Чтобы летать регулярно, перевозить пассажиров и грузы, нужно точно знать местность, расположенную по пути воздушного судна, нужно иметь опорные пункты, на которых можно было бы устраивать базы, станции, держать запасы горючего и необходимых материалов. Кроме того, необходимо с достаточной полнотой изучить метеорологические условия, магнитный режим области, в которой предстоит передвигаться воздушным судам. Наконец нужно заметить, что таинственная Арктика представляет собою своего рода метеорологический центр, из которого движутся на наш континент потоки холодного воздуха, «делающие» погоду.

Голландцы, англичане, русские и норвежцы были издавна наиболее деятельными исследователями полярных стран. Если мы возьмем хотя бы Шпицберген, то на нем найдем достаточно много названий, данных мореплавателями и просто промышленниками этих четырех национальностей. Голландское слово «Шпицберген» не является единственным названием этого далекого острова. Русские поморы с давних, времен знают его. под именем «Груманта», между тем как норвежцы называют этот остров «Свальбард».

Справедливость требует признать, что в последнее время наибольшее внимание делу исследования Севера уделяют норвежцы. Всему миру известны имена наиболее деятельных путешественников-исследователей – Фритиофа Нансена и Роальда Амундсена, посвятивших всю жизнь изучению Арктики. Подобно тому, как у нас существует в Ленинграде специальный институт по изучению севера, в Норвегии, в Осло, имеется институт по изучению Шпицбергена и Медвежьего острова; институтом руководит известный норвежский ученый Адольф Хуль.

В 1926 году Амундсеном и американцем Эльсвортом была предпринята экспедиция на воздушном корабле «Норвегия», имевшая целью пересечение Северного полюса. Итальянский инженер-конструктор Умберто Нобиле, строитель «Норвегии», был приглашен в качестве капитана дирижабля. Амундсен и норвежский летчик Рийсер-Ларсен были единственными членами экспедиции, знавшими Север. Экспедиция эта хотя и прошла благополучно, однако, не дала особенно ценных научных результатов, так как пребывание корабля в полярном районе было сравнительно недолгим.

В 1928 году Нобиле предпринимает самостоятельную экспедицию на дирижабле «Италия». Считая себя достаточно знакомым с условиями полета в полярных странах и вполне полагаясь на свои силы, он не берет с собой никого из полярных пионеров и ограничивается тем, что имеет на борту молодого шведского ученого – Финна Мальмгрена, метеоролога, знающего Арктику.

Внимание всей Европы было приковано к экспедиции Нобиле. Первые его полеты из базы, расположенной в бухте Кингсбей, у крошечного городка Нью-Олесунд, прошли благополучно. Мир надеялся уже на удачное завершение и этой второй попытки приподнять завесу над таинственной Арктикой, однако, вопреки ожиданиям, радио принесло трагическое S. О. S. Дирижабль погиб. Экспедиция исчезла… Часть экипажа «Италии» – те, которые находились в главной гондоле, – оказалась запертой на дрейфующей льдине близ острова Шпицберген, к северо-востоку от мыса Ли-Смит. Об остальных участниках экспедиции ничего не было известно. Радиосвязи с группой Нобиле также не было.

Впоследствии, когда заработало радио, стало известно, что трое участников. экспедиции покинули основную группу с намерением достичь материка и сообщить культурному миру о бедственном положении экипажа «Италии», в составе которого были раненые. В эту группу, покинувшую лагерь Нобиле, входили трое: швед Мальмгрен и итальянцы Цаппи и Мариано. С этого момента судьба группы была неизвестна, так же, как и судьба других членов экипажа, поднявшихся в воздух вместе с дирижаблем после отрыва от него главной гондолы. Спасение экипажа «Италии» требовало принятия срочных мер. Ряд экспедиций, снаряженных итальянцами, не имел успеха, так как тяжелые условия северного плавания не позволяли их кораблям приблизиться к группе Нобиле.

Когда стало очевидно, что требуется принятие срочных и энергичных мер, советским правительством и общественностью был снаряжен в поход к острову Шпицберген ледокол «Красин». Ему предстояло пробраться к группе Нобиле, снять ее со льда и попытаться разыскать остальных членов экипажа «Италии». Поиски «Красина» должны были расшириться в виду исчезновения Амундсена, отправившегося на самолете «Латам» с французским летчиком Гильбо на поиски экспедиции Нобиле. Амундсен, народный любимец, имя которого знает каждый ребенок в Норвегии, исчез… Когда «Красин», покидая Норвегию, шел фиордами, – с каждого встречного судна, с каждой лодки неслись ему вслед возгласы: «Найдите Амундсена!»

Читатели «Всемирного Следопыта» достаточно хорошо должны из двух предыдущих номеров знать жизнь этого смелого исследователя, одного из замечательнейших путешественников нашего века…

«Красин» нашел итальянцев. «Красин» их спас. Теперь, во втором походе, несравненно более трудном, чем первый, ему предстоит нелегкая задача попытаться помочь Амундсену, пожертвовавшему жизнью ради спасения своих товарищей, исследователей северных стран…

Я был на севере недолго, но тех двух месяцев, что я там провел, вполне достаточно, чтобы оценить великое мужество, проявленное старым Роальдом, чтобы понять самоотвержение человека, рискнувшего лететь в объятия ледяных пустынь. Тем большего уважения заслуживает этот подвиг, что в 1925 году на опыте своей неудачной попытки достижения полюса Амундсен мог убедиться в трудностях предприятия и отчетливо знал о грозящих ему опасностях.

Однако, несмотря на мой восторг перед мужеством Амундсена и его спутников, несмотря на глубокое уважение к этому прекрасному имени, я беру на себя смелость посвятить настоящий очерк не ему, а нашему соотечественнику, морскому летчику, Борису Григорьевичу Чухновскому. Отлично зная исключительную трудность условий работы на севере, имея перед глазами примеры стольких неудач, вплоть до трагической неудачи самого Амундсена, Чухновский, тем не менее, смело поднимается в воздух, чтобы сделать попытку помочь бедствующим итальянцам. Но этого мало; в настоящее время он не складывает оружия и делает все, что может, чтобы приподнять завесу над последним актом трагической и прекрасной истории величайшего из северных исследователей наших дней. И не одному Борису Григорьевичу посвящен мой очерк, но также летной стайке, с которой он пробивался через ужасные для летчика туманы Шпицбергена и с которой теперь снова идет навстречу полярным льдам и туманам…

I. В Ленинградском порту.

Сборы мои на «Красин» в Москве волей-неволей должны были уложиться в шесть часов. Немудрено, что те несколько часов, которые я имел в Ленинграде между прибытием из Москвы и отправлением на борт «Красина», мне пришлось, высунув язык, носиться по городу в поисках вещей, которые были необходимы для полярной экспедиции, в роде меховых рукавиц, шапки, мехового кожаного пальто и теплого белья. К сожалению, в том учреждении, которое секретарь экспедиции называл почему-то «универмагом» ЛСПО, ничего этого не оказалось, так как, по словам продавцов, «летом теплыми вещами не торгуют»…

Добраться до Гутуевского Ковша (около входа в порт) и Угольной гавани, где стоит «Красин», оказалось не так-то просто. Лишь благодаря содействию командира порта, после 2½ часов ожидания на берегу, компания будущих «красинцев» попала в Угольную гавань, где у стенки, около черной громады «Красина», сгрудились баржи, катера, буксиры и шлюпки. Если не особенно трудно налегке попасть с катера на «Красина», пользуясь парой узеньких сходней, переброшенных через люки угольных барж, и веревочным штормтрапом, то проделать это с чемоданами оказалось прямо невозможно. Не имея привычки лазить по вертикальным трапам с чемоданом за спиной и с мешком в каждой руке, после нескольких попыток и падений на палубу, полную угля, я должен был отказаться от этого способа сообщения и, улучив минуту, вместе со всем своим имуществом залез в огромную железную бадью, в которой на палубу «Красина» поднималась лебедкой куча желтых кругов швейцарского сыра. К сожалению, как оказалось, эти сыры ехали вовсе не на палубу, а были опущены в глубокий черный трюм, где грузчики встретили меня далеко не так любезно, как я рассчитывал быть встреченным на «Красине». Снова при помощи «конца» (каната) пришлось мне извлекать мои злополучные чемоданы из трюма на палубу.

_{Я вместе со своим имуществом влез в железную бадью, которая поднималась лебедкой…}

Если вы думаете, что «Красин» представлял собой нарядное, вычищенное судно, на котором сверкают медные части и блестит «надраенная» (начищенная) палуба, то вы жестоко ошибаетесь: горы, ящиков, мешков, бочек, рогожных тюков, сотни буханок хлеба – все это сплошь заваливало покрытую толстым слоем угольной пыли палубу. В лабиринте этих нагромождений тыкались люди команды с усталыми, бледными лицами и с трудом протискивались какие-то совершенно некорабельного вида люди, – вероятно, такие же пассажиры, как и я. Однако пассажирами мы оставались недолго. Едва успел я протиснуться в первый попавшийся люк и спуститься по трапу в кают-компанию, как должен был превратиться в грузчика, облаченного в рабочую блузу и огромные брезентовые рукавицы.

Я никогда не думал, что искусство погрузки так сложно и что так тонко нужно изучить момент, когда следует крикнуть лебедочному машинисту «вира» или «майна»[1]1
  Вира – поднимай; майна– опускай.


[Закрыть]), чтобы не рисковать быть раздавленным болтающейся в воздухе двадцатипудовой бочкой или связкой огромных бревен.

Прошло несколько часов, прежде чем я, несколько освоившись с обстановкой и улучив минуту, когда приставленный к нам боцман завозился с каким-то запутавшимся концом, удрал в кают-компанию в попытке разыскать хоть кусочек подходящего места для отдыха. Однако и это оказалось не так просто. Только путем раздвигания нескольких тел, бессильно приткнувшихся в углу на диване, мне удалось очистить себе местечко. Одно из этих тел зашевелилось, и сразу, без всяких предисловий, обладатель форменной морской фуражки и летного значка на рукаве вступил со мною в беседу о том, как тяжело снаряжать экспедицию в такой короткий срок, когда нет нужных средств под рукой, когда нужно давать лучших людей и выбирать лучшую машину…

– Мы даем лучшее, что есть у воздушных сил Балтморя. Наши механики, Шелагин и Федотов, – это лучшие ребята. Чухновского я знаю сравнительно мало, но, судя по тому, что я слышал о нем и об Алексееве, надо думать – они не выдадут…

Не кончив фразы, говоривший снова склонился на сложенные на столе руки и заснул. Оказывается, этот вконец измотанный человек – начальник воздушных сил Балтийского моря – третьи сутки не был дома и не видел постели (подобно большинству участвовавших в снаряжении красинской экспедиции).

Тычась по разным углам и не находя того, что мне нужно, я наткнулся на коренастого моряка с седыми щетинистыми усами, который хмуро оглядывал каждую вещь на корабле, ходил из каюты в каюту, заглядывал во все люки и что-то ворчал себе под нос. Это – старый капитан «Красина». Тот самый капитан Сорокин, который заявил, что в такой баснословно короткий срок, как три дня, он считает немыслимым снарядить экспедицию, и отказался от командования «Красиным». Сегодня – его последний день на корабле. Завтра «Красин» выйдет в море с новым командиром, перешедшим на его борт с ледокола «Ленин».

Я еще никого не знал на корабле; при всем желании, в этих зелено-желтых лицах, покрытых черным налетом угольной пыли, в измазанных блузах разных фасонов я никак не мог бы угадать кочегара, матроса, штурмана или механика – все они были одинаково грязны и усталы…

Когда, свалившись на какой-то ящик в полном изнеможении, я сквозь сон услышал звенящий в рупор голос команды: «Отдай швартовы!», я тотчас же проснулся и вскочил со своего жесткого ложа. Столб черной пыли поднялся вместе со мной.

Через полчаса два пузатых буксира на толстых стальных тросах уже оттаскивали черный утюг «Красина» от Угольной пристани. Все вздохнули с облегчением, когда зелено-серая муть берегов стала уходить назад и ледокол потянулся Морским каналом к Кронштадту…

После первой суеты можно было подумать о том, чтобы немножко соснуть в «человеческих» условиях, а именно в закоулке на угловом диване, на котором я должен был сложиться под углом в 90°, с трудом протиснувшись между стенкой и привинченным к полу столом.

Между тем из воды вырастали серые бляхи кронштадских фортов и полуразрушенная стенка с огромными белыми цифрами. По берегам тянулись жидкие зеленые сады и красные стены неуютных казарм. Серые волны, казалось, лизали стены домов. В круглый глазок иллюминатора вползала ночная прохлада, когда оглушительный грохот раздался у меня над головой – отдавали якорь. Умудрившийся устроиться где-то на койке, даже раздеться, молодой Том, корреспондент «Комсомольской Правды», смертельно перепуганный спросонья этим грохотом, вылетел из двери и в одном белье стрелою понесся по коридору и трапу наверх… Только у борта он пришел в себя и, пристыженный, полез вниз разыскивать сбою каюту.

Здесь, в Кронштадте, «Красин» задержался недолго. Последние материалы и запас пресной воды – вот все, что ему было нужно. На рассвете серая черепаха Кронштадта уже исчезала вдали, и мимо борта ярко прошел красный пловучий маяк. Запахло морем. Соприкасаясь на горизонте с серыми водами Маркизовой Лужи, ползла по небу свинцово-серая тяжелая завеса. Только далеко; на востоке, узкая полоска голубого неба напоминала о вчерашнем ярком солнце, о нестерпимой жаре. С противоположной стороны горизонта темными валами набегали тяжелые облака. На верхнем мостике «Красина», у медного колпака компаса, склонилась высокая сухая фигура портового девиатора[2]2
  Девиатор – человек, исправляющий девиацию – отклонение компасной стрелки под влиянием железных частей корабля.


[Закрыть]), – это последний человек Ленинградского порта, который остался у нас на борту, чтобы проверить компасы и уничтожить их девиацию. Согласно показаний их трепещущих стрелок, должен будет «Красин» выбирать себе путь в широком просторе морей до самого конца похода. Больше уже не будет случая проверить правильность показаний компасов.

Ушел девиатор. От нашего борта отвалил последний катер. Поход начался…

Новые заботы корабельной жизни охватили всех. Жизнь машинного отделения потекла своей походной чередой. Нужно было и нам, разойдясь по местам, приниматься за дело. Однако мест меньше, чем людей, и на долю многих выпадает участь быть жильцами кают-компании. Мне повезло: я оказался жильцом лазарета, где в проходе между аптекой и лазаретною ванной в мое распоряжение была отведена узкая койка и около половины квадратного аршина пола. Это было немного, но по сравнению с удобствами последних двух дней показалось мне таким блаженством что, проводив последние огоньки встречных судов, неизменно славших нашему радио один и тот же вопрос: «Кто, куда и зачем?», и в ответ на сообщение о полярном походе присылавших традиционные «наилучшие пожелания», – я не мог удержаться от соблазна нырнуть в вожделенную койку, не дождавшись даже обещанного после двухдневного поста ужина.

II. В балтийских водах.

Даже при трепетном свете луны, изредка пробивающейся сквозь тяжелые серые облака, воды Балтийского моря не кажутся черными. Их серая муть тускло отражает бортовые огни корабля. Далеко вправо, почти на горизонте, перемигиваются друг с другом маяки финляндского берега, и скорее угадываются, чем видны, такие же кокетливые глазки на левой, эстонской, стороне.

Ровно в полночь с 17 на 18 июня «Красин» проходит мигающий глаз маяка Хольм-Удден на северной оконечности Готланда. Темная громада скалистого острова выпирает из серого моря, и, лишь вслушиваясь в рассказы вахнача[3]3
  Вахнач – вахтенный начальник.


[Закрыть]), можно угадать в темных складках берега редкие поселки рыбаков. Наутро жизнь входит в свою колею. Небывало вкусным кажется чай, несмотря на то, что сахара, которого на корабль доставлено из расчета на три месяца, так и не удалось найти. Масло в попавшейся под руку бочке по вкусу скорее напоминает мазут вследствие чересчур близкого соседства с продуктами перегонки нефти на палубе «Красина».

Вообще хаос, царящий в трюмах и на палубе, это – бич корабля. Очень медленно, усилиями свободных от вахты людей, приводится в порядок «Красин», при чем трюмы сделались постоянным местопребыванием красинских журналистов. Совершенно не поддающееся описанию нагромождение консервов, свиных туш, спасательных кругов и очень похожих на них в темноте кругов сыра, огромных ящиков с папиросами, тяжелых длинных ящиков с запасными пропеллерами самолетов предстояло разобрать новоявленным грузчикам. Жалко было смотреть на тучного Миндлина[4]4
  Миндлин – корреспондент «Вечерней Москвы» (автор научно-фантастического рассказа «Днепровская Атлантида», помещенного № 11 и № 12 «Всемирного Следопыта» за 1927 г.).


[Закрыть]), неповоротливого, как тюлень, подслеповатыми глазами разглядывавшего каждый ящик, каждый рогожный мешок с луком, прежде чем взяться за его перегрузку. Однако к концу дня и он стоически выдерживал адскую жару в носовом трюме, на-четвереньках ползал между грудою ящиков и тюков, грозивших ежеминутно рассыпаться по трюму из аккуратных, но неустойчивых стопок, в которые мы их складывали.

За этим занятием с трудом можно было выбрать время для того, чтобы познакомиться с кораблем, а корабль заслуживал того, чтобы его обойти. «Красин» – величайший из ледоколов (11 640 тонн водоизмещения; машины мощностью в 10 000 лошадиных сил). Беспрестанно, час за часом, гудят машины за переборкой моего лазарета и валами трех огромных винтов сотрясают всю корму.

«Горячий проход» отделяет мое жилище от машинного отделения; это не только техническое название единственного прохода вдоль судна, – он действительно горяч. От низкого подволока (потолка), вдоль которого проложены трубы паропроводов, пышет жаром, и на проходящих, подогнув голову, людей капает обильная роса. В этот проход выходят двери машинного отделения, поравнявшись с которыми, чувствуешь дуновение, более жаркое, чем зной тропиков. Входя на верхний железный трап машинного отделения, непривычный человек набирает полные легкие горячего воздуха; руки с трудом держатся на скользких, обжигающих сквозь обтирку, поручнях. По мере того, как опускаешься, температура делается все более невыносимой, особенно, когда достигаешь верхних частей цилиндра. Берет сомнение: спускаться ли дальше в железный колодец, откуда навстречу несутся размеренный лязг стали и придушенное дыхание машин? В свете ярких электрических ламп внизу, на железной палубе, сверкают голые спины машинистов с белыми сетчатыми косынками, повязанными вокруг шеи и вбирающими в себя обильный пот, катящийся с лица.

Машинная команда относится к «холодному» цеху. Я не знаю, почему – к «холодному», когда температура, нормальная для этого цеха, равняется 45–50 °C, иногда достигая 55°; когда в очень свежие дни и при малой работе машин она падает до 40°, машинисты считают себя отдыхающими…

Здесь, в этом «холодном» цехе, стоят три вертикальных гиганта по 3330 лошадиных сил, вращающие беспрестанно мелькающими шатунами 17-дюймовые гребные валы. В тесных проходах между мечущимися массами металла снуют, ни минуты не имея покоя, люди машинной вахты, работающие здесь вследствие неполного комплекта людей на две вахты.

Через узкий проход вышиною не более полутора метров, с грозно нависшим грузным металлом аварийной заслонки, я проник в кочегарку. Здесь, в этом Дантовом чистилище, температура не так жестока. Сверху, сквозь широкую трубу вентилятора, хлещет струя морозного воздуха, в то время как снизу, из открытых топочных дверец, несется свист бушующего пламени, и ярко-красный сноп света вырывает из тьмы черные фигуры кочегаров. В четырех кочегарках «Красина»—10 котлов, в топки которых за день должно быть подброшено не менее 120 тонн угля. «Красин» – непомерно прожорлив…

Не следует, однако, удивляться этой прожорливости: ведь машины должны со скоростью, достигающей порой четырнадцати узлов в час, проталкивать сквозь вскипающую под форштевнем воду этот огромный черный утюг, далеко не отличающийся стройностью форм и приспособленный исключительно для того, чтобы хорошо ломать лед.

Как бы там ни было, со скоростью одиннадцати узлов в час «Красин» откладывал милю за милей на круглом циферблате лага (аппарат для измерения пройденного расстояния). 19 июня за кормой осталась свинцовая масса острова Борнгольма, и серые воды Балтики стали голубеть у нас на глазах. С голубизной воды появилось и солнце и огромные голубые окна на небе среди пушистых масс белых облаков.

С появлением солнца радостью расцвело лицо нашего штурмана Петрова, скорбевшего из-за невозможности поймать столь нужное ему солнце в секстант. Петров немедленно переселился из своей заваленной картами каюты на верхний мостик, выселив твердо обосновавшихся там журналистов. Теперь им пришлось перекочевать на бак[5]5
  Бак – «наименее почетное» место на корабле.


[Закрыть]), где в уютном соседстве с брашпилем они имели возможность набираться впечатлений в часы, когда консервы и сыр в трюме вели себя хорошо и их не надо было перекладывать с места на место в ожидании возможного шторма. Когда палубная команда добралась, наконец, до возможности привести немного в порядок палубу «Красина», идиллия журналистов была нарушена. Стремительные водопады морской воды полились из брандспойтов. Ненароком попадали под эти водопады замечтавшиеся журналисты…

_{Стремительные водопады морской воды полились из брандспойтов.}

III. В Датских водах.

20 июня, примерно в полдень, мы миновали маяк Альбуен у входа в пролив Бельт. Здесь мы должны были взять лоцмана. Я думал, что мы остановимся, встанем на якорь, проделаем ряд формальностей – ничего подобного! На полном ходу к борту «Красина» приблизился кругленький беленький ботик, деловито пыхтя нефтяным мотором; два раза напрасно пытался подойти к «Красину», отбрасываемый волной, на третий раз он перебросил краснолицего коренастого человека в белой фуражке на спущенный с борта «Красина» штормтрап. Через полминуты на командирский мостик «Красина» входил старик с лицом индюка, с висящими под подбородком широкими складками. Лоцман деловито прошелся по мостику, сунул в уголок свой крошечный саквояж, выложил на столик маленький, доисторического образца, бинокль и принялся на языке, который он считал английским, объяснять нашему штурману порядок прохождения через Бельт.

_{К борту «Красина» приблизился кругленький беленький ботик с лоцманом…}

Бельт больше похож на широкую гладкую реку, чем на пролив, соединяющий Балтийское и Немецкое моря. Он неширок, по обеим его сторонам тянутся плоские песчаные берега, а вдали видна сочная зелень бесконечных садов и лугов. Садики – подстриженные, аккуратно размеренные, с торчащими из деревьев острыми красными крышами. Совершенно та же картина и на берегах следующего за Бельтом Феммерн-Еельта. Только в Категате, где море делается светло-голубым, береговой пейзаж меняется, по берегам появляются бесконечные плоские дюны, совершенно исчезающие, начиная от Скагена, где Категат переходит в Скагеррак. Там мы расстались со следующим лоцманом – седым, как лунь, стариком, с ловкостью мальчика спустившимся с высокого борта «Красина» в такой же круглый беленький, как и привезший первого лоцмана, ботик, еще более бешено прыгавший на волне.

К полудню мы добрались до Утсире, где плоские дюны сменились высокими серыми скалами. К нам на борт влез лоцман-норвежец, еще более коренастый и краснолицый, чем все побывавшие у нас датчане. Он и вел нас Берген-фиордом – извилистым, вьющимся прихотливой змейкой между высокими, изредка опушенными зеленью лесов, серыми скалами. В расщелинах, иногда у самой воды, лепятся крошечные домики, такие чистенькие, аккуратные, словно они только что сняты с выставки игрушечного магазина. Аккуратно выложенные и чисто выбеленные каменные ограды тянутся по границам прибрежных усадеб. Почти около каждой усадьбы высится белая мачта с полощущимся на ней красно-синим флагом Норвегии.

Все, кто был свободен, высыпали на палубу «Красина», любуясь преддверием одного из красивейших мест Норвегии– Берген-фиорда. К Бергену мы подошли к 6 часам вечера, встреченные десятками лежащих на борту, почти касающихся боды парусами стройных белых яхт.

Берген – первый этап на нашем пути и в то же время последний. Забрав здесь максимальные запасы угля, мы должны будем итти до Шпицбергена без всяких заходов.

IV. Берген

Берген – чудесный городок. Эта рыбная столица Норвегии, насчитывающая всего около 120 060 жителей, раскинулась широкой панорамой по крутым склонам обступивших фиорд гор. Что меня поразило в первый же день посещения Бергена – это его изумительные дороги и большое количество блестящих новеньких прокатных авто, бесшумно скользящих по улицам. Мало того, что улицы здесь ровны, как стол, и что, едучи в машине, можно свободно писать, – на каждом повороте аккуратно рассыпан гравий, не позволяющий шинам авто скользить; то же самое – на всех крутых спусках и подъемах. Чья-то заботливая рука каждый день возобновляет, разравнивает эту насыпку. Вторая особенность города– это обостренная, бросающаяся в глаза, чистота жилищ. Даже в крошечных домиках, иногда в 2–3 окна, сгрудившихся на тесных окраинных уличках, все блестит свежей краской; от начищенной меди ручек, ст старательно вымытых стекол рябит в глазах.