Текст книги "Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»"

Автор книги: Разипурам Нарайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

4

Отец и сын почти не говорили больше друг с другом, и в доме воцарился мир. Поняв, что может не учиться, Мали заметно повеселел. А Джаган не переставал радоваться, что сын проявил такую самостоятельность, избрав новый путь.

– Вместо того чтобы читать книги, написанные другими, он сам будет писать книги для других, – размышлял он с гордостью. – Это тоже служение.

Стоило ему вспомнить слово «служение», как любая деятельность приобретала смысл в его глазах. Это слово пьянило его, оно все объясняло, возбуждая в нем священный трепет. Впервые он услышал его в 1937 году, когда Махатма Ганди пришел в Мальгуди и выступил при огромном стечении народа на берегу реки. Он говорил о служении, объясняя, что любой поступок, совершаемый с мыслью о служении, исполняется глубокого смысла. Вдохновленный этими словами, Джаган присоединился к движению за свободу Индии от иностранного господства, бросил занятия, семью, привычную жизнь и принялся нарушать британские законы. Дубинки полиции и тюрьма, где он отбыл несколько сроков, переставали существовать, стоило ему вспомнить, что он посвятил себя служению.

«Каждый волен служить людям по-своему, – думал он. – В сущности, Мали своим творчеством тоже служит человечеству».

Порой его одолевали сомнения.

– Интересно, что именно он пишет? – спрашивал он себя. – Рассказы? Какие рассказы? Стихи? Или, может, философия?

На минуту он усомнился в жизненном опыте своего сына, в его подготовленности к тому, чтобы быть писателем. Временами, когда он восседал на своем троне в лавке, уставившись в «Бхагавадгиту», его мучило беспокойство. Как ни глубока была его книга, собственные мысли одерживали верх, заставляя его забывать о философии. Они неизменно вертелись вокруг рукописей Мали.

Ему хотелось знать, какой язык избрала муза Мали – тамили или английский. Если сын пишет на тамили, его признают на родине; если на английском, он станет известен и в других странах. Но хорошо ли он знал тамили?.. а английский?.. а любой другой язык? Джаган волновался, его раздирали сомнения. Проще всего, конечно, было бы прямо спросить обо всем Мали, но это представлялось ему невозможным. О чем им говорить? Мали снова ушел в себя, сейчас он стал еще более недоступным, чем раньше. Единственным связующим звеном была бумажка в пять рупий, которую каждое утро Джаган оставлял на столе в холле. Позже он проверял, принята ли она. Возможно, мальчик обедал и ужинал во «Дворце блаженства». Джагану больно было думать, куда идут его деньги. Но что поделаешь – этот ресторан считался лучшим в городе, хоть Джаган и доподлинно знал, что готовят там не на топленом масле, а на обезвоженном растительном, которое доставляют туда в жестянках без этикеток. Нет, вы только подумайте, они полагают, что, если на банках нет этикеток, все так и поверят, что масло настоящее!

Тридцатое сентября давно прошло. Джаган дорого отдал бы, чтоб узнать, отослана ли рукопись. Но установить это было невозможно.

Каждый шаг сына был так точно рассчитан, что, хоть они и жили под одной крышей, казалось, будто обитают в разных мирах. Только по свету, пробивавшемуся сквозь щель в двери, Джаган узнавал, дома сын или нет. Он не решался постучать в дверь. Они так редко возвращались домой в одно и то же время, что практически никогда не сталкивались в холле. Джагана мучила неизвестность.

Когда в обычный час в лавку явился братец, вид у Джагана был такой грустный, что он не мог этого не заметить.

– Боги благословили вас всеми дарами жизни. У вас есть то, о чем из ста человек мечтают каждые девяносто, – деньги. И то, чего нет у сотни из ста человек, – удовлетворение желаний. Но вы не научились одному – искусству быть счастливым. У вас всегда такой вид, будто вас одолевают заботы.

– Если у человека такой вид, значит, у него есть на то основания. Вы видите Мали?

– Не слишком часто… Да, совсем не часто. Как-то, довольно давно, я видел, как он ехал на велосипеде по улице Винаяка. Не спрашивайте, что я там делал. Обычно я захожу еще дальше, когда у меня есть какое-нибудь дело. Можете быть уверены, я это делаю не для себя, а для других. Служение… Для себя я ничего не делаю.

– Он с вами говорил?

– Нет, конечно. Он ехал на велосипеде.

– Что он там делал, так далеко от дома?

– Почему бы вам не спросить об этом у него самого? – воскликнул братец.

– Он не ответит – и все тут, – сказал Джаган.

– А вы пытались?

– Нет.

– Тогда попытайтесь.

– Он может рассердиться. Решит, что я вмешиваюсь в его дела.

– Если хотите, я могу его спросить при встрече.

– Нет-нет, не надо, он еще подумает, что это я вас к нему подослал.

– Я, конечно, скажу ему, что говорю с ним по вашему поручению.

Джаган испугался. На лбу у него выступил пот. Братец не удержался и сказал:

– Вы меня удивляете. Чего вы боитесь?

– Просто я не хочу его расстраивать. За всю свою жизнь я ни разу его не расстраивал.

– Ну, значит, вы сами до того довели, что теперь вообще не можете с ним разговаривать.

– Дело не в этом, – сказал Джаган, не желая соглашаться с такой точкой зрения.

– Вы можете мне сказать, когда в последний раз с ним разговаривали?

Наступило молчание. Джаган задумался. Братец безжалостно наблюдал за ним, посасывая леденец. Джаган вспомнил, что в последний раз говорил с сыном три с половиной месяца назад. Он читал в холле газету, а сын вышел из своей комнаты.

– Собираешься уходить?

– Угу.

Джаган ужаснулся и тут же постарался замаскировать свой вопрос.

– Ты видел сегодняшнюю газету?

– Нет.

– Не хочешь посмотреть?

– Там для меня ничего нет, – сказал Мали. И прошел мимо. Джаган услышал, как он взял велосипед, как хлопнула входная дверь. Он сидел неподвижно, не поднимая глаз от газеты.

«Слава богу, что из его комнаты нет двери прямо на улицу. А ведь мой отец собирался ее пробить. Какая глупость! Так бы я давно забыл, как выглядит мой сын».

Но не рассказывать же об этой встрече братцу! Поэтому Джаган просто сказал:

– Горе в том, что распорядок дня у нас совсем разный. Когда я кончаю молиться и открываю глаза, его уже нет. У меня в доме такой обычай – когда я молюсь, меня не беспокоят. Но это к делу не относится. Мы ушли от самого главного. Я хочу, чтобы вы мне помогли. Выясните, пожалуйста, – только так, как будто это исходит от вас, – куда он каждый день ходит и что сталось с романом? Кончил ли он его? Постарайтесь встретиться с ним, а потом все мне расскажите. Я буду вам очень признателен за помощь.

– Ну, что вы… Служить вам – мой долг. Не надо благодарностей. Я человек маленький, но я подумаю, что тут можно сделать.

Братца прямо распирало от важности порученного ему дела. У Джагана на душе полегчало.

Братец пришел через четыре дня, сел рядом с троном и сказал:

– Вас ожидают большие перемены. Ваш сын хочет ехать в Америку. Я вам давно уж на это намекал, помните?

Новость ошеломила Джагана, в голове у него зазвенело. От страха, что сын будет так далеко от него, на другом конце света, у Джагана перехватило дыхание.

Он только бессмысленно повторял:

– Америка! Но почему Америка? А что стало с его книгой? Написал он ее? Разве он ее не написал?

– Он надеется научиться этому искусству в Америке.

Джаган пришел в ярость. Возмутительно! Он почувствовал себя оскорбленным в своей национальной гордости.

– Ехать в Америку, чтобы учиться писать! Пусть бы лучше поехал в деревню к какой-нибудь старухе, – воскликнул он в порыве патриотизма.

– И я ему то же сказал, – подхватил братец.

– Разве Вальмики[10]10
  Мифический индийский поэт; предание считает его первым индийским поэтом и автором первоначального варианта «Рамаяны».


[Закрыть] ездил в Америку или Германию, чтобы написать «Рамаяну»? – вопрошал Джаган воинственно. – Странные мысли у этих мальчишек!

Осторожности ради он избегал называть своего сына по имени. В эту минуту его прервал старший повар, вошедший вместе с кухонными ароматами в комнату.

– Шафран кончается, – возвестил он. – Осталось только на один день.

Джаган посмотрел на него растерянно, не понимая, о чем он говорит.

Братец ответил за него, пообещав сделать заказ. Когда повар ретировался, Джаган спросил:

– Вы узнали, где он проводит все дни?

– В городской библиотеке.

– Где это? – спросил Джаган.

Он и не подозревал, что в городе есть библиотека. Братец и сам не знал где, только повел неопределенно рукой в сторону реки.

– Должно быть, это там, где вечно закладывают первый камень, стоит какому-нибудь министру приехать в город.

– Я бы о ней знал, если б она была хоть сколько-нибудь заметной. Но все равно – разве там можно жить?

– Ему там нравится, он там работает.

– Работает? Кем? – спросил Джаган в ужасе.

Неужели сын решил стать помощником библиотекаря? Этого еще не хватало!

– А что с его книгой? – спросил он в отчаянии.

– Он напишет ее в Америке, – сказал братец.

Джаган почувствовал себя раздавленным – враждебный круг смыкался.

– При чем тут Америка? – спросил он.

– В библиотеке он прочел в каком-то журнале, что там есть колледж, где учат писать романы.

Джагана так и подмывало снова пропеть хвалу Вальмики или деревенской старухе, но он сдержался.

– А что же с премией?

– Должно быть, пропала. Он ведь еще не написал книжку, – сказал братец. – Но все равно, книгу нельзя сочинять наспех.

– Истинно, истинно, – произнес Джаган, внезапно вспомнив слова сына.

Подумав, он добавил собственное соображение по теории творчества:

– И все же, по-моему, книгу нужно писать.

Время шло, а они все сидели, уныло размышляя о том, как пишутся книги.

– Но почему Америка? – вопрошал Джаган, не обращая внимания на принесенный мальчишкой сосуд с дневной выручкой. Братец также не делал попытки уйти.

– Должно быть, потому, что в других странах этому не учат.

– В этой стране едят только говядину и свинину. У меня был знакомый из Америки, и вот рассказывал…

– А пьют они много, и только спиртное, – произнес братец, черпая из собственного источника информации. – А воду и молоко не пьют вовсе.

И прибавил:

– А женщины у них распущенные. Я видел их журналы про кино. Женщины у них встречаются с мужчинами не стыдясь, женят их на себе без долгих разговоров и валяются на солнце без одежды…

– Где это вы все видели? – поинтересовался Джаган.

Братец снова неопределенно помахал рукой, но Джаган не обратил на это внимания и прибавил:

– Может, все это неправда.

Ему не хотелось думать, что страна, в которую едет Мали, будет развращать его тело вином, женщинами и мясом, а душу – всякими другими вещами.

Внезапно он твердо сказал:

– Это невероятно. Мали останется здесь!

Братец цинично улыбнулся. На минуту Джагана пронзило подозрение: уж не его ли все это рук дело? Но тут же прошло.

Братец сказал:

– У него уже все готово.

– Без моего разрешения и поддержки?! – вскричал Джаган.

– В библиотеке есть машинка, и он отпечатал на ней все, что надо.

Не зная, сердиться ему или восхищаться, Джаган снова закричал, не думая о том, что говорит:

– Если они будут использовать библиотеку для своих гнусных делишек…

Братец спросил:

– Вам известно, что он ездил на несколько дней в Мадрас?

– В Мадрас? Без моего разрешения и поддержки? Не сказав мне ни слова? Я думал, он в своей комнате.

Он вспомнил, что иногда бумажки в пять рупий так и оставались на столе. Думая, что мальчик экономит, он прекратил выдачу денег в надежде, что сын попросит их у него сам.

– Он уже получил паспорт и все документы.

– А где он возьмет деньги на дорогу?

– Он говорит, деньги у него есть. Он говорит, что всегда знал, где у вас в доме хранятся деньги.

Джаган оторопел – впрочем, в душе восхитился сыном.

– Мальчик очень практичен, – сказал он с чувством.

Он помолчал, погрузившись в раздумье, а потом произнес, стараясь казаться веселым:

– Вы только подумайте, до чего он самостоятельный. Я всегда верил, что всякая сущность должна развиваться сама по себе, не полагаясь на внешнюю поддержку. Так сказано в «Гите»: «Всякая душа есть бог…»

– А бог всегда о себе позаботится, – заключил братец.

– В том-то и дело, – согласился Джаган, повторяя обрывки избитых истин, походя подобранных на жизненном пути или почерпнутых из беспорядочного чтения. – Вот почему я не хотел вмешиваться, когда он вдруг решил бросить учение. Я сказал себе: «Может, он хочет пройти школу жизни». И дал ему полную свободу.

Братец сказал:

– У меня точно такие же принципы. Я много знаю о людях, их трудностях и о мире. Но разве я ходил в колледж, чтобы постичь искусство жизни?

– И все же он думает, что может научиться писать в американском колледже. Вот что меня удивляет! – воскликнул Джаган посмеиваясь. – Ах, братец, будьте добры, постарайтесь остановить его, Не знаю, как я останусь без него один в целом доме. От этой мысли мне становится грустно.

– Да, да, постараюсь, – произнес братец машинально, без особой уверенности в голосе. – А знаете, у него все продумано, все до мельчайших подробностей. Ему уже шьют американскую одежду в Мадрасе.

– Я ему всегда говорил, чтобы он покупал себе побольше одежды. А за границей вообще надо всегда носить галстук и башмаки, с утра и до самой ночи. Нужна ему в чем-нибудь моя поддержка? – спросил жалобно Джаган, словно прося братца походатайствовать за него и все устроить.

– А что вы можете? – спросил братец грубо.

– В Мадрасе у меня есть друг, заместитель министра, мы с ним вместе сидели в тюрьме.

– Конечно, можно обратиться к вашему другу, но Мали в нашей помощи не нуждается. У библиотекаря есть брат, он работает в авиакомпании. Он ему все устроил.

– Он полетит? – спросил Джаган в ужасе.

– Теперь все летают.

Джаган чуть не заплакал.

– Пожалуйста, попросите его ехать морем. Это безопаснее. Я хочу, чтобы он был в безопасности. Не переношу самолетов.

– Он уже почти заплатил за билет, – сказал братец, наслаждаясь смятением Джагана.

– Это, должно быть, очень дорого, – лепетал Джаган.

– Но он, видно, нашел для этого деньги, – возразил братец.

– Конечно. Зачем мне деньги? Они все для него. Он может взять сколько хочет, – произнес Джаган, соображая меж тем, что нужно при первой же возможности проверить деньги, спрятанные на чердаке. А может, лучше перепрятать их в шкатулку, стоящую за изображениями богов в молельне?

В глухой полночный час он прислонил к дому лестницу и влез на чердак. Из спрятанных наверху пачек исчезло десять тысяч рупий. Он сделал быстрый подсчет.

– Четыре-пять тысяч рупий на дорогу, а остальное на одежду и прочее. Если ему понадобится, он попросит еще и, конечно, попозже – месячное содержание. Почему бы и нет?

Он услышал, как внизу хлопнула входная дверь, потушил фонарь и сидел притаясь до тех пор, пока, по его расчетам, Мали не заперся у себя в комнате. Он чувствовал себя взломщиком, а не человеком, к которому забрался вор.

5

Он и не думал, что будет испытывать такое превосходство над всеми. Теперь ему даже казалось, что из-за одного этого стоило расстаться и с деньгами и с сыном.

– Мой сын в Америке, – говорил он раз десять на дню, раздуваясь от гордости.

Он всюду опаздывал. Стоило ему по дороге в лавку заметить какого-нибудь случайного знакомого, как он преграждал ему путь и, вместо того, чтобы говорить, как обычно, о погоде и политике, наводил осторожный разговор на Америку и на живущего там теперь сына. После многих дней безнадежного ожидания он получил наконец яркий авиаконверт, испытав при этом почти такую же радость, как если бы Мали вернулся домой. У него не хватило терпения прочитать напечатанное на конверте указание: «Чтобы вскрыть письмо, разрежьте его здесь»; он засунул палец в сложенный пополам листок и отчаянно рванул. Листок разорвался пополам – пришлось склеивать его, словно головоломку для отгадки. Письмо было коротким.

«Прибыл. Нью-Йорк большой. Дома очень высокие, не как у нас. На улицах тысячи машин. С едой плохо. Я в общежитии. С той недели иду в школу».

Джаган прочитал письмо с удовольствием, хотя его и встревожило, что сын написал «школа», а не «колледж». Письмо пришло утром, и он просидел на скамейке в холле около часа, размышляя над его содержанием, вчитываясь в каждое слово и стараясь представить себе Мали в огромном мире. Ему нужно было с кем-то поделиться хорошей новостью. Он зашел в первую открытую дверь – это оказалась типография «Правдивый печатник». Натарадж сидел у конторки, как всегда приветливый и радушный. Дверь была приоткрыта, и, когда Джаган заслонил ему свет, Натарадж оторвался от гранок и улыбнулся. Джаган тут же сообщил:

– Мали прибыл…

– Вы получили телеграмму?

– Нет, что вы, он ведет себя очень разумно. К чему тратить десять рупий, когда достаточно десяти центов… Кстати, сколько будет цент на наши деньги?

Натарадж произвел быстрый подсчет. Доллар, как говорил ему один клиент, стоит пять рупий, на черном рынке за него дают семь. Государственная же цена доллара – четыре с лишним рупии, и если в каждом долларе сто центов…

Он отказался от попытки все перемножить и разделить и решил переменить тему:

– Вы скоро получите гранки своей книги.

– Да-да, знаю, раз вы за что-то взялись, то уж так не бросите. Как вам известно, я написал эту книгу не ради денег – это мой вклад, мое служение…

Затем Джаган переключился на Америку:

– Там огромные здания и множество автомобилей. Надеюсь, у мальчика будет комната на первом этаже, а не где-то в небе.

– Наши юноши очень умны, – сказал Натарадж. – Они нигде в мире не пропадут.

Согласившись с этим приятным наблюдением, Джаган сделал шаг вперед, оторвавшись от дверного косяка, и продолжил свой путь в лавку. На углу улицы Кабира он увидел адвоката, специалиста по отсрочкам. Джаган радостно захлопал в ладоши и остановил его. Он мог позволить себе эту вольность – когда-то они учились в одном классе в миссии Альберта, а потом вместе участвовали в Национальном движении (только адвокат с присущим ему изяществом избежал тюрьмы). Адвокат улыбнулся, обнажив голые десны с единственным зубом, и, почесав присыпанную серебряной пылью небритую щеку, сказал:

– Мне надо домой. Меня там ждут клиенты.

– Я задержу тебя всего на одну минуту, – сказал Джаган. – Я уверен, что ты будешь счастлив узнать: Мали прибыл.

– Ты получил телеграмму?

Что это с ними со всеми? Джагана раздосадовала эта страсть к телеграммам.

– К чему тратить десять рупий, когда письмо за десять центов идет всего четыре дня?

– Четыре дня?! – воскликнул адвокат. – Нет, ты ошибаешься. Оно идет гораздо дольше. Дней пятнадцать по крайней мере.

Это уже было слишком. Какая самонадеянность! Так говорить об Америке, когда Джаган все из первых рук знает. Вот люди! У всех свои представления. Глупцы! Лягушки в своем колодце!

Впереди он увидел аптекаря – тот стоял у дверей и смотрел на улицу. Он сердечно поздоровался с Джаганом.

– Вы что-то сегодня поздно, – сказал он с самым дружелюбным видом.

– Да, верно, верно, – подтвердил Джаган, торопливо подходя к нему. – Почтальон сегодня запоздал. Когда у тебя сын так далеко…

– Ну как, он благополучно прибыл в Америку?

– Да. Эти два-три дня я немного волновался. Другие выбросили бы деньги на телеграмму, но письмо, которое стоит в десять раз дешевле, идет всего на пару дней дольше. Он очень разумно себя ведет.

– А сколько стоит письмо? Я хочу выписать бесплатный каталог одной фирмы. Знаете, это очень интересная книга. Она нас многому научит… Глубокие мысли обо всем на свете.

Джаган чуть не застонал, когда аптекарь спросил:

– А сколько на наши деньги пятьдесят центов? Это пересылка каталога столько стоит.

Он пошел дальше. Нет, никто из них не сравнится с братцем. Тот так умеет слушать, что для него никаких сластей не жалко. Все же остальные в городе одержимы навязчивыми идеями, неграмотны и знать ничего не желают об Америке.

Не успел Джаган сесть в свое кресло, как пришел старший повар за распоряжениями. Джаган повторил обычную формулу, а потом, снисходя к его заслугам, прибавил:

– Мали благополучно прибыл на место назначения. У меня словно гора с плеч свалилась. Это огромная страна, и в ней множество машин. Там у всех машины…

Повар почтительно выслушал его и ушел, не сказав ни слова. Джаган вздохнул с облегчением – хорошо, что хоть этот ничего не спросил о телеграммах и о том, чему равен цент.

Ему пришлось держать себя в руках до половины пятого, пока не явился братец. Он проследовал прямо в кухню, а потом вышел к Джагану.

Джаган со спокойной твердостью произнес:

– Мальчик благополучно прибыл на место назначения.

И помахал письмом. Это была особая милость – другим он только говорил о письме, а братцу предоставил возможность его увидеть.

– Прекрасная новость! Я знал, что у него все будет в порядке, – сказал братец, облизываясь.

– Телеграмму он не послал.

– Конечно. К чему? В наши дни письма идут так быстро. Вам надо зайти в храм на углу и пожертвовать богу Ганеше[11]11
  Ганеша – один из богов индуистского пантеона, изображается обычно с головой слона. Согласно верованиям индусов, предотвращает несчастья.


[Закрыть] парочку кокосовых орехов.

– Конечно, конечно, разумеется, – сказал Джаган, словно между ним и Ганешей был подписан договор о безопасности Мали. – Сегодня же сделаю это.

– Я куплю орехи по дороге, – сказал братец, и Джаган тут же выхватил из ящика монету и вручил ему.

– У меня словно тяжесть с сердца свалилась. Когда кто-нибудь отправляется в такое далекое путешествие, да еще на самолете, всегда волнуешься, хотя об этом, конечно, не говоришь.

– Знаю, знаю, – поддакнул братец. – А что он пишет?

– Ему там, конечно, нравится. Всюду высокие дома и машины. Надеюсь, он будет ходить по улицам осторожно… Еда там, он пишет, хорошая. Теперь я спокоен. Знаете, это ведь страна миллионеров. Все там очень богаты.

Мали из-за океана проявлял необычайную общительность, и, хотя временами бывал резковат, нелогичен и ничего не сообщал о себе, он много рассуждал о стране, в которой жил. Голубые конверты выросли в целую стопку. Если бы только Мали догадался оставлять поля, Джаган переплел бы их у Натараджа в маленький томик. Натарадж, несомненно, понял бы, как это важно, и выполнил бы заказ в кратчайший срок.

Теперь в карманах у Джагана всегда лежала пачка писем, он то и дело вытаскивал их и каждому встречному зачитывал отдельные места. Главным слушателем оставался по-прежнему братец; он, не жалуясь, слушал их снова и снова. Постепенно голубые конверты заменили Джагану «Бхагавадгиту». Читая и перечитывая их, он составил себе представление об Америке и мог теперь со знанием дела рассуждать об американской культуре, истории и географии. Ему было все равно, с кем говорить, он останавливал первого встречного. Его знакомые опасались, что он заболел «болтливой болезнью».

Выйдя из дома, он окидывал улицу взглядом в поисках знакомого лица, коршуном кидался на невинную жертву и заговаривал ее до оцепенения. Однажды он даже остановил у сточной канавы городского нищего, чтобы описать ему Большой каньон.

– Во всем мире нет ничего подобного, – заключил он и дал нищему пять пайс за то, что тот его выслушал.

Если его знакомым везло, они успевали вовремя скрыться, если же нет – погрязали в американской саге. Джаган видел, что, пока он говорит, слушатели его нервничают, и потому торопился все рассказать побыстрее. Его прямо-таки распирало от всяких мыслей, и он с нетерпением ждал того благословенного часа, когда придет братец, который проявлял такой интерес к Америке, что никак не мог наслушаться рассказов Джагана.

Братец часто просил показать ему письма, но Джагану это не нравилось. Письма он хранил, как священную реликвию, и никому не разрешал их касаться.

День за днем братец накапливал сведения об американских обычаях и нравах и распространял их в собственном кругу слушателей. Скоро почти все в Мальгуди знали, что в автомобильных катастрофах в Америке ежегодно погибает пятьдесят тысяч человек и что, когда по радио сообщали о смерти Кеннеди, на всех перекрестках стояли вокруг обладателей транзисторов люди и плакали. Джаган мог подробно, как очевидец, описать путь автокавалькады в тот роковой день. У него перехватывало горло, когда он рассказывал, что в это самое утро в Далласе Кеннеди окружила толпа народа, которая рвала его одежду и волосы из чистой любви к нему. Позже он не скрыл от своих слушателей ни единой подробности о смерти Освальда.

Но об одном письме Джаган не говорил никому ни слова. В нем Мали после трехлетнего пребывания в Америке написал: «Я начал есть мясо, и мне от этого ничуть не хуже. Бифштекс – очень вкусная и питательная еда. Почему бы и вам всем не перейти на мясо? У нас в стране тогда не будет бесполезного скота, и нам не придется просить продовольствия у Америки. Иногда мне просто стыдно становится, когда Индия просит американской помощи. Почему бы вместо этого не резать бесполезных коров, которые бродят по улицам и мешают движению?»

Джаган был потрясен. В шастрах[12]12
  Шастры – веды, пураны, философские и другие древнеиндийские трактаты по различным отраслям знаний.


[Закрыть] среди пяти смертных грехов убийство коровы стоит первым.

Пока он размышлял, как выразить свои чувства на эту тему, и подбирал цитаты из шастр и высказываний Ганди о коровах, чтобы включить их в письмо к Мали, вдруг как-то утром пришла телеграмма: «Возвращаюсь. Со мной еще человек».

Джаган не знал, что и думать. Какой это «еще человек»? Его мучило страшное предчувствие, к тому же он не смел рассказать об этом братцу, так как тот мог оповестить весь город об «еще человеке». Самые худшие предположения Джагана подтвердились в тот день, когда подошедший поезд выбросил на платформу Мали, «еще человека», огромное количество багажа и, пыхтя, укатил прочь. Самый вид обтекаемых чемоданов, сумок и перетянутых ремнями картонок внушил Джагану беспокойство и робость. Старый носильщик растерялся от такого обилия багажа, хотя обычно он, не задумываясь, хватал десятки ящиков и корзин и тащил их. Теперь ему пришлось призвать на помощь мальчишку из табачной лавки через дорогу.

Не поворачивая головы и едва шевеля губами, Мали бормотал:

– Осторожно, там много бьющегося. Багаж мне стоил кучу денег.

Джаган отступил на задний план, вытолкнул вперед братца, чтобы тот принимал приехавших и говорил что надо. Он был потрясен видом сына: Мали вырос, возмужал, посветлел, шагал широко и уверенно. На нем был темный костюм, пальто, сумка авиакомпании, зонт, фотоаппарат и множество других предметов.

Джагану казалось, будто он видит совсем незнакомого человека. Мали подошел к нему с протянутой рукой – он сделал попытку отступить и спрятаться за братцем. Когда же ему понадобилось что-то сказать сыну, он с трудом удержался, чтобы не назвать его «господином» и не обратиться к нему на «вы».

Положение осложнилось, когда Мали указал на девушку, стоявшую рядом с ним, и сказал:

– Это Грейс. Мы женаты. Грейс, это мой отец.

Смятение… Женаты? Когда это вы поженились? Ты ничего мне не написал. Разве отцу не нужно было об этом сказать? Кто она? Похожа на китаянку… Разве ты не знаешь, что сейчас нельзя жениться на китаянке? Они захватили наши пограничные земли.

…А может, она японка? Как это выяснить? Любой нескромный вопрос может вывести из себя этого господина с фотоаппаратом. Джаган с опаской оглянулся на братца и сбежал, сделав вид, что нужно присмотреть за погрузкой багажа в такси Гафура. До самого такси за ними шла небольшая толпа зевак.

– Он приехал из Америки, – переговаривались в толпе.

Мали приветствовал Гафура словами:

– Ну как твоя старушка? Все еще бегает?

Гафур ничего не понял и посмотрел на него с удивлением. Присутствовавшие переглянулись – о какой старушке идет речь?

Джаган и братец уселись впереди рядом с Гафуром, предоставив заднее сиденье Грейс и Мали. Не оглядываясь, Гафур спросил:

– Что же ты не привез мне машину в подарок?

Джаган испугался, что фамильярность Гафура рассердит Мали, но молодой человек, только что вырвавшийся из объятий демократии, не обиделся и сказал:

– Почему же ты мне раньше об этом не сказал? Перед возвращением я как раз продал свой «понтиак».

Гафур, не отрываясь от руля, начал обстоятельный рассказ о положении с автомобилями в стране. Чтобы купить «фиат», надо ждать пять лет, «амбассадор» – три года, ввозить машины запрещено, на таможне недавно конфисковали совершенно новый «плимут» и уничтожили на глазах владельца. Все это рассердило вновь прибывшего. Мали поглядывал в окно и говорил: «Все здесь по-прежнему». Грейс как зачарованная смотрела на улицы и базары и ворковала:

– Ах, как прелестно! Прелестно!

– Посмотрим, что ты запоешь, когда поживешь здесь немного, голубушка, – заметил Мали.

При этих словах Джаган заволновался: как же ему называть ее – «Грейс» или «голубушка»? Впрочем, это можно выяснить потом, время терпит.

Когда подъезжали к памятнику, Грейс спросила:

– Кто это?

Все промолчали. Джаган волновался – они приближались к дому. Но вот Гафур остановился, Джаган выскочил из машины и, задыхаясь, взбежал по ступенькам, чтобы открыть парадный вход. Последние две недели он провел в подготовке к приезду сына. Под руководством жены врача, которого знал братец, он истратил целое состояние на постройку современного туалета и ванной рядом с комнатой Мали, вымыл стены и заново побелил их, купил новые столы и стулья. Мали прошел прямо к себе, чтобы умыться после дороги и переодеться. Гафур и братец уехали, предварительно затащив чемоданы в коридор. Грейс осталась одна, она растерянно стояла в холле.

– Садись в это кресло, – предложил Джаган, не зная, что сказать.

И прибавил:

– Скажи мне, чего тебе хочется. Я принесу. Я не знаю, чего бы ты хотела.

– Ах, какой вы добрый!

Ее искренне тронуло его внимание. Она пододвинула ему кресло и сказала:

– Садитесь и вы тоже. Вы ведь, верно, устали.

– Нет, что ты! – возразил Джаган. – Я очень бодрый человек. Секрет человеческой энергии… – начал он и тут же оборвал себя, заметив растерянность на ее лице. – Мне нужно идти… гм… обратно в лавку, а то, знаешь…

– О, конечно, конечно, идите, мы вас и так оторвали от работы.

– Устраивайся поудобней, – воскликнул он и поспешил уйти, пока Мали не вышел из ванной.

Он начал избегать людей. Больше всего он боялся, как бы адвокат, или печатник, или еще кто-нибудь не остановил его на улице и не спросил про сноху. Он торопливо шел в лавку, не поднимая глаз от земли. Даже братцу не удавалось втянуть его в разговор – при встречах они подолгу молчали. Джаган не хотел говорить о сыне. Самый простой вопрос грозил неловкостью. Братцу хотелось спросить, чему обучился Мали, что он собирается делать, а больше всего, что за женщину без касты привез он в дом.

Ему до смерти хотелось узнать, что теперь ели в доме у Джагана. Неужели они готовили мясо? Он осторожно спросил:

– А что, Мали по-прежнему любит наш кофе? Или тоже просит чая, как все, кто вернулся из-за границы?

Джаган понял, к чему тот клонит, и, чтобы раз и навсегда пресечь подобные расспросы, ответил:

– Я никогда не интересуюсь тем, что едят или пьют другие. Зачем мне это? Кухня у нас есть, пусть хозяйничают сами.

– Мали это нетрудно. Я думал о девушке…

– Ну и ей нетрудно. Она и раньше готовила для него, наверно, и теперь справится.