Текст книги "Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»"

Автор книги: Разипурам Нарайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Все это предназначалось для ушей невестки, которая тут же скребла пол. Невестка продолжала скрести, не говоря ни слова, но стоило двери их комнаты закрыться за нею на ночь, как она напускалась на Джагана. Порой она относилась ко всему этому как к шутке. Он сидел над своими учебниками, а она присаживалась на край стола и, болтая ногами, говорила:

– Знаешь, я теперь боюсь месячных. Опять они начнут говорить…

– А почему бы тебе не притвориться, что у тебя ничего нет? Теперь многие девушки так делают.

Но это было легкомысленное предложение. В доме со старинным укладом, со всеми его молельнями и богами, женщина во время менструации не должна была соприкасаться ни с кем, так как вокруг нее возникало магнетическое кольцо осквернения. Три дня она ела в самом дальнем углу и не должна была ходить по дому. Джаган очень сердился и кричал:

– Зачем им еще дети? Мой брат народил их столько, что хватит на несколько семей. И сестричка уже оправдала надежды – трое за четыре года! Неужели им этого мало? Почему они не успокоятся?

– Потому что, если б у меня был ребенок, им не о чем было бы говорить, – отвечала Амбика и вполголоса прибавляла: – Что касается нашей семьи, то у всех моих сестер много детей. Твоя мать обвиняет меня в бесплодии, а…

Джаган тут же кидался на защиту своей семьи:

– С нашей стороны тоже не может быть никаких сомнений. Ты знаешь, у нас есть семейная фотография: бабушка в центре, а вокруг все ее дети и внуки. И знаешь, сколько голов на этой фотографии?

– Сорок? Пятьдесят? – спрашивала Амбика. – У нас тоже есть семейная фотография с бабушкой. И знаешь, сколько там детей, внуков и правнуков?

– Сто двадцать? – нарочно сказал Джаган.

Его жена ответила:

– Нет, ты этим не шути. Сто три человека! А фотограф, как говорят, взял за эту фотографию вчетверо больше обычной цены.

Она покраснела под своим смуглым загаром и с жаром сказала:

– Нет, в нашей семье импотентов нет.

Джагана рассердило это слово, и он озабоченно вскинул глаза. Ему было нечего ответить. Его увлечение постелью последнее время сильно уменьшилось. Он вспомнил, как часто он скатывал свою постель, брал подушку и, жалуясь на жару, уходил спать на веранду.

– Здесь очень жарко. Может, мне пойти на веранду? Ты не будешь бояться?

– Бояться? Чего? – отвечала Амбика, сначала шутя, а потом, по мере того как шло время, с раздражением.

Теперь он почти все время спал на веранде. Только когда она возвращалась из родительского дома после долгого отсутствия, он дарил ее своим вниманием целую неделю, не заботясь о том, что она при этом испытывает. Этот вопрос он никогда не задавал ни себе, ни своей жене. Джагану надоела вся эта процедура секса – надежда и тщета, печаль и усталость в конце, и он не сомневался, что и жена разделяет его настроение. К тому же в какой-то книге он прочитал, что природа предназначила секс только для продолжения рода, что одна капля белой крови равна сорока каплям красной и что от потери семени и нервного истощения сокращается срок жизни, а подлинным идеалом является безбрачие и экономия сил.

Теперь он испытывал потребность произвести на свет ребенка. Но он не знал, что еще можно сделать. Амбика тоже страстно желала иметь ребенка. Надо было что-то предпринять. Она дулась, самым видом своим возлагая всю вину на него. Видя, как он скатывает свою постель, она с горечью говорила:

– Почему бы тебе не пойти поспать у памятника Лоули? Там, верно, гораздо прохладней.

Когда она дразнила его, он терялся и делал попытку отшутиться:

– Этот памятник не для того ставили, чтобы мы там спали.

Но шутка эта казалась глупой даже ему самому. Если же она продолжала язвить, он тушил свет, тащил ее к постели и валил, воображая себя шейхом из голливудского фильма, в котором Рудольф Валентино демонстрировал искусство брать женщину силой.

Однажды утром отец неожиданно сказал:

– Во вторник мы едем в храм на горе Бадри. Ты бы попросил, чтобы тебя отпустили из колледжа на два дня. Твоя жена тоже поедет с нами.

Отец, проводивший обычно все время во дворе за домом, пришел на его половину специально, чтобы сообщить ему об этом, что само по себе свидетельствовало о серьезности положения. И все же Джаган нашел силы спросить:

– Зачем мы едем в этот храм?

Отец ответил:

– Это храм Сантаны Кришны. Он помогает бесплодным женщинам, другого средства мы не знаем.

Джаган залился краской. Он хотел заверить отца, что его жена способна к деторождению, и рассказать ему о семейной фотографии, хранящейся в ее доме, на которой снята бабушка и сто три ее отпрыска, но язык у него словно прилип к гортани. Такие вещи не обсуждают с отцом и матерью. В этом году он много занимался, решив сдать экзамен на бакалавра и доказать, что можно быть супругом и ученым. По крайней мере жену тогда перестанут винить в его неуспехах. Каждый раз, когда становилось известно, что он опять провалился, все намекали на это в ее присутствии, и, как только за ними закрывалась дверь спальной, Амбика говорила:

– Почему ты не соберешь свои книжки и не уедешь в гостиницу? Твоя мать, видно, думает, что я вечно сижу у тебя на коленях и мешаю тебе заниматься.

Она так сердилась, что он решил смягчить обиду доморощенной шуткой:

– Если я и не занимаюсь, то только потому, что образование, по-моему, никому не нужно, вот и все.

– Твоя мать говорит, что я сама необразованная и тебя хочу свести до своего уровня.

– Почему ты не заткнешь уши, когда мать начинает так говорить?

– Почему ты не возьмешься за ум и не сдашь наконец экзамен?

Он сказал:

– Да, это неплохая идея.

И изо всех сил принялся за дело. Теперь он никогда не опаздывал на занятия, никогда не прогуливал, составил расписание занятий и подготовки к экзаменам. Он за полночь сидел над книгами. И вдруг отец нарушает эту жизнь, идущую по строгому распорядку, своим решением посетить храм.

– Разве нельзя поехать после экзаменов? – попросил Джаган.

Отец сердито взглянул на него и сказал:

– Мы уже достаточно ждали.

Потом, почувствовав, что он слишком суров, прибавил:

– Это единственный месяц, когда мы можем подняться в горы. Если начнутся дожди, мы туда не пройдем. Пиявки и все такое… Там дождь идет десять месяцев в году.

К подножию горы подъехали на автобусе. Их было четверо – Джаган с женой, его отец и мать. Джагана тронула забота отца – подняться пешком в горы в его возрасте было не шуткой. Мать казалась необычайно довольной тем, что наконец-то найдено средство от бесплодия невестки. Она всю дорогу повторяла:

– Все хорошее приходит со временем. А то почему бы мне не подумать об этом раньше, скажем в прошлом году?

Она прокричала эти слова во весь голос, перекрывая шум автобуса. Они сидели на длинном сиденье, сжимая в руках узелки с пожитками. Амбика робела. Какая-то женщина, сидевшая напротив, спросила:

– А вы куда едете?

– В храм на горе Бадри.

– А-а, сейчас самое время… Бог благословит вас детьми.

– Только не меня, – сказала мать Джагана. – У меня их хватает.

И все засмеялись.

Человек, сидевший рядом с женщиной, нагнулся к ним и сказал:

– Если будет на то благословение господне, у вас родятся близнецы. Я по опыту знаю.

И снова все засмеялись.

– Нет, близнецов мы не хотим – с ними очень трудно. У одного моего дальнего родственника были в семье близнецы, так родители чуть с ума не сошли. Оба в один голос требовали есть и так же в голос отказывались от еды. Я буду рада, если у моей невестки родится один ребенок, а второй уж пусть будет немного погодя, – сказала мать Джагана.

– Сколько у вас сыновей? – спросила женщина, и они углубились в обсуждение семейных дел. Кого-то на заднем сиденье тошнило, и автобус то и дело останавливался, чтобы он мог высунуться из окна и опустошить желудок. Амбика, как и полагалось невестке, сидела рядом с матерью Джагана, а Джаган устроился с отцом; вид у того был деловой, словно он ехал заключать сделку.

Джаган с удовольствием сел бы с женой, но женщинам не разрешалось сидеть с мужчинами. Амбика должна была сесть со свекровью из вежливости, так что Джагану ничего не оставалось, как расположиться рядом с отцом. Сиденье было длинное, оно шло вдоль всей стенки.

С другой стороны от Джагана сидел мужчина из лесного племени с ожерельем из крупных бусин на шее. На коленях у него стояла небольшая деревянная клетка с пестрой птицей; время от времени раздавался крик, похожий на скрип двери на старых несмазанных петлях. Крик этот заглушал голоса пассажиров, которых в автобусе было не менее пятидесяти, хотя официально автобус вмещал вдвое меньше. Одни пассажиры ехали с билетами, другие – без, так как кондуктор положил их деньги себе в карман и теперь подгонял отчетность, то и дело вынимая тетрадь и что-то в нее записывая.

Кто-то что-то говорил, спрашивал, советовал, объяснял, низко звучали мужские голоса, пронзительно – женские, смеялись и плакали дети; все это сливалось в неясный гул, то и дело разрываемый резким криком птицы. Отец Джагана с увлечением говорил о различных типах навоза и о том, как копать колодцы, с крестьянином, сидящим справа от него. Тот щелкал земляные орехи и бросал скорлупу на пол. Джаган взглянул на жену и увидел, что она устала – шум и грохот автобуса утомили ее. Он пожалел, что она не сидит с ним рядом. Он указал бы пальцем в окно и сказал:

«Видишь эти деревья, эти горы? Какие они красивые, правда? Ты понимаешь, что мы отправились в эту поездку ради тебя?»

А она бы, наверно, ответила:

«Скорее, ради тебя. Мне чудес не надо. Вспомни семейную фотографию, которая висит в нашем доме».

А он бы тогда стал ее дразнить, ущипнул бы за спину, и в результате они бы поссорились или она обратила бы все в шутку. Трудно сказать, что именно произошло бы. После стольких лет совместной жизни он все еще не знал, чего от нее ждать. Иногда она ко всему относилась легко и просто, а порой сердилась по пустякам и зло смотрела на Джагана. Вообще-то она была образцом доброты, веселого нрава и предупредительности, но, если ее рассердить, она могла наговорить всяких резкостей.

Несколько недель назад отец заметил, что соус какой-то невкусный; выяснилось, что он пересолен. Немедленно учинили расследование. Свекровь спросила:

– Амбика, ты солила соус?

Амбика вежливо ответила из глубины кухни:

– Да, мама, конечно.

Мать в столовой подавала еду мужчинам.

Услышав ответ невестки, она уронила тарелку и, пройдя на кухню; потребовала объяснения.

– Кто тебе велел солить соус?

Амбика холодно ответила:

– Не знаю.

После чего до мужчин донесся голос старшей из женщин:

– Неужели ни у кого не хватает разума спросить, посолили уже соус или нет? Что будет, если солить пищу в несколько рук? Это месиво есть нельзя, его только в канаву вылить. Вот так все в доме портят и пускают на ветер, я знаю… Я знаю, как это делают.

– Дайте еще риса, – сказал отец из столовой.

Амбика принесла рис и разложила его по тарелкам. А свекровь между тем продолжала:

– Мы не требуем ничего особенного. Это не для нас, мы не можем даже насладиться зрелищем золотого пояса, как сотня других людей. Но хотя бы разумная…

Она не кончила фразы. Они услышали, как Амбика крикнула:

– Мне все равно…

Бросила блюдо и удалилась со сцены. Она заперлась у себя в комнате и отказывалась от пищи, повергнув в волнение весь дом. Она говорила, что просто не хочет есть – и все. Спустя несколько дней, когда все немного улеглось, она объяснила Джагану:

– Знаешь, что я сказала твоей матери? «Почему вы никак не забудете об этом золотом поясе? Какое он имеет отношение к сахару и соли? Неужели вы в жизни не видели золотого пояса?»

С того дня мать Джагана была очень сдержанна в выражениях и о золотом поясе не вспоминала. Все это время они явно недооценивали характер Амбики.

В деревне у подножия горы они вышли из автобуса. Меньше деревушки не нашлось бы, верно, ни на одной карте – всего два ряда хижин и пара ларьков, сложенных из ящиков, на которых лежал немудреный товар, предназначенный для паломников, – кокосовые орехи, бананы, листья бетеля и цветы.

Мать явно устала от поездки и уселась на большой камень отдохнуть, а отец затеял бесконечную торговлю с продавщицами кокосовых орехов. Наконец он сдался, бормоча, что крестьяне теперь испорчены и стали самыми злостными эксплуататорами. Он в ярости замахал кулаками.

– Мы проехали двадцать миль. Неужели нам нельзя сделать за это скидку? Если б я знал, какие здесь цены, я бы все привез из дому, – кричал он гневно.

Мать вмешалась, не вставая с камня, на котором сидела.

– Это не разрешается, – сказала она. – По обычаю…

– Ну конечно, в ведах десять тысяч лет назад было написано, что в этой самой точке земли тебя должна эксплуатировать именно эта крестьянка. Истинно, истинно… – язвительно проговорил он, сердито глядя на сына и на сноху, сидевшую на другом камне, и намекая, что, если б только у людей рождались, как у всех, дети, никому не пришлось бы покупать кокосовые орехи по безумным ценам. Джаган под взглядом отца сжался и почувствовал себя совершенно бессильным, но Амбика посмотрела на него с вызовом, словно готовясь предъявить семейную фотографию из ста трех человек.

Не будь Джаган трусом, он бы спросил своих родителей: «Разве у вас мало внуков? К чему вам еще? Почему вы не оставите меня в покое?»

Меж тем торговка кокосовыми орехами говорила:

– Не жалейте немного потратиться… Когда у вас родится внук, он принесет в ваш дом богатство.

Старик смягчился и спросил:

– Откуда ты знаешь, что у них будет сын, а не дочь?

– У всех, кто молится в этом храме, рождаются сыновья.

Словно в подтверждение пророчества родился Мали. Едва он появился на свет (это произошло в деревенском доме его матери), как его взвесили, не дав даже повивальной бабке обмыть его как следует, и точно такую же меру золота, серебра и пшеницы отправили в храм на горе Бадри во исполнение обета, который был дан во время поездки.

Через три месяца Амбика вернулась с младенцем домой. Ее родители прислали с ней множество подарков, как предписывал обычай при рождении первенца.

Был устроен большой праздник, на который пригласили сотню гостей. Полы во всех трех частях дома были покрыты листьями для еды. Мали был слабеньким, он едва дышал под грузом золота и драгоценностей, которыми осыпали его любящие бабушки и дедушки. После обеда, жуя с удовольствием бетель, отец Джагана радостно огляделся. Дом гудел от смеха и говора гостей. Женщины, сидевшие группками, умудрялись принимать участие сразу во всем. Ребенок, который переходил из рук в руки, плакал, не в силах вынести шум вокруг. Как всегда в праздники, в воздухе стоял запах сандала, цветов и благовоний. Два дедушки оставили гостей и отошли на миг в сторону.

– Я положу на имя Мали тысячу рупий, – сказал один, – и каждый год в день его рождения буду прибавлять по сто рупий. Так испокон веку поступают в нашей семье, когда рождается ребенок.

– И у нас тоже, – сказал второй. – Должны же мы обеспечить новорожденного и дать ему хорошую основу в жизни.

– Новорожденный в доме – истинное сокровище в этой жизни и в следующей…

– Я боялся, что у Джагана не будет потомства.

– А я ни минуты не сомневался, что все будет хорошо. Бесплодия в нашем доме не бывало.

Лицо Джагана сияло торжеством – он обходил гостей и простирался у их ног, его благословляли. За ним шла Амбика, она тоже простиралась, и ее благословляли. Она держалась гордо, заняв наконец достойное положение в доме. Казалось, она особенно радовалась тому, что может добавить, если бы только это было возможно, еще одно лицо к семейным фотографиям, висящим на стенах обоих домов.

13

Джаган, верно, уснул у подножия памятника, размышляя о прошлом. Его разбудил гомон птиц, устроившихся на голове у сэра Ф. Лоули. Джаган сел и взглянул на дом, которого уже коснулся рассвет. Понемногу в утреннем свете вырисовывались тяжелые карнизы.

«Сейчас он не такой мрачный, как ночью, – подумал Джаган. – Но все же вид у него невеселый. Свет и радость тех дней к нему уже никогда не вернутся. Кто его оживит? Уж, конечно, не мой сын и не его… Как же ее назвать?.. Как же их вообще называют? Какое мне ей придумать имя? Во всяком случае, где они? Пропали из виду. Домой не приходят. Куда они ездят? Мне никогда не говорят. Они друг друга стоят. Они-то дом не оживят, не то что моя мать или даже Амбика, когда она была здорова. Напротив, они все вокруг омрачают. Им там без меня будет лучше.»

Джаган чувствовал, что не может вернуться в дом.

«Он запятнан. Но это не мой дом запятнан. Это его дом. Зачем же мне ворчать и беспокоиться? Мне скоро шестьдесят, я проживу еще лет десять или пятнадцать, а Мали, со своей ли роман-машиной или без нее, должен будет прожить в этом доме еще лет шестьдесят или даже больше. Да одарит его господь долголетием!»

На минуту Джаган представил себе Мали восьмидесятилетним старцем, и сердце его дрогнуло. Но он тут же подумал: «А что же станет с Грейс, когда Мали будет восемьдесят лет? Так все и останется без изменений?»

Возможно, Мали удастся отправить ее назад. Это было бы наилучшим выходом, если они так и не согласятся освятить свою связь быстрым браком в горах.

При воспоминании об этом он снова почувствовал боль, словно иголкой тронули рану. «Должно быть, я зажился в этом доме. Если я проживу еще лет десять или пятнадцать, все будет по-другому. В шестьдесят лет человек рождается заново и вступает в новую жизнь».

Вот почему люди так пышно празднуют свое шестидесятилетие. Он вспомнил, как его отец и мать, дядя и тетка и с десяток других пар праздновали шестидесятилетие главы семьи, словно свадьбу, с музыкой и множеством гостей. Люди любят все время что-нибудь праздновать. Он видел много праздников на своем веку, жаловаться ему не на что. А вот Мали доказал, что в обрядах нет никакой необходимости, можно даже не завязывать священную нить тхали на шее новобрачной. Ничего, никаких обещаний, никаких уз, никакой ответственности. Сойтись, пожить вместе, а потом отшвырнуть друг друга, когда в голову придет. Кто сильнее, тот первый другого и вышвырнет. Вышвырнет? О чем это он говорит? Они сидят в зеленом автомобиле, сплетя ноги, хоть и наговорили друг о друге всякого.

Он совсем разволновался, думая обо всем этом. Искать смысла в поступках Мали было так же утомительно, как пытаться прочитать фразу, написанную на почти неизвестном языке. Он не хотел больше ничего знать. Больше он не станет ломать себе голову над их поступками, а в доме с закрытыми ставнями не будет больше ни праздников, ни музыки. Когда ему исполнится шестьдесят лет, никто об этом даже не вспомнит. Вдовцу не пристало устраивать праздники. Ему оставалось только уйти со сцены. Какое магическое слово! Если уж отказаться от всего, то сделать это решительно, полностью, не оставляя никакой лазейки, никакого пути назад.

И все же ему нужно было зайти в дом, чтобы собрать кое-что из вещей, хотя он и предпочел бы уйти не оглядываясь, как ушел Будда, когда его посетило озарение. Было пять часов, в это время дня в течение полувека он принимал душ.

Спустя час, поев и совершив омовение, он вышел из дому с небольшим узелком в руке, в котором среди прочих вещей лежала его прялка.

«Это мой долг перед Махатмой Ганди. Я дал ему клятву, что каждый день буду прясть. Я должен сдержать свое слово, дома ли я буду или в джунглях».

Солнечный свет, холодный душ и съеденная им овсянка несколько охладили пыл его отречения.

Он все еще держал ключ от дома в руке.

«Надо бы оставить его где-нибудь, – подумал он. – Отдать бы кому-нибудь. Не брать же его с собой…»

Впрочем, можно и взять, ведь это ключ от задней двери. Ключ от парадного входа должен быть у Мали. Если он никогда больше не откроет эту дверь, что ж, его дело… Это в его доме поселятся злые духи и будут с грохотом ронять вещи…

Джаган не очень-то верил во все это, впрочем, ему известны были покинутые дома, в которых такое случалось. Надо же и духам где-то жить. Он хмыкнул, подумав о своем любопытном соседе, вечно пристающем со всякими вопросами.

«Пусть поговорит, сколько его душа желает, с духом, который будет буянить в моем доме!»

Он все еще беспокоился о ключе.

«А почему бы мне не оставить его у брата? Это был бы хороший предлог зайти к нему».

Он поиграл с этой мыслью. Нанять такси Гафура, подъехать к улице Винаяка и оставить ключ у брата. Годы назад, когда он решил принять участие в национальной борьбе, он торжественно попрощался со всеми, прежде чем пойти на добровольное заключение. В глазах брата стояли слезы! Все семья была тронута его самоотречением. Они толпой проводили его до угла, хотя вообще-то не одобряли его патриотических действий. Он вздохнул, вспомнив о тех днях, полных сердечности и людей! Как ему хотелось, чтобы его и теперь провожали! Если они так горевали о человеке, идущем в тюрьму, они могли бы проявить немного чувства и к человеку, удаляющемуся из жизни, – нет, даже больше, ведь это была, скорее, смерть. Конечно, он будет дышать, видеть и временами даже как-то общаться с ними, но отречение будет полным, совсем как смерть. Ему хотелось, чтобы его проводили как следует, целой толпой. Но из всех них в городе жил один лишь брат. Ему захотелось взглянуть на него.

Братец рассказывал, что у него во рту не осталось ни одного зуба, и Джагану интересно было посмотреть, как он сейчас выглядит. Ему захотелось услышать его грубый голос, короткие фразы – он был человек положительный, рожденный руководить младшими братьями. Вся улица сбежалась бы к такси Гафура, чтобы взглянуть на человека, у которого, по слухам, сноха была чужестранкой. Брат, вероятно, не пригласит его в дом и велит ему бросить ключ не подходя, ведь самая тень Джагана может запятнать порог его дома. Придется, верно, кричать через улицу.

«Я ухожу из этой жизни. Мне шестьдесят лет. Я вступаю в новую фазу».

Возможно, придется сказать и о Мали:

«Дело не только в его женитьбе. Ты должен знать правду, она всплыла совсем недавно: они не женаты, сидят прижавшись в автомобиле, а потом наговаривают друг на друга».

А брат в отчаянии закричит:

«Убирайся прочь, осквернитель семейной чести!»

Толпа, окружившая такси, засвистит, заулюлюкает, и он опоздает к автобусу у Базарных ворот.

«Лучше унести ключ с собою. Ведь он, в конце концов, только от задней двери».

Проходя мимо сэра Фредерика Лоули, он вдруг увидел братца, неуклюже катившего на велосипеде. Ветер развевал его прядь волос, колеса велосипеда опасным зигзагом приближались к самому краю водосточной канавы и каким-то чудом вновь возвращались на середину дороги. Джаган застыл на месте – никогда раньше он не видел братца на велосипеде. Теперь колеса ринулись прямо на него. Закричав что-то невнятное, Джаган отпрыгнул в сторону. Братец беспомощно пронесся мимо, но через десяток шагов свалился с седла, предоставив велосипеду лететь дальше в канаву. Он поднялся на ноги, а Джаган пришел в себя и строго спросил:

– Что это за цирк с раннего утра? В вашем-то возрасте? Вы себя убить могли!

– Да я и сам знаю, – проговорил, тяжело дыша, братец, отряхивая пыль с исцарапанных локтей. – Мне нужно было поскорее найти вас, вот я и одолжил эту машину у соседа. Если не возражаете, я оставлю ее у вас. Я боюсь ехать на ней обратно.

Джаган сказал:

– Я запер дом и больше туда не вернусь.

Он произнес эти слова так безоговорочно и твердо, что братец не стал ни о чем расспрашивать, а перешел прямо к делу:

– Идемте. Нас ждет адвокат. Мали нуждается в немедленной помощи.

– Господи, что случилось?

– Мали со вчерашнего вечера в тюрьме…

Джаган встал как вкопанный и закричал:

– Боже! Почему?

– У него в автомобиле нашли полбутылки спиртного.

– О, Шива! – возопил Джаган. – Вот почему я не хотел, чтобы он покупал этот ужасный автомобиль.

Он начал осыпать зеленый автомобиль проклятиями, но братец прервал его:

– Вполне возможно, что бутылку ему подбросили…

– Вы не понимаете. Когда у молодого человека есть автомобиль, у него тут же возникают всякие идеи, – объяснил Джаган и с удовольствием углубился в эту тему. – Все было бы хорошо, если бы он не купил этот автомобиль.

– Не прерывайте меня, – сказал братец. – Слушайте. Вам нужно сейчас же вызволить его из полицейского участка. Это малоприятное место. Мы сделали бы это вчера вечером, если бы вы вдруг не исчезли. Где вы были?

– Спал себе у памятника, и только, – сказал Джаган и вспомнил, как обижалась его жена, когда он уходил спать на веранду.

– Тоже выбрали время сидеть с памятником, когда я искал вас по всему городу! – воскликнул братец. – Мы могли вызволить Мали еще вчера вечером!

– Что же теперь делать? Бедный мальчик! В полицейском участке! Ему там будет неудобно, ведь он с семи лет спал на пружинном матраце. Как же мне его освободить?

Слезы застлали ему глаза – братец вдруг исказился, пополз в сторону, уменьшился до неузнаваемости. Братец посмотрел на него спокойно и сказал:

– Ну, успокойтесь же. А то этот нищий увидит, что вы плачете. Братец был человек чрезвычайно разумный, он всегда точно знал, что нужно делать. «Немудрено, что на него во всем городе такой спрос», – думал Джаган. Стрясется что-нибудь в семье: похороны, свадьба, несчастный случай или тяжба – он всегда показывал себя с наилучшей стороны.

Джаган спросил:

– А где он там?

– В камере при полицейском участке. Это пока, до суда. Вставайте же, вставайте. Надо пойти и узнать, нельзя ли…

У Джагана закружилась голова. Он прижал руки к вискам.

– Подождите немного. Я так не могу.

Он почувствовал слабость и лег ничком у подножия памятника.

Братец сказал:

– Давайте вернемся в ваш дом.

– Нет, – отрезал Джаган.

– Вам надо отдохнуть. Не волнуйтесь. Я все устрою.

Братец нежно похлопал его по плечу и сказал:

– Не теряйте самообладания. Чего стоит вся ваша философия, если вы не можете выдержать этого маленького испытания?

– В камере… – простонал Джаган. – Я эту камеру знаю. Там грязь страшная, и заключенные мочатся в углу. Впрочем, возможно, теперь там лучше? – спросил он сморкаясь.

– Конечно, сейчас там все совсем по-другому.

– Да, должно быть, конечно, хотя при англичанах там было ужасно.

Братец продолжал:

– Перво-наперво я отправился в тюрьму и стал уговаривать надзирателей. Я повидал мальчика и поговорил с ним. Мне даже удалось передать ему чашку кофе.

– А поесть вы ему что-нибудь передали? Он, верно, был очень голоден.

– К нему там отнесутся особо. Я знаю районного сборщика налогов, мы все устроим. Я узнал обо всем этом в шесть часов. Я возвращался из дома главного инженера, куда зашел, чтобы договориться о репетиторе для их сына. На углу возле почтамта посыльный главного инженера сообщил мне об этом. Зеленый автомобиль остановили около Мемпи, где обычно проверяют, не нарушаете ли вы сухой закон, потому что в джунглях, в горах незаконно гонят самогон. Какой-то полицейский осмотрел автомобиль Мали и нашел спрятанные в нем полбутылки спиртного. Ну, вы их знаете… Полиция немедля задержала машину, опечатала при свидетелях бутылку и предъявила им обвинение в нарушении сухого закона.

– А кто там еще был?

– Два его приятеля.

– О, эти приятели, во всем виноваты они. А где сейчас машина?

– Ее пригнали в город. Оставят при полицейском участке, пока дело не будет закрыто.

Джаган закрыл глаза и сел, губы его зашевелились в беззвучной молитве.

– Я… Я и не знал, что мальчик пьет, – проговорил он, сделав еще одно открытие относительно сына.

– Совсем не обязательно пить, чтобы тебя обвинили в нарушении сухого закона. Достаточно, чтобы у тебя изо рта слегка пахло алкоголем. Есть такие микстуры от лихорадки, у них алкогольный запах. Можно достать справку от врача, что он предписал ему выпить две дозы этой микстуры в тот день, вот и все.

– А где вы достанете такого врача?

– О, вы даром тратите время. Вставайте же, нам надо идти, – вскричал нетерпеливо братец. – Об этом позаботится адвокат. Доверьтесь ему, он все уладит…

– А зачем они поехали в горы?

– Это неважно… Впрочем, что ж – Мали поехал в горы, чтобы встретиться там кое с кем по своему делу и спокойно обсудить в «Горном приюте». Он ждал представителя своих иностранных компаньонов.

Тут Джаган наконец опомнился:

– Ну конечно, иностранные компаньоны! Очень внушительно. В Индии никто ничего не понимает! Только иностранцы! Всегда иностранцы! Что ж, все понятно. А бутылка? Как к нему попала бутылка?

– Ее там кто-то забыл. Какой-то незнакомый человек остановил в горах автомобиль, попросил его подвезти, потом сошел, а бутылку забыл в автомобиле.

От этих объяснений Джагану стало легче. Он посмотрел братцу в лицо, чтобы понять, насколько он держится правды, но тот отвел глаза и только заметил:

– В наши дни все возможно. Людям нельзя доверять, особенно незнакомым. Когда я не смог вас найти, я пошел к Ганешу Рау, он лучший адвокат в нашем районе. Хоть у него работы по горло, он согласился взяться за наше дело. Он Мали знает и восхищается его планами. Он, кажется, обещал приобрести его акции, когда придет время…

– Неужели он верит, что эта машина будет писать романы?

– У меня не было времени с ним подробно поговорить, но, когда я упомянул об этом, он сказал: «А почему бы и нет?»

Джаган задумался. Братец произнес:

– Но как бы там ни было, у нас есть все шансы выиграть дело. Мы просидели с ним до двух часов ночи, обсудили все возможности. Я даже поспать не успел. В пять я взял у соседа велосипед. Четыре раза я с него падал, прежде чем добрался до вас.

– Больше не ездите на нем. Вы можете себя убить, – проговорил величественно Джаган.

Братец сказал:

– Кроме того, он хочет заняться полицейским, который остановил автомобиль Мали. Этот неизвестный, который попросил, чтоб его подвезли, мог быть его сообщником. У них, наверно, давно был на вас зуб.

– Но почему? – спросил Джаган. – Почему у какого-то полицейского должен быть на меня зуб?

– Много может быть всяких причин. Люди вообще злы. Возможно, он требовал бесплатных сластей у вас в лавке. Ведь им, беднягам, так мало платят, что приходится добиваться расположения торговцев. Сейчас вы, вероятно, об этом забыли, но постарайтесь вспомнить, как вы пригрозили пожаловаться на него начальству.

– Я ни разу не видел у себя в лавке полицейского…

– Или, может, он запомнил вас еще тогда, когда вы нарушали британские законы…

Джаган со смехом отверг это предположение:

– В те времена мы не с полицией боролись, у нас были дела поважнее.

– Хорошо, тогда, возможно…

– К тому же Махатма Ганди учил нас не помнить зла… Все равно, полицейские тех дней сейчас уже стали дряхлыми старцами или умерли.

– А может, он когда-то поссорился с Мали. Полицейские, знаете, вообще не любят молодых людей, у которых есть автомобиль или мотороллер. Впрочем, все это просто разговоры. Адвокат вам скажет, что говорить. Мы полностью положимся на его совет. Одно совершенно ясно – на перекрестном допросе вы повторите то, что он вам скажет. Все будет зависеть от ваших показаний.