Текст книги "Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»"

Автор книги: Разипурам Нарайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

12

Он очень волновался и не заметил, как прошел день. В голове у него гудело, он плохо понимал, что делает. Вопросы Сиварамана, деньги, принесенные в медном сосуде, появление братца в обычный час и его уход – все это почти не задело его сознания.

Братец поел, поговорил о том о сем, поджидая, пока речь, как всегда, зайдет о Мали, но Джаган не выказал никакого желания говорить о сыне, и братец не настаивал.

«Что ж, он когда говорит, а когда нет. Надо принимать его таким, какой он есть, и все тут», – подумал он и в нужный момент удалился.

Джаган считал деньги и делал записи в книгах, но в мыслях у него было одно: как разгадать эту загадку, которую задал ему Мали. При каждой новой встрече перед Джаганом вставал новый облик сына, часто никак не связанный с прежним. Джагану вспомнился эпизод из «Бхагавадгиты». Когда воин Арджуна дрогнул на поле брани, господь предстал перед ним в образе его колесничего и явил себя во всей своей беспредельности. С одной лишь из сторон он был тысячелик.

«Я взираю на тебя, бесконечного во всех твоих формах со всех сторон, со множеством рук и чрев, уст и глаз, но не дано мне узреть ни конца твоего, ни средины, ни начала», – процитировал Джаган про себя, понимая, впрочем, всю неуместность подобного сравнения.

Этот вечер Джаган провел один на ступеньках памятника. Все, кто обычно сидел на его ступеньках, давно разошлись по домам. Голова сэра Фредерика одиноко торчала в сверкающем звездами мире. Ночь стояла жаркая и душная; раскаленный воздух был неподвижен над городом. За памятником Джагану виден был его дом – пойти бы и зажечь в нем свет, а то так и будет стоять, темный, тихий и мрачный. Он вспомнил, как раньше в доме кипела жизнь, в каждой комнате горели лампы, а в праздники вдоль веранды, бывало, зажигали сотни глиняных светильников. В те дни их дом был освещен ярче всех. Это было задолго до того, как родился Мали, намного раньше даже его, Джагана, женитьбы. Внезапно он вспомнил, как кончилась его холостая жизнь, тот день, когда он отправился в деревню Куппам, чтобы взглянуть на невесту, выбранную ему старейшинами семьи. Он добрался на поезде до Миела, крошечной станции, сверкающей красной черепицей среди изумрудно-зеленых рисовых полей, на две остановки дальше Тричи. От Миела ехали на запряженной буйволами повозке по ухабистой дороге, а иногда без дороги, прямо по засеянным полям. Рядом с ним в повозке сидел младший брат невесты, который приехал на станцию встретить его в знак внимания к жениху. Джагану радостно было ехать к невесте, и всю дорогу он громко смеялся над тряской. Каждый раз, когда колеса увязали и возница слезал и с проклятиями вытаскивал их из песка, Джаган приходил в восторг. Брат невесты все время хранил мрачное молчание и с повозки не слезал. Ему, видно, объяснили, что сдержанность есть лучшая форма уважения к будущему зятю, вот он и сидел как истукан. Позже он отрастил себе длинные усы и стал офицером-летчиком. След его затерялся в бирманскую кампанию 1942 года.

Отец отослал с Джаганом старшего брата, а самому Джагану приказал:

– Не пялься там на невесту. Я ее видел и знаю, что она собой хороша. Не думай, что ты в этом разбираешься.

Наконец тряское путешествие пришло к концу. Джагана встретили с большим волнением и усадили на ковре, разостланном на веранде старого дома. Будущий его тесть и другие родственники собрались, чтобы взглянуть на предполагаемого жениха и изучить его со всех сторон. Они вступали с ним в беседу, стараясь оценить его ум и понять взгляды. Старший брат успел предупредить Джагана, чтоб он не очень-то болтал, так как в женихе должна быть некоторая загадочность. Родственники то и дело хором спрашивали:

– Как вы доехали?

Джаган гладил одной рукой прядь на выбритой голове, теребил в руках шапку и украдкой поглядывал на брата. Когда тот легонько кивал, он отвечал:

– Хорошо.

– Удобные у вас были места в поезде? – спросил один из экзаменаторов, сидевший в самом дальнем углу веранды, и на этот раз Джаган ответил сам, не дожидаясь подсказки:

– Конечно.

Приличия требовали, чтобы о путешествии говорилось только хорошее, потому что железнодорожная линия проходила через землю хозяев дома.

– Чем вы занимались в колледже? – спросил еще кто-то, и Джаган ответил, не дожидаясь разрешения брата:

– Историей.

Позже, когда они остались одни, брат толкнул его локтем и сказал: «Тебе бы сказать: „Математикой“. Я знаю, что этим людям хотелось бы иметь в зятьях математика; в этой части страны все сыновья первоклассные математики». Джаган огорчился, вспомнив, что он не только сказал «историей», но и попытался подшутить над собственными способностями к математике.

Беседуя, Джаган украдкой поглядывал на дом в надежде хоть мельком увидеть свою будущую невесту. Он все еще не имел никакого представления о том, как она выглядит. Дома ему показали раскрашенную глянцевую фотографию, наклеенную на паспарту с гирляндой цветов; на ней была изображена молодая особа с острым подбородком и туго заплетенной косой. Фотограф умудрился выполнить свою задачу, не показав невестиных глаз, а Джаган, когда ему дали фотографию, не мог долго ее разглядывать, так как отец внимательно следил за ним. Его мучила мысль, не косоглаза ли невеста, – всем известно, что фотографы всегда стараются скрыть подобные дефекты. Ему понравился ее рост – она стояла, опершись локтем об этажерку, на которой красовалась ваза с цветами, пальцы у нее были тонкие и длинные. На ней было столько украшений, что Джаган никак не мог понять, как же выглядела она сама, а фотограф, конечно, позаботился придать ее лицу нужный цвет.

Теперь Джаган собирался убедиться во всем собственными глазами. Занятый ответами на вопросы, он в то же время напряженно ждал, когда его пригласят в дом и он увидит невесту. На веранду вынесли серебряный поднос, на нем горой лежало золотистое печенье и бонда, приготовленная из сырых бананов, а в двух серебряных бокалах был кофе, горячий и густой. При виде угощения Джаган почувствовал страшный голод. Если б за ним не следило столько глаз, он проглотил бы все это в одно мгновенье (его теории о еде возникли гораздо позднее), но брат взглядом удержал его. Неписаный закон был строг и нерушим – они были почетные гости, от слова которых зависела судьба девушки. Это была роль важная и серьезная, они должны были держаться с достоинством и не терять выдержки при виде печенья. Даже если б они умирали с голоду, им следовало сказать: «О-о, право, к чему все это? Я не могу съесть ни крошки. Мы только что поели в поезде и выпили кофе…» Джаган пробормотал эту фразу с крайней неохотой, за ним ее повторил брат, повторил раздельно и четко. И все же, согласно тому же неписаному закону, хозяева должны были настаивать. Тогда кончиками пальцев можно было отломить кусочек печенья и положить его в рот, всячески демонстрируя отсутствие аппетита и даже отвращение к еде. Затем, после дополнительных уговоров, можно было проглотить еще два или три кусочка, просто чтобы порадовать хозяев, и элегантно отхлебнуть кофе из чашки. В этой обстановке полагалось держаться так, будто ты делаешь все исключительно ради хозяев. Чашка с кофе оставлялась наполовину недопитой, а печенье и всякая другая еда практически нетронутыми. Надо было спокойно очистить банан, отломить кусочек и съесть с бесстрастным выражением лица, а остальное оставить. Джагану еще ни разу не доводилось так держать себя. Дома он славился своим аппетитом, и мать не уставала им восхищаться. Придя домой из школы, он тут же начинал шарить в шкафу на кухне и набивал рот орехами, сластями и всякой прочей едой, которую мать готовила специально для него. В субботу и воскресенье, когда он в школу не ходил, он ел без остановки с утра и до ночи, чем вызывал неизменное одобрение отца, который всегда говорил: «Этот сынок наш был, верно, крысой в своей прошлой жизни, так он все славно сгрызает…»

Молодому человеку с такими склонностями нелегко было сдерживать себя – пальцы у него чесались, а рот наполнился слюной. И все же, положив в рот лишь малую толику того, что стояло перед ним, Джаган решительно отодвинул поднос.

Потом в дверях появилась его будущая теща, незаметно разглядела жениха и коротко сказала в пространство:

– Почему бы нам не перейти в дом?

Хозяин дома поднялся и сказал:

– Почему бы всем не войти?

И это тоже диктовалось неписаным законом. Хотя все прекрасно знали о цели их приезда, обеим сторонам полагалось держать себя свободно, не выказывая особого интереса или волнения. Все поднялись. Брат Джагана, прирожденный дипломат, встал предпоследним – последним был сам Джаган, хоть он и сгорал от нетерпения. Больше всего он боялся допустить какой-нибудь промах и тем опозорить свою семью, которой немало пришлось от него претерпеть. Вот уже три года, как Джаган ходил в женихах, он побывал на смотринах четырех невест. В двух случаях он смотрел на девиц открыв рот, потому что они оказались удивительными дурнушками. В третий раз он, не таясь, смотрел на ноги входившей невесты – шла молва, что она хромая. Ему сильно досталось за эти промахи, а истории эти вошли в репертуар семейных анекдотов. Когда к ним в дом приезжали братья матери или другие родственники с материнской стороны, после обеда все усаживались во дворе, соображая, о ком бы позлословить, и неизменно вспоминали эти истории. На этот раз, стремясь избежать ошибок, с Джаганом послали старшего брата, чтобы он руководил им в сей деликатной миссии. Брат не собирался манкировать своими обязанностями: он строго следил за Джаганом и руководил им, то сужая глаза, а то широко раскрывая их.

Гости вошли в главную комнату деревенского дома. В честь их приезда бесчисленные скамеечки, свернутые постели и всякие прочие вещи, стоявшие на ходу, были сдвинуты в угол и прикрыты большим ковром. На полу был разостлан другой ковер, огромный и полосатый; чтобы перебить запах, идущий из хлева, в комнате курились благовония.

«У этих городских странные привычки, они не умеют жить с домашними животными», – сказал отец невесты. Так, во всяком случае, передавала потом жена Джагана.

Джагану сцена действия показалась божественно красивой; на мгновение его охватила радость при мысли о том, что все это делается ради него (хоть им и распоряжался старший брат). Его усадили в центре, остальные расположились вокруг. Джаган все время думал:

«Вокруг столько народу, что я ничего не увижу. Пусть пеняют на себя – я потребую, чтобы невеста вышла еще раз».

Он прекрасно знал, что второго выхода не бывает и быть не может, но воображение его разыгралось, и он ничего не мог с собой поделать. За дверью послышались голоса. Джаган замер, решительно отвернувшись от брата. Где-то в доме вдруг заиграл аккордеон, и под нестройные звуки музыки низкий голос, слегка похожий на мужской (позже Джаган к нему привык), запел гимн Тьягараджа: «Силой одной мысли Рамы…»

– Это Амбика поет… Она очень боялась петь в присутствии стольких гостей, поэтому она и поет из другой комнаты. Она очень хорошо поет. Я выписал ей учителя из города.

Отец невесты назвал местечко, расположенное за шесть миль от их деревни. Джаган был не в том настроении, чтобы заметить, что они могли бы не беспокоиться об учителе. Пение прекратилось. В соседней комнате послышался шум, кто-то спорил, упирался, а потом оттуда вышла девочка с туго заплетенной косой и, улыбаясь, сказала:

– Амбика не хочет выходить. Она боится.

Гости принялись шутить и смеяться. Хозяин дома громко позвал:

– Амбика, Амбика, выходи… Мы тебя ждем… В наши дни бояться нечего.

Он повернулся к женщинам и сказал:

– Не смейтесь над ней… Она скоро успокоится.

После всей этой подготовки в комнату, шелестя кружевным сари, вошла высокая девушка, повернулась лицом к публике и улыбнулась. Сердце у Джагана забилось.

«Совсем не такая, как на фотографии… Какая высокая! Не может быть…»

Но мысли его были прерваны хозяином дома.

– Это моя старшая дочь, – объявил он.

А высокая девушка сказала:

– Амбика сейчас выйдет.

Остальное Джаган не слышал. Он потерял интерес к высокой девушке, которая, оказывается, лишь возвещала о выходе младшей сестры. Наконец появилась и та, низко склонив голову и опустив глаза. Она шла так быстро, что Джаган не успел ее рассмотреть.

«Не низкая, не высокая, не худая, не толстая…»

Больше он ничего не мог бы сказать. Детали мешались, но общее впечатление было приятным, не то что с другими.

«Как же она узнает, какой я, если она так быстро идет? – размышлял Джаган. – Мне все равно, что скажет мой брат. Сейчас я буду смотреть, наблюдать и изучать. Мне все равно, что они подумают».

И он не мигая глядел на девушку. Ее густые волнистые волосы были заплетены в толстую косу и украшены цветами, на ней было множество драгоценностей и светло-зеленое сари, которое ей удивительно шло. Темная она или не очень? Кто знает? Глаза его туманились от счастья, и гляди он на нее не отрываясь хоть целый день, все равно он не смог бы сказать, какая она. В эти минуты тревоги и смятения она вдруг бросила на него быстрый, словно молния, взгляд, который волею судеб встретился с его взглядом, сердце Джагана дрогнуло, бешено заколотилось – и не успел он опомниться, как все было кончено. Публика встала, начала расходиться, видение исчезло.

Всю дорогу домой Джаган был погружен в свои мысли. Брат не пытался вывести его из задумчивости. До поезда оставалось еще два часа; запряженная быками повозка доставила их на маленькую станцию задолго до захода солнца и вернулась к себе в деревню. Джаган уселся на товарные весы, глядя вдаль на цепь гор за зелеными полями. Брат, нетерпеливо шагавший по платформе, остановился возле него и сказал:

– Что это они нас бросили здесь, да еще так рано?

Джаган только ответил:

– У них на то были, верно, свои причины. Я слышал, как младший брат говорил, что буйволам трудно в темноте возвращаться домой.

– Ага, ты их уже защищаешь? Значит, ты?..

Джаган робко кивнул, встал и с волнением спросил:

– А как они узнают? Наверно, надо было им сказать…

Брат застыл на месте.

– Надеюсь, ты не ляпнул им сдуру, что девушка тебе понравилась? – сказал он. – Нельзя себя ронять в их глазах.

– Нет-нет, – успокоил его Джаган. – Я все время был с тобой и никому ни слова не сказал, только попрощался.

Когда пришло время уходить, ноги его словно приросли к полу. Он с трудом отдирал их и шел медленно, как улитка, – он все надеялся, что она выглянет из дверей, хотя бы в знак того, что действительно его любит, как поведал ему ее молниеносный взгляд. Ему хотелось как-то заверить ее, что он на ней женится и что ее пение его совсем не смущает. Взбудораженному воображению Джагана казалось, что нужно немедленно передать ей все это, и, если она и взаправду к нему неравнодушна, она могла бы, прощаясь, подать ему знак. Он не ожидал, что злосчастные быки и железнодорожное расписание так бесцеремонно оторвут его от возлюбленной.

И в поезде он был грустен. Его огорчало, что он упустил возможность проститься с любимой. Мысль о ней была удивительно приятной, успокаивающей и в то же время волнующей. Брат, которому больше не нужно было ни о чем заботиться, крепко спал на своем месте. Джаган волен был мысленно вернуться в деревню и бродить там себе на свободе.

Перебирая в уме все подробности прошедшего дня, Джаган с удовольствием думал обо всем: дом их был хорош и удобен, в комнатах чудесно пахло благовониями, и запах этот как-то очень удачно смешивался с запахом навоза из хлева, аккордеон был расстроен, и по нему нельзя было судить о ее музыкальных способностях. Голос у нее хрипловат, потому что ей пришлось приспосабливаться к этому ужасному инструменту. Он был уверен, что на самом деле голос у нее так, же прелестен, как и лицо… Потом и он заснул и проспал до самого конца путешествия. Им нужно было сойти и сделать пересадку на какой-то станции, в Мальгуди поезд пришел рано утром. Брат окликнул повозку, долго торговался, а потом они отправились в свой старый дом на улице Лоули. Пока брат спорил с возницей, потребовавшим на две аны больше условленного, Джаган подхватил свою сумку и прошел в дом. Мать улыбнулась ему, но ничего не спросила. Отец доставал во дворе воду из колодца, он взглянул на Джагана и продолжал свое дело. Сестра ходила вокруг священного дерева туласи[17]17
  Небольшое деревце, выращиваемое во дворе каждого индусского дома. Оно почитается как воплощение богини, перед ним на рассвете молятся женщины семейства.


[Закрыть], посаженного во внутреннем дворике. Она хитро улыбнулась ему, продолжая шептать молитвы. Джаган удалился к себе в комнату и подумал:

«Неужели никого не интересует, что я думаю об этой девушке? Никто меня даже не спрашивает, понравилась она мне или нет. Может, они не хотят, чтобы я женился?»

Брат его тоже не стал никому ничего сообщать, а прямо прошел во двор за домом и стал помогать отцу доставать воду.

Однако каким-то образом все стало известно. Сестра первая пришла к нему в комнату, когда он уходил в колледж. Глаза у нее хитро блестели.

– Эй-эй! – воскликнула она и, дразня, поцокала языком. – А кто-то у нас скоро женится…

Весь дом пришел в волнение. Для подготовки к свадьбе вызвали жену брата из дома ее родителей. Постепенно все завертелось быстрее и быстрее. От двенадцати до трех часов дня отец писал бесчисленные открытки и сам относил их на станцию, чтобы собственными глазами убедиться, что они ушли почтовым. У него было множество старших родственников, он высоко ценил их и без их разрешения ничего не предпринимал. Каждое утро в десять часов он с нетерпением ждал почтальона. В те дни открытка стоила всего три пайсы, ее можно было густо исписать с обеих сторон. Получив одобрение старших, отец Джагана несколько раз совещался о чем-то шепотом с женой в дальнем углу второго двора. Джаган, как подобало младшему, старался не проявлять слишком большого интереса к собственной свадьбе, но ему очень хотелось узнать, что же происходит. Если б он спросил об этом прямо, его бы поставили на место. Приходилось уповать на младшую сестру – стоило старшим разговориться, как она тотчас же оказывалась поблизости, а потом сообщала Джагану все новости. Она приходила к нему в комнату, где он сидел за письменным столом, делая вид, что занимается, и шептала:

– Двоюродный дедушка одобрил…

– Завтра отец напишет родным невесты. Они дожидаются удачного положения звезд…

– Отец требует приданое в пять тысяч рупий…

Последнее известие встревожило Джагана. А если отец невесты откажется? Что тогда?

– Они хотят отпраздновать свадьбу в сентябре…

Только три месяца! Джаган испугался при мысли, что через три месяца он уже будет женат. Одно дело мечтать о девушке и абстрактно размышлять о женитьбе, но стать вдруг и впрямь настоящим мужем… Это была ужасающая реальность.

– Почему они так быстро хотят сыграть свадьбу? – спросил он.

Письмо отца о согласии ушло в деревню Куппам. Стороны обменялись бесконечным множеством писем. Переписка все росла. Отец Джагана методично накалывал письма на длинное острие на круглой деревянной основе, на котором с незапамятных времен хранилась вся семейная корреспонденция. Однажды вечером в доме появились родные невесты, они привезли с собой огромные медные подносы, нагруженные бетелем, фруктами, шафраном и новой одеждой. Еще на подносах стояла серебряная ваза с ароматным сандаловым маслом, серебряная тарелка, на которой горой были насыпаны крупные кристаллы сахара, и две серебряные лампы. В холле собрался с десяток жрецов и кое-кто из соседей и родных. Джагану подарили новое дхоти и усадили в середине. Затем они развернули большой лист бумаги, над которым заранее немало потрудились: на нем был написан точный текст извещения о свадьбе и стояли тщательно выверенные имена. Старший жрец дома, высокий худой старик, поднялся и громко прочел извещение. Голос его дрожал от волнения.

Он читал, что Джаганнатх, сын такого-то, 10 сентября женится на Амбике, дочери такого-то, и все прочее, что полагается в таких случаях. Отец невесты торжественно подал отцу Джагана этот важный документ и конверт, в котором лежал аванс, половина приданого наличными, и осторожно предложил:

– Пожалуйста, попросите своего старшего сына пересчитать деньги.

Отец Джагана что-то пробормотал в знак отказа, но передал конверт старшему сыну, который, не теряя времени, принялся пересчитывать деньги, а потом подтвердил:

– Две тысячи пятьсот.

– Считать было совсем не нужно, – сказал отец Джагана любезно, – но раз вы настаивали…

– В денежных делах лучше действовать наверняка. Разве я мог быть уверен, что не ошибся при подсчете? Я люблю пересчитывать деньги снова и снова, – сказал будущий тесть Джагана, и все засмеялись, словно услыхали блестящую шутку. А затем все перешли во второй дворик, где стояло угощение, приготовленное целой армией искусных поваров. Там были расстелены огромные платановые листья, на которых для каждого гостя стояли серебряный бокал и тарелка, а на ней горкой лежал белоснежный мягкий рис и с десяток всевозможных закусок и приправ. Несколько музыкантов, сидящих в первой половине дома, нестройными звуками оповещали весь город о том, что здесь договариваются о свадьбе. Дом был ярко освещен бесчисленными медными светильниками и газовыми лампами, от них вокруг плясали зеленые тени. Джаган был глубоко взволнован всем этим торжеством. Он думал: «И все это ради моей свадьбы! Как они серьезно к ней относятся. Теперь уж не откажешься…»

Родных невесты посадили на полночный поезд. Как только их проводили, мать Джагана и ее родственники вошли в дом и, не теряя времени, принялись оценивать стоимость одежды и серебра, переданных им в подарок. Они остались довольны весом и формой серебра. Мать выразила свое полное одобрение Джагану:

– Твой тесть не скуп. Посмотри, сколько весят все эти подарки.

Джаган, уже отождествлявший себя с семьей невесты, обрадовался, будто похвалили его самого.

По мере того как приближался сентябрь, дел в доме все прибавлялось. Джаган потерял счет времени. Экзамены за семестр закончились, и отец разрешил ему не ходить в колледж, а помогать дома готовиться к свадьбе.

Мать ходила по дому и приговаривала:

– Хоть мы и родные жениха, мы себя не щадим, работы на всех хватит.

Надо было выбрать одежду невесте и ее родным. Для этого мать со своими родственниками отправились во «Дворец сари» и восемь часов, не разгибаясь, рассматривали золотую кайму, материю и сотни сари. Джаган часами торчал у своего портного, который снимал с него мерки для шелковых рубах и темного костюма. Его матери и всей семье очень хотелось, чтобы во время свадебной церемонии жених был в темном костюме. Сам Джаган предпочел бы рубашку и дхоти, но вынужден был согласиться на костюм из плотной шерсти. Особенно страстно настаивал на костюме старший брат – ведь и на него во время свадьбы надели костюм. Брат взялся напечатать приглашения, бегал к «Правдивому печатнику» и приготовил подробнейший список адресов. Отец допекал всех этим списком – он то и дело спрашивал, включили ли они такого-то, а если нет, требовал, чтобы его включили тотчас же. Он будил их глубокой ночью, если ему вдруг в голову приходило забытое имя. Он не хотел пропустить ни одного знакомого или родственника, хоть отдаленно связанного с Джаганом. Никто никогда и не подозревал, что отец будет с таким жаром рассылать приглашения, что он раскопает и вспомнит столько имен. Правда, он почти никогда не знал, как пишется это имя или какие у этого человека инициалы (многие были ему известны только по своим сокращенным, домашним именам), живет ли он по старому адресу и вообще жив ли еще.

Они разослали три тысячи приглашений. В результате на свадьбу в деревне Куппам автобусами, поездом и всяким другим транспортом прибыла огромная толпа гостей. Джаган только и делал, что здоровался с прибывающими или простирался перед ними ниц, если то были старшие родственники. Жрецы посадили его перед священным огнем, а сами стали совершать сложные обряды и петь священные мантры[18]18
  Обрядовые индуистские формулы или заклинания.


[Закрыть]. Он утешал себя тем, что во время всех этих церемоний он должен был сжимать руку своей молодой жены. Глядя на священную нить тхали[19]19
  Желтая нить, которую жених завязывает невесте на шее во время обряда бракосочетания; она носит ее всю жизнь.


[Закрыть], которую он обвязал вокруг ее шеи в самый торжественный момент, он чувствовал огромную ответственность.

От запаха цветов, священного костра и гирлянд из жасмина, от надетых на него кружев и дорогих шелков, от шороха новых сари, в которых, словно видение, появлялась его жена, у него захватывало дыхание. Голос у нее оказался не такой грубый, как когда она пела под звуки аккордеона; ее улыбка, голос и смех были прелестны, и, если им случалось остаться вдвоем, она говорила с ним робко и сдержанно. В доме, битком набитом родственниками и гостями, это удавалось нечасто; присутствие стольких гостей тяготило и раздражало его. Стоило ему улучить свободную минуту и заговорить с молодой женой, как к ним обязательно подходил кто-нибудь и говорил:

– Ну, ладно, ладно, хватит… Нечего держаться за женскую юбку… Рано тебе еще… У тебя впереди целая жизнь, успеешь на нее насмотреться. А нас после свадьбы ты уже не увидишь.

Такие шутки были обычными для всякой свадьбы, но Джаган страдал, чувствовал себя мучеником и думал о том, насколько все было бы лучше, если бы вокруг было меньше родных и друзей. Шум, звуки барабанов и флейт, шутки и угощение – все это продолжалось три дня, а в завершение фотограф усадил всех большой группой с новобрачными посредине. В целом торжества прошли благополучно, хотя качество кофе, присланного в дом жениха родителями невесты, вызвало критику, а один из дядюшек Джагана, человек очень старый, пригрозил уехать со свадьбы.

В ночь свадебного пира возникло еще одно осложнение. Человеку, занимавшему самое высокое место на лестнице семейной иерархии (это был двоюродный брат отца Джагана, семидесятипятилетний старик, специально приехавший на свадьбу из Берхампора), дали разорванный банановый лист для еды и усадили среди детей, тогда как ему полагалось место в первом ряду. Это грозило крупным скандалом, но отец невесты при всех признал свою ошибку и извинился, и все было забыто.

Все женщины из семейства жениха очень взволновались, когда узнали, что в невестином приданом не оказалось обещанного золотого пояса, который значился в первом списке драгоценностей. Городской ювелир задержал заказ, а когда наконец он его привез, выяснилось, что пояс сделан не из одной золотой пластины, а из множества звеньев, соединенных между собой шелковой нитью. Женщины сочли это откровенным обманом.

– Экономят на золоте! – сердито кричали они.

Они могли бы и вовсе прервать свадебную церемонию, но Джагану был неприятен весь этот шум из-за пояса, и он объяснил матери:

– Это же последняя мода, сейчас девушки не носят массивные золотые вещи. Они слишком тяжелые.

Тут все набросились на него, говорили, что он уже попал под каблук и что в его лице семья невесты приобрела дарового защитника. Даже брат отвел его в сторону и сказал:

– Ты что-то слишком скоро поглупел. Оставил бы все это женщинам. Пусть себе решают как хотят…

На что Джаган храбро ответил:

– А что они напали на мою жену? Бедняжка, она…

Услышав эту клятву верности, брат отвернулся от него с кислой улыбкой.

– Ты одержимый, что с тобой разговаривать, – сказал он уходя.

Джагану дали комнату в средней части дома. Когда он и его жена закрыли за собой дверь, они очутились в своем особом мире, в центре которого стояла массивная кровать под балдахином. Во время последних переговоров отец Джагана настоял, чтобы комната новобрачных была обставлена должным образом за счет семьи невесты. В одном углу был устроен кабинет (Джагану еще предстояло сдавать экзамены). Когда они оставались одни, Джаган не выпускал жену из объятий. Он потерял счет дням. Колледж ему только мешал, он уходил с занятий и тайком проникал к себе в комнату. Он провалил все экзамены, вынудив своего отца сказать, что для того, чтобы Джаган получил диплом, нужно отправить Амбику к ее родителям по крайней мере на шесть месяцев. Дома Джаган не сидел больше с сестрой, матерью или братом, как раньше, а запирался у себя и ждал прихода жены. В большом общем хозяйстве у нее были свои обязанности: она возилась вместе с другими на кухне, помогала свекрови готовить, подавала еду, подметала, скребла полы, мыла посуду и, наконец, дожидалась свекрови, чтобы поесть вместе с ней. Было бы неприлично невестке искать общества мужа в то время, как все в доме чем-то заняты. Примером во всем ей служила старшая невестка, а та в свою очередь брала пример с матери Джагана, которая смолоду прошла всю эту науку, войдя невесткой в дом мужа. Амбика то и дело напоминала Джагану о своих обязанностях невестки, но он не желал ни о чем слышать. Если он приходил домой и ждал в своей комнате жену, а она была занята и не приходила, он дулся и ссорился с ней, а то притворялся, что погружен в свои книги. Жене хотелось, чтобы он всегда был в хорошем расположении духа, и рано или поздно она соглашалась на его неумеренные требования.

Отец сурово бранил его за равнодушие к занятиям. А мать то и дело повторяла:

– Сын остается сыном, только пока нет жены.

Ей было обидно, что он не может найти времени для остальных членов семьи. Младшая сестра говорила:

– Кто ты, незнакомец? Мы уже забыли, как ты выглядишь.

Сама Амбика часто просила:

– Пожалуйста, не ставь меня в неловкое положение. Сделай хотя бы вид, что остальные тебя интересуют.

А старший брат отвел его однажды в сад и сказал:

– Я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Я сам через это прошел. Но если ты проводишь четыре часа в спальной, проводи иногда хотя бы час с семьей. Иначе к тебе дома будут плохо относиться.

Так получилось, что в семье на Джагана стали смотреть косо, но он ничего не замечал: он упивался супружеской жизнью. Позже, когда у жены все еще не было ребенка и среди родных начались пересуды, Джаган сказал жене:

– Жаль, что они не могут увидеть нас сейчас через дверь. Тогда бы они перестали судачить.

Несмотря на все его хвастовство, доказательств его мужественности все не было. Они уже были женаты около десяти лет, он много раз проваливался на экзаменах и все никак не мог сдать на бакалавра, а надежд на ребенка все не появлялось. Брат переехал на улицу Виная-ка, вместе с ним переехала и вся его семья – теперь их там была целая куча. Сестра вышла замуж и уехала к мужу. Большой дом затих, и все начали замечать, как пусто в нем теперь стало. Мать Джагана ворчала, что в доме нет детей – это был еще один повод корить невестку. Когда она уставала от мытья полов, она начинала бормотать:

– Только одно от девушки и требуется, чтобы она принесла в дом детей, как все нормальные люди. Никто не требует от нее серебра или золота, пусть себе обманывают с золотым поясом. Но почему она не может родить, как миллионы других женщин на свете?