Текст книги "Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»"

Автор книги: Разипурам Нарайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

3

Однажды утром Мали сказал:

– А у меня мысль.

Джагану стало не по себе.

– Какая? – спросил он.

Сын помолчал, занятый едой. Наконец он произнес:

– Я больше не буду учиться.

Отец пришел в ужас.

– Тебя кто-нибудь обидел в колледже? – спросил он.

– Пусть только попробуют! – ответил сын.

– Расскажи мне, что там у вас произошло.

– Ничего, – сказал сын. – Мне там неинтересно, вот и все.

И он продолжал жевать, не поднимая глаз.

Вид у него был необычайно серьезный. Казалось, он вдруг повзрослел. Раньше он никогда так с отцом не говорил.

– Если я тебе могу помочь, скажи, – повторял Джаган.

– Не хочу я учиться, вот и все, – отвечал сын.

Утреннее солнце упало через цветное стекло в стене и заиграло на тарелке с едой; зеленый перец и капли масла засверкали в его лучах, словно драгоценности. Можно было подумать, что на тарелке лежат изумруды, а не сдобренная специями манка. Джаган отвел глаза, отогнал от себя фантастическую мысль и сказал:

– Хорошо, я пойду поговорю в колледже.

Сын посмотрел на него сердито. Ему не терпелось поскорее убедить отца, и он заговорил с ним быстро и настойчиво. Лицо у него покраснело.

«Так рано, а он уже сердится», – подумал Джаган, словно сердиться можно было только в определенное время.

– Хорошо, хорошо, ешь, пожалуйста. После поговорим, – сказал он.

Ему бы велеть: «А ну-ка, кончай завтрак да беги в колледж», но он был робким отцом и побоялся упомянуть слово «колледж». А вдруг сын заплачет или швырнет тарелку с едой на пол! Джаган почти по-матерински тревожился о том, чтобы мальчик ел как следует. Дома он то и дело готовил что-нибудь для него. Началось это еще в тот день, когда жена Джагана заболела воспалением мозга и ее отвезли в больницу. Когда Мали подрос и начал кое-что понимать, он сказал:

– Папа, а почему ты не наймешь повара?

– Не верю я в поваров.

– Почему?

– Разве мы нанимаем слуг, чтобы они за нас дышали? То же самое с едой.

– Но, папа, – возразил сын, – разве у тебя в лавке нет поваров?

– А-а, это совсем другое дело, – отвечал Джаган, давая волю своему воображению. – Лавка – это вроде фабрики, а повара там – вроде специалистов и техников.

Сын, однако, не оценил сравнения.

– Не хочу, чтобы ты на меня готовил, – твердил он в отчаянии. – У нас в колледже есть столовая. Я сам о себе позабочусь.

И он настоял на своем. Исключение было сделано только для завтрака. Завтрак готовил Джаган. Так оно с тех пор и повелось. После смерти жены Джаган стал особенно тревожиться о том, что ест сын. Он думал об этом день и ночь. По вечерам перед сном он долго беседовал с сыном – не только о том, что тот ел сегодня, но и о том, что бы ему хотелось поесть завтра. Загнанный в угол в этот поздний час, сын отвечал, как всегда, обрывками фраз и мычанием. День обычно заканчивался тем, что Джаган начинал подробно излагать свою теорию питания. Мали не дослушивал, поворачивался и уходил к себе. Джаган, прерванный на середине фразы, с минуту смотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом поднимался и расстилал циновку на веранде во втором дворике. Он засыпал, не дождавшись, когда часы на здании окружного магистрата пробьют девять.

Сейчас он пришел в отчаяние при мысли о том, что сын не будет ходить в колледж или, вернее, в столовую при колледже.

– Где же ты будешь есть? – глупо спросил он.

Сын мрачно усмехнулся и ответил:

– Почему ты так волнуешься о еде? Ты же всегда говоришь, что есть ни к чему…

Он надел свою желтую рубашку, взял велосипед и скрылся.

Пришлось Джагану затаить все свои сомнения до того часа, когда в лавке появится братец.

– Идите сюда, – вскричал он, завидев братца. Тот растерялся – больше всего ему хотелось пройти в кухню и попробовать прямо со сковородки сластей. Он помахал руками, словно хотел сказать: «Все это пустяки… С этим можно обождать», и прошел в кухню. Джаган смиренно глядел ему вслед.

«Рано или поздно он оттуда выйдет. В таком жару и чаду долго не пробудешь, – подумал он. – К тому же сладкого много не съешь».

Внезапно Базарная улица огласилась криками отпущенных домой школьников. Несколько детей с сумками через плечо остановились перед лавкой полюбоваться выставленными в окне сластями. Джаган спокойно смотрел на них, сидя в своем кресле.

– Пусть родители дают им деньги на сласти. Не могу же я кормить весь город…

Он почувствовал легкий укор совести оттого, что сидит здесь и получает деньги, – невольное воспоминание о тех временах, когда он посвящал себя служению обществу. Если бы публика поддержала его, приняв участие в подписке, он выделил бы часть своего дохода для того, чтобы одарить сластями всех детей, глазеющих на его окно.

– Но мы – страна бедная. Доход на душу населения – три аны…

Он все еще держался этой цифры, которую вычитал в студенческие годы в книжке, озаглавленной «Нищета и британские беззакония в Индии». Только эта цифра и мешала ему требовать, чтобы каждый родитель ежедневно оставлял в его лавке по восемь ан.

– Бедная страна! Многие не могут даже рис есть дважды в день. Когда я брошу торговлю, я… Но килограмм сахара стоит рупию и тридцать пайс, а мука, а масло – даже не натуральное – втрое больше, а как насчет специй? Мускатные орехи – семьдесят пайс штука! Раньше их продавали горстями за грош… Какая это халва, если в нее не добавить немного ореха?

Когда братец вышел из кухни, вытирая рот полотенцем, Джаган произнес:

– Мало кто ценит свое настоящее положение. Вы обращали на это внимание?

Это было продолжением мыслей об общественных бедах, которые заставили его забыть на миг о собственных невзгодах.

Братец кивнул, недоумевая, куда клонит этот глубокий мыслитель.

– Люди все забывают и ко всему привыкают, так уж повелось на свете, – сказал он, облизывая губы и втайне надеясь, что философия эта подойдет к любому случаю.

– Особенно молодежь, – подхватил Джаган. – С ними всюду трудно. Недавно я где-то прочел…

И он попытался процитировать что-то из какой-то статьи о современной молодежи, хоть и не помнил, где он ее читал и что в ней говорилось.

– Это ни к чему не ведет, – сказал братец сочувственно, с наслаждением вспоминая о только что съеденных сластях.

Беседа развивалась гладко, как вдруг Джаган сказал:

– У Мали появились странные идеи.

Братец широко раскрыл глаза, демонстрируя реакцию на слова Джагана. Он не знал, можно ли ему критиковать Мали. Джаган рассказал, что случилось. Внезапно братец решился и заявил:

– Хорошо бы узнать, что мальчик думает. При нашей-то системе образования…

Если нет другой мишени, всегда можно покритиковать систему образования.

– А я-то надеялся, что он получит диплом бакалавра, а это никогда не помешает, правда? – произнес Джаган. И со вздохом прибавил: – Если бы у меня был диплом, я бы столько всего мог сделать!

– Значит, вам это было не суждено. А потом, чего вам не хватает в вашем теперешнем положении?

– Мне пришлось бросить колледж, когда Ганди призвал нас к неповиновению. Лучшие студенческие годы я провел в тюрьме, – сказал Джаган, чувствуя себя героем и обходя молчанием тот факт, что он несколько раз проваливался на выпускных экзаменах, бросил колледж, а потом пытался сдавать экзамены экстерном задолго до призыва Ганди. – А вот почему теперешняя молодежь не хочет учиться?

Братец, всегда отличавшийся осторожностью, повторил:

– И все же следует у него самого узнать, в чем дело. Почему вы с ним не поговорили?

– А почему бы вам с ним не поговорить? – спросил в ответ Джаган. Бессмысленное предложение – и все же проникновенно добавил: – Сколько он себя помнит, он всегда называл вас дядюшкой…

– Он один не зовет меня «братцем», – заметил тот, и оба рассмеялись.

Впрочем, Джаган тут же вспомнил о бремени, которое жизнь возложила на его плечи.

– Вы должны что-то предпринять, – сказал он, – и рассказать мне об этом вечером.

В десять часов вечера братец пришел в дом на улице Лоули и тихонько постучал в дверь. Джаган, против обыкновения, не спал. Мали уже удалился в свою комнату и заперся там, не дав отцу возможности поговорить с ним о событиях прошедшего дня. Джаган видел, что в комнате у него горит свет, и с трудом удержался, чтобы не заглянуть в замочную скважину.

– Жаль, что не заглянули, – сказал братец. Они тихонько вышли из дому и, дойдя до памятника Лоули, удобно устроились на гранитных ступенях. – Заглянули бы и увидели, что он там делает.

Ночной ветерок веял прохладой. Сэр Фредерик воинственно высился над ними, упираясь головой в звезды.

– На что вы намекаете? – спросил Джаган, откидываясь поглубже в тень, падающую от сэра Фредерика.

В голове у него проносились всякие страшные мысли, одна другой мрачнее. Чем там занимался мальчик: печатал фальшивые деньги или убивал кого-нибудь? Перед ним замелькали ужасные видения. Он схватил братца за руку и сказал тоном, не допускающим возражений:

– Скажите мне все, ничего не скрывая.

Братец с презрением стряхнул с себя его руку.

– Он пишет – вот и все. Хочет стать писателем.

«Писатель» на языке Джагана значило только одно – «писарь». Так называли англо-индийских клерков в колониальные времена, с тех пор как Маколей ввел систему образования, которая должна была обеспечить Ост-Индскую компанию мелкими служащими. Джаган пришел в ужас. Он-то старается сделать из мальчика аристократа – посылает в колледж, покупает ему велосипед, полосатые рубашки, – а тот хочет стать «писателем»! Необъяснимо!

– Но почему он хочет стать писателем? – спросил он братца.

– Не знаю. Придется вам спросить об этом у него самого.

– А где он хочет писать? Как это унизительно! – вскричал Джаган. – После всего, что я сделал, чтобы создать ему положение и репутацию!

В отчаянии он стукнул себя по лбу. Братцу и в голову не пришло, что Джаган не понимает слова «писатель». Он сказал:

– После нашего разговора я ни минуты не терял. Пошел искать мальчика. Ждал его у ворот колледжа…

– А-а, значит, он все-таки пошел в колледж? – спросил Джаган, радуясь, что сын, верно, поел в студенческой столовой.

– Да, пошел, – отвечал братец. – Попрощаться. Я видел, как он вышел оттуда с целой ватагой друзей. Они жали ему руку, хлопали по спине… А потом вышли два преподавателя, посмотрели на него и что-то сказали. А он им говорит: «У моего отца другие планы – он хочет послать меня в Америку».

– В Америку? – вскричал Джаган. – Что ему там делать? При чем тут Америка?

– К чему волноваться, – проговорил братец успокаивающе. – Надо же ему было что-то сказать им на прощание. Не обращайте внимания, пока он не потребует, чтобы вы и вправду послали его в Америку.

– Что за мысль! Что за мысль! – бормотал в унынии Джаган, стуча пальцем по граниту.

– Может, он еще станет вторым Тагором, или Бхарати[7]7
  Легендарный мудрец, живший по преданию в VI–VII веках, автор санскритского трактата о театре.


[Закрыть], или Шекспиром. Разве сейчас скажешь? – спросил братец.

Тут наконец Джаган понял.

– Господи, до чего я глуп. Да-да, конечно, писателем… Знаю, знаю… Я стал совершенным невеждой! – воскликнул он радостно.

У него отлегло от сердца – значит, сын не хочет стать писарем.

– А вы о чем подумали? – спросил братец и прибавил: – Я слышал, писатели сейчас зарабатывают кучу денег. Они сейчас в большом почете.

– А что он хочет писать?

– Не знаю. Должно быть, легче всего начинать со стихов. Или с рассказов. А что еще можно писать? – спросил братец, не желая пускаться вплавь по неведомым водам. – Сказать по правде, и это из него вытащить было нелегко. Я встретил его в школе…

– В колледже, – поправил с обидой Джаган.

– Ну да, я и хотел сказать, в колледже. Для меня Мали всегда остается ребенком. Мне трудно себе представить, что он уже не школьник. Когда учителя ушли, он увидел меня и подошел спросить, что я там делаю. Мне не хотелось показаться назойливым, я что-то сказал ему, а потом спросил, не хочет ли он выпить со мной где-нибудь чашку кофе. А он говорит: «Одного кофе мне мало. Я хочу есть. Да побольше!»

– Бедняжка, он, верно, целый день ничего не ел! – вскричал Джаган горестно.

– Не обязательно, – сказал братец. – Молодые люди едят, и от этого у них аппетит только разыгрывается. Вы же сами знаете.

– Да, конечно! – воскликнул Джаган. – Почему бы ему не есть, сколько он захочет и когда захочет?

– А денег вы ему даете достаточно?

– Конечно, – сказал Джаган. – А что, он что-нибудь об этом говорил?

– Нет-нет, что вы! – воскликнул братец. – Он не из тех! Даже если б вы его морили голодом и отказывали ему во всем, он и тогда не стал бы жаловаться.

Джаган почувствовал гордость от града похвал, сыпавшихся на его сына. Он задумался, и звезды на небе остановились на своем пути. Мимо промчались два пса. С другой стороны памятника заворочался нищий, бормоча что-то во сне. Джаган глянул на него и сказал:

– Какой позор, что наша нация не может решить проблему бродяг. Вот освобожусь – и займусь этим.

Братец пропустил его слова мимо ушей и продолжал свой рассказ.

– Я повел его во «Дворец блаженства». Знаете этот ресторан? Там еще проигрыватель все время так орет, что ничего не разберешь.

Джаган взмолился:

– Я не хочу ничего слышать об этом «Дворце». Расскажите мне о мальчике, прошу вас.

– Я и рассказываю, имейте же терпение. Я знаю, что вы не любите «Дворец блаженства» и всю эту братию. Я знаю, что они пытались вас шантажировать из-за налога на продажу…

– Прошу вас, не отвлекайтесь. Мне все равно, что они там делают или делали. Расскажите мне, что сказал мальчик. Он грустит?

– И да, и нет. Он радуется, что будет свободен и сможет стать писателем, и грустит оттого, что вы хотите, чтобы он учился в…

– В колледже, – быстро сказал Джаган, опасаясь, что братец снова заговорит о школе.

Братец оценил намек и сказал:

– В колледже, в колледже, конечно, в колледже. От одного этого слова он с ума сходит, хоть вам оно так нравится. Он ненавидит уроки. Он ненавидит все предметы и все учебники. При мысли о колледже он приходит в ярость. Знаете, что он сделал? У него в руках были учебники. Я заказал ему и себе лепешек и овощей. Мы сидели и ждали. Вдруг он как возьмет и как разорвет все учебники. А потом подозвал официанта и говорит: «Брось их на кухне в печку».

– И вы его не остановили? Не сказали ему, что книги надо чтить, ибо они – проявление божественной мудрости Сарасвати[8]8
  Богиня наук и искусств.


[Закрыть]? Как же он сдаст экзамены на бакалавра?

– Не знаю, – сказал братец. – Мне и в голову не пришло с ним спорить. Все равно – к чему бы это привело?

– Вы, видно, тоже лишились рассудка! – вскричал Джаган. – Неужели вы не понимаете, что…

– Нет, – сказал братец. – Когда он разорвал учебники, мне это показалось очень разумным. Если учесть, какая у нас система образования…

– А-а, перестаньте. Надеюсь, ему вы этого не говорили.

Братец пропустил это обвинение мимо ушей.

– А знаете, что он сделал сразу же после того, как отправил учебники в огонь? Он тут же сочинил стихи: «Возблагодарим Великий Огонь за то, что он пожирает наши проклятые книжки…» – или что-то в этом роде. Очень красивые и благородные стихи. Потом он съел лепешки и все остальное – на общую сумму в три рупии.

– Молодец! – одобрил Джаган, радуясь стихам сына не меньше, чем его аппетиту. – Я вам все возмещу. Напомните мне завтра в лавке.

– К чему торопиться, – сказал братец. – Мне не к спеху.

Разговор то и дело отклонялся в сторону – впрочем, разве у него было четкое направление, строгая тема? Так они и беседовали не торопясь, пока часы на здании окружного магистрата не пробили двенадцать. Бой часов нарушил тишину спящего города, и Джаган сказал:

– Даже взломщики сидят уже сейчас по домам, а я так ничего и не узнал. Не понимаю, почему он не может учиться в колледже и писать.

– Он говорит, что одно другому мешает, – объяснил братец.

Помолчав, Джаган вдруг спросил:

– А у Шекспира был диплом бакалавра?

На этот вопрос не мог бы ответить никто в городе. Братец сказал:

– К чему искать так далеко? Я точно знаю, что Калидаса в колледже не учился.

– Потому что три тысячи лет назад колледжей не было, – сказал Джаган.

– Откуда вы знаете, были тогда колледжи или нет?

– Во всяком случае, я знаю, что Калидаса был деревенским пастухом и дурачком, пока богиня Сарасвати не провела царапину у него на языке. Тогда-то он и запел знаменитую «Сиамаладандакам», написал «Шакунталу» и все прочее. Я-то знаю, как все это было. Мне не раз приходилось слышать эту историю, – сказал Джаган.

– А если вы ее знаете, то должны верить и уповать, что и Мали когда-нибудь станет вторым Калидасой, – проговорил братец примирительно.

При первом же удобном случае Джаган приник к замочной скважине в двери Мали, которая теперь почти не открывалась. Сын, казалось, избегал его. Приготовленный завтрак Джаган оставлял в холле на столе, положив под тарелку бумажку в пять рупий, чтобы мальчик мог поесть где-нибудь в течение дня. Мали возвращался домой затемно и запирался в своей комнате. Джаган уходил в лавку, внешне никак не выдавая своего волнения, но на душе у него кошки скребли. Он не мог понять, где пропадает его сын и что он ест. Джаган никогда не думал, что его страсть к образованию так испортит их отношения. Ему хотелось помириться с сыном.

Заглянув в замочную скважину, он увидел, что в комнате сына горит свет. Сам Мали сидел на стуле, опершись локтем о стол, и о чем-то мрачно размышлял. Джаган огорчился, увидев, что сын не пишет. А он-то представлял, что писатели далеко за полночь жгут масло в светильниках и в лихорадочном порыве вдохновения усеивают стол исписанными листами. Калидаса внезапно чувствует озарение и вдохновенно запевает, сотрясая стены дедовского дома, гимн, который тысячелетие будет у всех на устах. Картина, которую он увидел, была совсем иной. Мальчик сидел, погруженный в тоску и скуку. Нужно было его спасать.

Джаган понял, что должен забыть о дипломе бакалавра и принять фантазии Мали, по крайней мере до тех пор, пока тот не перестанет тосковать. Обоими кулаками он застучал в дверь. Ему надоело нагибаться и заглядывать в замочную скважину.

– Что случилось? Почему ты ломаешь дом? – спросил сын, открывая дверь.

Джаган оттолкнул его и вошел в комнату со словами:

– Сынок, твоя мысль мне нравится. Давай-ка обсудим ее.

Он быстро прошелся по комнате, потом сел на стул. Сын молча смотрел на него. Видно, он не мог так просто отречься от своих подозрений… Джаган принял благодушный вид. Ни одна морщинка не выдавала его недовольства, в улыбке светилось полное одобрение. С минуту они смотрели друг на друга в неловком молчании, а потом сын подошел поближе и уселся на круглый мраморный стол.

Джаган доверительно спросил:

– Хочешь хороший письменный стол?

– Зачем? – отвечал сын, колеблясь между подозрительностью и доверием.

Малейшая настойчивость могла привести к нежелательным результатам.

Подумав, Джаган сказал:

– Писателю нужно место для рукописей. Ведь они бесценны…

Сын явно обрадовался, услышав, что новый стол не предназначается для студенческих книг и тетрадей.

– Кто тебе об этом сказал? – спросил он.

– Этого не скроешь. Писателя сразу видно!

В душе Джаган подивился собственной изобретательности.

– А-а, мне все равно!

Джаган огляделся. В комнате не видно было и следа работы над будущей книгой. Мраморная доска была пуста; учебники куда-то исчезли. На минуту его одолело любопытство: куда же они девались? Но он тут же одернул себя. Его это, во всяком случае, не касается.

– Хочешь, я куплю тебе писчей бумаги? А ручка у тебя хорошая? Знаешь, я, пожалуй, достану тебе новый письменный стол… Чтоб было побольше ящиков…

Наконец-то к ним возвращались мир и взаимное доверие. Они пробирались на ощупь сквозь дебри изящной словесности, и каждый в душе надеялся, что другой разбирается во всем этом лучше, чем он.

– Что ты сейчас пишешь? – спросил Джаган почтительно, словно начинающий репортер, берущий интервью у знаменитости.

– Роман, – ответил сын снисходительно.

– Чудесно… А где ты научился писать романы?

Мали промолчал. Джаган повторил свой вопрос.

– Ты что, мне экзамен устраиваешь?

– Нет-нет, просто мне интересно, вот и все. Какой роман ты пишешь?

– Сейчас я еще не могу тебе этого сказать. Может, в конце концов выйдет поэма. Не знаю…

– Но разве ты не знаешь, что будешь писать, когда садишься за стол?

– Нет, – ответил сын высокомерно. – Это тебе не пончики жарить.

Все это показалось очень загадочным начинающему репортеру. Он жалобно попросил:

– Если тебе будет нужна моя помощь, скажи мне, пожалуйста.

Сын в ответ угрюмо промолчал.

– А твои друзья тоже писатели?

– А разве они могут? Они только читатели. Они хотят колледж окончить – и все.

Джаган с трудом подавил восхищение этими друзьями.

Сын прибавил:

– Они все обыкновенные – ни на что другое не способны.

– А я думал, ты любишь своих друзей, – сказал Джаган, пользуясь случаем получше понять своего сына. Ему-то казалось, что сын очень привязан к своим приятелям. Он вспомнил, как все они стояли у памятника, облокотясь на велосипеды, и громко беседовали. На душе у него полегчало – Джаган боялся, что это друзья толкают сына на опасный путь. Теперь же он радовался, узнав, что сын пошел по ложному пути исключительно по собственной воле.

«Он прожил со мной под одной крышей двадцать лет, – размышлял Джаган, – но как плохо я его знаю. Мальчик что-то задумал. Рано или поздно он своего добьется».

– Я прочитал, что в «Ананде Викатане» объявлен конкурс на лучший роман. Первая премия – двадцать пять тысяч рупий.

– А условия какие?

– Прислать его до 30 сентября, заполнить купон из журнала – и все!

Джаган наклонился к календарю, висевшему на стене.

– Сейчас еще только май…

– Знаю, – оборвал его сын. – В моем распоряжении пять месяцев.

– Ты уже начал писать? – спросил Джаган робко.

– Я не из тех, кто показывает свою работу до ее окончания.

– А о чем твой роман? – не унимался Джаган.

Сын отошел подальше и с угрозой в голосе повторил:

– Ты что, мне экзамен устраиваешь?

– Нет-нет, что ты…

– Я знаю, ты мне не веришь, – сказал сын уныло.

На мгновение Джаган смешался. Впрочем, он тут же опомнился и с горячностью заявил, что верит в него безгранично. Но в голове у него вертелся вопрос: почему их всегда разделяла невидимая стена? Сколько он помнил, за двадцать лет он ни разу не был строг с сыном, всегда разрешал ему все, что тот не пожелает. А последние десять лет – после того, как мальчик потерял мать, – он был с ним особенно ласков. Джаган навсегда запомнил ту страшную пятницу, когда доктор Кришна, их врач, осмотрел ее и только сказал:

– Врачи здесь не помогут. Очень редкий вид мозговой опухоли… Если б мы знали, отчего она появляется, мы бы знали и как от нее избавиться.

Близилась полночь. Доктор Кришна не отходил от больной вот уже двое суток. Лед, кислород, уколы – все было пущено в ход, чтобы спасти ее жизнь. Он был измучен физически, к тому же намеки Джагана, что природное лечение могло бы принести ей больше пользы, довели его чуть не до безумия.

– Природа! – говорил он резко и с раздражением, отвернувшись от постели больной. – Природе все равно, хоть бы мы все поумирали. Ей ни к чему мозг, пораженный злокачественной опухолью, и все тут!

Джаган промолчал, чувствуя, что момент для изложения его теорий выбран неудачно. Но когда врач попрощался и уселся в машину, Джаган, вышедший проводить его, не удержался и сказал:

– Вы сами со мной согласитесь, доктор, когда прочтете мою книгу. У меня уже собран весь материал.

Врач нетерпеливо махнул рукой и сказал:

– Идите, идите к своей жене. Ей осталось жить всего несколько часов. Ваш сын на вас смотрит. Поберегите его.

Оглянувшись, Джаган увидел в дверях Мали. В глазах у него было смятение. Джагану больно было смотреть на его худенькое, тощее тело (Мали вырос и раздался в плечах неожиданно, когда ему исполнилось восемнадцать лет). Сын спросил:

– Что сказал доктор?

Все эти месяцы он ухаживал за матерью. В редкие минуты просветления она знаком подзывала его к себе и ела только из его рук. Он бежал из школы, чтобы покормить ее, и почти не выходил из дому поиграть с друзьями. Услышав его вопрос, Джаган потерял самообладание и, припав к сыну, в голос зарыдал. Мали вырвался и, отбежав в сторону, растерянно и тревожно смотрел на отца.

Шли годы, но Джаган не забыл этой минуты. Боль, пронзившая его при взгляде на Мали в тот черный день, камнем легла ему на сердце да так и осталась там. С этого дня между ними встала стена. Мальчик перестал говорить с ним нормально.

– Нет-нет, – извинялся Джаган, – я уверен, что ты напишешь что-нибудь хорошее, сынок. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Мне просто хотелось узнать, о чем твой роман, вот и все. Ты же знаешь, как я люблю всякие истории. Помнишь, как я их тебе рассказывал перед сном? Про черную обезьянку, например? Ты ее так любил!

Когда сын остался полностью у него на попечении, Джаган отвлекал его от грустных мыслей рассказами из «Панчатантры»[9]9
  «Панчатантра» (санскритск. – пятикнижие) – знаменитый сборник индийских сказок, басен, притч и изречений, сложившихся в Индии в первых веках нашей эры.


[Закрыть]. Сын никак не отликнулся на его слова. Видно, не помнил те дни или не желал вспоминать их.

Джаган сказал:

– Знаешь, я ведь тоже вроде писатель. Ты еще обо мне услышишь, когда «Правдивый печатник» издаст мою книгу.

И он неуверенно рассмеялся.

– Папа, ты не понимаешь, – сказал сын просто. – Я хочу написать что-то совсем другое.

– Конечно, конечно… Если тебе понадобится моя помощь, скажи мне, пожалуйста.

Казалось, все было так просто: ничего не печешь и не жаришь и зарабатываешь двадцать пять тысяч рупий. Они проговорили до часу ночи, и за это время Джаган узнал много нового о своем сыне. Он узнал, что купон мальчик вырезал из журнала в библиотеке колледжа и что, если б его поймали на месте преступления, ему бы грозили наказание и позор.

– Я вырезал его бритвой, под самым носом у библиотекаря, – сказал он посмеиваясь.

– Не знаю, правильно ли ты поступил, – сказал растерянно Джаган.

– Конечно. А как же еще я бы его достал! – ответил сын, вынимая купон, заложенный в записную книжку.

Джаган глянул на купон и сказал:

– Если он из «Викатана», можно было заплатить четыре аны и купить журнал. Один номер или несколько, сколько бы тебе понадобилось.

– Это каждый может сделать, – сказал сын. И добавил таинственно: – Мне давно хотелось проучить этого библиотекаря. Очень уж много он о себе понимает.

Говорить о сыне как о писателе доставляло Джагану особое удовольствие. На следующий же день по дороге в лавку он остановил трех знакомых и рассказал им о сыне. Четвертым был старший повар. Как только он пришел в лавку, Джаган подозвал его к своему трону и объявил:

– Мой сын пишет книгу.

Старший повар, занятый мыслями о том, что он будет сегодня жарить, ответил, что это прекрасная новость, и постарался выказать должный интерес к литературной деятельности Мали.

– Он получит за нее двадцать пять тысяч рупий. Говорит, что кончит к сентябрю. Он такой умница! Я и не подозревал, что у меня сын – гений. Сам понимаешь, дело тут не в двадцати пяти тысячах. Денег у нас хватает. Только я не хочу, чтобы он ими распоряжался. Молодежь ведь на нас не похожа, мы воспитаны Ганди и не поступим неправильно.

– Несмотря на то что вы очень богаты, вы живете так просто и совсем ничего не едите.

– Ем, только чтобы жить, не больше, – поправил его Джаган. – Ты все узнаешь, когда выйдет моя книга. Я ведь тоже в некотором роде писатель, понимаешь?

– Не удивительно, что у вашего сына такой талант, – сказал старший повар.

В обычный час пришел братец и выслушал рассказ Джагана. Тот повторил все снова, с начала до конца, а в заключение сказал:

– Надеюсь, он воспримет также и мою жизненную философию. Простые привычки и высокие мысли, как учил нас Ганди.

– Истинно, истинно… Я только не могу понять, к чему вам держать лавку, зарабатывать деньги и копить их…

– Я их не коплю, они сами собой собираются, – сказал Джаган. – Что я могу сделать? Да и работаю я потому, что долг человека – работать.

Он выдвинул ящик стола, вынул из него «Бхагавадгиту» и прочитал:

– «Долг мой – продолжать делать нечто».

Он повысил голос.

– К тому же и один, и второй, и третий – все они этим живут. Что бы делал наш старший повар, если бы не мое заведение?

– Вероятно, жарил бы пончики в каком-нибудь другом. Он ведь мастер своего дела. Уж он-то без работы не останется.

– Не в том дело, мой дорогой друг. Ведь у меня самая крупная во всей стране торговля сластями. Вы в этом сомневаетесь?

– Нисколько, к тому же ваш повар пользуется только первоклассными продуктами.

Слова эти польстили Джагану и успокоили его. И все же он сказал:

– Не удивительно, что Мали хочет избрать себе новую профессию. Взгляды от поколения к поколению меняются. Так и должно быть. Иначе не было бы прогресса.

Этот внезапный теоретический всплеск был отзвуком тех дней, когда он участвовал в движении гражданского неповиновения. Думать обо всем этом Джагану было так же приятно, как вдыхать запах топленого масла, мускатного ореха и шафрана, доносившийся с кухни.

Вдруг, неизвестно почему, он сказал:

– Я никогда не соглашался применять эссенции, для того чтобы придать сластям цвет или вкус. Сейчас все привозят их из Германии. Теперь нетрудно обмануть даже самого искушенного знатока.

– Все ложь, все иллюзии! – отозвался братец философично.

– Пока я здесь хозяин, я их применять не стану, – заявил Джаган.

Братец, который ежедневно наслаждался высоким качеством изделий Джагана, выразил безусловное одобрение этой политики.