Текст книги "Блондинка в озере"

Автор книги: Раймонд Чэндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

30

На ней был тот же серый жакет. Она отступила от входа, и я прошел в квадратную комнату с двумя вделанными в стену кроватями. Маленькая лампа на столике у открытого окна тускло освещала желтым светом скудную, неинтересную мебель.

– Садитесь и спрашивайте, – она закрыла дверь, пересекла комнату и устроилась в деревянной качалке с высокой резной спинкой. Я сел на мягкую кушетку в другом углу. У ее края, на двери, ведущей, видимо, в гардеробную и ванную, висела тускло-зеленая портьера. На противоположной стороне была дверь в кухню. Вот и вся обстановка.

Она скрестила ноги, откинула голову на спинку и посмотрела на меня из-под длинных подкрашенных ресниц. Брови у нее были тонкие, изогнутые, такого же каштанового цвета, как и волосы, а лицо спокойное, скрытное. Лицо женщины, которая не станет суетиться по пустякам.

– Со слов Кингсли я представлял вас совсем другой, – сказал я.

Ее губы слегка изогнулись. Она промолчала.

– И со слов Лавери тоже, – продолжал я. – Это доказывает, что с разными людьми мы ведем себя по-разному и говорим на разных языках.

– У меня нет времени на такие беседы, – сказала она. – Что вы хотели узнать?

– Кингсли нанял меня, чтобы я вас разыскал. Я старался. Вы, видимо, в курсе.

– Да. Его подружка из конторы объяснила все по телефону. Она сказала, что вас зовут Марло, и описала шарф.

Я снял шарф, сложил его и засунул в карман.

– Кое-что о ваших скитаниях мне известно, – сказал я. – Но далеко не все. Я знаю, например, что вы бросили машину в отеле «Прескот» в Сан-Бернардино и встретились там с Лавери. Знаю о телеграмме из Эль-Пасо. А что было потом?

– Мои поездки вас не касаются. Мне сейчас нужны лишь деньги.

– Не стоит спорить. Если нужны, рассказывайте.

– Что ж, ладно. Потом мы с Крисом отправились в Эль-Пасо. Я собиралась за него замуж и послала Кингсли телеграмму. Вы ее читали?

– Да.

– Но потом передумала. Я попросила его оставить меня в покое и ехать домой. Он закатил сцену.

– Но все же уехал?

– Конечно.

– Что вы делали дальше?

– Отправилась в Санта-Барбару и какое-то время жила там. Больше недели. Затем поехала в Пасадену. Затем в Голливуд. Наконец, приехала сюда. Вот и все.

– Вы путешествовали в одиночестве?

Она немного помялась:

– Да.

– Без Лавери?

– Естественно, без, с того момента, как он уехал.

– А смысл?

– Смысл чего? – ее голос прозвучал чуть резковато.

– Зачем вы мотались по всем этим местам, не сообщив никому ни слова? Вы же знали, что он будет волноваться.

– Вы имеете в виду мужа? – спросила она невозмутимо. – Мне до него нет дела. К тому же, он считал, что я в Мексике. Что до смысла в целом… что ж, мне нужно было разобраться в своей жизни. Я ее совершенно запутала и хотела побыть одна, спокойно подумать.

– До этого вы провели целый месяц на Оленьем озерце и тоже пытались разобраться в смысле жизни. Но безуспешно. Так?

Она поглядела на свои туфли, на меня и серьезно кивнула головой. Волнистые каштановые пряди упали при этом ей на щеки. Подняв левую руку, она убрала их и потерла пальцем висок.

– Мне хотелось перемен. Хотелось пожить в других городах. Не обязательно интересных городах. Просто незнакомых, не связанных с прошлым. Где я была бы одна, как в гостинице.

– Ну и как, получилось?

– Не очень. Но к Дерасу Кингсли я не вернусь. А он что, хочет этого?

– Не знаю. Но зачем вы приехали сюда, в город, где обосновался Лавери?

Она прикусила зубами костяшку пальца и посмотрела на меня поверх руки.

– Хотела увидеть его снова. Не все так просто. Я вроде бы не влюблена, и все же… все же по-своему влюблена. Однако замуж за него не хочу. Вам это понятно?

– Это понятно. Непонятно другое – к чему вам понадобилось жить в неудобных гостиницах? Насколько я знаю, вас и дома уже давно никто не стесняет.

– Мне нужно было побыть одной и… и подумать, – сказала она почти с отчаяньем и опять прикусила костяшку пальца, теперь покрепче. – Отдайте, пожалуйста, деньги и уходите.

– Сейчас отдам. А каких-либо других причин для отъезда из Пумьей Вершины у вас не было? Скажем, что-нибудь, связанное с Мьюриел Чесс?

Она удивилась. Удивляться, как известно, никому не запрещено.

– Господи! Что может быть общего между мной и этим ничтожеством с замороженной физиономией!

– Вы могли поссориться из-за Билла.

– Из-за Билла? Билла Чесса? – Она еще больше удивилась. Пожалуй, даже чересчур.

– Билл утверждает, что вы его соблазняли, – сказан я. Запрокинув голову, она пронзительно, несколько деланно расхохоталась:

– Господи! Соблазнять эту неумытую пьянь? – Ее лицо внезапно стало серьезным. – Что случилось? Вы явно что-то недоговариваете.

– Может, он действительно пьянь, – сказал я. – Но полиция ко всему прочему считает его еще и убийцей. Мьюриел недавно выловили из озера. Она пролежала там целый месяц.

Она провела языком по губам и, склонив голову набок, уставилась на меня. Воцарилась недолгая тишина. Комнату наполняло сырое дыхание океана.

– Вот, значит, чем все кончилось, – медленно произнесла она. – Ничего странного. Они без конца ссорились. Так вы полагаете, ее смерть как-то связана с моим отъездом?

– Такая возможность не исключена, – кивнул я.

– Никакой связи тут нет. – Она с серьезным видом тряхнула головой. – Мое отношение к этой паре я уже объяснила. Добавить мне нечего.

– Мьюриел утонула в озере, – сказал я. – Вас эта смерть ни капли не трогает?

– Мы с ней почти не общались. Она была очень нелюдимой. И в конце концов…

– А вы не знали, что одно время Мьюриел работала у доктора Олмора?

Теперь она, казалось, была в полном недоумении.

– Я ни разу не заходила к нему в приемную, – медленно проговорила она. – Когда-то он несколько раз навещал меня на дому. Я… я ничего не могу понять.

– Мьюриел Чесс была медсестрой у доктора Олмора. Ее настоящее имя – Милдред Хэвиленд.

– Какое-то странное совпадение, случайность, – сказала она озадаченно. – Билл познакомился с ней в Риверсайде. При каких обстоятельствах они встретились или откуда она родом, я и знать не знаю. Выходит, тут еще замешан и доктор Олмор. Ну и что? Разве это важно?

– Пожалуй, нет. Действительно, совпадение. Бывает. Но теперь вы понимаете, зачем мне понадобился этот разговор? Вы уезжаете, Мьюриел находят в озере; затем оказывается, что это Милдред Хэвиленд, когда-то связанная с Олмором, с которым так или иначе связан и Лавери, живущий через дорогу. Кстати, вам не показалось, что Лавери знал Мьюриел и раньше?

Она задумалась, слегка покусывая нижнюю губу, и наконец ответила:

– Думаю, они впервые встретились на Оленьем озерце. Во всяком случае, вел он себя так, будто увидел ее в первый раз.

– Не мудрено, если вспомнить, каким человеком он был.

– Мне кажется, Крис не общался с доктором Олмором. Вот жену его он знал. А доктора, скорей всего, нет. Следовательно, не был знаком и с его медсестрой.

– Жаль, но все это мне ничего не дает. Правда, вы хоть понимаете теперь, что нам было необходимо поговорить. Вот ваши деньги. Держите.

Я вынул конверт, встал, бросил его ей на колени и снова сел. Она к нему и не притронулась.

– Вы отлично сыграли роль, – продолжал я. – Этакая невинность в бедственном положении! Нотки решительности и скорби тоже удались. Нет, люди к вам явно несправедливы. Они считают вас безмозглой и не умеющей владеть собой. Очень ошибаются.

Подняв брови, она молча уставилась на меня. Ее губы тронула чуть заметная улыбка. Она взяла конверт, похлопала им себя по колену и, все еще не отрывая от меня взгляда, положила на стол.

– И роль миссис Фолбрук у вас получилась. Теперь-то я вижу, где вы слегка пережали, но в тот момент поверил полностью. Лиловая шляпка, которая подошла бы блондинке, но на плохо причесанных каштановых волосах смотрелась просто чудовищно, грубая косметика, будто ее накладывали в темноте вывихнутой рукой, суетливо-эксцентричные манеры. Но в целом – прекрасно! А когда вы вдруг протянули мне пистолет, я почувствовал себя бревно-бревном!

Она сдавленно фыркнула и засунула руки в карманы жакета. Ее каблуки выбивали по полу дробь.

– Но зачем вы туда вернулись? – спросил я. – Утром, да еще таким поздним. Рискованно.

– Значит, вы думаете, что это я застрелила Криса Лавери?

– Я не думаю, я уверен.

– И хотите знать, почему я вернулась?

– По правде говоря, не очень.

Она издала резкий, холодный смешок:

– У него остались мои деньги. Этот фрукт очистил мой кошелек. Даже мелочь забрал. Вот я и вернулась. А риска никакого. Я знала, как он жил. Пришла занести, к примеру, молоко или газету. Люди в подобных ситуациях теряют голову. А я не потеряла. С какой стати? Куда безопаснее сохранять спокойствие.

– Понятно, – сказал я. – Значит, вы его застрелили накануне ночью. Мне бы следовало догадаться, хотя это и не имеет теперь значения. Он ведь в тот момент брился. А мужчины с темной щетиной, бывает, бреются и на ночь, особенно когда у них подружка.

– Бывает, – почти весело подтвердила она. – Ну и что вы собираетесь делать?

– Таких бесчувственных стервоз мне еще видеть не приходилось, – сказал я. – Что собираюсь делать? Само собой, сдам вас в полицию. При этом – с удовольствием.

– Не выйдет, – она говорила отрывисто, с торжеством. – В тот раз вы удивились, почему я отдала вам незаряженный пистолет. А зачем он? У меня есть другой. Вот этот.

Она выхватила из кармана пистолет и наставила его на меня.

Я улыбнулся. Может быть, не особенно искренне, но все же улыбнулся.

– Мне никогда не нравились подобные сцены, – сказал я. – Сыщик находит убийцу. Убийца вытаскивает пистолет, направляет его на сыщика и рассказывает все мрачные подробности дела, зная, что потом выстрелит. Пустая трата времени. Выстрела, как правило, не получается. Что-нибудь обязательно да помешает. Ведь богам такие сцены тоже не по душе – они всегда их портят.

– Предположим, что на этот раз все сложится по-другому, – сказала она тихо и, встав с качалки, двинулась по ковру в мою сторону. – Предположим, мне ничто не помешает, и я не буду больше ничего вам рассказывать, а просто застрелю.

– Тогда сцена понравится мне еще меньше, – сказал я.

– Вы вроде бы не боитесь. – Она сделала еще один шаг в мою сторону, совершенно неслышный на ковре, и облизнула губы.

– Не боюсь, – соврал я. – Сейчас ночь, тишина, и при открытых окнах выстрел наделает много шуму. А на улицу отсюда быстро не выскочишь. К тому же, вы паршиво стреляете. Промахнетесь. В Лавери вон три раза промахнулись.

– Встать! – приказала она. Я встал.

– Я слишком близко, чтобы промахнуться. – Она ткнула дулом мне в грудь. – Теперь уж точно не промахнусь. Стойте спокойно. Поднимите руки и не двигайтесь. Иначе буду стрелять.

Я поднял руки и посмотрел на пистолет. Язык у меня, казалось, распух, но все же еще ворочался.

Левой ладонью она охлопала меня в поисках оружия. Потом, закусив губу, уронила руку вдоль тела.

– Теперь повернитесь, – попросила она вежливо, как закройщик на примерке.

– Вы все делаете как-то неумело, – сказал я. – И с пистолетом обращаться совсем не умеете. Во-первых, находитесь слишком близко от меня. Во-вторых… мне неловко говорить, но вы забыли про предохранитель.

Она решила сделать оба дела сразу – отступить назад и, не спуская с меня глаз, нащупать большим пальцем защелку предохранителя. На это требуется секунда. Но мои советы, видно, действовали ей на нервы. Не нравилось слушаться указаний. Это небольшое замешательство и выбило ее из колеи.

Выкинув правую руку, я крепко прижал Кристи лицом к себе.

Она издала полуприглушенный возглас. Левой ладонью я ударил ее по правому запястью, зацепив большой палец. Пистолет упал на пол. Она судорожно пыталась освободиться и, казалось, вот-вот закричит. Затем, попытавшись меня лягнуть, совсем потеряла равновесие. Ее ногти рванулись к моему лицу. Я успел ухватить запястье и стал выкручивать ее руку за спину. Сил ей было не занимать, но я все же оказался чуточку сильнее. Тогда она поджала ноги и всем телом повисла на руке, которой я прижимал к своей груди ее голову. Удержать такую тяжесть я не мог, и пришлось согнуться.

Тяжело дыша, мы топтались у кушетки, и если бы доски пола заскрипели, я бы все равно не услышал. Мне, правда, показалось, что на карнизе звякнуло кольцо портьеры. Но уверенности не было, как не было и времени соображать. Внезапно, слева и чуть сзади возникла неясная фигура. Я понял, что это человек, очень крупный человек.

Больше я ничего не успел сообразить. Перед глазами у меня вспыхнуло, и наступил мрак. Я даже не почувствовал удара. Вспышка, мрак, а перед мраком – резкая тошнота.

31

Я пах джином. Пах совсем не так, как после четырех-пяти рюмок, выпитых натощак зимним утром, чтобы легче было вставать с кровати, а так, будто сиганул с палубы в океан спиртного. Джин сох у меня на волосах, на бровях, на подбородке, под подбородком. Джином несло от рубашки. Я весь смердел им, как старый пропойца.

Лежал я спиной на ковре, рядом с какой-то кушеткой, лежал без пиджака. Перед глазами у меня висела картина в раме из дешевого лакированного дерева. Изображала она кусок очень высокого желтоватого виадука, по которому блестящий черный паровозик тащил голубые вагоны. Сквозь одну из огромных арок виднелся широкий желтый пляж, усыпанный загорающей среди полосатых грибков публикой. На переднем плане шли три девушки с летними зонтиками, первая – в вишневом платье, вторая – в голубеньком, третья – в зеленом. За пляжем широкой дугой простирался под палящим солнцем до умопомрачения лазурный залив с полумесяцами белых парусов. От залива в три этажа поднимались цепи гор совершенно разного цвета: золотистые, терракотовые и лавандовые.

Внизу картины была надпись большими буквами: «Приезжайте на Французскую Ривьеру голубым экспрессом». Самое время помечтать о Ривьере!

Я с трудом поднял руку и пощупал затылок. Так и есть, шишка. Боль от прикосновения пронзила меня до самых пят. Я застонал, но тут же перевел стон в ворчание – все благодаря профессиональной гордости, вернее, благодаря ее остаткам. Потом мне удалось осторожно перевернуться на живот, и я уткнулся в ножку одной из двух убирающихся в стену кроватей. Разводы на мореном дереве показались мне знакомыми. Да и картина, видимо, все время висела над кушеткой, только я не обращал на нее внимания.

Когда я перевернулся, с моей груди на пол упала квадратная бутылка из-под джина, очень прозрачная, совсем пустая. Трудно было поверить, что в одной бутылке может уместиться столько жидкости.

Подтянув под себя колени, я встал на четвереньки, фыркая, как собака, которой уже не под силу доесть мясо, но и бросать не хочется. Потом тряхнул головой. Больно! Тряхнул еще раз. Опять больно! Тогда я встал на ноги и обнаружил, что на мне нет ботинок. Они валялись у плинтуса и выглядели какими-то совсем беспутными. Я с трудом в них влез. Мне казалось, что я старик, бредущий по последнему склону к пропасти. Но зубы у меня были еще целы. Я провел по ним языком. Джина во рту не чувствовалось.

– Ты еще все вспомнишь, – сказал я сам себе. – Когда-нибудь все вспомнишь, и тебе станет противно.

На столике у окна – лампа. У стены – мягкая зеленая кушетка. Зеленые портьеры на дверях… Нельзя сидеть спиной к зеленым портьерам. Добром не кончается… А кому я это сказал? Девушке с пистолетом в руке. Девушке с опустошенным лицом и каштановыми волосами, которые раньше были светлыми. А где она?

Я повернул голову. Она была все еще здесь. Лежала на откидной кровати, абсолютно голая, если не считать бежевых чулок.

Волосы спутаны. На шее темные пятна и синяки. Рот открыт, и из него торчит раздувшийся язык. Глаза выпучены, а белки совсем не белые.

Поперек голого светлого живота ярко алеют четыре свирепые царапины. Глубокие, яростные, прокорябанные в гневе ногтями.

Спутанной кучей на кушетке нанялась одежда, в основном – ее одежда. И мой пиджак. Я стал его вытаскивать и почувствовал, как под пальцами что-то хрустнуло. Это был длинный конверт с деньгами. Я положил его в карман и надел пиджак. Вручить: пятьсот долларов. Кому: Марло! Я надеялся, что все деньги целы. А на что еще можно надеяться в такой ситуации?

Осторожно ступая на всю ступню, словно по тонкому льду, я сделал пару шагов и наклонился, чтобы потереть под коленом. Не знаю, что болело больше – нога или голова.

В коридоре вдруг послышались тяжелые шаги и глухой рокот голосов. Шаги затихли у двери. Разнесся сильный стук кулаком.

Я стоял в комнате и, оскалив зубы, зло смотрел на дверь. Сейчас она откроется, и кто-то войдет. Ручку подергали, но никто не вошел. Опять раздался стук и рокот голосов. Шаги удалились. Долго ли привести хозяина с запасным ключом? Не очень.

Во всяком случае, добраться домой с Французской Ривьеры Марло не успеет.

Я поплелся к зеленой портьере, отодвинул ее, через небольшой темный коридорчик прошел в ванную комнату и зажег свет. Два коврика на полу, третий, резиновый, свешивается с края ванной, в углу – пупырчатое матовое окно. Я запер дверь, встал на ванну и открыл его. Оно было без сетки. Шестой этаж. Выглянув, я увидел узкую полоску улицы с деревьями. Сбоку, не более трех футов от меня находилось окно соседней ванной. Ядреной горной козе не составило бы труда перемахнуть это расстояние.

А измордованному частному сыщику?

К тому же, поди знай, что его там ждет.

Далекий, приглушенный голос за дверьми что-то бубнил, видимо, избитую полицейскую угрозу: «Открывайте, не то вышибем дверь». Я ухмыльнулся. Как правило, они вышибают двери ногами, и ногам приходится не сладко. Поэтому полицейские очень жалеют свои ноги. Ничего на свете они не жалеют так, как ноги.

Сорвав с крюка полотенце, я открыл обе половинки окна и уселся на подоконник. Держась правой рукой за раму, дотянулся до соседнего окна. Оно оказалось закрытым. Я вытянул ногу и ударил по стеклу в том месте, где шпингалет. Звон раздался такой, что, наверно, услышали в Рино. Обернутой полотенцем левой рукой мне удалось отомкнуть запор. Внизу по улице проехала машина, но крика никто не поднял.

Распахнув разбитое окно, я перебрался на соседний подоконник. Полотенце выскользнуло у меня из рук и упорхнуло в темноту, на далекий газон между крыльями дома.

Я пролез в чужую ванную.

32

В ней было темно, хоть выколи глаз. На ощупь я пробрался к двери, открыл ее и прислушался. Мутный свет луны из северных окон высветил две застеленные кровати. Квартира оказалась больше соседней, и кровати в ней стояли обычные, не убирающиеся в стену. Я прошел мимо них в гостиную. В обеих комнатах окна были закрыты и отдавало затхлостью. Я нашел лампу, щелкнул выключателем и провел пальцами по краю стола. Его покрывал тонкий слой пыли, которая всегда собирается даже в чистых, но оставленных без присмотра помещениях.

Я огляделся: большой обеденный стол, кабинетный приемник, журнальный столик, похожий на больничную каталку, огромный книжный шкаф, набитый романами в суперобложках, и высокая тумбочка из темного дерева, где стояли сифон, хрустальный графин и четыре стакана – вверх дном на медном индийском подносе. Рядом поблескивали две фотографии в одной серебряной рамке, изображавшие еще не старых мужчину и женщину со свежими круглыми лицами и доброжелательными глазами. Хозяева смотрели на меня так, будто не имели ничего против вторжения.

Я понюхал жидкость в графине, хлебнул и почувствовал себя от виски лучше, хотя голова заболела сильнее. Потом зажег свет в спальне и раскрыл стенные шкафы. В одном из них оказалась куча пошитой на заказ мужской одежды. Ярлык на внутреннем кармане пиджака подсказал мне, что имя владельца – X. Г. Толбот. Я залез в комод и вскоре отыскал мягкую синюю рубашку, правда, чуть меньше моего размера. Пройдя снова в ванную, я разделся, сполоснул лицо, побрызгал водой на грудь, потер сырым полотенцем волосы и напялил синюю рубашку на себя. Потом, обильно смочив голову душистой жидкостью для волос, пригладил ее щетками и расческами мистера Толбота.

Джином от меня больше не несло, разве что самую малость.

Поскольку верхняя пуговица на вороте не сходилась, пришлось снова лезть в комод. Я нашел там темно-синий шелковый галстук, повязал его на шею и, надев пиджак, глянул в зеркало. Вид у меня стал слишком аккуратным и для такого позднего часа, и даже для такого человека, как мистер Толбот, – судя по одежде, большого педанта. Не только слишком аккуратным, но и слишком трезвым.

Я слегка взъерошил волосы, распустил узел галстука и, вернувшись в гостиную, взялся за графин. Потом закурил сигарету мистера Толбота и утешил себя тем, что он с женой, где бы они ни находились, проводит время лучше. Во мне еще теплилась надежда, что я, бог даст, когда-нибудь их навещу и поблагодарю.

Я подошел к двери в коридор, открыл ее и, попыхивая сигаретой, прислонился к косяку. Я не особенно надеялся, что моя тактика сработает, но ждать, пока полицейские обнаружат разбитое окно и пойдут по следу, было еще опаснее.

Чуть дальше по коридору кто-то кашлянул, и я, высунув голову, поймал взгляд полицейского. Это был маленький, ладный человечек в хорошо отглаженной форме, с рыжеватыми волосами и. рыжевато-желтыми глазами. Он проворно подскочил ко мне.

Я зевнул и со скукой спросил:

– Что-нибудь случилось?

Он настороженно всматривался в меня:

– Да, небольшое происшествие в соседней квартире. Вы ничего не слышали?

– Вроде бы слышал стук. Я только пришел.

– Поздновато, – сказал он.

– Это как посмотреть, – сказал я. – А в чем дело?

– Тут жила одна дама. Вы ее знали? – спросил он.

– Вроде бы видел.

– Ну-ну. Глянули бы вы на нее сейчас. – Он взял себя рукой за горло, выпучил глаза и гнусно захрипел. – Такие вот дела. Значит, ничего не слышали?

– Ничего, кроме стука.

– Понятно. А как ваше имя?

– Толбот.

– Минуточку, мистер Толбот. Подождите. – Он прошел несколько шагов по коридору и всунул голову в соседнюю дверь, из которой падал свет. – Эй, лейтенант. Тут объявился сосед.

В дверях появился человек и посмотрел в мою сторону; высокий человек с блеклыми волосами и иссиня-голубыми глазами. Дегармо. Лучше и не придумаешь!

– Жилец из соседней квартиры, – с готовностью представил меня маленький ладный полицейский. – Зовут Толбот.

В ярких голубых глазах Дегармо не было и намека на то, что мы встречались раньше. Он подошел к моей двери, крепкой рукой уперся мне в грудь и втолкнул внутрь комнаты. Когда мы оказались футах в шести от двери, он бросил через плечо:

– Заходи, Малыш, и закрой дверь.

Маленький полицейский зашел.

– Норовил улизнуть, – лениво процедил Дегармо. – Возьми-ка его на мушку.

Малыш в момент расстегнул черную кобуру, выхватил пистолет тридцать восьмого калибра и смочил языком губы:

– Ну и дела! – тихо сказал он и присвистнул. – Ну и дела! А как вы догадались, лейтенант?

– О чем догадался? – спросил Дегармо, не спуская с меня глаз. – А ты, приятель, куда собрался? Вниз за газетой? Чтобы прочесть о ее смерти?

– Ну и дела! – повторил Малыш. – Сексуальный маньяк. Содрал с нее всю одежду и придушил. А как вы все же догадались, лейтенант?

Дегармо не ответил. Он стоял, покачиваясь на каблуках, лицо у него было пустое, тяжелое, как гранит.

– Точно, убийца, – внезапно сказал Малыш. – Принюхайтесь, лейтенант. Комнаты не проветривали много дней. На мебели пыль. Часы на каминной полке стоят. А как он сюда пробрался?.. Минутку, лейтенант, сейчас проверю. Можно?

Он выбежал в спальню. Потом я услышал, как он возится в ванной. Дегармо стоял, не двигаясь.

– Пролез через окно в ванной, – сказал Малыш, вернувшись. – Там осколки стекла. И чертовски несет спиртным. Помните запах, когда мы вошли в ту квартиру? А вот рубашка, лейтенант. Воняет, словно ее выполоскали в джине.

Он поднял рубашку кверху. В воздухе сразу запахло джином. Дегармо рассеянно посмотрел на нее, сделал шаг вперед, распахнул борт моего пиджака и оглядел рубашку, которая была на мне.

– Ясное дело, – сказал Малыш. – Стащил у хозяина квартиры. Верно я говорю, лейтенант?

– Да. – Дегармо дотронулся до моей груди и медленно опустил руку. Оба беседовали так, будто меня в комнате и не было.

– Обыщи его, Малыш.

Малыш ощупал меня со всех сторон.

– Ничего нет, – сказал он.

– Выведем его черным ходом, – сказал Дегармо. – Наша добыча, нам и распоряжаться. Только надо успеть до приезда Уэббера. Этот петух Рид не заметит и жемчужину в куче навоза.

– Но вы, вроде, не в бригаде, – засомневался Малыш. – Я слышал, вас отстранили.

– Так чего мне терять, раз отстранили? – спросил Дегармо.

– А я могу потерять работу, – сказал Малыш. Дегармо бросил на него презрительный взгляд. Маленький полицейский вспыхнул, и глаза у него забегали.

– Хорошо, – сказал Дегармо. – Пойди и доложи Риду.

Малыш облизал губы:

– Ладно, приказывайте, лейтенант. Я могу и не знать, что вас отстранили.

– Мы отвезем его сами, ты и я.

– Слушаюсь.

Дегармо ткнул пальцем мне в подбородок.

– Сексуальный маньяк, – сказал он спокойно и скупо улыбнулся краешком широкого, жесткого рта. – Такие вот пироги.