Текст книги "Я надеюсь…"
Автор книги: Раиса Горбачева
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
– Впервые слышу. Думаю, легенда – за исключением того, что Н. С. Хрущев действительно приезжал на Ставрополье.
Важно само многообразие контактов: не только с руководителями партии и государства, но и с его тогдашними коллегами. Тут и обмен полезным опытом, и тем, что подспудно вызывало тревогу, многочисленные вопросы, размышления и даже недоумение. Внутренняя работа – она, поверьте, не прекращалась в нем ни на минуту. Он вообще не из тех, кто пребывает в довольстве собой и окружающим.
В апреле 70-го Михаил Сергеевич избирается первым секретарем крайкома КПСС. Как тогда говорили, «первым человеком края», региона, территория которого сопоставима с любым американским штатом.
Сергей Андреевич – отец Михаила Сергеевича – крестьянин, прошедший суровую школу жизни, прислал письмо по этому поводу. «Поздравляем тебя с новой работой. Нет предела материнской и отцовской радости и гордости. Пусть эта радость не угаснет никогда. Желаем тебе крепкого здоровья и богатырских сил для работы на благо Родины». Меня это безыскусное письмо до сих пор трогает до слез.
Очень жалею, что отец Михаила Сергеевича не дожил до того времени, когда сын стал секретарем ЦК. Гордость за сына, мне кажется, она прибавляла ему, израненному фронтовику, сил и воли к жизни.
Вы вот обронили, что Михаил Сергеевич похож на свою маму. Я хочу Вас поправить – это не совсем точное наблюдение, хотя Вы можете со мной и не согласиться. Черты его лица все же – отцовские. А вот глаза – глаза бабушки Васютки. Это его бабушка по линии мамы, жена деда Пантелея. Бабушка Василиса. У бабушки Васютки – так ее звали все – были прекрасные, завораживающие черные глаза. Они и «достались» Михаилу Сергеевичу – глаза бабушки Васютки.
Внутренне Михаил Сергеевич и отец были близки. Дружили. Сергей Андреевич не получил систематического образования – ликбез, училище механизации. Но у него была какая-то врожденная интеллигентность, благородство. Определенная широта интересов, что ли. Его всегда интересовала и работа Михаила Сергеевича, и что происходит в стране, за рубежом. Когда встречались, он засыпал его массой дельных, живых вопросов. А сын не просто отвечал, а как бы держал ответ перед отцом, механизатором, крестьянином. Сергей Андреевич охотно и подолгу его слушал. Умер он в возрасте 66 лет, в 1976 году, накануне открытия XXV съезда партии. Михаил Сергеевич уже был в Москве, потом вылетел домой, когда узнал, что отцу стало плохо. Двое суток мы были у постели потерявшего сознание отца… В себя Сергей Андреевич так и не пришел… 23 февраля мы его похоронили…
В этом месте позволю себе еще одно отступление. Точно такой же портрет отца, какой находится прямо перед глазами М. С. Горбачева, когда он работает в своей загородной резиденции, стоит еще в одном месте. Далеко-далеко и от Москвы, и от Подмосковья – на Ставрополье, в селе Привольном, на здешнем сельском кладбище. Над могилой отца – та же увеличенная и переведенная на камень любительская карточка демобилизованного фронтовика с расстегнутым воротом и взмокшим поределым чубом.
Это что касается отца. А что касается матери, то, возможно, вам будет любопытен такой житейский эпизод, о котором сам я узнал от своего младшего брата.
Брат живет в одном из близлежащих к Привольному райцентров и работает там инженером узла связи. Когда Президент звонит матери, по-прежнему живущей в Привольном, то связь идет и через их районный узел. И вот однажды брат получает от начальника узла поручение: съездить в Привольное к Марии Пантелеевне посмотреть, что у нее с телефоном – сын не может дозвониться.
Через час-полтора брат на «уазике» был у нужного дома. Объяснил, кто он и откуда, спросил хозяйку. Да вот она, сказали, как раз по двору идет. Подошла, поздоровалась. У Вас что, телефон не работает? – поинтересовался брат. Да нет, ответила. Работает вроде. А почему же к Вам из Москвы не могут дозвониться? Не знаю, ответила недоуменно. А потом как осенило ее: так меня ж и в доме не было – все утро на огороде. Погода ж, видите, какая!..
Погода была замечательная. Конец марта, солнце играет, набираясь яркости и тепла, земля парит и млеет отдохновенно… Поручение было выполнено безукоризненно, брат возвращался на службу.
Мать Президента живет в своем деревенском доме, растит свой огород… Живет по своим биологическим ли, нравственным или просто крестьянским часам, чей естественный ход неподвластен даже магнетическому воздействию сыновьей карьеры. Вот и скажи после этого, что Россия – страна порушенных устоев. Нет, мы не пыль на ветру.
А вообще-то у Марии Пантелеевны в Москве два сына: Михаил Сергеевич и Александр Сергеевич. Александр Сергеевич сорок седьмого года рождения – послевоенный! – на шестнадцать лет моложе старшего брата, офицер Советской Армии.
– Избрание Михаила Сергеевича первым секретарем крайкома для тех лет было явлением нерядовым и необычным. Во-первых, Михаил Сергеевич был свой, местный. На Ставрополье до Михаила Сергеевича, насколько я знаю и помню, первыми секретарями работали Суслов, Бойцов, Лебедев, Беляев, Кулаков, Ефремов. Все они были присланы со стороны. То есть все были «чужаками»… К слову, среди сотен поздравлений, полученных тогда, – и письмо поэта Володи Гнеушева. Вы его знали?
– Конечно. Матрос, рисковый, широкий человек. Он даже покровительствовал мне в юности. Помню строчку из песни его сочинения, которую мы распевали тогда под гитару – «А девушки наши предместий Одессы, быть может, от счастья, а может, от моря смелей и смелей…». Мне она нравилась, хотя в Одессе я никогда в жизни не был и с одесситками незнаком. Сейчас, насколько я знаю, Володя живет в Москве…
– Письмо от 14 апреля 70-го года. В нем тоже прозвучала мысль о «своем». «Дорогой Михаил! – писал Володя. – Лишь сегодня сюда, в Загедан, пришла газета, из которой я узнал о твоем избрании первым секретарем. (Загедан – поселок в Карачаево-Черкессии, в горах, где подолгу живал поэт). Искренне рад не только за тебя – избрание вполне заслуженно и закономерно. Но и за край, который в твоем лице приобрел хозяина и друга. Хорошо это…»
– Хозяина»! Лексика своего времени…
– Наверное. Впрочем, ведь и все мы, каждый – люди своего времени. Чего ж открещиваться?.. Поздравление бывшей учительницы Михаила Сергеевича, директора школы, которую он заканчивал, Марии Сергеевны Ларионовой. Послушайте, что писала Мария Сергеевна: «Если бы можно было, как тогда, в школе, в день опубликования указа об ордене, который школьником получал Михаил Сергеевич, собрать митинг, я хотела бы сказать людям: «Пусть процветает наш край. Его возглавляет «доморощенный» секретарь крайкома, который еще привольненским мальчонкой прославлял на всю страну труд хлебороба».
– Оказывается, слово «доморощенный» может иметь и вполне положительное значение!
– Как видите… Во-вторых, Михаил Сергеевич был молод. Ему только что исполнилось 39 лет. По тем временам считалось, даже слишком молод для такого положения.
– Почему же только по тем? И сейчас среди первых» – не только в партии – тридцатидевятилетних практически нет.
– Может быть. Но мне хочется зачитать Вам еще одно поздравление другого ставропольского писателя – Евгения Карпова. «Михаил Сергеевич! Пословицу «яйца курицу не учат» выдумали неумные, злые и властолюбивые люди. Ведь сама жизнь учит, что молодость – это дерзанье, обновление, свежий ветер. Молодость – это восход, а закаты, хоть мудры они и прекрасны, но люди все-таки ждут восхода. Разумеется, далеко не одна молодость радует меня и моих товарищей в Вашем избрании. От души поздравляю Вас и – добрых, попутных, но резвых, пусть даже штормующих, Вам ветров! С уважением…»
Трудно, мучительно, но все же пробивала себе дорогу жизненно назревшая потребность обновления кадров, смены поколений. Ведь кругом десятилетиями сидели одни и те же начальники. И не только на областном, краевом уровне, районном, но и в центральных руководящих органах. В 78-м году, когда сорокасемилетний Михаил Сергеевич перешел на работу в Москву, средний возраст членов Политбюро составлял 67 лет. А союзных министров – 64 года. Был нарушен естественный процесс обновления кадров, необходимый для нормального функционирования любого общества.
В течение нескольких лет работы Михаила Сергеевича в крае практически обновился весь состав секретарей райкомов. Вместе с омоложением, обновлением кадров шло и оздоровление моральной атмосферы, утверждалась новая динамика работы, охватившая не только партию, но и все другие участки жизни. Пришел новый дух, стиль, присущий Михаилу Сергеевичу – открытость, близость к людям, умение слушать и уважать мнение других, не подавлять работающего рядом, а вдохновлять и поддерживать его.
– А мне кажется, что за последний год что-то меняется и в стиле его общения с людьми. Возьмите те же «уличные» встречи. Раньше он больше говорил сам – азартно, с увлечением. Сейчас значительно больше слушает. У него и лицо на этих встречах – не оратора, не трибуна, каким он был в первые, романтические годы перестройки, а слушателя. Все чаще вижу его в этой роли, которая, вероятно, дается ему не так просто, если учесть его политический темперамент, и на всякого рода заседаниях. Чувствуется, что в нем, как Вы выразились, идет некая внутренняя работа. Лично мне импонируют эти перемены, это терпеливое вслушивание в собственный народ, даже когда он, народ, явно «не прав» – а история знает и такие коллизии…
– Хотите сказать, что у кого-то привилегия говорить, а у президентов – преимущественно слушать?
– Наверное.
– Слушать он умел всегда. Он не просто восприимчив – он прямо-таки «гигроскопичен» по отношению к чужому мнению. Но делает, поступает, правда, чаще всего так, как сам считает нужным.
– Еще одна привилегия президентов?
– До известной степени. Знаете, мы и сегодня получаем много писем от товарищей, кто когда-то работал рядом с Михаилом Сергеевичем. Вспоминая те годы, они особенно помнят и ценят, что Михаил Сергеевич и спрашивал с них много, но при этом предоставлял свободу действий и большую свободу.
Как-то в шутку в семейном кругу он сказал: «Перестройка для меня началась в 70-м году на Ставрополье». Должность первого секретаря крайкома давала возможность ему делать что-то реальное для края, воплотить в жизнь немало выношенных, выстраданных ранее идей. Именно в эти годы на Ставрополье пошло интенсивное развитие новых отраслей: электроники, электроэнергетики, газовой, нефтяной, химической промышленности. Проведена была огромная работа по мелиорации края, ведь Ставрополье – зона рискованного земледелия. Почти половина территории края – засушливая степь и полупустыня. Специализация и концентрация в сельскохозяйственном производстве Поиски новых форм организации труда и его стимулирования. Внутрихозяйственный расчет, аккордная оплата. Именно в те годы и была заложена в крае основа поистине рекордных на Ставрополье урожаев 80-х годов. Были разработаны и в значительной мере осуществлены программы по социально-культурному строительству, по преобразованию курортов края: Кисловодска, Пятигорска, Ессентуков, Железноводска, Теберды, Домбая. В Ставрополе появились политехнический институт, институт культуры, многие средние технические училища…
– Раиса Максимовна, у меня к Вам и такой вопрос: не секрет, что в те годы положение первого секретаря крайкома было непререкаемым. Искушение властью существовало не только для руководителей, но и для их жен. Как чувствовали себя Вы тогда, на Ставрополье, в этом качестве?
– «Искушение властью» для меня прежде всего означало новые, добавившиеся к моим ежедневным профессиональным, семейным заботам бесконечные тревоги и волнения, связанные с работой мужа. Сопереживание за судьбу дел в крае – это, конечно, прежде всего… Хотя в определенной мере новое положение изменило нашу жизнь и с другой стороны: оно улучшило материальное состояние семьи, возможности пользования медицинской помощью, расширило круг контактов, знакомств.
Отпуск свой Михаил Сергеевич всегда брал осенью или зимой – после завершения сельскохозяйственных работ в крае. Отдыхали, как правило, «у себя» – в Кисловодске, Пятигорске или Железноводске. Но если получалось, то иногда использовали отпуск и для путешествий. Ездили в Москву, Ленинград. Один год – в Узбекистан, посмотрели Ташкент, Самарканд, Бухару, пустыню Кызылкум. Дважды за те девять лет в составе туристических групп провели отпуск в зарубежных поездках – по Италии и Франции.
К моменту избрания Михаила Сергеевича первым секретарем у нас в Ставрополе уже была своя отдельная, обжитая квартира. Пришлось ее оставить и переехать в служебный дом, где традиционно жили секретари крайкома. Вопрос о переезде и о том, должны мы или не должны оставить и сдать свою квартиру, не обсуждался. Считалось само собой разумеющимся. Обоснование? Служебный дом имеет все, что необходимо для работы руководителя края. Так началась наша жизнь по служебным квартирам.
Годы те оказались чрезвычайно напряженными, хотя и предшествующие, скажем прямо, были нелегкими: ведь мы работали, продолжали учебу, растили ребенка. И все же девять лет – почти 9 лет, – которые Михаил Сергеевич проработал первым секретарем, были для нас особо напряженными. Отдых, свободное воскресенье выдавались крайне редко. Но когда выходной все же выпадал, мы любили проводить его за городом, на лесных и степных тропах. Дачи никакой – ни личной, ни государственной – на Ставрополье у нас не было. Спортивные брюки, кеды и пятнадцать-двадцать километров пешком. Чаще вдвоем. Иногда с Иришей, иногда с друзьями. Но «компания», как правило, не выдерживала похода и предпочитала короткую прогулочку, проминку, игру в волейбол и т. д. А каких только приключений не бывало с нами во время наших походов! И в лесу блуждали, и в степи во время пурги. Однажды дело приобрело опасный оборот. Спасла линия электропередачи. Она нас и вывела к городу. Друзья уже подняли переполох, что мы потерялись.
– Это случилось, когда он уже был первым секретарем?
– Да. А знаете, как хорошо было вдвоем! Специально уходили. Какое это удовольствие! Выехали за город и пошли. И лес, и степь были нашими. И в горах попадали в «переплеты». Но, скажу вам, самое страшное – оказаться в горах под сильной грозой. Был случай, когда в лесу нас обстреляли какие-то хулиганы. Зашли далеко, в глухомань и вдруг – выстрелы. Пришлось прятаться. Зато есть что вспомнить.
– А праздники как справляли? Наверняка же были какие-то семейные сборы» руководства края, во всяком случае – секретарей крайкома. На Ставрополье, по себе сужу, народ живой: и выпить, и закусить, и застольную спеть или, как у нас говорят, – «сыграть»…
– Конечно, собирались – на Новый год, на ноябрьские праздники. Предварительно деньги сдавали, вскладчину, Михаил Сергеевич такое правило ввел…
А вообще, друзей и на Ставрополье, и в Москве у нас много. Были и есть они и среди коллег, и просто среди людей, встреча с которыми «однажды» превращалась в душевную близость на многие годы. Среди самых близких – Александр Дмитриевич и Лидия Александровна Будыка.
Лида – врач-педиатр, кандидат медицинских наук. Помогала мне как врач растить Иришу. Александр Дмитриевич – инженер, тоже кандидат наук, прошедший путь от директора районной МТС до союзного министра. Оба интеллигентные, умные люди, преданные друг другу. Вместе они тоже со студенческих лет. Вырастили двоих сыновей. Тридцать лет мы дружим с ними.
Михаил Сергеевич любит подшучивать: «Саша, все хорошо у вас, если бы не твой недостаток – слишком большой ты либерал». Александр Дмитриевич в ответ всегда смеется.
– А Михаила Сергеевича в ответ не называет либералом?
– Нет, почему-то не называет. Лидина слабость – дети. Педиатр по призванию. Спасать, помогать пойдет куда угодно и в какое угодно время суток. И еще с детства очень любит собак. В доме у них всегда собака. Бесконечно пыталась одаривать щенками и нас.
Тридцать лет мы уже рядом. Годы не обошли горем и их семью. Рано ушел из жизни отец Лиды, перенесший трагедию наветов и репрессий. Тяжело умирала ее мама. На руках у Лиды тяжелобольная мать Александра Дмитриевича. Да и сам Саша уже не работает, тоже нездоров. Но Лида, моя Лида остается все такой же терпеливой, доброжелательной. Очень добрый, сердечный она человек. По-житейски скажу Вам: уже одно то, что с нею многие годы живет тяжелобольная свекровь, у которой есть родная дочь, – уже одно это кое-что говорит о характере моей подруги.
– По-моему, исчерпывающая деталь.
«Многое сразу оживает в памяти. Яркие, счастливые годы жизни в Ставрополе, совместные прогулки, споры, веселые розыгрыши, сложные и радостные переживания. Но на ум почему-то больше приходят грустные воспоминания. Наверное, потому, что в тяжелые для себя минуты человек больше раскрывается, обнажается в нем глубоко запрятанное, и становится он от этого еще ближе и понятнее. Так было и в тот летний день, когда мы с Раисой Максимовной летели из Москвы в Краснодар на похороны отца, Максима Андреевича Титаренко. Накануне в нашей квартире раздался звонок, и, чуть помолчав, сдержанно и тихо Раиса Максимовна сказала: «Лида, знаешь, папа умер…»
…Я думаю, что тысячи сплетен, которые раздаются в адрес Раисы Максимовны, кроме зависти, а иногда и ненависти, вызваны простым, наивным желанием людей верить в возможность существования хотя бы где-то совершенно сказочной, беззаботной, легкой жизни, в которой нет ни проблем, ни горьких разочарований, ни болезни, ни смерти близких людей. Да что говорить о других, когда я сама часто обманывалась, видя на экране телевизора ее мягкую улыбку, оценивая ровную, приветливую манеру общения…» Лидия Будьоса, Из письма в редакцию массового советского журнала «Крестьянка», декабрь 1990 года.
– Шли годы. Менялась жизнь, менялись люди. Менялись и мы. Что-то реализовывали, делали, достигали. Но и проблемы тоже оставались. В последние годы жизни на Ставрополье я все чаще слышала от Михаила Сергеевича не только о трудностях с социальным развитием сел и городов края, материально-техническим обеспечением, неэквивалентности обмена сельскохозяйственной и промышленной продукции, о несовершенстве системы оплаты труда, но и о необходимости глубоких перемен в стране, структурах управления, тормозящих развитие целых регионов и отдельных отраслей. О трудностях снабжения населения края продовольственными и промышленными товарами. Понимаете, край, производящий знаменитую ставропольскую пшеницу, мясо, молоко, сдающий тысячи тонн шерсти, постоянно испытывал недостаток в основных продуктах питания и других товарах.
В 1978 году Пленум Центрального Комитета КПСС избирает Михаила Сергеевича секретарем ЦК. Для меня и для Михаила Сергеевича это было, как говорят, нежданным-негаданным. Михаил Сергеевич находился в Москве. Я вернулась с работы поздно вечером – около 22 часов. Раздался телефонный звонок. Звонил Михаил Сергеевич. «Знаешь, неожиданное для меня предложение. Завтра – Пленум. Жди. Обязательно позвоню». 27 ноября 1978 года он стал секретарем ЦК КПСС.
Вы спрашиваете, с какими ощущениями покидала я Ставрополь – с сожалением, с радостью, что наконец-то вырвалась из провинции. Знаете, все неоднозначно. Дети наши восприняли переезд в Москву действительно как ощущение полноты счастья. Такого необыкновенного счастья, которого, как потом говорила мне Ириша, за все годы жизни в Москве уже не было. Так они восприняли переезд. Для меня же возвращение в Москву означало завершение огромного по времени отрезка нашего жизненного пути. Не простого, не легкого, но, поймите, очень дорогого. Здесь, на Ставрополье, прошли годы молодости. Здесь родилась и выросла дочь. Здесь были близкие и родные нам люди. Здесь, на Ставрополье, мы получили возможность личной самореализации.
Волновало меня опять чувство неизвестности. На душе было как-то тревожно…
Сразу по приезде в Москву нам предоставили государственную дачу. Позднее – квартиру. Дали из того, что имелось «в запасе», и то, что было положено по тем временам по должности секретаря ЦК. Правда, только потом я поняла сложившуюся здесь железную практику: все решала неписаная – самое удивительное, что и впрямь, похоже, неписаная! – «табель о рангах». Получаешь только то, что положено соответственно твоей ступени на иерархической лестнице, а не твоему реальному вкладу в реальное дело. Увы, система такая – и не только в Москве, а всюду. Место, должность, которую ты занял, а не тот реальный вклад, который человек вносит в дело. Вспомним ту же мою кафедру, вспомним любое другое место работы, и не только моей. По должности получаешь – и все. Это так. Должность полностью исчерпывала в этом смысле, да и сейчас еще исчерпывает живого человека. Инициатива, творчество, самостоятельность не только в большом, но и в самом маленьком, обыденном, повседневном не поощрялись или, точнее, не очень поощрялись.
В соответствии со сложившимися правилами ответственные работники министерств, ведомств, а также аппарата ЦК партии получали дачи в специальных дачных, принадлежащих этим организациям поселках. Высшее политическое руководство – члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК – жили на охраняемых государственных дачах, расположенных в пригородной зоне, оборудованных для отдыха и работы, со штатом обслуживающего персонала. Предоставлялись дачи бесплатно на период работы в названных должностях.
Такие же дачи в Москве и других местах использовались для приема высоких зарубежных гостей, для других представительских целей. А в курортных зонах страны – для отдыха ее руководителей и руководителей зарубежных государств.
Еще об одной детали хочу сказать. Среди партийных, советских работников, с которыми мне так или иначе приходилось общаться в предшествующие годы, считалось недопустимым строительство личных, частных дач. На Ставрополье, как я уже говорила, у ответственных работников не было ни государственных, ни частных дач. Садовый или огородный участок при желании – да, но не дача.
В 1978 году, когда мы оказались в Москве, одним из многих открытий для меня было и то, что, оказывается, некоторые члены руководства страны, в том числе и партийного, занимая предоставленные им государственные дачи, еще и строили при этом личные. Одновременно строили и личные – для детей, внуков и т. д. Я была поражена такой хозяйственной разворотливостью и смелостью.
Нас сначала расположили в старой деревянной даче. В ней в свое время жил еще С. Орджоникидзе. Она требовала капитального ремонта. И через два года нам предоставили другую. Это была новая кирпичная дача, построенная в 70-х годах. До нас в ней жил Ф. Д. Кулаков. В 85-м году, после избрания Михаила Сергеевича Генеральным секретарем ЦК КПСС, мы переехали на новую дачу, где имелись все условия, все службы, средства связи, необходимые для выполнения возложенных на него функций. В этой самой даче, в кабинете Михаила Сергеевича, мы с Вами сейчас и находимся. А дачу, которую мы освободили, занял Б. Н. Ельцин, работавший в то время секретарем Московского горкома партии и только что ставший кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС. Насколько я знаю, занимал он ее до своего ухода с партийной работы.
В последние годы жизни на Ставрополье наш месячный семейный бюджет складывался из 600 рублей зарплаты Михаила Сергеевича как секретаря крайкома партии плюс 320 рублей моего доцентского оклада. По тем временам, в общем-то, прилично. Как секретарь ЦК Михаил Сергеевич стал получать 800 рублей в месяц. Если не ошибаюсь, такой же оклад был у всех секретарей ЦК, кандидатов в члены Политбюро, членов Политбюро, а также у Генерального секретаря. Кроме того, существовали ежемесячные лимиты «на питание» – 200 рублей в месяц для секретарей и кандидатов и 400 рублей для членов Политбюро.
Разрешалось бесплатное приобретение необходимых книг. Обслуживание транспортом не только основного члена семьи, но и его супруги – бесплатное. Квартира была бесплатной, выделялся денежный лимит на оплату отдыха.
За последние годы все эти льготы, включая пользование государственными дачами, ликвидированы.
В соответствии с решениями Съезда народных депутатов СССР Верховный Совет принял Постановление «Об обеспечении, обслуживании и охране Президента СССР», Председателя Верховного Совета, вице-президента и премьер-министра. Президенту СССР определена заработная плата в размере четырех тысяч рублей в месяц. С учетом действующей ныне системы налогов и взносов это означает, что «на руки» – две с половиной тысячи рублей. Выделены резиденции в Подмосковье и Крыму, служебная квартира в Москве, необходимый автомобильный транспорт и специально оборудованный самолет и вертолет. По уходе в отставку Президенту СССР устанавливается пожизненная пенсия в размере полутора тысяч рублей в месяц, предоставляется и государственная дача с необходимым обслуживанием, охраной и транспортом. Это – что касается дел материальных.
А если вспомнить все тот же семьдесят восьмой, то переезд в Москву означал для меня новые профессиональные возможности, встречи с любимыми театрами, концертными залами, выставками, актерами, исполнителями, с которыми раньше мы встречались лишь периодически, бывая в Москве.
Ирина и Анатолий перевелись во Второй медицинский институт. Оба окончили его с «красным дипломом» – с отличием. В 1985 году Ирина защитила диссертацию по медико-демографическим проблемам. Работала сначала ассистентом на кафедре социальной гигиены и организации здравоохранения Второго Московского мединститута, затем занялась научными исследованиями и перешла в лабораторию медико-демографических и социологических исследований. Анатолий тоже стал кандидатом медицинских наук, хирург. Уже более десяти лет трудится в московской городской клинической больница
Через год после приезда в Москву родилась наша первая коренная москвичка – внучка Ксения. Имя определили заранее. Выбрала его я, мне доверили. В восемьдесят седьмом родилась вторая коренная москвичка – внучка Анастасия. Имя выбирали коллективно, всей семьей. Прошло предложение Михаила Сергеевича. Так что в этом отношении у нас с ним паритет. Правда, два раза готовили и мужское имя – вдруг мальчик? Тогда – Михаил.
Но это все – радости семьи. Было и другое. Сказать, что мы оказались в Москве в новой, непривычной для нас среде, атмосфере, – это сказать очень мало или вообще ничего не сказать. Не берусь судить об атмосфере, характере отношений среди руководства, коллег Михаила Сергеевича. Основываюсь только на собственном опыте и своих личных впечатлениях. А они связаны, конечно, прежде всего общением с членами семей тогдашнего советского руководства.
Первое, что поражало меня, – отчужденность. Ты есть или тебя нет, ты был или тебя не было – по лицам, тебя окружавшим, этого было не понять. Тебя видели и как будто не замечали. При встрече даже взаимное приветствие было необязательным. Удивление – если ты обращаешься к кому-то по имени-отчеству. Как, ты его имя-отчество помнишь? В общении часто претензия на превосходство, «избранность». Безапелляционность, а то и просто бестактность в суждениях.
В отношениях между членами семей поражало зеркальное отражение той субординации, которая существовала в самом руководстве. Помню, как однажды я выразила вслух недоумение поведением группы молодежи. Моей собеседнице стало плохо: «Вы что, – воскликнула она, – там же внуки Брежнева!»
Встречались мы, женщины, в основном на официальных мероприятиях, приемах. Редко – в личном кругу. Но и на встречах в узком, личном кругу действовали те же правила «политической игры». Бесконечные тосты за здоровье вышестоящих, пересуды о нижестоящих, разговор о еде, об «уникальных» способностях их детей и внуков. Игра в карты. Поражали факты равнодушия, безразличия. Не могу подобрать слова-потребительства? Ну, вот такой факт. На одной из встреч на государственной даче в ответ на мою реплику детям: «Осторожно, разобьете люстру!» – последовал ответ: «Да ничего страшного. Государственное, казенное. Все спишут».
– Дети так отвечали?
– Взрослые…
Помню реакцию на поездку Михаила Сергеевича в Англию в восемьдесят четвертом году во главе парламентской делегации. По разрешению К. У. Черненко я тогда тоже ездила с Михаилом Сергеевичем. Поездка делегации оказалась весьма интересной, содержательной и результативной. Освещалась в нашей печати, но особенно – в английской, американской прессе. Дома я услыхала: «Почему это Вас там так расхвалили? Вы не думаете, что это все означает? Чем это Вы так привлекли Запад? Ну-ка, ну-ка, давайте-ка мы на Вас посмотрим поближе…»
– Поворотись-ка, сынку?
– Примерно так. Формализм и бездушие проникали и в среду обслуживающего персонала. И я всегда тепло и грустно вспоминала тех, кто был с нами рядом прежде. Водитель Анатолий Андреевич Хамуха, отслужив в армии, почти двадцать лет работал в Ставрополе с Михаилом Сергеевичем. Я знала его жену, детей. И до сих пор мы не забываем поздравить друг друга с праздником.
Надежды Михаила Сергеевича здесь, «наверху», решить назревшие проблемы во многом не оправдывались. Беды все больше загонялись внутрь, откладывались на будущее. Болел Леонид Ильич Брежнев. Это сказывалось на всем. В ноябре восемьдесят второго его не стало, умер. Пришел Юрий Владимирович Андропов. Но всколыхнувшиеся было надежды оказались недолгими. Андропов был тяжело болен. Страшно вспоминать, но на его похоронах я видела и откровенно счастливые лица.
Наступило время Константина Устиновича Черненко, еще более сложное. Страна жила предчувствием изменений. Необходимость их ощущалась кругом. Росло число людей, открыто поддерживающих, понимающих необходимость реформаторских идей и практических шагов. Но в жизни партии и страны все оставалось по-прежнему. Часто после возвращения Михаила Сергеевича с работы мы подолгу беседовали с ним. Говорили о многом… О том же, о чем все беспокойнее и настойчивее говорили в обществе.
О чем я сейчас вдруг неожиданно подумала, Георгий Владимирович? Есть люди, которых привлекает, я это знаю, внешняя сторона моей жизни. Даже завидуют – моей одежде, моим протокольным «нарядам»… Для меня же важнее другое – сопричастность к тем огромным делам, которые выпали на долю близкого мне человека, моего мужа… Этим и дорожу.
Так долго мы еще не беседовали ни разу: шесть получасовых бобин сменил я в «Грюндиге» – седьмая исписана наполовину, как бывает исписанной наполовину последняя страничка в книге. Ворох «отобранных» листков высится на столе рядом с моей собеседницей. Поскольку листки, как я уже не раз упоминал, разнокалиберные и разномастные, то и ворох напоминает скорее китайскую пагоду с загнутыми краями. Она задумчиво перебирает их, перестраивая рыхлое, невесомое сооружение – или само время, уместившееся в нем? – но всякий раз все равно получается то же самое: пагода. Чувствуется, устала, да и кто бы не устал после нескольких часов такой работы?