Текст книги "Я надеюсь…"

Автор книги: Раиса Горбачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Тематика лекций, повторяю, была очень разнообразной: от истории философии, гегелевской «Науки логики», кантовских антиномий, ленинской теории отражения, методов и форм научного познания, проблемы сознания до роли личности в истории, структуры и форм общественного сознания, современных социологических концепций, философских течений в зарубежных странах и т. д.

Конечно, сказывались и условия периферии, недостаток специалистов в вузах. Попытки более узкой специализации и на кафедре – в преподавании философии, – ив тематике публичных лекций, выступлений нам не удавались. Не удавались в основном из-за нехватки специалистов. Приходилось быть и «жнецом», и «швецом»… Научный работник больших центров, таких, как Москва, Ленинград, обычно читает всего несколько тем – то, чем занимается в своей научной деятельности. А в периферийном вузе к тебе без конца обращаются с просьбами о чтении то одной, то другой лекции самой разной направленности. Особенно к молодым. Тех, кто постарше, на такие дела зачастую уже не поднять. Вот и «выезжают» на молодых. И я была в числе тех, на ком «ездят»: вела, помимо основных своих дисциплин, этику, историю атеизма и религии. Недолго, правда, но вела. Но нет худа без добра. В шестидесятые годы в моей библиотеке, а еще точнее, в моей жизни появились Библия, Евангелие, Коран… Как я их доставала! Какими причудливыми путями! Но они у меня уже тогда были, уже тогда я их читала. И тогда же впервые серьезно задумалась о вере, веротерпимости, о верующих и церкви.

Чрезвычайно важную роль в моей профессиональной судьбе сыграло увлечение социологией. Как наука социология в нашей стране практически перестала существовать где-то в тридцатые годы. Оказалась – я здесь тоже хочу быть точной, ибо это важно – «ненужной», а может быть, даже «опасной» в условиях формирования командно-бюрократической системы. Социология воплощает то, что мы называем «обратной связью», – уже поэтому система команд ей органически чужда. Так же, как и она этой системе.

Возрождение социологии началось в самом конце пятидесятых, а по существу – в начале шестидесятых годов. Началось медленно, трудно, весьма противоречиво. Наука об обществе, различных его социальных структурах, общностях, их взаимодействии, социология столкнулась с трудностями жизненных реалий 60–70-х годов, с догматизмом и начетничеством теоретической общественной мысли. И все же многими, в числе их оказалась и я, была воспринята как совершенно необходимое общественной науке явление, как средство преодоления разрыва между теорией и практикой.

Занятие социологией открыло для меня мир новых общественных концепций, многие имена талантливых ученых-философов, экономистов, социологов как нашей отечественной, так и зарубежной науки. Познакомило с замечательными людьми – первыми социологами страны, энтузиастами своего дела, преданными этому делу и верящими в него. Судьба этих людей оказалась непростой. Потребовались силы и мужество, чтобы выдержать сопротивление новому и даже его подавление в 70-х и начале 80-х годов – в то время, которое позднее назвали «застоем».

– Слишком часто социология говорит нам не очень приятные вещи, не укладывающиеся в официозную доктрину.

– Да, – произносит она раздумчиво. – Считаю очень важным, что предметом моего социологического изучения стало именно крестьянство. Деревня России, откуда все наши корни, вся наша сила, а может быть – и наша слабость. Важным для моего становления как молодого ученого, как личности. Наконец – для формирования моих жизненных позиций. Немаловажно и то, что изучение крестьянства, его реального положения шло на материалах Ставрополья – традиционного района сельскохозяйственного производства страны.

Для изучения жизненных процессов села нами тогда использовались все возможные методы и формы исследования. Статистика, различного рода документы, архивы, анкетирование, интервью… Знаете, мною лично в те годы было собрано около трех тысяч анкет! К тому же я и сама в известной степени находилась «внутри» процессов, событий, происходящих на селе. Не чувствовала себя посторонней. Бывая в колхозах, посещала дома колхозников, бригады, фермы, школы, библиотеки, магазины, медицинские, детские дошкольные учреждения, дома для престарелых.

– Дома для престарелых?

– А как же! В селах уже тогда у нас появились первые дома для престарелых. В Григориполисском, например.

– Я помню Григориполисское. Там был и детский дом. Некоторое время в Григориполисском детдоме воспитывался мой самый младший брат. Я бывал у него. Это тоже было в шестидесятых.

– Видите, мир тесен… Бывала и в домах для престарелых, очень хорошо знаю их тогдашнюю реальную обстановку. Но это – особая тема. И не просто посещала. Чем могла, помогала. Читала лекции, проводила тематические вечера. А сколько встреч было с сельской интеллигенцией! Какие это беззаветные труженики в подавляющем своем числе – сельские интеллигенты! Особенно, если учесть условия, в которых они живут, и возможности, которыми они располагают.

Выступала я и на краевых совещаниях, научных конференциях, семинарах с конкретным анализом, рекомендациями, предложениями по изменению, улучшению тех или иных сторон жизни села.

Непосредственным предметом моих личных исследований, по материалам которых я потом защищала кандидатскую диссертацию, была крестьянская семья. Ее материальное положение, быт, культурно-духовные запросы, характер взаимоотношений в семье. Но вместе с другими научными сотрудниками из Ставрополя и Москвы я проводила и комплексные социальные исследования колхозов края – экономика, трудовые ресурсы, организация оплаты труда, условия быта и отдыха, структуры и функции управления.

Не все у нас, конечно, получалось как надо. Тем не менее наша работа, скажу без преувеличения, стимулировала в крае не только профессиональные интересы научных сотрудников, но и поиски специалистов, руководителей колхозов, совхозов. Институт стал получать от различных хозяйств, предприятий заказы на разработку на договорной основе планов социального развития того или иного трудового коллектива. Наша кафедра многое сделала в этом направлении и продолжала (я это знаю) разрабатывать его и после моего отъезда в Москву.

Практика конкретных социологических исследований, в которых я участвовала в течение многих лет, подарила мне и встречи с людьми, пронзительные, исполненные потрясающей психологической глубины картины, реалии жизни, которые я никогда не забуду. Сотни людей, опрошенных мною по самым разным вопросам, их воспоминания, рассказы, оценка происходящих событий – все это осталось в моей памяти и судьбе. Их повседневный быт, заботы. Сотни километров сельских дорог – на попутной машине, мотоцикле, телеге, а то и пешком в резиновых сапогах…

Да, один мой знакомый председатель колхоза говорит, что хороший агроном пешком ходит. Босиком, говорит, так уж и быть, не надо, не те времена, но пешком – обязательно. Не имеет ли это и впрямь отношение и к социологии? Во всяком случае, не потому ли, что моя собеседница обследовала села преимущественно пешком, не воспаряя над грешной землей, ее кандидатская диссертация хотя и называется весьма оптимистично – «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства», а от действительности, в общем-то, не отрывается? Даже по тем временам. Вот лишь одна, наугад открытая таблица в диссертации: о соотношении заработков мужей и жен в колхозе «Победа». Заработки мужей выше, чем заработки жен, в 91,2 процента обследованных семей. В том числе «в два и более раза» – в 62,7 процента… Из числа работающих женщин в той же «Победе» специалисты и «административно-хозяйственный персонал» составляли, согласно данным социолога, лишь 2,4 процента. Зато полеводов – 71,5 процента. Я хорошо знаю, что такое «полевод» тех лет. У меня у самого мать, тоже бессменный «полевод» и «животновод», по ночам, как малых детей, баюкала собственные большие, неженские руки – болели…

По России – не нами замечено – правда вообще до сих пор передвигается по старинке: пешком. Слава Богу, что не босиком…

– Моя «конкретная социология» – это социология с человеческим лицом, с лицами и судьбами, которые вошли в мою судьбу. Она резко углубила мои представления о «живой жизни», мое понимание этой жизни, людей. Именно в ходе таких встреч, наяву, не из книжек и газет, не в театре и не из фильмов поняла я и многие наши беды, сомнительность многих безоговорочных утверждений и устоявшихся представлений.

Здесь, в сельской глубинке, вновь я восприняла живую боль войны, чья печальная аура все еще окутывала народную жизнь, хотя после войны к тому времени прошло уже двадцать лет.

Проводя комплексное социальное исследование семьи, обнаружила, что каждый четвертый-пятый двор в селах Ставрополья – двор женщины-одиночки. Представляете? Дом обездоленной женской судьбы, разрушенной войной. Я, конечно, и до этого приводила в своих лекциях, статьях подобные фактические данные, но, как бы Вам сказать, не задумывалась над этим так глубоко, что ли. А вернее – не представляла это так наглядно, зримо и больно. А когда опрашивала села и каждый четвертый или пятый дом оказывался домом женщины-одиночки, то теперь уже сама воочию видела и эти дома, и этих женщин. Женщин, не познавших радости любви, счастья материнства. Женщин, одиноко доживающих свой век в старых, разваливающихся, тоже доживающих домах. Вдумайтесь – ведь речь идет о тех, кому природою предназначено давать жизнь и быть ее средоточием. И удивительно, что эти женщины в большинстве своем не озлобились, не возненавидели весь белый свет и не замкнулись в себе – они, сохраняли эту вечно живущую в русской женской душе самоотверженность и сострадание к несчастью и горю другого. Это удивительно!

– А Вы не думаете, что судьба, возможно, Вас и выбрала от лица этих женщин?

– Не знаю, – быстро взглянув на меня, ответила она. И по взгляду, и по ответу я понял: тему эту в разговоре она не поддержит.

Но сейчас, когда сижу один над расшифровкой нашего разговора, вновь и вновь возвращаюсь к своему вопросу. Она говорила о социологии в лицах». И передо мною тоже в очередной раз встает одно конкретное женское лицо. Опять – лицо моей собственной матери. Война ведь и ее оставила одинокой. Точнее – матерью-одиночкой. Одинокой матерью. Сколько их, чьих законных суженых повенчала на себе война – просто война и та, которую народный, не только по таланту, но и по судьбе, поэт назвал «войною с собственным народом»? И им просто не оставалось ничего другого, как рожать от «незаконных» – чтоб только исполнить свое главное предназначенье на многострадальной российской земле. От незаконных мужей – незаконные дети. Вот и в моих метриках в графе «отец» стоит выразительный прочерк. А в метриках моего интернатского друга – видно, писарь в сельсовете оказался большим грамотеем – в той же графе значится грустно и исчерпывающе: «незаконнорожденный».

И мне хочется верить, что женщина, с которой я время от времени беседую, не просто узнала, не просто изучила и даже не просто впитала в свое время жизнь и судьбу таких, как моя мать. Но что и на распахнувшийся перед нею мир она и сегодня во многом смотрит их внимательными глазами.

В моем отношении к ней нет ни грана зависти. Может, потому, что я теперь чуть лучше других знаю, каково ей бывает – на столь опасной высоте, какая зовется Властью. Высота – Власть, а рядом с Властью – еще опаснее, ибо рядом с высотой всегда соседствует пропасть. А может, потому что я мужчина – а ей все-таки больше и чаще завидуют женщины, они же, я думаю, и будут главными и наиболее «проницательными» читательницами этой книжки. А может, все-таки потому, что я все же верю: судьба выбрала ее и от лица тех – безвестных и так много, трагически много недополучивших хорошего и яркого в своей жизни…

– Я о другом. Наверное, человек, который больше пережил, и больше сострадает? Вспоминаю одну женщину, в чьем доме я очутилась поздно вечером со своим опросно-анкетным листом. А в листе у меня было до тридцати вопросов! После беседы, после ответов на мои многочисленные дотошные вопросы она вздохнула и спросила:

– Доченька, что ж ты больно худенькая?

Я ей говорю:

– Да что Вы, нет, нормальная…

Она тем не менее продолжила:

– Мужа-то, небось, нету у тебя?

Я говорю:

– Есть…

Опять вздохнула:

– Небось, пьет?

– Нет…

– Бьет?

– Что Вы?! Нет, конечно.

– Что ж ты, доченька, меня обманываешь? Я век прожила и знаю – от добра по дворам не ходют.

Дважды, заметил я, дрогнул голос моей собеседницы за этот долгий вечер: когда она вспоминала крестьянку, что, отвечая на ученые вопросы молоденького социолога, сама перешла к вопросам – определенным и еще более жизненным, чем в любой анкете, а также, когда говорила о дочери. Но то – чуть позже. И я понял: женщина эта и впрямь сопровождает ее по свету, помнится. Не растворилась в тумане за давностью лет…

– Вспоминая свое прошлое, я часто думаю и об этой женщине, олицетворившей для меня очень многое: судьбу страны, судьбу сельской труженицы и – что для меня тоже важно – своеобразную народную оценку нашей социологической, тогда по существу подвижнической деятельности. «От добра по дворам не ходют…» – сказала она тогда, как бы в подтверждение моих наблюдений. Может быть, и так. Да, это была все-таки подвижническая деятельность, которая, несмотря на недостатки и трудности, несмотря ни на что, пыталась в те годы нести знание и правду жизни, как бы горька она ни была. Что касается моей диссертации, она тоже, повторяю, была основана в том числе и на этих тысячах анкет.

Сегодня, в годы перестройки, демократизации и гласности, наблюдая за развитием социологии, деятельностью социологических служб, я думаю: а использует ли сегодня социология в полной мере открывшиеся для нее возможности? Помогает ли она научному прогнозированию, управлению общественными процессами? Или, опять подчиняясь чьей-то субъективной воле (разницы ведь нет: воле правительства, партии или интересам какой-то группы), все более политизируясь, уходит от объективности, от великого предназначения всякого научного знания: помогать людям, освещать, а не затемнять им дорогу?

– То есть опять начинает обслуживать кого-то, а не работать на все общество?

– Да, это важно. Здесь тоже нужна правда. Наблюдала работу съезда социологов – он очень сложно шел… Но вернемся к нашим делам тогдашним, житейским. У нас росла дочь. Ходила в городской детский сад. Училась в городской общеобразовательной школе. В обычной, рядовой школе микрорайона, где мы жили. Занималась музыкой, на каникулы ездила к бабушке с дедушкой в село. Жили мы всегда сами, без старших. И наша дочь делила вместе с нами радости и трудности тех лет. В меру своих сил помогала убираться по дому, готовить, ходила в магазин, овладевала навыками составления домашней библиотечной картотеки и даже – классификации и обработки моих многочисленных социологических анкет и документов. Надо сказать, Иришенька очень рано научилась составлять библиотечную картотеку, а у нас в семье это – работа, поскольку книг в доме всегда было очень много.

Но ребенок есть ребенок. И я постоянно испытывала и испытываю чувство, что где-то в детстве обделила ее материнским вниманием… Не отдала столько, сколько могла, или, еще точнее, – сколько она того требовала. Родилась она у меня в то время, когда по закону декретный отпуск был всего два месяца. Материальные условия нашей жизни, трудности с работой не позволили мне хотя бы какое-то время жить на зарплату мужа. И я никогда не забуду, как ранними утрами недоспавшую, наспех одетую, едва не бегом несла ее в детские ясли, сад. А она приговаривает: «Как далеко мы живем! Как далеко мы живем!» Не забуду ее глазенок, полных слез и отчаяния, расплющенный носик на стекле входной двери садика, когда, задержавшись допоздна на работе, я опять же бегом врывалась в детский сад. А она плакала и причитала: «Ты не забыла меня? Ты не оставишь меня?» Вот так…

В этом месте как раз голос и дрогнул – второй раз…

– Она часто и много болела. Врачи, консультации… Разные диагнозы, разные рекомендации – порой взаимоисключающее. Все это тоже не проходит мимо материнского сердца. Стараешься лишний раз не брать больничный лист: ведь на работе заменить тебя некому. Когда Иришка стала старше, она оставалась дома и одна. А малышкой, чего греха таить, я частенько вела ее с собой в институт. Она терпеливо сидела, играла в преподавательской, ожидая конца рабочего дня. Взрослые, заметив ее, задавали вопросы. И она с детской непосредственностью, шокируя их, отвечала. «На кого ты похожа, девочка?» – «На папу – у нас совершенно одинаковая ладонь». – «Как тебя зовут, девочка?» – «Захареныш». – «Да?! А твою маму?» – «Захарка»…

– Любопытно…

– Еще в студенческие годы на одной из фотографий я, восемнадцатилетняя, напомнила Михаилу Сергеевичу Захарку с картины Венецианова, русского художника XIX века, «Захарка». И он стал меня так шутливо называть. Так и вошло это в историю нашей семьи. А сейчас, между прочим, повторилось – на новом витке. Недавно Настенька, младшая, четырехлетняя наша внучка, в присутствии весьма солидных приглашенных гостей на вопрос Михаила Сергеевича: «Где же Раиса Максимовна?» – вполне серьезно сообщила: «Твой Захарик пошел по лестнице». Приглашенные удивленно переглянулись и рассмеялись. Ничего не поделаешь, пришлось и им объяснять, кто такой «Захарик» и почему «Захарик».

Во втором классе Иришка писала сочинение "3а что я люблю свою маму». Оказалось, за то, что у меня «много книг», за то, что «все студенты любят маму», потому что говорят маме. Здравствуйте!» и – главное – за то, что «мама не боится волков». Я храню это сочинение.

– Я смотрю, Вы просто идеальный архивариус.

– Возможно, сказывается и моя профессия – социолога, лектора. Социолог без архива – человек без памяти.

Школу Ириша окончила с золотой медалью. За десять лет учебы, помню, в четверти у нее была только одна четверка: по черчению. Так же и мединститут окончила – вообще без четверок. И знаете, я этим горжусь.

В годы отрочества, юности дочь много читала. Только теперь признается мне, что очень часто – ночами, как она говорит, «втихаря». «Мне нравилось, – говорит, – что никогда и никто из вас не указывал мне, что можно читать, а что нельзя, мол, еще рано. Все книги в доме были в полном моем распоряжении». Ей это, как видите, нравилось! Любит читать художественную литературу и сейчас. Некоторые вещи Толстого, Гоголя, новеллы Моэма, пьесы Пристли, роман Митчелл «Унесенные ветром» перечитывает вновь и вновь. «Унесенные ветром», по-моему, вообще выучила наизусть.

– Мои девчата тоже. Разговаривают друг с дружкой диалогами Скарлетт О'Хары и Рэтта Батлера.

– А знаете их можно понять. Там сильные характеры, много благородных людей. Прекрасные женские образы. Да и мужские, скажу Вам. А женская натура – ее влекут прямота и благородство.

– Поверю Вам на слово.

– В шестнадцать лет у дочери появилась и своя молодежная компания, свои музыкальные кумиры: Алла Пугачева, «Битлз», Джо Дассен, Демис Руссос, опера «Иисус Христос – суперстар».

Правда, сейчас Иришка говорит мне, что ей больше всего нравятся танго 20–30-х годов. И так же, как и мы с Михаилом Сергеевичем, очень любит музыку Чайковского, его симфонии, балетную музыку. Любит «Аве Мария» Шуберта, «Паяцы» Леонкавалло, «Норму» Беллини. Налицо, если хотите, сближение вкусов «отцов и детей»…

В семьдесят четвертом поступила в Ставропольский мединститут. Недавно в интервью корреспонденту «Медицинской газеты» сказала, что после школы она осталась в Ставрополе, потому что не хотела расставаться с родителями. Кого из родителей не тронет такое признание?

На первом курсе института познакомилась со своим будущим мужем Анатолием. Учились в одной группе. Мать Анатолия врач-невропатолог. Отец – высокий, красивый, инженер-геодезист, преданный своему делу человек. Но он рано умер – в возрасте 56 лет. У него был рак. Перед смертью очень страдал. Об этом и сейчас тяжело вспоминать… Дважды его оперировали в Москве – мы жили уже здесь.

В 1978 году Ирина и Анатолий поженились, и Анатолий вошел в нашу семью. Когда меня спрашивают, сколько у нас детей, я отвечаю: четверо – Ирина, Анатолий, Ксения и Анастасия. Но вырастила я все-таки одну дочь. Один ребенок в семье. Сегодня говорят, что работающая женщина с двумя детьми – это уже многодетная мать. Нелегко совмещать профессиональные, общественные обязанности с семейными, с ролью матери и жены.

Право на равный труд, на материальную, социальную независимость, на реализацию себя как личности – все это огромные завоевания женщин нашего времени. Мне самой приходилось проводить анкетный опрос среди женщин: оставили бы Вы работу в том случае, если бы муж полностью обеспечивал семью? Даже при этих условиях большинство женщин отвечали: нет.

С другой стороны, семья, этот социально-нравственный, кровнородственный союз людей был и остается важнейшим институтом человеческих отношений, человеческой, людской судьбы, источником ее благополучия, счастья или, напротив, несчастья. Время меняло и меняет устои, формы, структуры семьи, основы ее создания. Но не снижает для человека значимости семейных уз.

Возьмите хотя бы практику воспитания детей. Опыт жизни, на мой взгляд, очень убедительно показывает, что при огромных возможностях и даже при очевидной необходимости общественного воспитания оно должно непременно сочетаться с воспитанием в семье. Непременно! Ничто не заменит эмоциональные, основанные на любви взаимоотношения детей и родителей. Ни ясли, ни сады, ни школы-интернаты или детские дома.

– Мой личный интернатский опыт с лихвой подтверждает это. Недополучившие родительской любви дети – особенно отданные на воспитание в казенные заведения – потом, взрослыми, нередко вымещают «детскую» обиду на всем обществе…

– Думаю, до тех пор, пока суждено существовать самому человеку, не будет утрачено и природное, естественное чувство отцовской и материнской любви. Те же самые опросы показывают, что доля женщин, вообще не желающих иметь детей, крайне ничтожна. Как соединить два начала – работу женщины, ее профессию и семью? Сегодня это, пожалуй, всеобщая, мировая проблема, и проблема острая.

Условия женского труда, оплата его, государственная поддержка семьи – у нас, мягко говоря, здесь вопросов еще предостаточно. А если к тому же учесть уровень развития нашей социальной сферы, бытового обслуживания, здравоохранения, состояние жилищного вопроса. И этот вечный товарный дефицит… Трудно сейчас в стране и с продовольствием, и с промышленными товарами. Да и сколько помню себя, достатка в этом никогда и не было. Скажем, сколько лет мы жили на Ставрополье, столько лет все основные покупки – я не говорю о продуктах питаниях – делались где-то: в Москве, Ленинграде, в поездке за рубеж. Словом, где удавалось. Как только командировка в Москву или еще какая оказия, так составляется длинный список собственных нужд и нужд ближайших друзей. Список включал все: книги, пальто, шторы, белье, туфли, колготки, кастрюли, бытовые моющие средства, лекарственные препараты… Вы же знаете, как «любила» и «любит» Москва за это всех приезжающих…

– Да и за границей о наших «списках» уже хорошо знают. Приезжаешь – и сразу спрашивают: ну а где твой список?

– Могу показать десяток писем Михаила Сергеевича, когда он, скажем, писал мне из Сочи, что купил какие-нибудь туфли, или нечто подобное сообщал из Москвы. Вечные поиски!

А в целом все эти реальные трудности приводят к тому, что каждая женщина эту проблему – сочетание профессиональных и семейных обязанностей – решает по-своему. Расставляет личные приоритеты, акценты, что-то выдвигает на первый план, что-то подчиняет. И в результате, по-моему, шкала ценностей нередко скособочивается.

Проблематичность, сложность соединения служебных и семейных обязанностей, уверена, в нашей жизни является одной из причин более низкой профессиональной квалификации женщин и их замедленного служебного роста. Ведь, допустим, среднее образование имеет не меньший процент женщин, чем мужчин! И в студенческой среде девушек у нас не меньше, а даже больше, чем мужчин. А вот потом, по ходу жизненного пути, женщины все больше начинают отставать. Возьмите ту же научную сферу, более знакомую мне. Кандидатов наук, конечно же, среди научных работников-женщин меньше, чем среди мужчин. Докторов наук – еще меньше. А среди академиков – много ли среди наших сегодняшних, живых, «полных» академиков женщин? По пальцам сосчитать…

Точно так же и на вертикалях власти. На ее верхних этажах ведь процент женщин тоже до обидного мал! Хотя среди руководителей низшего звена их довольно много. Но по мере роста по иерархической лестнице процент женщин уменьшается. И виноваты в этом вовсе не законы природы, а все те же несовершенства нашего общества. Сказываются они, я не сомневаюсь, и на падении рождаемости. Система «ет ктй» тоже ведь неспроста утвердилась в жизни, тоже связана с общим положением вещей.

Я думаю, что в трагедии добровольного отказа иметь детей вообще – а я считаю это именно трагедией – виноваты не столько женщины. По крайней мере, не только женщины. Лисистрата – героиня одноименной пьесы Аристофана – женщина, остановившая когда-то войну, нужна в каждом доме. В каждой семье – как сохраняющая семью. Потому что в семье тоже вспыхивают разрушительные войны, да еще какие! Но Лисистрата и сама нуждается в защите и помощи.

Распространенный и, в общем-то, очень привлекательный образ женщины-хранительницы очага для идеала представляется мне сегодня все же неполным. Время требует от женщины еще более деятельной роли. Наверное, у современной женщины столько ролей, на сколько хватает у нее сил и воображения.

Георгий Владимирович, а Вы видели памятник Гарибальди в Риме?

– Не помню.

– А я помню. Есть в Риме памятник Гарибальди. Так знаете, кто рядом с Джузеппе Гарибальди, на фризе памятника? Его Анита. Анита Гарибальди. Жена. Памятник Гарибальди и, в общем-то, Аните Гарибальди – жене, которая прошла с ним через все освободительные походы и умерла во время похода. Разделила сполна трудности и взлеты его судьбы. Она ведь тоже – «хранительница домашнего очага»…

Но вернемся в Ставрополь. Михаил Сергеевич работал в комсомоле до шестьдесят второго года. Потом перешел на партийную работу. Был парторгом территориально – производственного колхозно – совхозного управления (какое название!) – то есть на партийной работе районного уровня. Потом – первым секретарем горкома партии, а затем и вторым и первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС.

Это – огромный кусок времени. Времени и для страны, и для партии сложного, очень своеобразного. Оно подавало надежды, и оно же – разочаровывало. Время оттепели, ломки многих сложившихся представлений, стереотипов, формирования новых идей, новых подходов и вместе с тем – время невозможности полной реализации этих идей и подходов. Время поощрения демократических процессов, инициатив и – время неудачи основных начинаний, реформ, а позднее и вообще их свертывания.

В 1958 году, в апреле, Михаил Сергеевич писал мне с XIII съезда комсомола, на котором выступил Никита Сергеевич Хрущев: «От съезда сильные впечатления-выводы, к которым не всегда придешь у себя дома… оправдание накопившегося внутреннего беспокойства, усилий, напряжения…» Ну а дальше – личное: «Твои просьбы стараюсь выполнить… Что купил, не буду говорить. Об одном жалею, что денег уже нет… Я подписал тебе Всемирную историю – 10 томов, Малую энциклопедию, философские произведения Плеханова… Скоро приеду, может быть, даже раньше письма, ибо не исключена возможность – самолетом».

Вспомним хронологически хотя бы некоторые главные события с середины 50 до середины 70-х годов. Февраль 56-го – XX съезд партии. Доклад Никиты Сергеевича Хрущева, а затем Постановление о культе личности и преодолении его последствий. Октябрь 56-го – события в Венгрии. Июнь 57-го – Пленум ЦК, Постановление об антипартийной группе Маленкова, Кагановича, Молотова. Октябрь 57-го – запуск первого в мире искусственного спутника Земли. Апрель 61-го – первый в мире советский космический корабль «Восток» с летчиком-космонавтом Юрием Гагариным на борту совершил полет вокруг земного шара. Боже, как ликовали мы тогда!..

Октябрь 64-го – Пленум ЦК КПСС освободил Н. С. Хрущева от обязанностей Первого секретаря, избрал на его место Брежнева Леонида Ильича. В моих папках сохранилась газета «Правда» за 17 октября 1964 года. Она писала в передовице: «Партия – враг субъективизма и самотека в коммунистическом строительстве. Ей чуждо прожектерство, скороспелые выводы и поспешные, оторванные от реальности решения, действия, хвастовство и пустозвонство, увлечение администрированием, нежелание считаться с тем, что уже выработала наука и практический опыт. Строительство коммунизма – дело живое, творческое. Оно не терпит канцелярских методов, единоличных решений, игнорирования практического опыта масс». Слова и дела…

Март и сентябрь 1965-го – Пленумы ЦК о положении в сельском хозяйстве и промышленности. Август 68-го – события в Чехословакии, ввод советских и союзнических воинских подразделений на ее территорию. 1972 год – Договор ОСВ-1, признанный в мире ядерный паритет СССР и США… То было время, которое требовало осмысления многих фундаментальных вещей. Конечно, это осмысление дается непросто. Не случайно философы называют процесс познания «Танталовыми муками»…

В 60-е годы Михаил Сергеевич окончил заочный экономический факультет Ставропольского сельскохозяйственного института, считая, что ему для работы необходимы углубление и систематизация экономических знаний. Учеба была неплохим дополнением к его университетскому юридическому образованию, гражданскому и профессиональному опыту.

– В те же годы Вы, как я понял, преподавали в том же институте. Не приходилось ли Вам принимать у Михаила Сергеевича зачет или экзамен?

– Нет. Я избегала подобных ситуаций.

Наряду с образованием, думаю, для формирования и становления его как государственного деятеля очень важно было и его вхождение в руководящие структуры власти страны – в ЦК партии, Верховный Совет СССР. Открывавшиеся в связи с этим многообразные возможности, в том числе и личные контакты с руководителями партии и государства.

– Раиса Максимовна, я слышал легенду, что, когда Н. С. Хрущев приезжал на Ставрополье, ездил по краю, Михаил Сергеевич был в числе тех, кто сопровождал его по хозяйствам края, и что Никита Сергеевич якобы обратил на него внимание. Благословил. Это правда?